История шестнадцатая, в которой прощение открывает закрытые двери
Мы в разлуке, но
На вершинах Инаба
Прислушиваюсь
К шепоту горных сосен:
Я снова вернусь к тебе.
(Аривара-но Юкихара)
«Чувство вины – очень прилипчивая штука. И чем дольше ты его лелеешь, тем плотнее оно к тебе липнет. Из него рождаются сожаления, неуверенность, печаль и прочие демоны помельче. Изгнать их просто, если понять, наконец, что без них не бывает жизни. Нужно просто простить себя… и идти дальше. К тому, кто тебя ждет, несмотря ни на что».
(из записок Генри Макалистера)
Все произошло быстро. Только что Фишер был жив и яростно отрицал существование того, что его же и убило. В этом, если приглядеться, можно увидеть тонкую иронию. Только рассматривать было некогда.
– В лабораторию!
Генри схватил Сорату за руку и вытолкал в коридор, едва успев захлопнуть дверь, которая тут же содрогнулась под чудовищным натиском злой силы. Дом снова пришел в движение, затряслись стены, задрожали стекла, одна за одной взрывались лампочки в настенных светильниках. Темнота окрасилась бордовым, словно набухая густой венозной кровью.
Они побежали. На ходу распахивая двери комнат, но все они были пусты. Остались только они вдвоем. Капли крови на полу в холле, брошенная рамка рядом, и на плотной белой бумаге расползались отвратительные красные пятна.
Я снова вернусь к тебе.
Даже у чудовищ были свои желания.
Генри спешил. Особняк стоял в центре острова, лаборатория Дикрайна находилась в центре особняка. Круг сужался. Курихара оказался прав – весь остров это один большой магический круг. Фотографии, сделанные под храмом и в разрушенной лаборатории, доказывали – оба магических круга идентичны. В книге заклинаний нашелся один такой. Тот самый, что в качестве примера показывал ему Хибики, и он закончит то, что начал больше века назад лорд Малберри.
Чтоб ему в гробу перевернуться.
– Подожди, – Сората вырвался и остановился. – А как же остальные? Мицуки, Кейт, Маса и Руми? Надо их найти! Мы не можем бросить их наедине с… с этим.
– Мононокэ пойдет за нами. Его цель ты, а его желание вернуться в мир в твоем теле. В теле человека, – Генри бросил внимательный взгляд в темноту коридора за спиной Кимуры. – Идем скорее. Мы должны оказаться в нужном месте раньше него. Ты слышишь?
Генри замолчал, и шум, который можно принять за свист ветра за стенами, стал громче и злее. Вибрирующий гул, как от тысяч разъяренных ос. Мононокэ упивается проснувшейся силой, но скоро он вспомнит и про них.
И с ним невозможно будет справиться один на один.
– Прошу, – Генри протянул руку. – Поверь мне. Нам нужно быть в лаборатории. Оттуда все началось и там должно закончиться. Сора.
– Генри, – он поджал губы, еще сомневаясь, и выпалил вдруг. – Я не хочу умирать.
– Ты не умрешь.
Генри больше не клялся и не давал обещаний. В этот раз все будет иначе. Он или спасет Сорату наверняка, без последствий и оговорок, или умрет сам. Быть может, ему и так не выбраться из этой переделки живым. Впрочем, об этом Сорате пока лучше не знать.
В подземелье спустились через ход в кабинете Дайске. Души из картины пребывали в волнении, Генри ощущал его как волны ледяного воздуха, царапающие кожу. Но души молчали и ничего не могли сказать, а Генри было некогда допытываться их ответа.
– У тебя есть план? – задал Сората опасный вопрос.
– Нет.
Лучше сразу ответить честно. Иллюзии сейчас – не лучший помощник. Макалистер шел чуть впереди, инстинктивно стараясь держать лицо вне поля зрения. Сората не должен увидеть на нем выражение страха и неуверенности, что Генри приходилось тщательно в себе подавлять. Как он мог не бояться, если вел самого дорогого для себя человека прямо на жертвенный алтарь?
– И тебе не страшно?
– Нет.
Дверь была уже близко, но Сората схватил его за плечо, заставляя притормозить.
