Книга: ИЗБРАННЫЕ РОМАНЫ В ОДНОМ ТОМЕ
Назад: Глава 23
Дальше: Глава 25

Глава 24

Старик и девочка лишь тогда решились остановиться и отдохнуть у опушки небольшого леска, когда совсем выбились из сил и уже не могли бежать. Ипподром скрылся у них из глаз, хотя отдаленные крики, гул голосов и барабанная дробь доносились и сюда. Поднявшись на холм, отделявший их от того места, которое они только что покинули, девочка разглядела вдали флажки, трепыхавшиеся на ветру, и белые навесы балаганов, но здесь, на опушке, стояла полная тишина и вокруг не было ни души.
Ей не сразу удалось успокоить своего дрожащего спутника и хоть сколько-нибудь рассеять его тревогу. Больное воображение рисовало ему преследователей, подкрадывающихся к ним из-за кустов, прячущихся в каждой канаве, выглядывающих из-за ветвей каждого дерева. Он ждал, что его вот-вот схватят и бросят в мрачное подземелье, посадят там на цепь, будут бить плетьми и, что страшнее всего, разлучат с Нелли, а если позволят им видеться, то лишь через железную решетку. Его волнение передалось и девочке. Она ничего так не боялась, как разлуки с дедом, и теперь, думая, что их настигнут всюду, куда бы они ни пошли, и что им надо будет вечно скрываться, совсем пала духом и затосковала.
Чего же другого можно было ждать от существа столь юного и неприспособленного к жизни, которую ему пришлось вести последнее время? Но природа часто вкладывает благородное и отважное сердце в слабую грудь чаще всего, к счастью, в грудь женщин. И когда Нелл, обратив свои полные слез глаза на старика, вспомнила, как он слаб, и представила, какой он будет несчастный и беспомощный без ее поддержки, сердце у нее забилось быстрее, и она почувствовала прилив новых сил, нового мужества.
— Дедушка, милый, нам теперь ничто не грозит, нам ничто не страшно! — сказала она.
— Ничто не страшно? — повторил старик. — Не страшно, что тебя отнимут у меня? Не страшно, что нас могут разлучить? Все от меня отступились! Все, все! Даже Нелл!
— Не надо так говорить! — воскликнула девочка. — Если кто предан тебе всей душой, всем сердцем, так это я! И ты это знаешь.
— Так зачем же ты говоришь, — забормотал он, испуганно озираясь по сторонам, — зачем ты говоришь, что нам ничто не грозит? Ведь меня ищут повсюду, могут и сюда прийти, сейчас, сию минуту. Подкрадутся и схватят!
— Никто за нами не гонится, — сказала девочка. — Ты посмотри сам! Оглянись — видишь, как здесь тихо и мирно? Мы с тобой одни и можем идти, куда нам вздумается. Чего ты боишься? Неужели я могла бы сидеть спокойно, если бы тебе грозила опасность? Разве так бывало раньше?
— Правда, правда, — ответил он, сжимая ей руку, но все еще с тревогой оглядываясь назад. — Что это?
— Птица, — сказала девочка. — Она улетела в лес и показывает нам дорогу. Помнишь, мы говорили, что пойдем бродить по лесам, полям и вдоль рек и как нам будет хорошо? Ты помнишь это? А сейчас, когда солнце светит у нас над головой и вокруг так привольно, так весело, мы сидим печальные и теряем золотое время. Посмотри, какая чудесная тропинка! А вон опять та самая птица! Вот она порхнула на другое дерево и сейчас запоет. Пойдем!
Они поднялись с земли, и Нелл побежала по тенистой тропинке в глубь леса, оставляя отпечатки своих маленьких ножек на упругом мху; но он недолго хранил следы этих легких прикосновений, таявших на нем, словно дыхание на зеркале. Нелл то увлекала за собой старика, оглядываясь на него и весело кивая ему или показывая украдкой на какую-нибудь птицу, которая весело щебетала и покачивалась на ветке, протянувшейся над тропинкой; то вдруг замирала и прислушивалась к пению, нарушавшему блаженную тишину леса, или смотрела, как солнечные лучи дрожат на листве и, пробираясь между увитыми плющом стволами старых деревьев, прокладывают на траве длинные полосы. Они шли все дальше и дальше, раздвигая заслонявшие им путь ветки, и спокойствие, которое сначала было притворным, действительно снизошло на сердце девочки. Старик тоже передал бросать по сторонам испуганные взгляды и повеселел, ибо чем глубже проникали они в густую зеленую сень, тем больше чувствовали здесь светлый разум творца, вселявшего мир в их души.
