Сталин и его команда

Лучший способ проверить близкого друга – это посадить его жену и посмотреть, как он себя поведет. Каждый ведет себя по-своему. Когда в 1938 году посадили за антипартийные связи жену Калинина, эстонку Катю, всесоюзный староста сначала вспыхнул, а потом даже обрадовался – пошел по балеринкам Большого. Вернулась в 45-м, но не к нему, а к дочке. А вот попробуй Клима Ворошилова лишить его жены Голды (после крещения – тоже Катька), он и дня без нее не проживет, да и зачем лишать? Он предан делу, храбр и надежен, хотя и звезд с неба не хватает, и командир хреновый – не зря я его со всех фронтов поснимал. А вот с Вячеславом вышло сложнее. Почти всю жизнь душа в душу, думал его, Молотова, преемником сделать. Предан делу, но финтит иногда. Вдруг стал пропускать из Москвы без цензуры статьи иностранцев о нашем правительстве. Покаялся, конечно, а скоро Полина, жена его, тоже товарищ надежный, вдруг спуталась с евреями, докладывали, что чуть ли не Крым обещала им передать. Чего это ради? Пришлось посадить, и Вячеслав стерпел. Убрал я его из наркоминдела, но в политбюро оставил, Молотов – человек заслуженный. Я все ждал, что начнет меня умолять свою Перл (Полину) освободить, а он молчит. Затаился и молчит, руку жмет, с днем рождения поздравляет, улыбается, когда надо, но молчит. Однажды прорвалось, почти прошептал: «Коба, отпусти Полину…» Я не церемонился: «Ты ее не перевоспитал, так пусть Берия перевоспитает!» Полина еще перед войной с оппозицией путалась, ее предупреждали, а тут – подумать только! – на идиш говорила с Голдой Меир, посланником Израиля, да еще брякнула, что я плохо отношусь к евреям. Да я сам ее, жидовку, нарокомшей рыбного хозяйства сделал! Да и вокруг меня одни евреи, еврей евреем погоняет. Дело не в евреях, а в том, что настоящий революционер за родственников не цепляется, а строже к ним, чем к другим. Разве я защищал оппортуниста Сандро Сванидзе, брата первой жены Като? Разве я не позволил его расстрелять, как требовал суд? Разве ограждал Аллилуевых, родственников покойной жены Нади, от репрессий? Разве крестного и почти брата, близкого друга Авеля Енукидзе не приказал расстрелять, когда он отклонился от линии партии? Сына Якова, попавшего в плен, поменял на фашистского генерала, как предлагали? Сына Ваську разве не снимал с должностей за пьянство и глупость? Ох уж эти родственники. Даже сам Ильич однажды дал маху: обвинил меня в грубости к своей жене Крупской. Чуть с преданным учеником не поссорился из-за бабы. Но ладно. Я извинился, он болел тогда, утряслось.

И это написал юный Иосиф Джугашвили, великий поэт Чавчавадзе восторгался стихами.

Грузия – прекрасная страна, тут хорошо поют и еще лучше пьют, но все это убого для настоящего революционера, призванного изменить мир, это – живописное захолустье, где негде развернуться. Ненавидел умиленные толстые морды, сливавшиеся в хоровом пении, а потом выклевывавшие друг у друга печенки, за всей этой лирической блевотиной скрывались когти злата, да, люди гибнут за металл, вьются мотыльками над ним, опаляя крылышки, жалкое племя рабов. Виною всему капитал и частная собственность, уничтожив их навек, человечество обретет свободу и счастье! Но без всяких мечтаний наподобие Сен-Симона и Фурье, а путем революции, которая должна вздыбить весь мир, поставить его с головы на ноги! У Прудона красиво: собственность – это кража! Собственность вообще не ощущал никогда, к дворцам и роскоши совершенно равнодушен – где там свет интеллекта? – одни лишь тупость и бессмысленность. В РСДРП с пятнадцати лет, Робин Гуд в душе, марксизм лишь слегка понюхал (тогда), обожал подполье, конспирацию, тайные сходки, маевки, кружки. Дружил с террористом Камо, восторгался им. Тот вообще не понимал, где мое, где наше. Считалось, что он, Коба, в 1907 году организовал «экс» на Эриванской площади в Тифлисе, когда налетчики увели огромные банковские деньги. Не отрицал своего участия, но и не признавал. Завидовал отчаянной смелости Камо, только Камо мог не одергивать руку, когда ее прожигают огнем. Наверное, он не притворялся, он действительно был сумасшедшим. Но в одиночку террором капитал не одолеть – только могучая партия способна на это. Партия – это Ленин.