– Прежде, чем мы войдем туда, я хочу кое-что прояснить. Мне не нужно, чтобы ты был героем или спасителем. Мне не нужно, чтобы ты рисковал всем ради меня или кого-то другого. Да, ты верно меня понял, – Сората тяжело сглотнул. – Мне нужно, чтобы ты остался жив. Мне нужен ты. Был нужен все эти два года. Красная нить, Генри, помнишь? От судьбы не уйти. Если у тебя не получится, беги, спасайся. Я не могу позволить тебе исчезнуть, только не тебе.
– Сора…
– Ты всегда говоришь мне всякие сентиментальные глупости о дружбе, преданности и вере. Так что, пожалуйста, дай и мне отплатить тем же. Неизвестно, что произойдет с нами за этой дверью, поэтому, пожалуйста, умоляю. Помни, что ты мне ничего не должен. Мне не за что тебя прощать, и тебе не за что себя винить. Мы либо выйдем оттуда вместе, либо… Либо ты выйдешь оттуда один.
В горле запершило. Генри кашлянул и понял, что ничего не может сказать. Грудь сдавило, и он почувствовал боль.
Если душа и правда способна болеть, то это именно такая боль.
– Мы выйдем вдвоем. И покинем этот чертов остров, – хрипло сказал он. – И не смей… не смей говорить мне о смерти. Никогда.
Он первым подошел к двери и толкнул.
Не заперто.
Он сам оставил ее открытой, но кажется, будто это все спланировано кем-то заранее. Отвратительное чувство предрешенности. Генри ненавидел его, он ненавидел думать, что есть что-то, управляющее им, что это могущественное нечто руководило им с Соратой как деревянными марионетками, сближая и разделяя. Играя с ними.
К черту такую судьбу. Он все сделает сам.
Когда они оба оказались внутри, Генри постарался выбросить из головы все лишнее. Вот они на месте, что дальше? Никто не повесил на стену инструкцию, гениальные идеи не спешили приходить, и на Генри вдруг с новой силой нахлынула паника. Он не представлял, что делать. Но если он не догадается, то потеряет Сорату. И все окажется зря, все его жалкие попытки реабилитироваться в его и в своих глазах.
Нельзя опускать руки. Еще ничего не кончено.
Но он не знал, что делать.
И страх разъедал изнутри.
– Что дальше? – спросил Сората. – Об этом круге шла речь?
Он подошел к бетонному кругу, в котором его запер Дикрайн два года назад. Что он чувствовал? Генри хотел и не хотел знать.
– Сора, – начал он. – Прости. Я думал, что оказавшись здесь, я все сразу пойму. Но… я не понял. Я не понимаю, что нужно сделать. Прости меня.
Он опустил голову и вскоре почувствовал, как макушки касается теплая ладонь.
– Думай, Генри. Вся информация здесь, в твоей голове, – мягко сказал Сората. Как у него получается сохранять спокойствие на пороге катастрофы?!
– Почему ты так веришь мне?
– Потому что это ты.
Этого было вполне достаточно. Процесс был запущен, и Генри начал бродить по помещению, полностью отключившись от всего внешнего.
Мононокэ был человеком. Обманутым, преданным и разочаровавшимся человеком. Эти чувства не дали его душе сгинуть в небытие, и он переродился в злобного духа, который все это время томился в своей темнице, пока скучающий мистик из Британской империи не нашел способ приоткрыть двери этой темницы. Генри видел, что тогда произошло. Смерти, безумства, реки крови и мертвая Мика Акияма, на которую свалили ответственность за все беды. Но что, если она не убила себя? Что если она была тем медиумом, в которого пытался переселиться мононокэ, но не успел или не смог?
– Мика умерла, потому что сила мононокэ убила ее.
– О чем ты?
Генри помотал головой. Он говорил сам с собой, нельзя отвлекаться.
Но это дела минувших дней. Что изменилось сейчас? Сорату заманили на остров. Мононокэ посылал отдельные части себя, чтобы следить за внешним миром, он выследил Сорату, раз вкусив его дара во время опыта Дикрайна. Все так, и Генри уже думал об этом. Ближе к делу. Ближе к…
– Он вселился в тебя по-настоящему лишь раз. Почему? Он сказал мне… – Генри попытался вспомнить точную реплику. – «Я благодарен тебе за помощь. Без тебя было бы гораздо сложнее».
Что Генри тогда сделал? События смешались в тугой комок. Сложно определить, что было до, что после.
