Я знакомлюсь с Кэролайн, когда она приходит брать у меня интервью для газеты, и сейчас же, не мешкая, еще пока мы стоим у барной стойки и ждем заказанных напитков, влюбляюсь в нее. Сегодня, впервые за лето, жарко, и мы садимся за столик на тротуаре и смотрим на проезжающие мимо машины. У нее розовые щеки, а одета она в бесформенный сарафан и громоздкие ботинки – на ней этот наряд почему-то смотрится по-настоящему красиво. Впрочем, сейчас я готов влюбиться в кого угодно. Это из-за погоды – из-за нее я чувствую себя так, будто куда-то исчезли все те отмершие нервные окончания, которые мешали остроте чувств, да и, с другой стороны, как можно не влюбиться в девушку, пожелавшую взять у тебя интервью для газеты?

Она пишет для «Тафнелл паркер», одного из тех бесплатных, напичканных рекламой изданий, что подсовывают вам под дверь, а вы их отправляете прямиком в помойку. Собственно, она студентка, изучает журналистику, и это у нее такая практика. Она говорит, что главный редактор не уверен, нужна ли ему ее статья, поскольку он не слыхал ни о магазине, ни о клубе, и к тому же Холлоуэй находится на самой границе не то округа, не то прихода, не то района их охвата, или как это у них называется. Но Кэролайн захаживала в старый «Граучо», и ей там нравилось, поэтому она решила сделать нам рекламу.

– Я не должен был вас пускать, – говорю я. – Вам же тогда было лет шестнадцать.

– Неужели?

Я недоумеваю, почему она это сказала, пока до меня не доходит смысл моих собственных слов. Я сказал это не для того, чтобы как-нибудь поумильнее продолжить разговор, да и вообще не для того, чтобы как-нибудь продолжить разговор; просто я подумал, что если сейчас она студентка, то тогда, скорее всего, училась в школе, пусть даже на вид ей около тридцати. Узнав, что она поступила в университет не сразу и после школы успела поработать секретаршей в левого толка издательстве, я пытаюсь исправить произведенное (надеюсь) на нее впечатление, но так, чтобы полностью его не перечеркнуть, если понимаете, о чем я, и только еще больше все порчу.

– Когда я сказал, что не должен был вас пускать, я не имел в виду, что вы молодо выглядите. Наоборот. – Господи! – Нет, старой вы тоже не выглядите. Вы выглядите ровно на ваш возраст. – Того не легче. А вдруг ей сорок пять? – Да, именно так. Ну, может, чуть моложе, но ненамного. Не очень намного. Как раз как надо. Я совсем забыл, что не все поступают сразу после школы. – Все, пора из подслеповатого, бессловесного, сентиментального олуха превращаться в изощренного потнорукого соблазнителя.

Однако следующие несколько минут я с нежностью оглядываюсь на дни, проведенные мною в образе сентиментального олуха, – они кажутся мне бесконечно привлекательнее следующей моей инкарнации, в которой я стану Мужчиной Без Принципов.

– У вас, наверное, огромная коллекция пластинок? – говорит Кэролайн.

– Ага. Не хотите зайти посмотреть?

Только это я и имел в виду! Только это! Я подумал, может, она захочет сфотографировать меня на фоне коллекции или как-нибудь еще. Но Кэролайн бросает мне в ответ такой взгляд поверх темных очков, что я в уме перематываю пленку, еще раз прослушиваю свою фразу и издаю довольно громкий стон отчаяния. Хотя бы теперь она смеется.

– Поверьте, обычно я такого не говорю.

– Не беспокойтесь. Все равно я не думаю, что редактор позволит мне сделать портретный очерк в духе «Гардиан».

– Меня не это обеспокоило.

– Ладно, все в порядке.

Следующий ее вопрос заставляет меня напрочь забыть о конфузе. Всю свою жизнь я ждал этого момента, и вот, когда он настал, я невероятным образом оказываюсь неготовым, чувствую себя застигнутым врасплох.