Ленина впервые встретил в Таммерфорсе в 1905 году и очаровался, а в следующем году на съезде в Стокгольме даже полемизировал с ним по аграрному вопросу. Поближе сошлись на съезде в Лондоне в 1907 году, Лондон Кобе по душе не пришелся, английского не знал, а все вокруг только на нем и лопотали, огромные дома, соборы и дворцы придавливали своим величием, едкие смоги раздражали, все эти галереи, памятники и прочие художества – не для человека дела. Жил в истэндском районе Степни («чудовищная ночлежка» – Джек Лондон), ютился по-бедняцки в одной комнатушке с двумя кавказцами, жрали тухлую рыбешку с картошкой, очень напоминали бродяг-кокни, собственно, они и были бродягами. Правда, удалось понравиться Ленину, даже попивал с ним эль в пабе «Корона и шерсть», Ленин тоже расположился к «чудесному грузину» (потом в письме к Крупской так и назвал), болтать в партии умели все, а тот экспроприатор, практик. Как назло, Троцкий провел на съезде резолюцию, запрещающую грабить банки, – это был удар по Кобе. Но никто не отменял ленинское указание экспроприировать у экспроприаторов, по-русски – грабить награбленное. Что главное в Ленине? Марксизм – это не догма, а руководство к действию. Это значит, что все должно подчиняться делу революции, похоже на Гете: «Теория, мой друг, суха, но вечно зелено дерево жизни». Это значит, что даже сам марксизм можно перевернуть, разве Маркс мыслил о революции в отсталой России? Ленин быстренько объяснил ее «слабым звеном» в системе империализма, ожидал – не дождался революции мировой, Сталину ничего не оставалось, как строить социализм в одной стране. Никто, кроме Ленина, не был способен доказать, что Октябрь – лишь воплощение в жизнь марксовой диктатуры пролетариата (это отрицали ренегаты вроде Каутского), да так убедительно, что все поверили, будто Карл Маркс чуть ли не лично рубил топором головы капиталистам.

Первый арест грянул в 1908 году, а дальше понеслось: ссылки, побеги, аресты, снова ссылка, и так до Февральской революции. Ильич, увы, ее не предвидел, признавался в своем цюриховском приюте, что не доживет до революции, но не растерялся и уже в апреле прибыл в Россию, да еще с призывами к окончанию войны и к социалистической революции. Керенский, слабак, поднял вой, мол, германский шпионаж, пришлось скрыться в шалаше в Розливе вместе с Зиновьевым, это, наверное, главный вклад Гришки в дело революции, которую, кстати, он с Каменевым заложил после сходки на квартире Суханова, предав гласности сроки восстания.

«Капитал» чертов грыз долго и трудно, прогрыз насквозь, но понимал кусками, потом штудировал популярное изложение Каутским, Гегеля сразу отбросил – зачем забираться в заоблачные выси революционеру-практику? Профессорская метафизика рассчитана на таких же скучных сухарей, оторванных от жизни, разве можно сравнить с ленинским «Материализмом и эмпириокритицизмом»? Дал Ильич по шапке епископу Беркли, отшлепал Маха и Авенариуса, как непослушных детей, и, главное, все аргументы кристально ясны и понятны для широких масс. Разделался одним ударом со всем идеализмом: коли мир дан в ощущениях, то значит, без вас он не существует! Солипсизм, батенька, вот и все дела. Главное, все понятно, разжевано, именно так и должен понимать материализм пролетарий. Политические кульбиты Ленина поражали и восхищали всю жизнь. Плевал на раскол, главное – революция, а во время Брестского мира вообще выступил против всей партии, потеряв Украину. Дал волю прибалтийцам и Финляндии. А НЭП? Кто ожидал такой поворот к капитализму?

