Они шли по улицам Саут-Энда, и довольно скоро Рейчел сообразила, почему на Брайане плащ. Все было окутано туманом, но таким прозрачным, что Рейчел заметила его только тогда, когда лоб и волосы стали влажными. Она накинула на голову капюшон, который, конечно, уже промок.

– Это вы поставили мне водку?

– Я.

– Зачем?

– Сказать откровенно?

– Нет, выдумайте что-нибудь.

– Ну… – усмехнулся он. – Мне надо было заскочить в туалет и при этом задержать вас в баре. Я хотел быть уверен, что вы не исчезнете, пока я не выйду.

– А что, нельзя было просто подойти ко мне?

– Я нервничал. Мне показалось, что вы не были в восторге, когда я попытался связаться с вами после нескольких лет молчания.

Она замедлила шаги, и он поравнялся с ней.

– Я была рада вашим электронным письмам.

– Да? По вашим ответам этого не чувствовалось.

– Эти десять лет были непростыми для меня.

Рейчел улыбнулась ему, робко, но с надеждой.

Он снял плащ и накинул ей на плечи.

– Я не хочу отбирать у вас плащ.

– Само собой. Я даю его на время.

– Но он мне не нужен.

Он сделал шаг в сторону и повернулся к ней лицом:

– Хорошо. Тогда верните.

Она улыбнулась, закатив глаза:

– Ну, если вы настаиваете…

Оба продолжили путь в тишине, нарушаемой лишь звуком их шагов.

– Куда вы ведете меня? – спросил Брайан.

– Я надеялась, что бар «РР» еще жив.

– Жив. Пройти один квартал, потом повернуть и пройти еще два.

– Странное название, – заметила Рейчел. – Никаких рельсов там не видно.

– Там была подземная железная дорога. Большинство рабов перевозили именно так. А вот в этом здании, – он указал на особняк из красного кирпича, втиснутый между рядом одноквартирных домов и бывшей церковью, – Эдгар Росс установил в начале девятнадцатого века первую печатную машину.

Рейчел искоса взглянула на него:

– Вы прямо ходячая энциклопедия.

– Люблю историю. – Он пожал плечами, и оказалось, что этот жест ему идет, несмотря на крупную фигуру. – Здесь налево.

Они повернули налево. Здания здесь были более старыми, а улица – более спокойной: множество бывших частных конюшен, превращенных в гаражи или в дома с гаражами. В окнах с освинцованными рамами – толстые стекла. Старые деревья, наверное, были свидетелями принятия американской конституции.

– Между прочим, ваши репортажи из горячих точек, с трагическими известиями, мне нравились больше, чем приятные местные новости.

– Репортаж о лающем коте показался вам не слишком обстоятельным? – усмехнулась она.

Брайан прищелкнул пальцами:

– Обещайте, что сохраните запись у себя.

Внезапно раздался металлический хлопок, и улица погрузилась во тьму. Погасли все фонари, все светильники внутри домов и маленького офисного здания в конце улицы.

Они кое-как различали друг друга в оловянном блеске высоких зданий, окружавших этот район, но непривычная, почти полная темнота открыла нелицеприятную истину, которую все горожане прячут далеко на антресолях: мы плохо приспособлены к выживанию – по крайней мере, в тех случаях, когда лишаемся домашних удобств.

Они продолжали путь, ощущая необычность обстановки. Рейчел чувствовала, как волоски на ее коже встрепенулись и все поры широко раскрылись. Слух обострился, голова похолодела, адреналин бурлил вовсю.

Такое же ощущение она испытывала на Гаити – в Порт-о-Пренсе, Леогане, Жакмеле. Кое-где люди ждали, что свет вот-вот включится. Из здания на углу вышла женщина со свечой в одной руке и фонариком в другой, направила луч в их сторону, и Рейчел увидела вывеску бара «РР».

– Эй, вы! – Женщина осветила их с ног до головы, подвигав фонариком вверх-вниз. Наконец луч остановился на коленях. – Что вы там делаете в темноте?

– Искали ее машину, – ответил Брайан. – Потом решили поискать ваш бар, а тут такое.

Он махнул рукой в темноту. Раздался уже знакомый металлический хлопок, повсюду включилось электричество. От яркого неонового света вывески и рекламы пива в витрине все трое заморгали.

– Здорово получилось, – заметила барменша. – Работаете на детских праздниках, да?

