Книга: Как убивали Бандеру
Назад: Джон Ле Карре: одинокий волк с человеческим сердцем
Дальше: Дуня, Дундук и НКВД

Тайник (Дружеская пародия на шпионские романы Ле Карре)

В ту ночь, как обычно перед сеансом радиосвязи с Центром, я спал ужасно. Проклятый лондонский туман просачивался сквозь окна, в глотке першило, временами налетал ветер, завывая, словно голодный шакал. Боясь разбудить жену (будучи «совой» она сидела по ночам у телевизора, ложилась поздно, спала чутко и больно тыкала мне ногтем в бок, когда я храпел), я тихо придвинулся к краю нашей железной кровати, бесшумно приподнялся, осторожно спустил ноги и босиком пробрался на кухню, где находился радиоприемник, замаскированный под стиральную машину «Минутка».
Шифротелеграмма из Центра была выдержана в строго приказном тоне:
«Совершенно секретно.
Полковнику Карле.
Вам предписывается под надлежащей легендой выехать в деревню Сарратт (графство Хертфордшир) для срочного изъятия контейнера с ценными материалами из тайника «Вельзевул». Тайник расположен на кладбище приходской церкви Святого Креста, в двух футах к северу от могилы семьи Клаттербаков, известных сквайров, проживавших в этой деревушке. Одновременно наведите справки о некоем мистере Эдмондсе, жителе Сарратта, который подозревается нами в связи с английской разведкой. Операцию следует провести с принятием максимальных мер предосторожности, с самой тщательной проверкой, и в воскресенье, когда английская контрразведка отдыхает и расслабляется. Об исполнении доложите немедленно.
Пушкин».
О, если бы это был Александр Сергеевич! Нет, Пушкин был моим непосредственным начальником в Москве, генералом с жутким характером, обожавшим снимать стружку со своих подчиненных. Он устраивал такие разносы, что некоторых наших сотрудников уносили прямо с его совещаний с инфарктом, а в его секретариате всегда стояли бутылочки с валерьянкой или валидолом, которые ожидавшие аудиенции истребляли в огромном количестве, словно водку.
Еще одно угробленное воскресенье! Все нормальные англичане на уик-энд выезжали на пикники или мирно тянули свой скотч дома, естественно, и английская контрразведка блюла эти святые для англичанина дни, и тут Пушкин был, наверное, прав. Но главным было то, что Пушкин по натуре являлся типичным разгильдяем, не умел строить работу планомерно и потому сталкивал весь воз в конце недели. Переть в чертов Сарратт при моих остеохондрозе, камнях в печени, геморрое и диких мигренях! Десять лет на нелегальной работе в Англии не прошли даром, работать приходилось и днем и ночью, придумывая самые неимоверные трюки, дабы запутать вездесущую МИ-5, английскую контрразведку. С самого начала мне не повезло с «прикрытием»: Пушкин приказал мне открыть маленькую сапожную мастерскую, чтобы не привлекать внимания властей, – кого интересует убогий сапожник-одиночка?
Во время подготовки в Центре я неплохо освоил сапожное дело и даже для практики ремонтировал обувь почти всех сотрудников нашего отдела, к сожалению, бесплатно. В то время я предполагал, что это прикрытие даст мне массу свободного времени не только для проведения разведывательных операций, но и для размышлений в пабе за кружкой пива или для визитов в Ковент-Гарден, однако работа закрутила меня на все сто. Мы сняли помещение в полуподвале старого дома в бедном районе Спайтфилдс, что в трущобном Ист-энде (конечно, я хотел арендовать что-нибудь поприличнее, но скупердяй Центр, как всегда, экономил народные деньги), зарегистрировали свое частное предприятие и приступили к работе. Жена Татьяна занималась закупкой клея, гвоздей, кожи, каблуков и прочих аксессуаров, необходимых в сапожном деле, я же был хозяином и работником в одном лице. О, этот Спайтфилдс, район иммигрантов и голодранцев, которых я возненавидел уже в первый год своих трудов! Богатые хороши тем, что просто выбрасывают на помойку изношенные туфли, что же касается бедных… Целый день ко мне сносили обувь: дырявые подметки и сломанные каблуки было несложно просто заменить, но что делать с треснутой, покоробившейся кожей, с огромными, разодранными дырами для шнурков, совершенно косыми и кривыми туфлями двадцатилетней давности, а то и просто антикварными? К тому же обувь часто приносили невымытой, словно неделю ползали по болотам в поисках собаки Баскервилей. На свою беду я никому не отказывал, боясь жалоб в полицию и скандалов, это сделало мою сапожную мастерскую чрезвычайно популярной среди местных жителей, народ валил ко мне целый день, и я не успевал разогнуть спину.