Но вот тропинка, перестав петлять и кружить, ясно обозначилась в траве и, наконец, вывела их из леса на широкую дорогу. Они прошли по ней шагов сто и свернули на узкий проселок, так густо обсаженный деревьями, что их ветви переплелись между собой, образуя вверху зеленый свод. Покосившийся столб на перекрестке указывал дорогу в деревню, до которой было три мили, и они решили идти туда.
Эти последние три мили тянулись так долго, что им стало боязно, уж не заплутались ли они. Но вот, к великой их радости, проселок круто пошел под гору между двумя откосами, по которым были протоптаны тропинки, и внизу, в лощине, замелькали среди деревьев домики.
Деревушка была совсем маленькая. На ее зеленой лужайке молодежь и ребятишки играли в крикет, а так как посмотреть на игру сошлись и все взрослые, Нелл с дедом долго бродили мимо опустевших домов, не зная, где можно будет попроситься переночевать. На глаза им попался только один старичок, который сидел у себя в саду, но к нему они постеснялись подойти, потому что он был здешний учитель и над окном его дома висела белая доска с надписью черными буквами «Школа». Старичок этот, бледный, очень скромно одетый и простой с виду, сидел среди цветов и ульев и курил трубку.
— Заговори с ним, Нелл, — шепнул ей дед.
— Я боюсь помешать ему, — робко сказала она. — Он нас не видит. Давай подождем немного, может он посмотрит в нашу сторону.
Они стали ждать, но учитель, погруженный в задумчивость, так и не взглянул на них. Поношенный черный сюртук подчеркивал худобу и бледность его лица, такого доброго. И какое одиночество чувствовалось и в этом доме и в его хозяине! Может быть, потому, что все жители деревушки веселились на лужайке, а он сидел здесь один.
Они оба так устали, что Нелл не побоялась бы заговорить даже со школьным учителем, если бы он не казался ей таким встревоженным и грустным. Они стояли в нерешительности возле его дома, а он, вдруг очнувшись от своего тяжелого раздумья, отложил трубку в сторону, прошелся взад и вперед по саду, остановился у калитки, посмотрел на лужайку, потом снова со вздохом взялся за трубку и снова сел на прежнее место.
Поблизости никого больше не было, начинало темнеть и Нелл, набравшись храбрости, взяла деда за руку и подошла с ним к калитке. Щеколда звякнула, учитель встрепенулся. В его взгляде, хоть и ласковом, мелькнуло разочарование, и он чуть заметно покачал головой.
Низко присев, Нелл сказала, что они бедные путники, ищут, где бы переночевать, и с радостью заплатят за это сколько могут. Учитель внимательно выслушал ее, положил трубку на скамью и встал.
— Если бы вы нам посоветовали, сэр, куда обратиться, — продолжала девочка, — мы были бы очень благодарны вам.
— Вы, наверно, издалека? — спросил учитель.
— Издалека, сэр, — ответила она.
— Ты еще маленькая, чтобы пускаться в такие путешествия, — сказал он, ласково погладив ее по голове. — Это ваша внучка, друг мой?
— Да, сэр! — воскликнул старик. — Единственное мое утешение, единственная опора в жизни!
— Войдите, — сказал учитель.
Не тратя лишних слов, он ввел их в маленькую классную комнату, которая в то же время служила ему и гостиной и кухней, и предложил им переночевать у него. Старик и девочка не успели толком поблагодарить своего радушного хозяина, как он накрыл стол простой белой скатертью, положил вилки и ножи и, достав из шкафчика хлеб, холодную говядину и кувшин с пивом, усадил их ужинать.