– Мы ругались. Я кричал на тебя. Ты тонул. Ты…
– Я умер? Да, так и было, – тихо сказал Сората. – Я был в отчаянии, и я умер.
Его голос звучал странно. Пугающе. Генри резко обернулся и успел увидеть виноватую улыбку.
– Прости, Генри.
Сората продолжал улыбаться, когда в его руках блеснуло лезвие ножа. Этот миг растянулся для Генри на многие минуты, в которые он стоял, не в силах даже качнуть головой. Сората закрыл глаза и, двумя руками сжав рукоять, размахнулся и ударил себя в живот.
Лезвие вошло мягко, легко, почти без сопротивления. Плоть жадно обхватила клинок, и Сората вздрогнул. На губах выступила кровь, алая струйка стекла по подбородку.
И он начал медленно заваливаться на бок.
Все звуки исчезли. Генри открывал рот, но не слышал ни крика, ни даже слабого стона, хотя внутри все исходило воплем. Как же так? Как же, как же, как….
– Твое сердце кровоточит.
Все замерло, остановилось, подчиняясь голосу того, кто появился. Сората не долетел до земли, и его скрученное болью тело то появлялось, то исчезало помехами на экране.
– Отпусти свою боль, я с тобой.
Генри оказался на теневой стороне. И вокруг него высились не стены лаборатории, а неровные влажные своды пещеры. Перед ним лежали старые кости, Сората почти касался их ногами, но он не мог их видеть, его тело было не там и не здесь, зависшее на грани миров, на грани жизни и смерти.
Генри отвернулся.
– Кто ты? – спросил он, но в тот же миг осекся. – Нет. Неправда.
Перед ним стояла его Филлис, его сестренка. Она стала такой взрослой, такой красивой. Ей девятнадцать, почти взрослая женщина. Почти как живая.
– Ты не она.
Но так похожа. Гибкая и тонкая, как стебелек одуванчика с копной рыжих волнистых волос. На ее щеках россыпь веснушек, а глаза такие голубые, что больно смотреть. И так легко поверить в иллюзию, если бы не бумажный фонарик в ее руке.
– Здравствуй, Генри.
Голос почти забытый. Пожалуй, слишком детский для такого красивого зрелого тела, прикрытого лишь сорочкой из тонкой белой ткани. Филлис была босой, и ее стопы кровоточили. Жуткое зрелище.
– Почему она? – глухо спросил Макалистер. – Это нечестно. Почему она?
– Это первый образ, что посетил тебя на моем острове. Я взял его, потому что только так ты сможешь понять меня. Я Ками этой земли.
– Ты не бог.
– Возможно. Но люди поклонялись мне, они искали моего покровительства.
– Ты демон?
Филлис улыбнулась, и Генри стало тяжело дышать.
– В названиях нет смысла, – сказала Филлис. – Ты тоже искал моей помощи, и я дал тебе ее. Дам еще раз, если ты хочешь изгнать настоящее зло с этой земли.
– Мононокэ?
– Он истинное зло. Он ненависть, обретшая великую силу. Останови его и станешь героем.
«Прежде, чем мы войдем туда, я хочу кое-что прояснить. Мне не нужно, чтобы ты был героем или спасителем».
– Что если я не хочу быть героем?
Фонарик качнулся, и глаза Филлис загорелись голубым огнем.
– Он приближается. Сделай свой выбор. Но помни, зло ищет сломанные души. Подумай, выстоит ли твоя. Или его.
– Постой. Мне нужно знать, кто ты на самом деле.
– Нас называют аякаши. Это моя земля.
Ответ ничего не прояснил.
– Значит, это всего лишь дележка территории? Мононокэ сильнее, и поэтому тебе нужна моя помощь?
– Ему подчиняются все слабые духи и ёкаи острова, – уклончиво ответил аякаши. – Ну, так что ты ответишь?
Генри не смог не оглянуться напоследок. Сората продолжал умирать в растянувшейся агонии, продлеваемой чужой волей, но он почти растворился в сумраке пещеры. Его жизнь капля за каплей утекала в жирную сырую землю.
– Помоги мне, – решился Генри, и Филлис с готовностью распахнула объятия.
– Моя сила станет твоей силой. Мой разум сольется с твоим разумом. Ты готов? Впусти же меня.