Вначале Татьяна помогала оформлять мне заказы, но уже через полгода увлеклась верховой ездой и регулярно гарцевала на белом, в яблоках коне около Кенсингтонского дворца рядом с Гайд-парком. Она выросла в семье начальника охраны товарища Сталина, причем не в душном Кремле, а на даче вождя в солнечном Сочи, и однажды удостоилась розы, сорванной вождем во время гуляния среди кипарисов. Там она и приучилась гонять на кобылах и жеребцах из конюшен товарища Сталина. Но одно дело бесплатная езда, а другое дело – жуткие английские цены. На это уходила изрядная часть зарплаты, которая после перестройки не только была скудной, но и выплачивалась Центром нерегулярно с обычной ссылкой на сложное экономическое положение в России. Вырученные за работу деньги я был обязан оприходовать и сдать в местный банк – мой счет, разумеется, строго контролировался специальными эмиссарами Центра, временами наезжавшими в Лондон (кстати, они проводили дни в бесконечных пьянках за мой счет).
Но все это мелочи по сравнению с огромной грудой обуви, которая хаотично валялась в углу мастерской! Она так душераздирающе воняла, что очень скоро у меня начались мигрени, иногда кончавшиеся рвотой, я убить хотел всех бедняков, которые бесконечно латают свою обувь, изнашивая ее до последнего издыхания! Я уже возненавидел весь пролетариат вместе с Марксом и Энгельсом! От постоянного сидения в сгорбленном состоянии развились радикулит и остеохондроз, иногда я вообще не мог разогнуться и выползал со своего рабочего места на четвереньках. Нерегулярное питание привело к язве, порой перегрузки приводили к потере координации движений, и однажды я пробил себе гвоздем палец и угодил в больницу.
Но нужно думать о выполнении приказа грозного Пушкина – тут на меня навалился такой невроз, что, еле успев доползти до постели, я залез под одеяло и накрыл голову подушкой…
«Шпионы!» – кричали все вокруг. И шпионы просачивались через щели в окнах, просовывали длинные носы в двери, выпадали из паутины на потолке, выпрыгивали из капель, падающих в умывальнике, помахивали хвостами через дырки в паркете, щекотали меня своими усами, впивались в бока маленькими клыками. «Шпионы!» – кричали стены, пожелтевшие фикусы в горшках на подоконнике, фаянсовые чашки, громыхавшие в буфете. Я сорвал подушку с головы и увидел Татьяну в стареньком, еще московском халатике, который из экономии мы прихватили с собой на «нелегалку».