– Как выглядит первая пятерка ваших любимых вещей? – говорит она.

– Прошу прощения?

– Что входит в пятерку ваших самых любимых записей? Которые берут на необитаемый остров, минус – сколько там? Да, минус три.

– Минус три чего?

– В «Дезерт айленд диске» просят назвать восемь. Восемь минус пять, получается три, правильно?

– Ага. Вернее, плюс три. А не минус три.

– Минутку, я только… ну да ладно. Итак, ваша первая пятерка?

– В клубе или дома?

– А что, есть разница?

– РАЗУМЕЕТСЯ… – Легкий перебор. Я притворяюсь, что у меня запершило в горле, прокашливаюсь и начинаю снова: – Да, кое-какая. У меня есть первая пятерка любимых танцевальных вещей, и просто первая и абсолютная пятерка. К примеру, одна из самых моих любимых песен – «Sin City» «Флайинг Буррито бразерс», но в клубе я бы ее ставить не стал. Это кантри-роковая баллада. Если б я ее поставил, все бы разошлись по домам.

– Ладно, в таком случае любые пять. Осталось четыре.

– Какие такие четыре?

– Ну если одна из пяти «Sin City», то остается еще четыре.

– СТОП! – На сей раз я и не пытаюсь скрыть испуга. – Я не говорил, что она входит в первую пятерку! Я сказал только, что это одна из моих самых любимых песен! Возможно, шестая или седьмая!

Я, конечно, веду себя как дурак, но ничего не могу с собой поделать: слишком уж это для меня важно, и слишком долго я этого ждал. Но куда же подевались все те имена и названия, которые я годами держал в голове на случай, если Рой Пломли, или Майкл Паркинсон, или Сью Лоли, или кто там еще ведет «Мою первую двадцатку» на «Радио-1», вдруг пригласит меня на передачу в качестве экстренной замены неявившейся знаменитости? Почему-то я не способен вспомнить ни одной вещи, кроме «Respect», а это отнюдь не самая моя любимая песня Ареты Франклин.

– Можно я пойду домой подумаю, а потом сообщу, что у меня получилось? Скажем, через недельку?

– Послушайте, не страшно, если вам ничего не приходит в голову. Я сама составлю. Мою первую пятерку хитов из старого «Граучо» или что-нибудь в этом роде.

Она сама составит! Она отнимет у меня первый и единственный шанс составить чарт для газеты! Не дождетесь!

– Минутку-минутку, сейчас что-нибудь придумаю.

«A Horse With No Name». «Beep Beep». «Ma Baker». «My Boomerang Won't Come Back». Голова чуть не лопается от названий самых кошмарных песен, я начинаю задыхаться.

– Ладно, пишите «Sin City». – Должна же быть в истории поп-музыки и другая хорошая вещь… – «Baby Let's Play House»!

– Это чья?

– Элвиса Пресли.

– Ах да, конечно.

– А еще… – Арета. Подумай, что там есть у Ареты. – «Think» Ареты Франклин.

Скучноватая, но сойдет. Три есть. Осталось две. Давай, Роб, соображай.

– «Louie, Louie», это «Кингсмен». И «Little Red Corvette» Принца.

– Отлично. Великолепно.

– Правда?

– А теперь, может, просто поболтаем, если вы никуда не спешите?

– Конечно. А с пятеркой мы что, уже закончили?

– Да вроде. Или вы хотите что-то поменять?

– Я назвал «Stir It Up» Боба Марли?

– Нет.

– Надо вставить.

– Вместо чего?

– Вместо Принца.

– Запросто.

– А еще «Think» надо поменять на «Angel».

– Хорошо. – Она смотрит на часы. – Я все-таки хотела бы задать вам пару вопросов. Почему вы решили возобновить клуб?

– Это была идея моей подруги. – Подруга, как трогательно! – Она все сделала тайком от меня, как сюрприз ко дню рождения. Да, и думаю, я забыл про Джеймса Брауна. Вставьте «Papa's Got A Brand New Bag». Вместо Элвиса.