Генри протянул руку. Ему было страшно. Страх опутывал его липкими нитями, и лицо Филлис вдруг исчезло под белой лисьей маской с узорами, красными как кровь. Горел красный фонарь, блестели потемневшие до красноты волосы. Белое и красное. Нестерпимо ярко, но руки не слушаются, и глаза не закрываются. Генри смотрит в прорези маски, а за ними голубое пламя, колдовские огни, предвещающие бурю.
Бог. Демон. Не одно ли и то же?
И есть ли выбор на пороге чужой смерти?
Генри все еще протягивал руку, и Филлис накрыла ее своей ладонью. Прикосновение теплое, даже горячее. Сухое и шершавое, как бумага.
Тонкие пальцы скользят по его ладони, так хочется ухватить, позволить себе хоть на мгновение поверить в красивый обман. Но Генри терпит, и на ладони остается бумажный листок, белый и тонкий, как паутинка.
– Что мне с этим делать? – спрашивает он, а лисья маска ухмыляется ему загадочно и хитро. Не верь лисам, они лгут. Не верь чужим богам, они никогда не скажут тебе правды. Не верь… Генри сжимает пальцы, но не слышит шороха сминаемой бумаги, лишь потрескивает пламя свечи в бумажном фонарике.
– Скажи мне его имя?
Филлис молчит. Да и стоит ли дальше называть ее так. Ответа не будет. Ответ уже есть. Генри видит, как не его прошлое изящной вязью бежит перед глазами, ложатся на шелковую ткань бытия ровные мазки туши. Немного больше, чем просто Генри. Теперь гораздо больше.
Теневая сторона выталкивает их обоих – Генри и Сорату. Но ни тот ни другой уже не были теми, что прежде.
Сората открыл глаза, и в них поселилась тьма.
– Наконец-то, – сказал он равнодушно. – Да. Наконец-то.
Он стоял без движения, и из раны в его животе торчал нож.
Генри не шевелился. За его спиной стоял бог и обнимал его за плечи.
– Я знаю, кто ты, – сказал мононокэ голосом Сораты. – Спасибо, что привел его.
Он поднял руку и внимательно осмотрел ладонь. Пошевелил пальцами. Наверное, привыкал.
– Чего ты хочешь? – спросил Генри. Мононокэ сдвинулся с места, но Генри не дал ему покинуть круга. Сила островного божества бурлила в нем. Он просто знал, что должен делать.
– Дай мне уйти, – попросил мононокэ. – Я уйду, и ты больше никогда меня не увидишь.
– Я не могу.
– Ты можешь. Просто дай мне увидеть мир.
– Нет, я не могу.
Генри было больно. Он не сразу осознал это чувство, но вдруг понял, что долго не выдержит. Он слаб, его тело лишь тело человека. Ему не выжить, поэтому надо сделать все, чтобы выжил хотя бы Сората.
– Чего ты хочешь? Каково твое настоящее желание?
Бог за его спиной нервничал. Сила, излучаемая им, жгла Генри, напоминая о цели. Генри терпел.
– Освободиться.
– Каково твое имя?
– Я его не помню.
– Мне придется уничтожить тебя.
– Я знаю.
Генри горел изнутри. Боль волнами расходилась по телу. Нужно было спешить, но почему-то он никак не мог заставить себя сделать это.
– Аой.
– Что?
– Аой, – повторил мононокэ. – Я помню, что ее звали Аой. Она играла на кото и ее платье было такого же цвета, как осеннее небо.
Генри понимал его. Он тоже помнил ту девушку, красивую, как розовый рассвет. Помнил ее музыку, проникающую даже в сердце того, кто стал называть себя Ками и у кого никогда не было сердца. Аой. Генри помнил Аой.
– Аой мертва. Ее убил муж, не дождавшийся наследников. И она первой предала тебя.
– Это неправда.
«Она любила греть руки, забираясь ко мне под футболку, боялась жуков и очень злилась, когда я пропускал ужин. Думаешь, я могу считать ее ненастоящей?»
– Все те, кто предал тебя, лежат в этой земле. И ты тоже, – Генри был жесток, ему приходилось. – Ты умер и стал мононокэ.
– Это неправда, – он покачал головой. – Я не мононокэ.
«Представь, каково это, быть заживо погребенным из-за пустой клеветы. Его предали, его имя предали забвению. Никто этого не заслуживает, никто».