Учредилку сначала поддерживали, но прошли выборы – и вместо большинства… черт возьми этих эсеров! Пришлось разгонять, раскрутилась Гражданская война, вмешалась Антанта, положение было аховое, умница Яша Свердлов держал в сейфе загранпаспорта и золото на случай бегства руководства из России. Но выдюжили. Но все же тогда все было просто: война на всех фронтах, тиф, смерть на каждом углу, красный, белый террор, разруха. Но после всего этого хаоса – главный вопрос: что делать? Как строить социализм и коммунизм? Ведь у классиков ни шиша не написано, кроме общей болтовни. Ленин тоже не успел оставить заготовок, одно время вообще склонялся к отмене денег – эх, если бы это было возможно… Когда заявил о НЭПе, почти вся партия встала на дыбы, да еще добавил, что «это всерьез и надолго», но, конечно, не мог он допустить буржуазию к власти, просто жрать народу надо, а жрать нечего. К несчастью, в самый острый момент сбила его болезнь. Смерть Ленина не стала неожиданностью, но потрясла. Произносил клятву над гробом, повторял, как мантру, «товарищ Ленин завещал нам…», повторял и думал: именно так и нужно говорить и писать, вдалбливать в головы простых людей истины, словно молотком по гвоздю, иначе простые люди не поймут ни хрена или поймут неверно, все должно быть коротко и ясно! Работал над речью, на съездах и пленумах говорил негромко (тогда слушают внимательнее), без излишней патетики и завываний, как Троцкий, обязательно вставлял шутки, разные там пословицы-поговорки или из Салтыкова-Щедрина и Гоголя, иногда шутил грубовато – во время войны сказал начальнику по нефти Байбакову: «Будет нефть – будет Байбаков, не будет нефти – нет Байбакову», но шутить нужно осторожно, особенно политику, всегда помнил, что Яков Свердлов до конца дней не забыл, как Сталин в ссылке шутя плюнул ему в тарелку супа. А потом съел сам. Оратору нелишне в меру блеснуть эрудицией (только не переборщить), однажды всем пленумом открыли рот, когда он процитировал американского поэта Уитмена: «Мы живы, горит наша алая кровь огнем неистраченных сил».

