Глава седьмая
ОБЩЕСТВО БЛИЗКИХ СЕРДЕЦ
Из дневника Люции Веронезе:
Я стала бояться. Страх окутывает меня, как пеленки — новорожденного. Я никогда бы не могла подумать, что стану такой трусихой.
В тюрьме мне не было страшно. Даже наоборот, был какой-то кураж, мол, а вот возьмите-ка, справьтесь со мной такой! А какой такой?
Я никогда не знала за собой способностей воевать. Ну, способность к целительству — это понятно, это мне досталось от звездной моей крови. Но знать, что я могу взглядом выжечь половину планеты — это уже никуда не годится. А я знаю, что могу. И если мой гнев окажется столь смертоносен — кто остановит меня?
И потом. Золото. Я толком не умела этого раньше. Требовались труды будь здоров. А теперь я могу сделать золотом даже содержимое отхожего места.
Я поняла. Это все кинжал. Он дарит мне сверхъестественную силу. Бабулька дала мне его, но не научила пользоваться — исчезла, спряталась, была ли вообще…
А я теперь мучаюсь от страха. Я почти не сплю. Сюзанна окуривает меня благовониями и поит сонными травами, но это не помогает.
Кто я? Что я? Помогите мне кто-нибудь! Я хочу понять себя!
— Люция…
— А? Ах да.
— Не суди их, моя милая Люция. Каждый выбрал путь по себе. Так и жители нашего замка.
— Я не сужу, Сюзанна. А нельзя положить еще полено в камин? Мне кажется, Оливия мерзнет. Я понимаю, что приходится экономить, но…
— Давай положим.
Сосновое полено начинает свистеть и лить смолу. Хорошо, что при разграблении замка никто не позарился на дровяной сарай. А может, все-таки совесть пробудилась, пожалели.
А дело было так. Едва меня, арестованную, увезли казенные дроги, среди жителей и слуг замка начались разброд и шатание. Одни твердо решили остаться, дождаться решения по моему делу и работать как всегда, другие же — их было больше — очень обрадовались, что я ведьма. Ведь имущество ведьмы отходит королю, а значит, пока сюда не нагрянули судебные приставы, надо, прежде чем рвать когти, прихватить себе на память столового серебра, картин старинных мастеров, украшений, гобеленов, белья, тканей, ковров и прочего, что только могло влезть в сани и кареты. Даже рыцари разграбили винные и оружейные погреба и предали своего господина.
Когда все закончилось, оставшиеся жители Кастелло ди ла Перла собрались в парадной зале. Словно вокруг стола, на котором стоит гроб с покойником.
Фигаро первым подал голос:
— Поскольку я являюсь домоправителем замка и никто не лишил меня этой должности, я беру на себя полное управление им и все хозяйственные вопросы прошу согласовывать со мной.
— Как же вам не стыдно! — яростно крикнула горничная Полетта. — Вы же предатель, вы же… Это из-за вашего доноса умрет донна Люция, лживый, подлый старик! Я не буду вам подчиняться!
— Вы уволены, — невозмутимо ответил Фигаро.
— Никто не будет тебе подчиняться, подлец! — с галереи в зал спускалась Сюзанна. — И пусть свершат надо мной суд, но я открою сердце: Люция — твоя и моя дочь, Фигаро. И пусть даже демоны в аду плюют тебе в лицо!
Прозвучало тихое всеобщее «ах». Фигаро покачнулся, коснулся рукой груди.
— Но почему раньше ты мне этого не говорила, Сюзанна?
— Ты был женат. А потом я боялась, а ну как меня насмерть забьют камнями на площади за прелюбодеяние! Но судьба послала мне милость — моя девочка, моя Люция появилась в замке, и сердце мое пело, как малиновка поутру! Она была удивительная, моя Люция, она обладала великими способностями, ибо ей звезды дали свою силу. А ты за это решил, что она ведьма!
— Я всегда думал, — тихо сказал Фигаро, — я был уверен, что все убеждения инсектоидов — правда… А теперь у меня есть дочь, и я сам послал ее на смерть. Сюзанна!
— Что?
— Я слагаю с себя все обязанности. Я буду под домашним арестом.
— Не волнуйся, кусок хлеба и стакан воды тебе всегда подадут.