– Шампиньоны! – кричала она. – Сгорели шампиньоны! И все потому, что ты, дурень Карла, пожалел денег на хорошее подсолнечное масло и опять пришлось жарить на дешевом маргарине…
Боже, я проспал все утро! И не шевельнул ни одной извилиной по поводу предстоящей сложной операции! Где расположен этот чертов Сарратт? Имеется ли его план? Как я найду старинную церковь и кладбище? Как туда добираться, не потянув за собою «наружку»? А вдруг это глухая деревушка, где каждый незнакомец вызывает подозрения у местных аборигенов? И какой-нибудь деревенский пьяница, завидев неизвестного, тут же стукнет в полицию! Генералу Пушкину до этого нет никакого дела, сидит себе в своем кожаном кресле, чешет зад и рассылает указиловки. Сейчас он, наверное, пройдясь пешком по лесочку (забота о драгоценном здоровье, а ведь здоров как бык!), миновал пропускные кордоны нашей штаб-квартиры, строго взглянув на вытянувшихся во фрунт охранников, поднялся к себе в кабинет на персональном лифте, игриво ущипнул за бедро милую секретаршу (он их меняет каждые семь месяцев, отправляя в декрет), выслушал рапорт дежурного…
– Карла! – нарушила строй моих мыслей супруга. – Уже приперлись какие-то вонючие негритосы и принесли в починку груду сапог! Двигай своей ревматической задницей и принимайся за работу!
Сапоги оказались резиновыми, а негритосы – говорливыми пакистанцами, которых я был готов растерзать. Увы, в этом жутком «цветном» районе мы с Татьяной превратились в отъявленных расистов, и порой мне бывало стыдно, что я внутренне отошел от интернационального учения Карла Маркса. Одно дело великая теория, а совсем другое – немытые резиновые сапоги и полное нежелание пакистанцев уразуметь, что кожа и резина не одно и то же и что эти сапоги больше напоминают разодранные автомобильные камеры. Пакистанцы галдели, как гуси, и брызгали слюной, в результате я принял заказ – не дай бог, прихватят на улице и устроят «темную»!
Пакистанцы вымотали меня, хотелось хлебнуть полстаканчика водки с пивом и забыть о предстоящей операции. О, как я любил сто грамм с прицепом еще в бытность курсантом спецшколы, как пели мы все вместе патриотические песни, а потом выползали из засекреченного объекта в ближайшую деревушку, где водили хороводы юные колхозницы!
– Что с тобой, Карла? Ты выглядишь таким изможденным, словно всю ночь доил корову! (Татьяну подбирали мне в жены по рабоче-крестьянскому признаку, до этого она работала дояркой в колхозе «Заветы Ильича».)
– Пришло задание от Пушкина, нам придется поработать в воскресенье…
Я схватил атлас, нацепил очки и нашел Сарратт, затаившийся рядом с Уотфордом, к северо-западу от Лондона. Милей сто, не больше.
– Но в воскресенье утром у меня верховая езда…
– И чудесно! Это прекрасная легенда для выхода в город. Я тоже проедусь с тобой.
– А как же твой радикулит?
Я с укоризной взглянул на Татьяну и промолчал: нам ли, профессиональным разведчикам, думать о здоровье при исполнении служебного долга?! Да если бы Родина потребовала, я пополз бы в Сарратт на животе, плюнув на приступы печени и такую мелочь, как остеохондроз. А генерал Пушкин все равно сволочь, которому плевать на здоровье своих подчиненных.
Всю субботу я изучал схему Сарратта в читальном зале районной библиотеки, правда, схема была составлена в пятнадцатом веке, через двести лет после появления этой деревни. К счастью, церковь Святого Креста уже была воздвигнута, и, соответственно, образовалось приходское кладбище. Что ж, могилу Клаттербаков и оперативную обстановку вокруг определим на месте. Поздно ночью я вывел из гаража свой подержанный «Фиат», после тщательной проверки доехал до метро «Северный Хэрроу», припарковал машину недалеко от станции и благополучно вернулся домой.
Рано утром в воскресенье Татьяна упорхнула на верховую езду, я же придал себе облик истинного английского джентльмена в выходной день: бриться не стал, нацепил на себя изношенный пуловер, мятые вельветовые брюки и истоптанные замшевые туфли – что поделаешь, если англичане любят выглядеть в воскресные дни как бомжи? В Вене или Цюрихе в таком виде меня тут же заграбастала бы полиция за бродяжничество, но только не в Англии. Опасаясь приступа гастрита, я съел лишь тарелку омерзительной овсянки (сейчас бы любимого борща с чесноком или котлету по-киевски), нашел две большие сумки и поперся на рынок Портабелло, изображая из себя мужа, озабоченного домашним хозяйством. На рынке я отчаянно торговался, купил двух разделанных кроликов, пару кило огурцов, арбуз, картошки, набил обе сумки до отказа и двинулся пешком домой. Расчет был тонок: если бы за мной велась слежка, она тут же отстала бы, увидев такую поглощенность домашними делами.