Генри постоянно слышал голос Сораты. Он раздавался в его голове, и она начала болеть. Или просто Генри умирал.
– Дай мне спасти тебя, – Генри сложил ладони перед грудью. – Твои страдания закончатся.
– Страдания? – мононокэ попробовал это слово на вкус, и оно ему понравилось. – Ты ничего не знаешь о страданиях.
Он опустил взгляд на нож, все еще торчавший из него, и, взяв за рукоять, вытащил. Выступившая кровь медленно начала втягиваться обратно в рану.
Убей его!
Генри почувствовал приказ, как разряд тока. В голове помутилось, но он продолжал терпеть. Его использовали, он знал об этом уже давно и был готов сопротивляться.
– Оставь это тело и покажи мне свою истинную форму, – велел он.
Мононокэ перехватил нож за лезвие и метнул в Генри. Блестящая молния преодолела барьер, но Макалистер поймал ее и бросил к ногам.
– Тогда приди и убей меня, – сказал он и развел руки.
Мононокэ был быстр. Человеческое тело лишь немного сдерживало его мощь, и Генри обнял его, чувствуя, как опаляется о его жар и кожа покрывается волдырями. А может, так лишь казалось.
– Если ты слышишь меня, Сора, – шепнул он, стискивая губительные объятия. – Если ты еще здесь, борись. Это не я, это ты должен победить. Я лишь орудие.
Он отстранился и, глядя в чернильно-черные глаза, сказал:
– Твое имя Дайске, и им я заклинаю и изгоняю тебя.
На ладони раскрылся бумажный листок, и кровь Генри нарисовала на нем алые знаки.
– Покажи мне свою форму! – выкрикнул он и ударил Сорату по лбу. Листок прилип к нему, и кровавые иероглифы вспыхнули огнем. – Дайске, оммёдзи острова Онисэн!
Сората страшно заорал. Из его рта полилась жидкая тьма. Не касаясь земли, она превращалась в дым и устремлялась к потолку. Когда его стало так много, что он заполнил собой все вокруг, в руке Генри появился фонарик. Он был создан из его крови, а огонь свечи – из его души. Генри подкинул фонарик вверх, и он засиял ярче солнца.
Сейчас было самое время загадать желание.
Генри обернулся и в потоках света увидел Филлис. Она сняла маску и, засмеявшись, бросила на пол. Поверженный мононокэ кровоточил тьмой, и красный дождь превращался в розовые лепестки и опадал, кружась на невидимом ветру. Мононокэ плакал, и Генри плакал вместе с ним. От боли и обиды, от краткого мгновения счастья. И от облегчения. Смерть это лишь еще один вид свободы.
– Это все? – спросил Генри опустошенно.
– Почти. Я помню твое желание, – сказала Филлис и протянула к нему руки. – Иди за мной, и оно исполнится. Даю слово. Уговор есть уговор.
Генри пошел за ней. Он не обернулся на Сорату, потому что это не дало бы ему сделать и шагу. К тому же волноваться больше не о чем.
Уговор есть уговор.
Ветер толкал в грудь. Генри сложил ладони козырьком, защищаясь от лучей, выглянувших из-за туч. Над ним раскинулось тяжелое серое небо Синтара, в нем зияли рваные дыры, и сквозь них лился свет.
На обрыве стояла девушка. Нет, не просто девушка.
– Лилли!
Филлис обернулась, и ветер набросил ей на лицо покрывало из горящих на солнце ярко-рыжих волос. Он трепал ее белое платье, и в нем она казалась такой невыносимо хрупкой, почти прозрачной.
– Брат! – она протянула к нему руки и улыбнулась. Генри особенно отчетливо видел именно ее губы, пухлые, розовые, чуть потрескавшиеся. В детстве она постоянно облизывала их на ветру. Генри понимал, что это лишь очередной обман, но когда Филлис сделала короткий шаг назад и, продолжая тянуть к нему руки, рухнула в пропасть, не выдержал. Поверил. С криком бросился на помощь и, конечно, не успел. Насмешливо захихикали чайки, и шумное беспокойное море ударилось о прибрежные скалы. Генри свесился с обрыва, но серая пена, что буйствовала внизу, прекрасно прятала следы.
– Почему так медленно, братик?