Она впустила их в помещение. Здесь все было по-прежнему, а может, и лучше. Освещение было чуть мягче, а вместо запаха старого пива, впитавшегося в черный каучук, ощущался едва уловимый аромат орехового дерева. Том Уэйтс, звучавший из музыкального автомата в тот момент, когда они вошли, замолк ко времени заказа выпивки – его сменил альбом «Pablo Honey» группы Radiohead. Лучшие вещи Уэйтса появились еще до того, как Рейчел вступила в сознательную жизнь. Но что касается второго, то она всегда испытывала легкое, хотя и ожидаемое, потрясение, думая о том, что некоторые из сидящих в баре и выпивающих на законном основании посетителей еще копошились в пеленках, когда Рейчел училась в колледже и Radiohead звучали повсюду. «Мы стареем на глазах у окружающих, – подумала она, – но осознаем это почему-то последними».

Кроме них и барменши по имени Гейл, в помещении никого не было. В середине первого бокала Рейчел обратилась к Брайану с просьбой:

– Объясните мне, что случилось во время нашей последней встречи. – (Он непонимающе нахмурился.) – Вы были вместе с антикваром.

Брайан прищелкнул пальцами:

– С Джеком Ахерном, да?

– Да.

– Мы торопились на ланч и столкнулись с вами на вершине Бикон-Хилла.

– Именно. Но я сейчас о вашем тогдашнем настроении. Вы были явно не в себе и не знали, как от меня избавиться.

– Да-да, – кивнул он. – Прошу прощения.

– Вы признаете это?

– Ну да, черт побери. – Брайан поерзал, подбирая слова. – Джек был инвестором дочерней компании, которую я тогда создавал. Ничего особенного, производство ставень и напольных покрытий из редких пород дерева. Ну, а Джек считает себя строгим моралистом, в этом отношении он страшно старомоден. Не то фундаменталист-лютеранин, не то фундаменталист-кальвинист, никак не могу запомнить.

– Я тоже всегда их путаю.

Он криво ухмыльнулся:

– А я был тогда женат.

Рейчел уткнулась в бокал и сделала большой глоток.

– Женаты?

– Ну да. Все шло к разводу, но в тот момент еще не дошло. И я, как торговец, за счет своего брака повышал цену товара для клиента-моралиста.

– Пока что все ясно.

– И тут я вижу, как вы переходите улицу и идете прямо ко мне, и понимаю, что я провалюсь, он обо всем догадается. Я начинаю нервничать, со мной это бывает. В итоге встреча летит к чертям.

– С чем вы не справитесь? О чем он догадается?

Он задрал подбородок и поднял брови:

– Что, и вправду нужно объяснять?

– Вам виднее.

– Я неравнодушен к вам, Рейчел. Моя бывшая вечно пилила меня: «Опять ты любуешься своей подружкой из новостей?» Друзья тоже замечали это. Господи, это началось еще в Чикопи. Джек Ахерн наверняка учуял бы это. Если бы мы с вами зацепились языками посреди Бикон-стрит, он бы все просек. Бросьте.

– Это вы бросьте. Я же не знала об этом.

– А, ну да, конечно. Откуда вам знать?

– Вы могли бы намекнуть.

– По электронной почте? Чтобы вы прочитали это вместе со своим безупречным мужем?

– Он был каким угодно, только не безупречным.

– Тогда я этого не знал. И сам был женат, не забывайте.

– А что она теперь делает?

– Уехала. Вернулась в Канаду.

– Итак, мы оба разведены.

Брайан кивнул и поднял бокал:

– Выпьем за это.

Рейчел чокнулась с ним и опустошила бокал. Они заказали еще по одной.

– Скажите, что вам не нравится в себе самом? – спросила она.

– Не нравится? Я полагал, что вначале надо показать себя с лучшей стороны.

– В начале чего?

– Более тесного знакомства.

– Тесного знакомства? Со свиданиями? У нас свидание?

– Я не думал об этом как о свидании.

– А как же? Мы сидим тут, пьем и пытаемся выяснить, хорошо ли нам друг с другом и стоит ли встречаться дальше.

– Да, действительно, похоже на свидание. – Он поднял палец. – А может, это что-то вроде предсезонной игры в НФЛ.

– Или весенней тренировки бейсболистов, – добавила Рейчел. – Стойте. Как называются предсезонные матчи в НБА?

– Предсезонные матчи.

– Я понимаю, но должно быть особое название.

– Да нет, только это.

– Вы уверены? Звучит очень банально.

– Ну что же делать.

– А как в НХЛ?

– Хоть убейте, не знаю.

– Вы же канадец.

– Да. Но далеко не образцовый.