С двумя распухшими сумками, покачиваясь, прихрамывая и потирая свой радикулит, я тащился по улице. Иногда мой острый глаз падал на витрины, отражавшие публику на другой стороне улицы, порой я наклонялся якобы зашнуровать ботинок и в это время просматривал всех идущих сзади. Важнейший этап операции: поворот за угол и тут же вниз по лесенке в расположенный там общественный туалет. Пустота и тишина. Никаких подозрительных стуков каблуков. Я залез в кабинку и просидел там добрые двадцать минут, задыхаясь от запахов экскрементов. Утешением были сексуальные надписи на стенах с призывными рисунками дамских влагалищ и мужских гениталий. Наружки вроде не было, у кого хватит выдержки и мужества, чтобы не заглянуть? Оставив обе сумки в туалете (до боли в сердце было жалко кроликов, которых я не ел уже лет десять), я выскочил наружу и схватил кеб.
– Гайд-парк! Метро «Найтсбридж»!
– Йес, сэр! – пророкотал таксист голосом, чрезвычайно напоминавшим заместителя генерала Пушкина полковника Белинского. Я даже вздрогнул от неожиданности, но, внимательно рассмотрев физиономию водителя, понял, что ошибся. Эх, батенька, нервы совсем расшалились, пора в отпуск, подлечиться где-нибудь в Минеральных Водах, впрочем, во время этой грабительской приватизации все расхищено, предано, продано, подарено националистам, а нам, слугам народа, остался лишь один санаторий в Сочи, доступный в хорошее время лишь зажравшемуся начальству…
Прибыл на точку тютелька в тютельку, уже вдали на песчаной аллее вырисовывался туманный силуэт Татьяны в широкополой шляпе и высоких ботфортах, она изящно покачивалась в седле, как Жанна д’Арк перед боем, только обнаженного меча не хватало. Спешившись, она бросилась в ожидавший кеб, и мы помчались к метро «Эджвер-роуд». Татьяна прихорашивалась в зеркальце (на самом деле следила, не идут ли за нами подозрительные машины); мы расплатились с такси, нырнули в «трубу», вышли через остановку из вагона и перед самым закрытием дверей вбежали обратно. Добрались до «Северного Хэрроу», а там излюбленный трюк: подъем вверх по эскалатору, идущему вниз. Это тяжело, и сердце выскакивало из груди, но работа есть работа и требует жертв. В подобных случаях наружка теряется, мечется и не знает, как действовать: бежать ли следом и выдать себя или поехать по эскалатору вверх с риском потерять объект слежки. Вырвавшись на улицу, мы попетляли по переулкам и проходным дворам, пока не добрались до моего «Фиата». Три часа интенсивно крутились с проверкой по дорогам на пути к Сарратту. Только бы эта сука-контрразведка не следила за нами из-под земли через прорытые шахты или на легких истребителях, укрываясь за облаками!