Генри обернулся, и Лилли с мягкой улыбкой толкнула его в спину. Хватило слабого толчка, и он полетел в бушующую бездну. Мгновения полета были краткими, как удар сердца. Вода разомкнулась и сомкнулась, принимая столь щедрый дар. Генри закрутило, завертело, сдавило со всех сторон. Холод впился в руки и ноги, сделав их ватными и неповоротливыми. Тело налилось свинцом, но Генри продолжал жить. Расплавленный лед заполнял его легкие, разъедал глаза, все еще широко раскрытые от испуга. Если умереть на теневой стороне, наверняка умрешь и в реальности. Сората спрашивал об этом, жаль, не выпадет возможности рассказать ему, как это бывает на самом деле.
Генри опускался все ниже. Медленно, плавно. Вот из толщи воды показалось бледное лицо. Генри узнал его, узнал эти глаза, похожие цветом на зимний океан. Они были слепы, возможно, что и сам Генри уже ослеп в ледяной воде, но призрак, его самый первый призрак, точно видел его. В этом взгляде была тоска, сожаление и безысходность. Они с Генри тонули вместе, и чем дольше Генри смотрел, тем яснее видел себя самого. Его подхватил подводный поток и со страшной силой потащил внутрь водоворота. Генри позволил ему нести себя навстречу новому испытанию, и закрыл глаза.
Его испытывали. Он понял это сразу, как только взял за руку фальшивое божество одинокого острова Онисэн. Не знал только, что делать, чтобы выйти из этого испытания с победой. Впрочем, быть может, победа и не предусматривалась.
Теперь Генри стоял на причале. Горизонт окрасился всеми оттенками красного, садилось солнце. Перистые облака застыли в небе, как мазки кистью. Красивые, невероятно красивые декорации. На краю причала сидела девушка, опустив ноги в воду.
– Филлис? – позвал Генри. – Почему снова ты? Ты… ты мое наказание?
Она не ответила. Бултыхнула ногами, поднимая облачко брызг, и тихо засмеялась. Это были единственные звуки, что нарушали идеальную тишину.
– Лилли?
Генри пошел к ней. Его шаги тонули в вязкой тишине, такой густой, что идти сквозь нее было почти физически тяжело. На расстоянии вытянутой руки Генри замер в нерешительности. Даже если это лишь игра его воображения, не слишком ли живо оно разыгралось? Насколько глубоко в себя он погрузился?
– Лил…
– Мне больно, – пожаловалась она и начала медленно поворачиваться. Ее ладонь лежала на животе, и из-под нее стремительно расползалось кровавое пятно. Белое платье пропиталось ей насквозь. – Мне больно. Почему ты ничего не делаешь, братик? Мне очень больно.
Она убрала руку, и кровь хлынула на мокрый подол.
– Больно. Больно. Больно. Мне так больно, Генри.
Ее голос изменился, стал низким, бархатистым. Он стал голосом Сораты.
А кровь все текла и текла. Платье полностью стало алым, и кровавые струйки сбегали по острым коленкам, рисуя узоры на худеньких ножках.
Генри отшатнулся в ужасе и едва не упал. Вокруг расстилалась вода, такая прозрачная, что сквозь нее было видно дно с ракушками и мелкими камнями. Она едва доходила Генри до колен. Он с изумлением огляделся, но не увидел ни конца, ни края. Только он и бесконечная прозрачная вода.
Со дна медленно поднялось мертвое тело, задев его ногу.
Тело принадлежало Сорате. Когда-то, когда он еще был жив.
– Нет, – Генри покачал головой. – Ты играешь со мной. Но я не поддамся.
Он опустился на колени и просунул руку Сорате под голову, приподнимая. Он был совсем холодный, как тогда, когда Генри вытащил его из моря. На посеревшем лице выделялись обескровленные синие губы, вокруг закрытых глаз залегли глубокие тени.
– Это игра, – повторил Генри срывающимся шепотом. Верить в это становилось почти невозможно. – Всего этого просто не существует.
– Ну конечно существует, – ответила ему Кику и обняла сзади за плечи. – Ничто не берется из ничего.
– Уйти, – велел Генри. – Ты мертвая.
– Но он тоже. Посмотри, разве он не красив сейчас? – ее голос сочился сладким ядом. – Разве он не совершенен? И теперь он только наш. Мой и твой. Мой, – она наклонилась так низко, что касалась губами уха, – и твой.
