Я знакомлюсь с Анной. Дик приводит ее вечером в паб, зная, что Барри там не будет. Она маленькая, тихая, вежливая, чрезвычайно дружелюбная, и Дик ее явно обожает. Он жаждет получить мое одобрение, и я легко даю ему целое море одобрения. Зачем мне, чтобы Дик был несчастным? Совершенно незачем. Я хочу, чтобы он был счастливее всех на свете. Хочу, чтобы он показал нам с Барри, что это вполне реально – иметь одновременно удачный роман и огромную коллекцию записей.

– У нее нет подруги для меня?

В другой ситуации я, естественно, не стал бы говорить об Анне в третьем лице в ее присутствии, но сейчас у меня есть оправдание: в этом вопросе заключены разом одобрение и намек на нечто большее.

Дик понимает и радостно улыбается.

– Ричард Томпсон, – объясняет он Анне. – Это песня с альбома Ричарда Томпсона «I Want To See The Bright Lights Tonight», правильно, Роб?

– Ричард Томпсон, – повторяет Анна с таким выражением, что сразу становится понятно: последние несколько дней на нее обрушивается обильный поток информации. – А кто он такой? Дик пытается просвещать меня.

– Скорее всего, мы до него еще не дошли, – говорит Дик. – Запомни, Томпсон – фолк- и рок-певец и лучший в Англии исполнитель на электрогитаре. Ты согласен, Роб? – спрашивает он нервно и торопливо; Барри, будь он здесь, с превеликим удовольствием поиздевался бы над последним утверждением Дика.

– Да, Дик, все правильно, – развеиваю я его сомнения.

Дик облегченно и удовлетворенно кивает.

– Анна любит «Симпл Майндз», – доверительно сообщает Дик, воодушевленный успехом с Ричардом Томпсоном.

– Понимаю.

Я просто не знаю, что сказать. Для нас «Симпл Майндз» – хуже некуда. Мы ненавидим эту группу. В составленной нами первой пятерке групп и музыкантов, которых надо будет расстрелять сразу после Великой Музыкальной Революции, ей досталось первое место. (Следом идут Майкл Болтон, «Ю-2», Брайан Адамс и, да-да, не удивляйтесь, «Дженезис». Барри порывался было расстрелять «Битлз», но я вовремя напомнил, что этим уже занялись другие.) Если бы Дик сошелся с кем-нибудь из королевской семьи или с членом теневого кабинета, меня бы это озадачило не больше, чем его роман с любительницей «Симпл Майндз»: смущает меня не разница во вкусах, а то, каким образом они умудрились в один прекрасный момент очутиться в одном месте.

– Но, по-моему, она уже начинает понимать, почему их любить не нужно. Я правильно говорю?

– Наверно. Потихоньку.

Они улыбаются друг другу. Это чуточку противно, если задуматься.

Я так и названиваю Лоре, пока меня не останавливает Лиз. Она приглашает меня в «Шип» и там устраивает мне выволочку.

– Ты очень напрягаешь ее, – говорит она. – И его.

– Будто мне есть до него дело.

– Должно быть.

– С чего бы это?

– А с того… С того, что своим поведением ты их сплачиваешь против себя. Пока ты не начал эту ерунду, вы были просто тремя запутавшимися людьми. Теперь у них двоих появилось что-то общее, а тебе ведь не хочется, чтобы этого общего становилось больше.

– Ты-то чего беспокоишься? Я ведь задница.

– Да. И он тоже. Он даже большая задница, чем ты, но пока все делает правильно.

– Почему он – задница?

– Сам знаешь почему.

– А откуда ты знаешь, что я знаю, почему он – задница?

– Мне Лора сказала.

– То есть вы с Лорой обсуждали, что, с моей точки зрения, не так с ее новым любовником? Как же это вас угораздило?

– Это долгая история.

– Постарайся рассказать покороче.

– Тебе не понравится.

– Да брось ты, Лиз.

– Ладно, слушай. Она сказала мне, что, когда ты стебался над Иеном, когда вы жили… тогда она решила, что больше тебя не любит.