Вскоре мы очутились в городишке Рикмансверт недалеко от Саррата. В машине мы договорились с Татьяной встретиться в 8 часов вечера в сарратском пабе «Петухи вошь», на повороте я быстро выпорхнул на улицу и заскочил в нон-стоп, где прокручивали боевик. Даже если бы наружка и шла в «хвосте», она не могла бы засечь мой выход и потянулась бы за Татьяной… Ну а у моей боевой подруги глаз был как ватерпас, и она мгновенно бы расколола слежку. Выйдя из кинотеатра, я схватил такси, и мы взяли курс на Сарратт. Боже, после всех этих треволнений я чувствовал себя как лошадь, на которой целый день таскали воду, а ведь операция только начиналась…
Сарратт живо напомнил мне пушкинские места (не генерала Пушкина, нет!), которые в юности, до работы в разведке, я обошел с рюкзаком, ночуя на берегу Сороти. Жил в палатке в Тригорском парке, питаясь свиной тушенкой, подогретой на портативном примусе «Шмель». Тут тоже живописная речка Чесс, зеленые, девственные луга, лесные фиалки, примулы и анемоны. По покойно текущим водам плавали утки и гуси, вдали я заметил даже несколько белоснежных лебедей. Солнце уже прощалось с уходящим днем и медленно опускалось за горизонт. Сейчас достать бы спиннинг и порыбачить, а не тащиться на кладбище с тяжелейшим заданием! Я шел вдоль речки, притворяясь любопытствующим туристом: ведь в деревнях все жители прекрасно знают друг друга и любой незнакомец может вызвать подозрение.
Вот и старинная церковь Святого Креста, за железной оградой виднелись и могилы. В этот час ворота уже были на замке, и я обошел ограду, надеясь найти щель. Сонное царство и, увы, никаких дыр. Что делать? Но, как учил товарищ Сталин, нет крепостей, которые не могут взять большевики! Вперед, полковник, на абордаж! Я собрался с силами, ухватился за верх ограды, подтянулся (о, мой радикулит!), занес одну ногу, отжался и прыгнул вниз. Раздался треск – это были мои джинсы, зацепившиеся за шпиль ограды, – и я повис над землей, как беспомощная сосиска. Еще одно движение – и я рухнул вниз, прямо на многострадальный зад. Подняв голову, я увидел кусок джинсов, развевающийся на шпиле под легким ветерком, словно королевский флаг в Виндзорском замке. Судорожно ощупав себя, я обнаружил лохмотья, прикрывавшие сатиновые трусы еще советского производства (никакие другие я носить не могу!), пришлось сбросить остатки джинсов и приступить к работе в исподнем.
Не могу сказать, что кладбища всегда притягивали меня, более того, я их боюсь как огня: там со мною происходят странные вещи вплоть до обмороков. И это при том, что в работе разведки кладбища играют важнейшую роль: где еще удобно оборудовать тайничок, засунув руку в склеп? Но как часто моя рука покрывалась холодным потом в предчувствии неожиданного клацанья мертвых челюстей, норовящих отхватить палец! Но где еще так удобно провести встречу с агентом, усевшись на скамейке и скорбно поливая слезами могилу? Правда, совсем неожиданно может появиться старушка, жена покойника, и усесться боязливо рядом. Совсем недавно в день Октябрьской революции я по старинке посетил кладбище Хайгейт, дабы возложить букет цветов к памятнику Карлу Марксу (одухотворенная бородатая голова). Постояв у монумента, я мирно зашагал по тропинке к выходу и вдруг увидел, что навстречу мне идет Карл Маркс – величественный и энергичный, шагает сам Карл, зажав под мышкой том «Капитала». Я решил, что это обыкновенный бродяга, запущенный и не стригшийся много лет, обыкновенное случайное сходство – и вдруг прохожий, поравнявшись со мной, наклонился и чуть пощекотал меня своей бородой. От неожиданности я брякнулся на землю и потерял сознание, а когда очнулся, то увидел, что лежу прямо на тропе рядом с могилой философа Герберта Спенсера и рядом из земли торчит длинный белый палец с огромным желтым ногтем и грозит мне… грозит! Стыдно признаться, но почетный чекист мчался, словно перепуганный заяц, к выходу.