Ленин умер, остались лишь лозунги – индустриализация, кооперация, культурная революция – но как? как? Как свершить вековую мечту человечества, да еще когда вокруг злобные враги, белогвардейцы, империалисты, и все готовы на интервенцию. А внутри какая свара! Один иудушка Троцкий чего стоит! Соратники-большевички улыбаются, руки жмут, льстивые речи толкают, а за спиной точат кинжалы и норовят ударить при первом же удобном случае. Индустриализацию провели ударно, даже на проклятом Западе ухитрились добыть кредиты и станки, инженеров иностранных выписали, Эрмитаж и прочие коллекции распродавали на Запад почем зря, ради великого дела ничего не жалко, пролетариат еще создаст свое искусство. У Церкви еще с 20-х вытянули все, даже одно время колокольный звон запретили, дабы он не мешал трудящимся спокойно отдыхать, попы затаились, но уничтожение религии – это стратегическая задача, на долгие годы. С верой шутить нельзя, действовать надо осторожно, но решительно, церкви закрывать постепенно. Сейчас главное – индустриализация! А что делать, если трудящиеся не хотят себя индустриализировать? Не поняли, не осознали еще, значит, надо их подстегивать, организовывать силами партии, пусть строят будущее себе и детям. Хуже с колхозами, да это и понятно. Ильич всегда считал крестьянство мелкобуржуазной поганью, почти таким же дерьмом, как интеллигенция. Правда, бедняков не отвергал, и то, наверное, потому, что его достали вечно чего-то просящие ходоки. Если пролетариат не имеет ничего, кроме своих цепей, то у крестьян есть земля, притягивающая как магнит. Не желают идти в колхозы? Сопротивляются ножницам в ценах и не продают хлеб? Заставим, на то мы и большевики, авангард человечества, загоним туда собственников, как стадо баранов, а недовольных – в Сибирь или в расход. Когда почувствовал, что зреет крестьянское восстание, тут же осадил автор особо рьяных статьей «Головокружение от успехов». Почему мы должны жалеть людей, не понимающих своего счастья? Почему вообще нужно жалеть такое тупое человечество? Мы, большевики, призваны перевернуть мир, неужели сейчас отступать? Большевики в массе культуры и не нюхали, большинство полуграмотно, новая культура не появилась, а старая вся прогнила и деградировала, разные там развратные Арцыбашевы и Ахматова, распутная девка, строящая из себя невинность, со своей богемной «Бродячей собакой». За культурой всегда следил, как сторожевой пес, народные массы неискушенны и могут клюнуть на любую контрреволюционную дрянь, чаще всего замаскированную. Громокипящего Маяковского не понимал и видел в нем попутчика, а не коммуниста, вяло поддерживал Шолохова, магически притягивал Булгаков (чем? не белогвардейщиной же? скорее всего правдой, м-да, правдой ли?), Мандельштам был таинственен и певуч, но, подумать только, написать, что у него, Сталина, мол, «малина и широкая грудь осетина»! Перечитывал Пушкина, Тютчева… Наводил шорох в театрах, к чему большевикам сугубо буржуазный Таиров с его Камерным или давно выскочивший из революции троцкист Мейерхольд? В партии продолжался бардак: сначала мешал Троцкий, раскалывал партию, но удалось вместе с Зиновьевым и Каменевым оттеснить его от власти, а в 1927 году взяли возмущенного Левушку под белы руки в его Архангельском, вывезли аж в Алма-Ату, а потом выслали (зря, нужно было сразу отправить его к праотцам). Потом принялся за тайных ненавистников – Каменева с Зиновьевым, вошел в блок с наивным Бухариным, даже подружился с ним. Бухарчик хоть и мягок, но вероломен, в Париже в поисках архивов партии снюхался с меньшевиком Николаевским, в Москве стал шептаться на квартире у Каменева, в правоте Сталина сомневаться – будто не знал, дурачок, что у ЧК везде уши! Романтик хуже врага, а еще создавал ЧК вместе с Феликсом! Разные теоретики верещали: при социализме классовая борьба затухнет, государство постепенно отомрет – ха-ха! Это у них все затухнет, а у нас борьба – это сама жизнь, и она идет по нарастающей! Государство, конечно, отомрет, сами Маркс и Ленин об этом писали, но отомрет путем его максимального усиления, так усилится, что головы полетят – что там Дантон с Робеспьером! И палачом будет не какой-то там Сансон, а боевая организация ЧК-ОГПУ-НКВД, отряд безжалостных, преданных делу отрубателей голов, они и пошерстят оппозицию и иже с ней, они и сами себя отстреляют, безумцы, их держать на коротком поводке, глаз не спускать.

Когда в 1932 году жена Надежда покончила с собой, в душе лопнула какая-то струна, казалось, что жизнь кончилась, все потемнело вокруг. Долго не мог поверить, плакал и кусал подушку, что же она наделала? Ругались бесконечно (а в каких семьях не ругаются?), в последнее время из-за проклятых оппозиционеров, так называемых старых большевиков, всех этих ублюдков Каменевых и Зиновьевых, она доходила до неистовства в своем диком, цыганском темпераменте, он часто не сдерживался… Но чтобы ухнуть себе в висок из дареного «вальтера»? Ах Надя, Надька, нет слов. Но убила она себя из-за них, из-за всей этой партийной шелупони, по сути, она его предала. После смерти Аллилуевой он внутренне омертвел, долго не приходил в себя и все думал, как извести всю эту оппортунистическую сволочь?

Подарочек поднесли на съезде победителей 1934 года: подсчитали, мухлевщики, что одна треть голосовала против товарища Сталина. Что поделаешь? Всегда найдутся заблуждающиеся товарищи. Их можно поправить.

Повод явился неожиданно: в Ленинграде убили Кирова. Мироныча он любил больше других, всегда двигал, и тот отвечал ему взаимностью. Горе обрушилось, как снежная лавина с гор, на прощании он так целовал в губы труп Кирова, что чуть не вытянул его тело из гроба.