Я внимательно слежу, чтобы она вычеркнула то, что надо, и то, что надо, вписала.

– Хорошая у вас подруга.

– Угу.

– Как ее зовут?

– М-м… Лора.

– А фамилия?

– Лайдон.

– А девиз «Танцевальная музыка для престарелых» это вы придумали?

– Лора.

– Что он означает?

– Постойте, я очень извиняюсь, но давайте вставим «Слай энд Фэмили Стоун», «Family Affair». Вместо «Sin City».

Она снова что-то вычеркивает и что-то вписывает.

– Ну так «Танцевальная музыка для престарелых»?..

– Знаете ли… многим по возрасту еще в самый раз ходить по клубам, но, чтобы слушать эйсид-джаз, гараж и эмбиент, они уже староваты. Они хотят музыки, которая выходила на «Мотаун» и «Стакс», старого фанка, чего-нибудь из новенького, и так, чтобы всего было понемножку. Но места, куда они могли бы пойти, пока не существует.

– Все ясно. Думаю, материала мне хватит. – Она допивает свой апельсиновый сок. – Пока! С нетерпением жду пятницы. Мне нравилась музыка, которую вы ставили.

– Если хотите, могу записать вам сборник.

– Да? Правда? И у меня дома будет свой собственный «Граучо клаб»?

– Легко. Я люблю делать сборники.

Я знаю, что запишу его, и, по всей видимости, сегодня же вечером, а еще я знаю, что, сдирая с кассеты целлофан и нажимая кнопку «пауза», я буду чувствовать себя предателем.

– Невероятно, – говорит Лора, выслушав мой рассказ о встрече с Кэролайн. – Как ты мог?

– Ты о чем?

– Сколько тебя знаю, ты все твердил, что нет на свете песни лучше, чем «Let's Get It On» Марвина Гэя, а теперь она у тебя даже в первую пятерку не попадает.

– Черт! Блин! Твою мать! Так и знал…

– А куда девался Эл Грин? А «Клэш»? А Чак Берри? А тот парень, из-за которого мы еще чуть не поссорились – Соломон какой-то там?

Господи!

Утром я звоню Кэролайн. Ее нет дома. Я оставляю ей сообщение. Она не перезванивает. Я звоню снова. Оставляю новое сообщение. Мне это начинает надоедать, но нельзя же в самом деле допустить, чтобы в первой пятерке не было «Let's Get It On». С третьей попытки я ее застаю, и она отвечает настороженно-недоуменно, но успокаивается, когда понимает, что я всего-то хочу поменять состав первой пятерки.

– Вот. Окончательный вариант. Номер один – «Let's Get It On» Марвина Гэя. Номер два – «This Is The House That Jack Built» Ареты Франклин. Номер три – «Back In The USA» Чака Берри. Номер четыре – «Клэш», «White Man In The Hammersmith Palais». И последняя, но отнюдь, ха-ха, не худшая – «So Tired To Be Alone» Эла Грина.

– Но больше я ничего менять не смогу.

– И не надо.

– Я тут подумала, может, вам есть смысл составить первую клубную пятерку. Между прочим, главному редактору понравился сюжет – и про Лору тоже.

– Угу.

– Так можно вас попросить назвать пятерку ваших танцевальных хитов, или это будет слишком сложно?

– Нет-нет, мне это проще простого. – Я называю ей пять вещей (правда, в газете потом фигурирует «In The Ghetto», как у Элвиса, и Барри объясняет эту ошибку исключительно моим глубоким невежеством).

– Я уже почти закончил записывать для вас сборник.

– Да что вы говорите! Очень мило с вашей стороны.

– Послать кассету по почте? Или сходим куда-нибудь выпить?

– Хмм… Пожалуй, предпочла бы выпить с вами. Выпивка с меня.

– Великолепно.

Сборники, говорите? Они срабатывают безотказно.