— Спасибо. Я пойду.
Его молча проводили взглядами.
— Как мы теперь будем жить, Сюзанна? — спросила одна из поварих.
— По мере сил делать свое дело. Молиться о судьбе донны Люции. И надеяться, что она вернется оправданной.
На том и порешили. Самое интересное, что доктор Гренуаль и художник Рафачелли не сбежали, прихватив что плохо лежит! Наоборот! Они так же, как и все, скудно питались, скромно жили. Доктор Гренуаль следил за жизненными показателями Оливии, ухаживал за ней, а маэстро, запершись в своей импровизированной мастерской, дописывал парадный портрет Оливии. Мало того. Он выпросил у меня разрешение написать портрет спящей Оливии. И получилось прекрасно: на возвышении, в меховых одеялах спит красавица, профиль ее безупречен, руки в богатых парче и шелке протянуты вдоль тела и унизаны перстнями. Словом, к реальной Оливии это не имело никакого отношения. Ладно, он так видит. Маэстро назвал портрет «Спящая красавица».
А Оливия… Милая моя подруга все так же лежала в своем летаргическом сне. Доктор Гренуаль ухаживал за ней со всей возможной тщательностью, Сюзанна готовила целебные настои, жидкие супы — чтобы больная не умерла от истощения, меняла пеленки, обрабатывала кожу, чтобы не было пролежней.
Вот что рассказали мне, плача и смеясь, наперебой целуя руки, подсовывая пирожки и чай, мои дорогие челядинцы. Я тоже была счастлива до невозможности — я в дальнем уголке своего сердца вообще таила печаль, что замок снесен или сожжен дотла.
Наконец все немного угомонились, накрыли стол (спешно зажарили трех цыплят, разогрели картофельный суп и нарубили оливье), и я стала знакомить домочадцев с друзьями, которых обрела в заточении.
— Вот это Салли. Мне не нравится это имя, и мне хотелось, чтобы…
— Меня зовут Селестия, — кротко улыбнулась Селестия.
— Вы видите, моя милая подруга истощена. Сюзанна, ты ведь поможешь ей избавиться от худобы и болезней?
— Само собой, и тебе помогу, доченька.
— Это Люций. Его планета носит название Одинокой Розы, находится неизвестно в какой вселенной, и он не знает, как вернуться туда. Но сначала он хотел бы найти свою сестру. Собака — это его Близкое Сердце, и, кстати, она умеет разговаривать. Маттео, простите, что представляю вас последним. Это бывший комендант тюрьмы, но после одного чудесного случая…
— Госпожа исцелила меня, — вставил Маттео.
— Мы решили, что нам веселей вместе. И мы стали вот таким вот Обществом Близких Сердец.
— А можно вступить в ваше Общество?
— Конечно.
— Только давайте мы все как следует попируем и отдохнем.
И вот теперь я сидела в покоях Оливии напротив камина. В замке было холодно — нежилые комнаты словно вымораживали все остальное; голые, без ковров, стены превращались в ледяные глыбы; моя подруга лежала под меховым одеялом, Сюзанна только что немного попоила ее травяным чаем.
— Оливия, — я коснулась губами ее холодных пальцев, словно вырезанных из мрамора. — Как мне тебя не хватает! Что бы только не согласилась я отдать, лишь бы ты стала здоровой! Без тебя моя душа постарела на сто лет…
— Ну-ну, — похлопала меня по плечу мама. — Будем надеяться.
А знаете, надеяться — это очень здорово. Равно как и верить. И тем более любить.
Конец февруария прошел с традиционными Тестяными рожами — праздником, когда из жирного теста лепят круглые, носатые рожи, пекут, вешают на дерево, и тот, кто надкусил больше всего рож, может поцеловать самую красивую девушку в замке. Самое смешное, что в этот раз победил доктор Гренуаль и со смаком расцеловал Сюзанну.
А вечером, на закатном солнце, мы сожгли чучело зимы, чтобы уже с утра весна вступила в свои права.
Утром первого дня весны я проснулась с удивительным чувством. Словно внутри меня — купол прекрасного храма и певчие поют в нем славу Всему Сущему.