Сажать! Настоящий человек обязан хоть раз в жизни посидеть, а настоящего большевика не сломить, если даже посадят не враги, а свои. Выйдет и станет еще крепче! Вот Рокоссовского пообломали в тюряге, но в начале войны выпустили. И что? Храбро командовал фронтами, стал маршалом – и никаких обид на партию. В деле Промпартии профессору Рамзину тоже дали срок, зато потом амнистировали и вручили Сталинскую премию за изобретение парового котла. Многие спецы, проходившие по Шахтинскому делу, потом прославили себя на ниве социалистического строительство. Кроме, конечно, расстрелянных – но что делать? Лес рубят – щепки летят! Вообще не все процессы проходили гладко, ну что это за приговор по делу Пулковской обсерватории: «Саботаж наблюдения солнечных затмений» – ха-ха! Нашим судьям еще поучиться у проклятого царизма. Вообще ученые хорошо перевоспитываются в условиях тюрьмы, питаются без излишеств, поэтому меньше болеют, если не умирают, то живут до глубокой старости… Туполев и вся его шарашка чудеса творила во время войны, показали себя как настоящие патриоты. А швейцарец Фриц Платтен, организовавший рывок в Россию Ленина и со товарищи, разве не герой? Когда арестовали его жену как врага народа, особо не возмущался, когда взяли его самого за связь с женой – врагом народа, стойко держался на всех допросах, подписывал любые признания о связях с иностранными разведками, кроме германской. Почему? Не из-за собственной шкуры. Опасался, что враги партии изобразят приезд Ленина в России как ход германской разведки (в этом его обвинял еще Керенский). Отделался четырьмя годами в лагере, где измученные заключенные делали себе ботинки из автомобильных шин, там и умер во время войны, может, и расстреляли случайно, время было военное.

Мироныч, Мироныч, дружище, вся эта сволочь ответит за твою смерть! Поставил во главе НКВД Ягоду, старого чекиста, сподвижника Дзержинского, организатора ГУЛАГа, официально «первого инициатора, организатора и идейного руководителя социалистической индустрии тайги и Севера». Заслужил тридцатиметровый памятник на последнем шлюзе Беломоро-Балтийского канала, с каким блеском он проводил по этим местам слабохарактерного Максима Горького, вместе радовались перевоспитанию и счастью заключенных! В 1936 году процесс над давно арестованными Каменевым и Зиновьевым, последний валялся в ногах и молил о пощаде, расстреляли целую группу – страна восприняла это с восторгом, еще бы! Их обвиняли в шпионаже, в убийстве Кирова, в подготовке убийства самого Сталина. Но Енох (он же Генрих) Ягода оказался двурушником, тут нужна была рука покрепче, дело в свои ежовые рукавицы взял Ежов, звезд с неба не хватал, даже хуже, карлик и алкаш, возомнивший себя революционером, он заранее был обречен на расстрел, еще до назначения под него Берия. Во время ареста Ягоды бывший его подчиненный Михаил Фриновский (потом расстрелян вместе с женой и сыном) заехал своему начальнику в морду. «Что вы делаете? Это же запрещено!» – возмутился Ягода. «Вчера товарищ Сталин подписал приказ о разрешении применения физического воздействия к преступникам». Второй московский процесс 1937 года тоже прошел без сучка без задоринки, казнили Пятакова и Сокольникова, отправили в тюрьму Радека. На третьем московском отправили на тот свет Бухарина, Рыкова и Ягоду, развернулся настоящий красный террор, вместе с руководителями уничтожали и сотни старых партийцев, тайно сочувствующих оппортунистам, заодно прикончили не шибко устойчивых иностранных коммунистов-коминтерновцев. Военные оказались слабаками, а ведь полка бы хватило, чтобы овладеть Кремлем и расстрелять на месте все политбюро! Конечно, заговора не было, но мысли такие были! И даже предлог имелся: документ о сотрудничестве Сталина с царской охранкой. Закололи как наивных агнцев, те даже не пикнули – хлопнули маршалов Тухачевского, Уборевича, Егорова и прочих, маршал Блюхер, дурачок, еще закричал перед расстрелом: «Да здравствует товарищ Сталин!» – мечтал, наверное, что сейчас прилетит гонец от вождя с помилованием. Предатели схоронились за каждым углом, прикончили их не только дома, но и за границей – беглецов вроде чекиста Агабекова или нелегала Рейсса нейтрализовали почти сразу же, первый налет на крепость Льва Троцкого в Койоаване провалился: хитрый Лев с женой спрятался под кроватью, зато потом Меркадер не промахнулся своей альпийской киркой и раскроил Троцкому голову.