Оба рассмеялись – просто потому, что первая стадия сближения, которую ее мать называла «искрой», была пройдена. В какой-то момент – когда они шли по булыжной мостовой, где слышались только их шаги и пахло мокрым воротником плаща Брайана на плечах у Рейчел, или когда переживали двухминутное затемнение, или когда, уже как пара, заглянули в бар, где их встретило мягкое рычание Тома Уэйтса под аккомпанемент затихающего хора, или прямо сейчас, когда они трепались за скотчем и водкой, – знакомство их перешло в новую стадию: взаимное влечение удостоверено, можно двигаться дальше с учетом этого.

– Так, значит… Что мне не нравится в самом себе?

Рейчел кивнула.

Брайан поднял бокал, потом наклонил его и стал гонять кубики льда от стенки к стенке. Шутливое выражение лица сменилось растерянным и грустным, хотя и не совсем безрадостным. Последнее воодушевило Рейчел. Она выросла в безрадостном доме, а потом, решив, что безрадостное осталось позади, умудрилась вступить в безрадостный брак. Она была сыта этим по горло.

– Вам знакомы детские обиды: тебя не принимают в команду, или ты не нравишься тому, кто нравится тебе, или родители отмахиваются от тебя не потому, что ты сделал что-то плохое, а потому, что они вредные раздолбаи?

– Да-да. Очень интересно, что вы можете сказать по этому поводу.

Он глотнул скотча.

– В детстве было много таких случаев, и обида накапливалась. Теперь мне кое-что понятно: я всегда считал, что другие правы, а я – нет. Я был недостоин войти в команду, недостоин того, чтобы нравиться, а родные пренебрегали мной, ведь я ничего другого не заслуживал. – Он поставил бокал на стойку. – Мне не нравится в себе то, что я мало себе нравлюсь.

– И не важно, сколько добрых дел ты сделаешь, не важно, что ты – хороший друг, или супруг, или великий гуманист. Ничто из этого…

– Ничто, – согласился Брайан.

– Ничто не имеет значения, потому что на самом деле ты – последнее дерьмо.

Он улыбнулся от всей души.

– Вы прекрасно представляете, что творится у меня в голове.

– Ха! – покачала она головой. – Это я в свою заглянула.

Они помолчали, прикончили спиртное, заказали еще.

– А между тем, – продолжила Рейчел, – вы просто излучаете уверенность и действуете очень успешно. Справились с этим подонком в баре, как заправский гипнотизер.

– Он же недоумок. Недоумков нетрудно перехитрить. Поэтому они и недоумки.

– Откуда я знаю? Может, вы были с ним в сговоре, – возразила она.

– В каком еще сговоре?

– Это известный фокус. Он меня запугивает, а вы спасаете.

– Но я вас вытащил оттуда и дал вам уйти, а сам остался.

– Если бы вы были в сговоре, вам ничто не мешало бы выйти через пять секунд после меня и последовать за мной.

Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но опять закрыл его. Затем кивнул:

– Да, действительно. И часто к вам клеятся таким замысловатым образом?

– До сих пор ни разу не замечала.

– Все это чересчур хлопотно. К тому же тот парень, по-моему, какое-то время сидел вместе с подружкой? Они что, поссорились?

Рейчел кивнула.

– Мне надо было бы – дайте сообразить, – во-первых, знать, что вы сегодня появитесь в этом баре, во-вторых, найти приятеля, который делает вид, что приходит с девушкой, ссорится с ней, заставляя ее уйти, и наезжает на вас, в-третьих, вовремя вмешаться и дать вам возможность улизнуть, в-четвертых…

– Ладно, ладно.

– …Выскочить из бара сразу после вас и незаметно красться за вами по тихим пустынным улицам, стуча своими крепкими каблуками.

– Я же сказала: ладно. Вы так хорошо экипированы, – она указала на его костюм, белую рубашку и шикарный плащ, – что остается только сосредоточиться на тех минусах, которые вы в себе находите. На самом деле, друг мой, вы излучаете уверенность.

– Самоуверенность?

– Да нет, я бы не сказала.