Я откинула одеяло, встала и подошла к окну. Небо было синим, как кобальт. Именно таким небо бывает над Старой Литанией в самую раннюю весну.
— Слава тебе, Все Сущее, за то, что мы видим и не видим, что имеем и не имеем, за кого ждем и кого помним, — я не отличалась особым благочестием, но эту молитву я всегда произносила.
И, произнеся ее, я поняла, что должна наконец сделать то, чего так боялась и стыдилась. Я должна поговорить с Фигаро.
Умывшись и одевшись, я спустилась в кухню. Все мы теперь жили попросту, и то, что хозяйка замка сама сервирует чай на две персоны, никого не удивляло.
Я подошла к его комнате и постучалась.
— Кто там?
— Фигаро, это Люция. Я принесла чай, ваш любимый, со зверобоем. Впустите меня, пожалуйста.
Мой отец открыл дверь. Не могу сказать, что за все это время он как-то изменился в худшую сторону.
— Мне хочется выпить чаю в вашей компании, Фигаро.
— У меня не прибрано, ваша светлость.
— Никогда не поверю. Позвольте пройти.
Я решительно вкатилась за сервировочным столиком в комнату Фигаро. Нужно ли говорить, что порядок в ней был идеальный. Створка окна была приоткрыта, и бодрящий свежий весенний ветер славно овевал лицо.
— Где я могу сесть, Фигаро?
— Прошу вас.
— Присаживайтесь рядом. Я старалась, заваривая вам чай. Я знаю, вы такой любите.
— Благодарю вас.
Я налила чай в его чашку.
— Мне также удалось обнаружить песочное печенье, что по нынешним временам — невероятный подвиг. Прошу вас, угощайтесь, не будем чиниться, я вот тоже себе налью.
Некоторое время в комнате царила тишина. Фигаро пил чай, как будто был бесплотным существом, а я не церемонилась и наслаждалась печеньем, не без изящных манер, конечно.
— Ваша светлость, вас пытали? — вдруг спросил Фигаро, отставив чашку.
— Да, по мелочам. Сломали запястье, но я его тут же срастила.
Фигаро побледнел.
— Фигаро, поймите, те, кого инсектоиды именуют ведьмами и колдунами, то, что инсектоиды называют колдовством, — люди, но обладающие особыми способностями. Мы не проводим каких-то ритуалов, не поклоняемся силам зла, мы просто чувствуем, какие в мире есть законы природы и можем их себе подчинять. Ну, помните историю со стихами про тыквы-брюквы. Их создал анапестон — совершенно не волшебный прибор, который придумал изобретатель в другое время в другом измерении. Да, там теперь анапестона не будет. Но зато он есть у нас и мы смогли спасти герцога от позора.
— Недолгой оказалась его жизнь.
— Фигаро, не думаете же вы, что всякие несчастья стали совершаться с герцогом после того, как я стала его женой?
— Нет. Я так не думаю. Наоборот. Я заметил, что ваша дружба с госпожой Оливией не только исцелила ее, но и словно исцелила сам замок. Камни стали будто моложе и прочнее. Исчез запах плесени и затхлости…
— Ну вот видите, какая от меня польза, я еще и ароматизировать пространство могу!
— Госпожа, как вы можете…
— Ароматизировать?
— Вот это все. Чаепитие, разговоры… Я предал вас. Написал донос. Я поступил как было положено, но с тех пор проклял себя тысячу раз.
— Всем свойственно ошибаться. Теперь все обошлось, вам пора приступить к своим обязанностям и заняться замком, ибо я чую, что скоро к нам нагрянет его величество. Есть у меня такое ощущение.
— Так вы прощаете меня?
— Если вам нужно официально — да.
Лицо его, однако, не прояснилось.
— Я всегда хотел детей, — медленно заговорил он. — Я очень любил детей. А жена была против. Мол, мы слуги и никаким господам не понравится младенческий писк, пеленки и горшки. Я не знал, что Сюзанна была беременна, клянусь всем святым! Я не оставил бы ни ее, ни вас!
И он разрыдался, как только могут плакать мужчины, снедаемые стыдом и горем.
— Именно поэтому вы так привязаны были к Оливии?
— Да. Малышка родилась убогой, но я поклялся, что буду лелеять ее как собственную дочь.
— Да. У вас получилось.