Войну ждали давно, к войне готовились, вся экономика была мобилизационной. Разведку Сталин держал под личным контролем и, как правило, разносил на пленумах. Все доносили о приближении войны, и все с чужих слов – реальных агентов в гитлеровском руководстве не было, откуда было знать сотруднику Министерства авиации Шульце-Бойзену или сотруднику Министерства экономики Харнаку о нападении Гитлера? И Черчилль сообщал, но разве можно верить заклятому врагу, который мечтает втянуть в войну первое в мире рабоче-крестьянское государство? Сталин любил лично читать документы в переводе, особенно стенографические записи английского кабинета, сам и выводы делал. Считал, что Гитлер начнет войну в 1942-м, не раньше, не думал, что фюрер такой дурак, что рискнет воевать на два фронта. В нападение Германии 22 июня 1941 года вначале не поверил, в отчаянии наблюдал, как все распадается на куски, это его слова соратникам: «Мы просрали то, что оставил нам Ленин!» Такой боли, такой муки не испытывал никогда, даже после гибели жены, все военачальники оказались дерьмом, фронт катился к Москве, и он уже приказал Берия зондировать сепаратный мир с Гитлером. Ну и что? Ленин не побрезговал заключить Брестский мир и подарить кайзеру Украину – а он был верным учеником Ленина. Займут Москву? Заминировать ее, взорвать Кремль, метро, всю спалить к чертям – чтобы дохли фрицы на морозе от голода! Ленинград не сдадим, хоть все жители от голода пожрут друг друга! Большевики – не из породы трусов, отступим в Куйбышев, если надо, уползем в Сибирь, но власти немцам не отдадим! Когда перешли в контрнаступление, напряжение не спадало, ожидал подвоха от союзничков – сепаратного мира. Коминтерн распустил без сожаления, в 1944-м отменил «Интернационал» как национальный гимн, но это были тактические уступки буржуям. Война сжигала его, работал по ночам на износ, горечь никогда не покидала его, и даже победа не смягчила, не случайно же он в тосте за русский народ сказал, что другой бы народ выгнал к черту такое правительство. Говорил от души, совершенно искренне, ненавидел самого себя. День Победы отметил, но праздником не сделал – все разрушено, потери неимоверные, видел из окна машины толпы калек на каждом шагу, хмурых женщин, беспризорных детей, народ опять голодает, какая тут радость? Какой тут социализм – первый этап на пути к коммунизму? Да это хуже, чем при царе. Мировой революции пока не произошло, но Британская империя на издыхании, национально-освободительные движения крепнут, ну а страны народной демократии – разве не движение по пути, начертанному Ильичом? Новые обстоятельства, новый путь. У власти в Восточной Европе проверенные коминтерновцы – Димитров в Болгарии, Тито в Югославии, Берут в Польше, Ходжа в Албании, Вильгельм Пик и Вальтер Ульбрихт в ГДР, Готвальд в Чехословакии, Ракоши в Венгрии, Анна Паукер в Румынии (пришлось изгнать кавалера ордена Победы короля Михая). Дальше все по матрице Октября – национализация, коллективизация, непременная чистка партии как в 37-м (Костов в Болгарии, Райк в Венгрии, Сланский в Чехословакии, главарей раскольников казнить, лучше вешать, некоторых в тюрьму).