Но за работу! Я легко нашел могилу Клаттербаков, обкрутил разорванными джинсами поясницу (радикулит), достал складную лопатку и компас, отмерил два фута от могилы на север и начал копать. Ночь уже окутала кладбище, я полностью обрел себя и даже почувствовал блаженный покой, какой обычно наступал после блестяще проведенной операции (так бывало после удушения двух-трех диссидентов). Немного мешали сатиновые трусы, назойливо застревавшие в заднице, пришлось засунуть их поглубже. Вдруг я почувствовал пристальный взгляд из-за кустов, зеленый и пронзительный, как у собаки Баскервилей. На миг окаменел от страха, но тут же взял себя в руки и поднял лопатку. Треск кустов, и жирная кошка мелькнула в лунном луче и скрылась в кромешной мгле. Что делает тут кошка? Ищет кости мертвецов? От этой мысли мне стало безумно весело, снял с талии джинсы, достал из заднего кармана фляжку с виски и сделал затяжной глоток, потом еще и еще один.
Виски приятно обжег пищевод, докатился до желудка и даже, по-видимому, прошел в ноги, они слегка отяжелели.
– Что вы тут делаете? – раздалось как гром среди ясного неба, хотя это был человеческий и даже несколько интеллигентный голос.
Я закашлялся, виски вперемешку со слюной вылетали изо рта, глаза слезились, но сквозь темноту я смог различить маленького священника с фонариком в руке, миролюбивого на вид, но вполне грозного в текущий момент.
– Кто вам дал право залезать сюда без разрешения?! – Он решительно взмахнул фонарем. – Я немедленно вызову полицию!
– Извините, отец мой, я пришел сюда по личным делам, у меня тут похоронен родственник… К сожалению, ворота были закрыты…
– Какой еще родственник?! Тут лежит семья Клаттербак! Почему вы говорите с иностранным акцентом? Кто вы такой? Шпион? – Вопросы сыпались на меня как камни с неба.
– Я поляк, отец мой, но живу в Лондоне всю жизнь. Мой отец эмигрировал из Польши перед вторжением Гитлера и служил в армии генерала Андерса. Боролся и с фашистами, и с коммунистами. Произошло экстраординарное событие… позвольте объяснить…
К счастью, фонарик падре осветил порванные джинсы и добрался до торчавших из зада трусов – весь этот натюрморт заставил его несколько смягчить тон.
– Давайте зайдем в приход, у нас не принято бегать голым по кладбищу… Вы католик?
– Формально – да. Но здесь я хожу в англиканскую церковь, она свободнее и не так ритуальна, как католическая. Разница не так велика, все мы ведь верим в Христа. Ведь правда? – И я униженно заглянул в глаза священнику.
Тем временем мы оказались в небольшой пристройке рядом с церковью.
– Вот вам иголка и нитка! – деловито сказал патер. – Зашейте джинсы! Что вы делали на могиле?
Я сбивчиво объяснил, что мой больной дядя попросил меня прибыть на могилу к своему брату – моему отцу и поставить свечку в день его рождения. Видимо, я что-то напутал, не туда попал – и вот результат. Священник слушал рассказ и покачивал головой, а я тем временем наскоро скрепил ниткой обрывки джинсов, натянул их и почувствовал себя истинным джентльменом. Тем более что в другом кармане нащупал еще одну фляжку виски.
– Когда-то Клаттербаксы жили на Миклефилд-хилл, в доме, где сейчас проживает Дик Эдмондс… – задумчиво заметил опиум для народа. – Может, ваш дядя с ним знаком?
Имя пронзило меня насквозь: вот она, удача! Вот она плата за разорванные джинсы и страдания на изгороди! И так всегда: поругаешься с негритосами в мастерской – неожиданно тебя обласкает Татьяна, брякнешься, спускаясь вниз по лестнице, – наутро Пушкин присылает благодарность за успехи в работе. Баланс несчастья и счастья, движущий стержень моей жизни, единство противоположностей, как учили классики.
– Дорогой отец, – сказал я, растягивая до боли улыбку и, видимо, напоминая ожившего Чеширского Кота из знаменитой книги. – Дорогой отец мой, не окажете ли вы мне честь? Не могли бы вы выпить со мной немного виски в память о моем усопшем папане?