— А теперь…
— А теперь у вас есть я. Горшки-пеленки можно оставить в прошлом, а вот бутылочку мальвазии в самый раз.
— Раз уж вы моя дочь, ваша светлость, пить вы теперь будете только компот, а вина — на официальных приемах. Эти бандюки столько наворовали, и я ничего не мог сделать!
— Переживем. Обожаю вас, Фигаро Стальной характер! Так что давайте за работу, напридумывали каких-то домашних арестов, тоже мне.
— Но могу я обнять свою дочь?
— Да сколько угодно.
Мы обнялись, и вдруг… С Сюзанной я этого не чувствовала, а тут… Словно наши вены и артерии соединились и кровь ринулась прокладывать себе дорогу по единому кровотоку. Да, он воистину мой отец, и я даровала ему звездную силу: вот интересно будет, если он вдруг летать начнет!
— Теперь мне есть для кого жить, — прошептал Фигаро.
— Ну, глупости… А Оливия… И вообще нас много. И давайте пить чай!
Мы скоренько допили чай, я рассказала отцу о Мальчике с Собакой, Селестии и Маттео, намекая, что все они прекрасно вступят в наш коллектив. И договорились быть на ты, а то от «вашей светлости» меня прямо мутило.
После этого Фигаро вместе со мной отправился давать указания персоналу: все заросло пылью и паутиной, а вдруг и впрямь нагрянет король? Ведь ему наверняка доложили, что я умею делать из любого металла чистое золото, а также обладаю исцеляющими способностями. Ну и вообще. Мне, как местной подданной, давно пора познакомиться со своим королем.
В малой столовой я обнаружила Маттео, бывшего тюремного коменданта. Он как-то маялся и жался над полной тарелкой оливье.
— Маттео! — приветствовала я его. — С первым днем весны! Фигаро повел народ приводить замок в порядок.
— Я немедленно присоединюсь!
— Лучше присоединитесь ко мне, и я покажу вам замок. Ну и поболтаем. А что не так с оливье?
— С чем?
— С салатом. Это гениальное изобретение нашего шеф-повара: салат, названный в честь герцогини Оливии! Все его просто обожают, рецепт содержится в строжайшей тайне, а шеф-повара у нас двенадцать раз пытались подкупить и шесть раз выкрасть!
— Может быть. Но для меня это месиво со странным запахом, на которое я даже смотреть не могу.
— Гм, может что испорчено. Дайте-ка вилку.
Я попробовала салат. Все нормально, как положено, и соли в меру, и перцу, и огурцов. Незаметно я умяла весь салат под восхищенным взглядом Маттео.
— Ну вот, а вы боялись. Маттео, чем же вас тогда кормить?
— Я привык есть перловую кашу и ржаные сухари.
— Понятно, тюремный рацион. Подумайте, может, перейти на гуляш, супы, хотя, конечно, мы разорены и кухня будет скромной, но все-таки. Я не могу позволить своему другу питаться, как дворовая собака.
Маттео посмотрел на меня так… Так…
— Я готов есть хоть гвозди за то, что вы назвали меня своим другом.
— Нет! — коварно воскликнула я. — За это я приучу вас пить чай с печеньем!
И я чмокнула его в щеку. Ту самую, на которой было раньше родимое пятно. Секунд двадцать мне казалось, что Маттео от этого поцелуя умрет на месте. Он так посмотрел на меня… Можете сами решить как.
— Идемте, я покажу вам наш замок. Конечно, раньше он был пороскошней, но и сейчас годится для житья.
И мы пошли.
— Вот это — малая столовая, Маттео. Здесь в основном питались мы с Оливией, ибо герцог будними днями всегда заказывал еду в свой кабинет на галерее.
— А почему он не хотел есть вместе с вами?
— Вы полагаете, покойничек был сама любовь и приятность? Вы ошибаетесь. Может, конечно, на официальных приемах он и блистал человеколюбием, остроумием, элегантностью и всем, о чем можно подумать, читая его стихи. На самом же деле это был хмырь из хмырей, который никого терпеть не мог, особенно свою дочь.
— Как же вы вышли за него замуж? Он принудил вас?