– Обычно я уверен в себе. Разумное, взрослое существо, знающее, что делать со своими минусами. Есть лишь одна небольшая заноза, и ее может обнаружить женщина, если спросит меня ночью в полутемном баре, что мне не нравится в самом себе. – Он повернулся к ней с выжидающим видом. – И тот же самый вопрос…

Рейчел прокашлялась – на секунду ей показалось, что начинается очередной приступ. Это не лезло ни в какие ворота. Ей приходилось вести репортаж о землетрясении на острове, который без того был до крайности разорен. Однажды она провела месяц в строящемся доме, передвигаясь исключительно на коленях, желая понять, как будет чувствовать себя ребенок в таких условиях. В другой раз она забралась на гигантское дерево в бразильских джунглях и провела ночь на его ветвях на высоте двухсот футов. А сегодня она еле-еле проехала тридцать миль до города – и сорвалась?

– Сегодня я развелась, – сказала она. – Год назад потеряла работу, – вернее, как вам хорошо известно, вся моя карьера пошла насмарку из-за приступа паники в прямом эфире. Я стала бояться людей: не кого-то в отдельности, а вообще всех, что уже совсем плохо. Последние девять месяцев я почти не выходила из дома. И, честно говоря, больше всего хочу вернуться домой и запереться там. Что мне может нравиться в себе, Брайан?

Целую минуту он молча смотрел на нее – совсем не пристально, взглядом, который не содержал упрека или побуждения. Это был открытый, понимающий взгляд, и в нем нельзя было прочесть никаких выводов в отношении Рейчел. Она затруднялась дать ему название, пока не сообразила, что Брайан смотрит просто по-дружески.

Внезапно она обратила внимание на песню, которая звучала уже с полминуты. Ленни Уэлч исполнял старый, но все еще популярный хит – «Since I Fell for You».

Брайан тоже слушал мелодию, повернув голову к автомату, взгляд его блуждал где-то далеко.

– Помню, ее исполняли по радио, когда я был еще малышом и мы ездили на наше озеро. Взрослые вели себя странно в тот день, точно забалдели от каких-то веществ. Лишь через несколько лет я сообразил, что они действительно были под кайфом. А тогда не мог понять, почему все курят по очереди одну сигарету. И они танцевали под эту мелодию на берегу озера, шайка забалдевших канаков в нейлоновых купальных костюмах.

– Может, потанцуем?

Что побудило ее предложить это? Есть ли какое-нибудь разумное объяснение? Или это чистая физиология, нейронный выхлоп, подчинивший себе сознание?

– С удовольствием.

Брайан взял ее за руку, и они прошли в маленький танцевальный зал за стойкой бара, освещенный лишь лампами музыкального автомата.

Вот он, их первый танец. Впервые соприкасаются ладони и груди. Впервые расстояние между ними уменьшилось настолько, что Рейчел смогла ощутить его запах, основной, как она поймет позже, – смесь недушистого шампуня и легкого мускусного аромата его тела, чуть отдающая лесом и дымом.

– Я попросил бармена дать вам водки, потому что боялся, что вы уйдете из бара.

– А вам надо было в туалет, я знаю.

– Вообще-то, нет. Я пошел в туалет, потому что заказал для вас водку и растерялся. Я… уф… Мне просто не хотелось, чтобы вы сочли меня каким-нибудь долбаным преследователем. А в туалете я просто… даже не знаю… спрятался, что ли? Я стоял, прислонившись к стене, и обзывал себя дураком, снова и снова.

– Не выдумывайте.

– Так и было, клянусь. Понимаете, выступая в новостях, вы всегда вели себя порядочно. Никакой тенденциозности, никакого предубеждения, никаких подмигиваний в камеру. Я верил вам. Вы честно делали свою работу, и это действовало.

– А история с лающим котом?

Тон Брайана остался таким же небрежным и легким, но лицо посерьезнело.

– Поверьте, то, что я говорю, – не пустяки. Целыми днями, а то и неделями все лгут мне, все стараются перехитрить. Продавцы автомобилей, мои поставщики, кассиры в авиакассах, портье в отелях, женщины в барах, и даже мой врач, который прописывает мне лекарство, потому что состоит в сговоре с фармацевтической фирмой. Я возвращаюсь из поездки, включаю Шестой канал – а там вы, и вы не лжете мне. Это много для меня значило. А иногда, особенно после того, как мой брак распался и я все время был один, это становилось для меня всем.

Рейчел не знала, что сказать. Она отвыкла от комплиментов и не привыкла к тому, что ей доверяют.

– Спасибо, – выдавила она, глядя в пол.

– Печальная песня, – сказал Брайан, помолчав.

– Да.

– Хотите сесть?

– Нет. – Ей было очень приятно чувствовать его руку на своей талии. Казалось, что так она никогда не упадет. Никогда не проиграет. Ей никогда больше не сделают больно. Никогда не бросят. – Нет, давайте еще потанцуем.