Генри не находил в себе сил обернуться, что посмотреть ей в глаза. Даже возразить не мог, наступило усталое отупение. Он не понимал, что происходит, где он, что с ним, как найти выход, если все, что он находит, это лишь вход в новый кошмар.
– Так лучше для всех, – шептала Кику, сладострастно вздыхая, но Генри не ощущал ее дыхания. Его и не было. – Каждый получает то, чего хочет.
Генри смотрел на Сорату, и он открыл глаза, полные живой тьмы.
– Мне было больно, Генри, – сказал он с укоризной. – Но все уже прошло.
И тогда Генри все-таки закричал.
Кику смеялась за спиной, Сората плакал темнотой, становясь все больше похожим на Мику, а Генри срывал горло, захлебываясь криком, который все равно потерялся в застывшем воздухе…
За окном вливал осенний дождь. Без ветра капли уныло стекали по стеклу, слышно было, как дождь лениво стучит по крыше. В комендантской горела только настольная лампа с зеленым абажуром. Генри не помнил, почему начал звать эту комнату так, но название ему почему-то нравилось. Он сидел за столом, перед ним высилась стопка бумаги. Сверху письма, адресованные человеку, которого Генри никогда не знал.
Кимура Сората.
Интересно, что из этого имя?
– Мне скучно, – заявила Филлис и провела острыми ноготками по стене, соскребая старые обои.
– Поиграй.
– У меня нет друзей, я же умерла, – возразила она и вздохнула. – Это ты виноват.
Генри и не собирался спорить.
– Виноват.
Капли стекали по стеклу, Филлис царапала стену. Потрескивала старенькая настольная лампа. Генри взял верхнее письмо, вскрыл, отложил конверт, а из листка сделал самолетик. Хотя больше похоже на журавлика.
– Это ты виноват, – снова повторила Филлис. – Ненавижу тебя.
– Это почти любовь, – рассеянно улыбнулся Генри. Казалось, что он уже когда-то говорил это, но не помнил, кому. Кроме сестры у него никого не было.
– Я никогда тебя не отпущу, братик.
– Но я никуда и не собираюсь.
Он поставил третьего журавлика на стол рядом с собратьями. Еще тридцать журавликов валялось на полу возле его ног. Смятые. Они были некрасивы, в них чего-то не хватало. Генри чего-то не хватало.
«Иногда мне казалось, что я все-таки умер в подземелье под Академией. И не я смотрю из окна дома на тающее в сумерках кладбище, а моя душа смотрит оттуда на горящие окна, полные жизни. Больше всего на свете я жалею, что позволил тебе поверить, будто согласен с твоим решением. Пожалуй, еще большим заблуждением было тогда думать, что это и мое решение тоже. Ошибаться легко, а вот вовремя исправлять свои ошибки бывает невозможно».
Генри пробежался взглядом по неровным строчкам и сделал первый надлом. Эта птичка должна получиться лучше прежних. В ней были настоящие чувства. Только вот чьи? Генри не помнил.
– Выкини, – закапризничала Филлис. – Мне не нравится.
Генри закончил журавлика, но в этот раз получился действительно хороший самолетик. На одном крыле у него было написано «скучаю», а на втором «никогда». Хорошие слова, в них много настоящих чувств.
Генри повернулся и запустил самолетик в открывшуюся дверь.
– Мне нужно забрать кое-что, что принадлежит мне, – вежливо сказал человек, чье лицо было скрыто в тени. Он поймал самолетик, и тот исчез, будто его и не было.
– Здесь нет ничего вашего, – ответил Генри. – Правда, Лилли?
Сестра молчала, спрятавшись под пледом. Только глаза настороженно блестели. Лилли не любила чужаков. Она была мертвой и, кажется, немного этого стеснялась.
Генри покопался в карманах и достал маленький полотняный мешочек. Странно, но его не было там раньше.
– Это ваше? – спросил он у чужака. – Тогда забирайте и уходите. Лилли вас боится.
– Нет, это не то, что я ищу, – ответил чужак.
– Тогда что же вы ищете?
– Тебя.
Филлис сердито зашипела, но не пошевелилась, когда Генри поднялся со стула. Ему было страшно и радостно одновременно.
– Меня? Но я не могу уйти. Я виноват.
– Разве? – удивился чужак. – Я знаю один способ, Генри. И ты его тоже знаешь.