– Да разве над этим типом можно не стебаться? Эти рэпперские штаны, этот кретинический смех, эта причесочка под Лео Сэйера, эта упертость в политику, эта…

Лиз смеется:

– Значит, Лора ничего не преувеличивала. Ты его не больно-то жалуешь.

– Я этого урода терпеть не могу.

– Я тоже. И ровно по тем же причинам.

– Ну и чего она дальше сказала?

– Сказала, что твои выпады против Иена открыли ей глаза на то, каким… озлобленным, да, она так выразилась… каким озлобленным ты стал. Она сказала, что любила тебя за то, что ты такой заводной и душевный, но ни того, ни другого в тебе уже почти не осталось. Ты больше не смешил ее и начал чертовски угнетающе на нее действовать. А теперь ты ее к тому же пугаешь. Знаешь, при желании она могла бы вызвать полицию.

Дожили, полицию! Сначала ты скачешь по кухне под Боба Уиллиса и «Тексас плейбойз» (Лора, кстати, глядя на меня, еще как смеялась! А было это всего-то несколько месяцев назад!), а потом она хочет засадить тебя за решетку. Я молчу целую вечность. Мне в голову не приходит ничего, что прозвучало бы не озлобленно. «Это к чему же, интересно, мне предлагают душевно отнестись? – хочу спросить я. – Откуда мне взять завод? Как развеселить человека, который вот-вот натравит на тебя полицию?»

– Но почему ты ей названиваешь? Почему ты так сильно хочешь, чтобы она вернулась?

– А ты сама как думаешь – почему?

– Не знаю. И Лора тоже не знает.

– Если и она не знает, тогда в чем же смысл нашего разговора?

– Смысл всегда есть. Ну он хотя бы в том, чтобы в следующий раз попытаться избежать такого дурдома.

– В следующий раз. Думаешь, следующий раз будет?

– Ладно тебе, Роб, не прибедняйся. И кстати, только что ты задал три вопроса, лишь бы не отвечать на один мой.

– Что же это был за вопрос?

– Смешно. Я видела мужчин вроде тебя в фильмах с Дорис Дей, но не думала, что они на самом деле существуют. – Она продолжает с американской сурдинкой в голосе: – Мужчины, которые боятся связать себя словом, которые, даже когда хотят, не могут сказать «Я тебя люблю» и вместо этого давятся кашлем, что-то мямлят и меняют тему. Но вот он передо мной – живой образец. С ума сойти.

Видел я эти фильмы – тупы до невозможности. И таких мужчин действительно не существует. Сказать «Я тебя люблю» проще простого, и более или менее все мужчины говорят это всю дорогу. Пару раз я и правда вел себя так, будто не могу выговорить этих слов. Почему я так себя вел, точно не знаю. Наверное, надеялся одолжить у Дорис Дей немного сентиментальной чувствительности и с ее помощью сделать момент более запоминающимся, чем он оказался бы сам по себе. Представьте, вы наедине с девушкой и начинаете что-то говорить, но потом умолкаете на полуслове, и она вам: «Ну, что?», а вы ей: «Да так, ничего», а она вам: «Прошу, скажи», а вы ей: «Нет, тебе это покажется глупым», а потом она таки вытягивает из вас слова, которые вы с самого начала собирались сказать, и они для нее тем ценнее, чем с большим трудом вам дались. Не исключено, что она с ходу просекла уловку, но тем не менее ничего не имеет против. Это как спасительные кавычки: никто из нас не бывает так близок к тому, чтобы влезть в шкуру экранного героя, как в те несколько дней, когда уже понимаешь, что девушка тебе очень нравится и неплохо бы признаться ей в любви, но как-то не хочется портить все суровой, прямолинейной искренностью.

С Лиз я и не собираюсь быть искренним. Я не скажу ей, что мои звонки – всего лишь попытка вернуть себе контроль над ситуацией, что я сам не знаю, люблю я Лору или нет, и мне этого никак не узнать, пока она живет с кем-то другим. Пускай уж лучше Лиз считает меня занудным косноязычным болваном, до которого все доходит с большим опозданием. Полагаю, в конечном счете мне это не повредит.