Сев к столу, девочка оглядела комнату. Посреди нее стояли две длинные скамьи, вдоль и поперек изрезанные, исструганные перочинными ножами и залитые чернилами; перед ними небольшой сосновый столик на четырех тонких ножках — вероятно, место учителя. На высоко прибитой полке лежало несколько затрепанных книжек, а рядом целая коллекция сокровищ, отобранных у шалунов: волчки, мячи, воздушные змеи, лески, шарики и надкусанные яблоки. На двух крючках, внушая ужас своим видом, висела палка и линейка, а на маленькой полочке, тут же по соседству, торчал дурацкий колпак из старой газеты с налепленными на нем цветными кружками. Но лучшим украшением комнаты были расклеенные повсюду нравоучительные прописи, выведенные аккуратным круглым почерком, и столбики сложения и умножения, написанные, видимо, той же рукой. Вывешивая эти таблицы, учитель, по всей вероятности, преследовал двойную цель: они должны были свидетельствовать о достоинствах школы и пробуждать дух соревнования в школьниках.
— Да, дитя мое, — сказал он, заметив, что Нелл загляделась на прописи. — Красивый почерк, есть чем полюбоваться.
— Очень красивый, сэр, — скромно отозвалась девочка. — Это ваша рука?
— Моя? — воскликнул он, надевая очки, чтобы получше рассмотреть эти дорогие его сердцу образцы высокого искусства. — Где мне! Разве я теперь так смогу! Нет! Это все написано одной рукой, очень твердой рукой, хоть она и меньше твоей.
Говоря это, учитель вдруг заметил на одной из прописей крохотную кляксу. Он вынул из кармана перочинный ножик, подошел к стене и старательно выскреб пятнышко. Потом медленно отступил назад, любуясь прописью издали, словно это была прекрасная картина, и продолжал с грустью, которая тронула девочку, хотя она и не знала, чем ее объяснить.
— У него маленькая рука, совсем маленькая. Он опередил всех своих товарищей и в ученье и в играх. Такой умница! Почему же он привязался ко мне? В том, что я полюбил его всем сердцем, нет ничего удивительного, но за что он любит меня? — Учитель замолчал и, сняв очки, протер их, как будто они вдруг запотели.
— С ним что-нибудь случилось, сэр? — встревожилась Нелл.
— Да нет, дитя мое, — ответил бедный учитель. — Я надеялся увидеть его сегодня вечером на лужайке. Ведь он первый зачинщик всех игр. Ну, ничего, увижу завтра.
— Он болен? — спросила девочка, жалостливая, как все дети.
— Да, что-то захворал. Говорят, будто он, бедняжка, бредит уже второй день. Но при лихорадке всегда так бывает. Это не опасно, совсем не опасно.
Девочка примолкла. Учитель подошел к порогу и грустно посмотрел на улицу. Вечерние тени сгущались, кругом стояла тишина.
— Если б его кто-нибудь довел сюда, он навестил бы меня и сегодня, — сказал учитель, отходя от двери. — Бывало, всегда прибегал в сад пожелать мне спокойной ночи. Но, может быть, в болезни наступил перелом, а время сейчас позднее, роса выпала, сыро… Нет, сегодня ему лучше не приходить.
Учитель зажег свечу, притворил ставни на окнах, запер дверь и несколько минут сидел молча, потом вдруг снял шляпу с гвоздя и сказал, что пойдет проведать больного, если Нелл не ляжет до его возвращения. Девочка охотно на это согласилась, и он ушел.
Она ждала его с полчаса, а может и больше, чувствуя себя такой одинокой в чужом доме, потому что дед, послушавшись ее уговоров, лег спать, и единственные звуки, которые нарушали тишину в комнате, были тиканье старинных часов да шелест листьев на ветру. Наконец учитель вернулся, сел к очагу и долго молчал. Потом взглянул на девочку и тихо попросил ее помолиться перед сном за больного ребенка.
— Мой любимый ученик! — сказал он, посасывая трубку, в которой не было огня, и с тоской обводя глазами стены. — Какая маленькая рука написала все это и как она истаяла за время болезни. Маленькая, совсем маленькая рука!
Назад: Глава 23
Дальше: Глава 25