Генри обернулся на сестру, но кровать была пуста. Лампа не горела, и за окном давно уже занимался рассвет. Комендантская быстро заполнялась мягким розоватым светом.
– Если я это сделаю, разве так будет честно? Разве я заслужил прощение?
– А вот это уже тебе решать.
Генри стоял и смотрел в окно. Комната исчезала, стиралась. Оставался лишь Генри и его загадочный гость.
– Хорошо, – сказал он и улыбнулся. – Пожалуй, можно попробовать. Я готов, только скажи мне свое имя.
Услышав ответ, Генри облегченно выдохнул.
– Ну да, конечно. Теперь понимаю.
И сделал шаг.
Возвращение в реальность было до отвращения обычным.
В больничной палате резко пахло лекарствами и сладко – свежими цветами. В тишине, совсем даже не угнетающей, тихо гудела аппаратура, в коридоре кто-то ходил, негромко шурша мягкой обувью. Генри открыл глаза и увидел над собой белый потолок. Он казался вполне настоящим, как и запахи, и звуки, и ощущение боли в легких, как будто успевших забыть, что такое дышать. Генри попробовал подняться, но едва сдвинулся. Тело онемело и отозвалось на усилие болью в затекших мышцах. Генри лежал на больничной койке и, похоже, уже довольно давно.
И все-таки у него хватило сил поднять руку, опутанную проводками. Пальцы сжимали полотняный мешочек омаммори. Возможно, он спас ему жизнь, хотя Генри точно знал, кого ему следовало благодарить.
Сората сидел на стуле возле постели. Незаметно задремав, он налег на нее грудью и устроил голову на согнутой руке. Наверное, ужасно неудобно.
Зато он жив.
– Эй, – тихо позвал Генри и, наскоро избавившись от мешающих проводков и трубок, приподнялся и потрогал его за плечо. – Сора.
Его ресницы задрожали, пальцы нервно стиснули одеяло. Сората дернулся во сне, нахмурился и открыл глаза.
– Доброе утро, – поздоровался Генри. – Долго меня не было?
Вопрос был дурацким, да и сама ситуация – довольно глупой, и Генри улыбнулся. Чувства, которые он испытал от ответной счастливой улыбки, причинила боль, и Генри принял ее с радостью. Жить вообще очень больно, поэтому люди и ищут друг друга, чтобы разделить ее между собой.
– Я думал, что ты никогда не вернешься, – признался Сората. – Я думал, что ты меня покинул.
– Долго меня не было?
– Три месяца, Генри. Три месяца глубокой комы.
– Как мы выбрались с острова?
– За нами выслали спасателей, – рассказал Сората. – Они не сразу смогли приблизиться из-за погодной аномалии вокруг Синтара. Тайфун глушил связь и не позволял приблизиться к острову.
– Все живы, надеюсь? Как Кейт, Мицуки и Руми?
– В порядке, – ответил Сората и как-то странно стушевался.
– В чем дело?
– Кейт спасла мне жизнь, хотя стараниями мононокэ рана почти затянулась сама. Мы поговорили, пока ты… пока ты был в больнице. И мы друг друга поняли, я думаю. Остальные тоже в порядке.
– Нанами нашли?
– Она арестована за попытку покушения. Я не заявлял, она сама решила сдаться.
Генри устало вздохнул. Не было ожидаемого облегчения от благополучного исхода. Долго. Генри замерз и устал. И соскучился.
– Забери меня отсюда, – попросил он.
– Куда ты хочешь, Генри? Я сделаю все, о чем ты попросишь.
– Все равно, куда. Главное, чтобы там не было призраков, мертвецов, проклятых островов и прочих кошмаров. Ты знаешь такое место, Сора?
– Мой дом подойдет?
– Лучше и не придумаешь.
Сората улыбался, и Генри не мог насмотреться на его улыбку. Но глаза закрылись, он опустился на подушку и провалился в сон. В нем он увидел маленькую Филлис Макалистер. Она стояла в дверях его палаты и прижимала к груди плюшевого медведя с оторванным ухом. Генри помахал ей рукой, она помахала ему в ответ и вышла, тихо притворив за собой дверь. Стало легко-легко, и Генри засмеялся, пусть и во сне.
Прощать самого себя все-таки бывает полезно. И когда Генри проснется, он обязательно расскажет Сорате об этом.
Времени у них достаточно.