Враг трудового народа опустил глаза, но явно заколебался. Симпатичный человек. Может, его завербовать? Священники всегда нужны нашей службе, ведь через них можно получить доступ к церковным книгам, где регистрируются рождения граждан, а потом получить свидетельство о рождении и паспорт, причем совершенно законно. Помнится, таким образом мне добыли документы на фамилию новозеландца, который давным-давно умер. Надежный поп – находка для шпиона.
Патер отошел к буфетику, достал стаканчики, поставил их на стол и начал копаться в холодильнике в поисках легкой закуски. Тем временем я налил виски, бросил в его стакан специальную психотропную пилюлю, которая могла вогнать в сон даже слона (раньше ею я кокнул Литвиненко). Мы подняли стаканы и тяпнули за папаню.
– А кто такой господин Эдмондс? – еще шире улыбнулся я.
– О, это замечательный человек, это гордость нашей деревушки!
– Он не работает, случайно, в английской разведке?
– Было бы странно, если бы он не трудился в этом почтенном учреждении, – заметил мой поп, начиная засыпать.
– У него есть слабости?
– Огромная шумная семья, он любитель охоты на лис, прекрасный рыболов. Единственная его слабость – это то, что он здоров, сукин сын! – И патер опустил голову на стол и засопел.
Половина задания выполнена, Пушкин будет счастлив.
Я выскочил на кладбище и начал копать. По описанию контейнер с материалами изготовлен в виде камня, моя лопатка работала так энергично, словно я снова превратился в юного курсанта и осваивал целину в Казахстане. Неожиданно нечто липкое коснулось руки, и холодный пот прошиб меня: неужели это та самая гробовая змея, которая ужалила вещего Олега? Лягушка! Тьфу! Между прочим, генерал Пушкин обожал лягушек и постоянно просил меня привезти несколько упаковок этих обработанных французских тварей. Я представил, как его секретарша и любовница Людка жарит их на сковородке, а он толчется рядом и пускает голодные слюни. Какая гадость! И тут звонкий удар лопатки по камню – ура, вот он, контейнер! Быстро бросил его в рюкзачок вместе с лопаткой и на радостях легко перемахнул через ограду – воистину удача окрыляет человека. Нажал на кнопку радиосигнального аппарата, и через пять минут появился «Форд» с любимой супругой за рулем – все это время она поджидала меня около мусорной свалки, вонь там стояла жуткая, но не привыкать, не случайно за боевые заслуги она имела саблю с дарственной надписью от руководства службы.
И мы помчались к Лондону словно два Шумахера на «Формуле-1», сердца наши бились в унисон, и я уже прикидывал, какую бравурную телеграмму направлю генералу Пушкину. Дома, не теряя время, я начал возиться с камнем, который, как ни странно, не имел кнопки, открывающей контейнер. Черт побери! Эти вечные накладки! Я схватил молоток и с силой ударил по камню, он раскололся, и моему взору представилась небольшая железная шкатулка явно старинного происхождения. Я открыл ее.
– Танечка, зая, иди сюда!
Мы завороженно смотрели на крупные бриллианты, мерцавшие загадочным и многообещающим огнем. Тане вдруг стало плохо, она мягко опустилась на пол, и пришлось влить ей в нос нашатырный спирт.
– Мой дорогой Карла! Это же бесценный клад! Нам этого хватит до конца жизни!
– Как тебе не стыдно! Мы должны сдать все это в фонд мира, разве ты не знаешь инструкций?
– И сидеть с голой задницей на чекистской пенсии в пятьдесят долларов?
Драгоценности мы не сдали, политического убежища не попросили. В первый же отпуск я представил генералу Пушкину рапорт об отставке, мы купили дачу в Барвихе, и с тех пор регулярно поднимаем бокалы в честь семейства Клаттербаксов. Но все же порой налетает грусть, и хочется хоть на миг вернуться в сапожную мастерскую и немного поработать молотком.
Назад: Джон Ле Карре: одинокий волк с человеческим сердцем
Дальше: Дуня, Дундук и НКВД