После войны появились совершенно новые люди, они увидели Европу, отравились тем, что люди живут там лучше, чем в Стране Советов, проник в них тлетворный дух свободы, но не пролетарской, а буржуазной, появился вкус к частной собственности, тащили трофейное мешками и вагонами. Он с тоской вспоминал энтузиазм Уралмаша и Днепрогэса, ликующие толпы, встречавшие челюскинцев, героические полеты Чкалова… куда все делось? Будто и не строили социализм. Дать по рукам и по мозгам, прозападных ученых, всех этих вейсманистов и морганистов – в тюрьму или на задворки, Ахматовой и Зощенко – по мордасам, не забыть о заблудших композиторах, разных там Мурадели и Шостаковича с их какофониями вместо музыки, ну а сионисты совсем обнаглели, Еврейский Антисионистский комитет разогнать и расстрелять, актера Михоэлса – под грузовик. Врачи – под особый контроль, им никогда не доверял, разве кавказские долгожители видели врачей? Особо на подозрении врачи-евреи, правильно ли они его лечат? А тут залечили Жданова, закрутилось дело, начались аресты. И как всегда, призыв бороться с врачами-вредителями вылился в антисемитскую кампанию, евреев стали из автобусов высаживать, избивать, орать «жидовская морда». Всегда перегибы, хотя как отличить еврея от сиониста? В партии тоже бардак: только возвысил Вознесенского и Кузнецова, как они ударились в великорусский шовинизм и затеяли создать русскую партию. Ленина на них нет, пришлось расстрелять, а ведь жаль молодых ребят, ставку на них делал. Устал, от войны устал, от всего этого чертова строительства коммунизма устал, от морд соратников устал, да не просто устал – обрыдли эти морды. Устарели они, обюрократились, потеряли веру в коммунизм. Настоящий большевик остается большевиком и в жизни, ему плевать на роскошь, не случайно Ленин говорил, что из золота мы будем делать унитазы, истинный революционер не станет унизывать пальцы перстнями и вешать на шею бриллианты. Вот Троцкий, как стал наркомвоенмором, придумал ставку себе сделать не где-нибудь, а в юсуповском дворце в Архангельском – другого месте в Москве не нашел! Вспомнил угодья своего папаши – херсонского помещика! Жил как царь со своей Натальей Седовой, она в Наркомпросе работала, хорошо богатые усадьбы знала, подсказала муженьку. Вокруг сосны, полезный для здоровья воздух, шикарная мебель, картинная галерея с шедеврами, плавательный бассейн. Конечно, прикрылся домом отдыха для красных командиров, однако жил там до самой ссылки. И одевался особо, придумал себе форму – кожанку и всю свою шантрапу, по сути опричину, в кожу одел, вроде бы вызов буржуям, а на самом деле чистой воды буржуйство! Ну а за границей, естественно, шляпу носил, поближе чтобы к своим. Беда с этими шляпами! Молотов долго упирался, все кепку натягивал с косовороткой, стал наркоминделом, пришлось надавить – зачем выделяться среди буржуев? Надел шляпу, постепенно привык, вроде подходит к пенсне и к должности, самому понравилось, и до конца жизни не снимал. Вообще перед народом вожди обязаны входить в свой образ, как хорошие актеры: Ворошилов – в военной форме и с орденами, Калинин в косоворотке, под лапотного крестьянина, Молотов – в шляпе для заграницы и говяной интеллигенции, и Сталин в полувоенном кителе и, конечно, в сапогах, вроде бы всегда в походе, с трубкой мудрости, когда надо. Но быт – дело житейское, а в политике нельзя долго засиживаться.

Молотова (не зря Ильич назвал его «каменной жопой») отстранил, попал под влияние сионистов, Микоян увяз в торговле и обуржуазился, Маленков – рыхлая баба, хотя исполнителен, но какой из него преемник? Ворошилов недалек, Каганович туповат, Хрущев мудоват, хотя энергичный, Берия прекрасный организатор (атомные дела вытянул, молодчага), но может в любую сторону потянуть, беспринципен. Никого не осталось, а нужна твердая рука, которая завершила бы социалистическое строительство. Ничего, и не такие крепости приходилось брать большевикам. Убрать все политбюро? Народ не поймет. Хотя… если сделать красиво. На девятнадцатом съезде сделал неожиданный ход: предложил президиум ЦК числом 25 членов и 11 кандидатов вместо политбюро, которое «растворил» в президиуме – включил молодых министров, влил свежую кровь. Старая гвардия тайно заволновалась: вождь явно готовил что-то недоброе, следующий ход был по старой матрице, старых соратников на убой, что с ними мудохаться, слепыми котятами, да и что они могут со своим начальным образованием? Давно пора отобрать у партии хозяйственные функции, пусть занимается политпросветом. Господи, что за государство получилось?! Крестьяне паспортов не имеют, живут как крепостные – ну ладно, еще не доросли, граница на железном замке – это тоже правильно, буржуи не дадут нам коммунизм построить, лагерей много, повсюду органы – это временно, пока классовая борьба, но вот почему партийцы, даже сам Жуков, трофейное имущество после войны вагонами повезли? На хрена под 1 мая «Правда» печатает лозунги? Для кого они? На задницы клеить? Неужели прав был Иудушка, когда писал о перерождении партии?