– Для кого это? – спрашивает Лора, видя, как я вожусь с эквалайзером и регулятором уровня записи.

– Да так просто, для той женщины из бесплатной газеты, которая брала у меня интервью. Как ее там – Кэрол? Кэролайн? Что-то в этом роде. Она сказала, ей будет проще писать про нас, зная, какую музыку мы играем.

Но мне не удается сказать это так, чтобы не покраснеть и не впериться взглядом в деку. Я понимаю, что Лора не больно-то верит. Кто-кто, а уж она знает, для чего записываются сборники.

Накануне назначенной встречи с Кэролайн у меня обнаруживаются все хрестоматийные симптомы влюбленности: я теряю аппетит, много времени провожу в мечтательном оцепенении, не могу вспомнить, как она выглядит. Платье, ботинки, челку – все это помню, но лицо остается белым пятном, которое я заполняю деталями, взятыми напрокат неизвестно у кого: пухлыми ярко-алыми губами, хотя приглянулась она мне прежде всего скромной красотой английской умницы; миндалевидными глазами, при том что она вроде бы не снимала темных очков; мраморно-белой кожей, несмотря на замеченные мной веснушки. Я знаю, при следующей встрече меня сначала постигнет минутное разочарование, – то есть что, из-за этого я забыл обо всем? – а потом я найду новые поводы для восхищения: сам факт того, что она вообще пришла; чувственный голос, острый ум, чувство юмора, что-нибудь еще. А потом, в промежутке между второй и третьей встречами, родятся новые мифы.

Но на сей раз все немножко по-другому. И виной тому сила моего воображения. Я делаю то же, что всегда: в мельчайших деталях воображаю себе, как станет развиваться наш роман от первого поцелуя до постели, и дальше – к началу совместной жизни, женитьбе (когда-то в прошлом я даже составлял список музыкальных номеров, которые будут играть на свадьбе), представляю, как украсит ее беременность, как мы назовем наших детей… пока вдруг до меня не доходит, что происходить-то, собственно, уже и нечему. Все уже сделано, в воображении я пережил наши отношения от начала до конца. Я прокрутил фильм на быстрой скорости и поэтому знаю и сюжет, и все, что есть в этом фильме хорошего. А теперь придется отмотать пленку назад и смотреть заново, но уже на нормальной скорости. По-моему, то еще удовольствие.

Ё-моё… когда же эта мутотень прекратится? Я что, обречен всю жизнь прыгать с кочки на кочку, пока эти самые кочки не кончатся? Обречен уступать порыву каждый раз, когда меня потянет на сторону? А тянет меня с той же регулярностью, с какой приходят счета – раз в квартал. В теплое время года даже чаще. Начиная с четырнадцати лет я руководствуюсь тем, что велит мне мое нутро, и если откровенно, между нами, я прихожу к выводу, что мозгам оно оказывает весьма говенную службу.

Я понимаю, чем мне плоха Лора. Она плоха тем, что мы с ней больше никогда не встретимся ни в первый, ни во второй, ни в третий раз. Я никогда больше не проведу два, а то и три дня в судорожных попытках мысленно восстановить ее облик, никогда больше не приду в паб за полчаса до назначенного времени и не буду сидеть там, тупо уставившись на одну и ту же страницу журнала и каждые тридцать секунд поглядывая на часы, никогда больше она не разбудит во мне тех струн, которые просыпаются при звуках «Let's Get It On». Спору нет, я люблю ее и она мне нравится, с ней очень интересно поговорить, мы замечательно занимаемся любовью и отчаянно ругаемся, она заботится обо мне, переживает за меня и открывает для меня «Граучо», но велика ли всему этому цена, когда некое голорукое создание с очаровательной улыбкой и в ботинках «Доктор Мартенс» входит ко мне в магазин и предлагает взять у меня интервью? Да грош цена – хотя, возможно, это и неправильно.

А ну ее на фиг. Пошлю-ка я ей кассету по почте. Если получится.