Ночью тихо шагал по кунцевской даче, размышлял. На каждом углу охранник, черт побери! Глядишь, и пульнет в спину ненароком. Или спереди голову снесет. В саду тоже что-то шевелится, то ли коты, то ли убийцы. Охрану бериевскую разогнать, ездят шаблонными маршрутами, мозгов не хватает, останавливаются в людных местах, плохое дежурство на трассе, нет сотрудников на крышах. Перешел в соседнюю комнату к столу, выпил стаканчик нарзана и… потерял сознание. Очнулся от холода, понял, что лежит в луже мочи, хотел позвать, но ничего не получилось. Наконец, захлопотали охранники – хватились, дураки! – зажужжали, перенесли на диван, позвонили Игнатьеву, тот наложил в штаны, переадресовал Берия. Что же произошло? Отравили, но кто? когда? Неужели отравили? Посмели отравить? Ждал долго, наконец появились соратнички: перепуганный до смерти Маленков, хитрожопый лапотник Никита и сам Берия, предводитель всей компашки, глаза смотрят холодно и злобно. Вскричал: «Что мешаете отдыхать товарищу Сталину?!» Ничего себе – отдыхать! Распек охрану – и все отбыли досыпать, а его, Вождя, оставили умирать. Ничего, выживу, кавказцы – долгожители, думал он, а когда поднимусь, они у меня запляшут, шуты гороховые! Они еще повоют под жуткими пытками, живых крыс запущу им в кишки, они еще захрипят и забьются в муках, они еще покачаются в петлях на виселице, как главари рейха, как подонки Власов и Краснов! Докторов и в помине не было, лежал, и являлось ему в тумане разное. Всплыл телохранитель Карл Паукер, венгерский коминтерновец, в прошлом брадобрей и артист оперетты, как он умело шил сапоги, надставляя каблуки, чтобы вождь был выше! Вспомнил, как талантливо во время застолья изображал Карл Гришку Зиновьева перед расстрелом: двое охранников его держали, а он ползал в ногах, рыдал, лизал сапоги, просил пощады, ярко играл Карлушка, а еще лучше он брил его ежедневно, жаль, что его пришлось расстрелять. Тогда было смешно, а сейчас затошнило. «Рвота с кровью», – это доктор, появились наконец суки. «Надо обследовать на яд», – сказал врач. Все в дымке и где-то далеко-далеко из перешептываний понял, что уже состоялся пленум и его сняли со всех постов, хватило ума оставить хоть в членах ЦК. Вдруг вспомнил мальчишку в Сочи: «Как тебя зовут, сынок?» – «Валька!» – «А меня Оська рябой». Ха-ха. Катя Ворошилова просила врачей, чтобы не говорили мужу о ее заболевании раком. Любил ли его кто-нибудь так же? Промелькнула вся в черном мать, всегда жалевшая, что он не стал священником. А вот и любимая жена Надя, хохочущая, бросающая в него хлебными шариками в ответ, а потом – из «вальтера» себе в висок. Вот и дочурка Светка, Светка – хозяюшка, своенравная, умная, и Васька непокорный – загубят эти сволочи его, загубят! И снова Ильич, полный энергии, как тогда, за кружкой пива в Лондоне, а не такой, как в Горках, измученный болезнью. Нет, он не умрет. Не умрет! Не умрет!

А дальше – тишина.