Я рассмеялась:
— Скорее уж я его. Герцогству грозила серьезная опасность, и для того, чтобы ликвидировать ее, мне пришлось силком затащить герцога в венчальную часовню. А он и внимания не обратил! Правда, иногда бормотал что-то типа «вы герцогиня, вам и выбирать обивку кресел» или «не мешайте мне творить». Так что вряд ли я страдаю любовью к старине. Тем более к старине, коего звали Альбино Монтессори.
Произнеся его имя, я поежилась, потому что меня словно холодом обдали.
— Как странно, — сказал Маттео. — Будто открыли двери в погреб.
— Дух покойного летает, наверно, — беспечно молвила я. — Не бойтесь, Маттео, я сумею за всех нас постоять!
— Мне бы хотелось, — медленно молвил Маттео, — самому произнести эти слова.
Ой, ой, ой, вот она, пресловутая мужская гордость! То, что писюлина шестнадцати лет может из грязи золото лепить в буквальном смысле — это все, как говорится, бабкина стряпня, а вот если б он сам золото лепил, и мечом махал, и галактики взрывал — вот это дело, это правильная постановка вопроса! Конечно, его задевает: я — писюлина и вон какая крутая, а он пожилой уже…
— Маттео, сколько вам лет?
— Двадцать девять.
Конечно, пожилой. Какие там могут быть силы. Будем считать, что в Кастелло ди ла Перла он вышел на пенсию.
— Почему вас вдруг заинтересовал мой возраст, Люция?
— Да так. Выглядите молодо, подтянуто.
— Я занимаюсь упражнениями с мечом и протазаном с восьми лет.
— Вы что же, рыцарь?
— Нет, я не посвящен. Я простолюдин, сирота. В пять лет меня, голодного и оборванного, нашли в доках Бердаунского порта. Я даже говорить не мог, ну вот и отдали меня в сиротский приют, где я очень скоро превратился в истощенного, но злобного и не дающего себя в обиду волчонка. Однажды в приют пришел старик рыцарь, который был смертельно болен, но при этом он хотел передать кому-то достойному все свое мастерство. А тут как раз завязалась драка, и он выбрал меня в ученики. Сначала я осваивал кинжал, подрастая — меч, протазан, алебарду, лук, метательные ножи. Умирая, учитель сказал, что самое главное в его учебе — мастерство понять и не убить. Я очень долго скорбел после его смерти, я не хотел быть среди людей и устроился комендантом тюрьмы. У меня там было два любимых занятия — снова и снова упражняться в технике боя, доводя ее до совершенства…
— А… второе?
— Молиться Всему Сущему о душах всех заключенных.
— Маттео, невеселая была у вас жизнь.
— Жизнь не обязательно должна быть веселой. Главное — понимать, что ты в этой жизни нужен. Я был нужен заключенным, я молюсь за них и сейчас.
У меня встал ком в горле, я взяла Маттео за руку и сказала:
— Тогда помолитесь за Оливию и меня.
— Да.
Мы некоторое время стояли так, не разнимая рук, и это было удивительно приятное ощущение, и молчание, повисшее меж нами, почему-то пахло одуванчиками. Словно Маттео обрызгали особыми одуванчиковыми духами.
— Ну, что мы все стоим и стоим, — засмеялась я, не выпуская его руки. — Идемте дальше осматривать замок.
Сильно поредевшая коллекция картин не произвела на Маттео какого-то впечатления, а вот в музыкальной комнате он залюбовался старинным малым домашним органом, и я решила, что надо будет как-нибудь пригласить органиста и устроить концерт. Хотя нет. Орган — инструмент с тяжелыми, мрачными регистрами, пусть лучше приедут скрипачи или арфисты…
— А сейчас я покажу вам наш арсенал, заодно и сама проверю, что там осталось после массового бегства крыс с корабля.
Мы спустились в арсенал и попросили дежурного открыть нам его. Дежурный вздохнул и повиновался.
— Да, — осмотревшись, сказала я. — Взяли все, что к полу не приколочено.
— Не совсем, моя госпожа, — Маттео с видимым сожалением выпустил мою руку и взял два довольно неприглядных меча. Вот эти — отличной старой ковки! Я поработаю над ними, и они засияют, как солнце. Арбалеты хорошие.
— Всего два.
— Луков наделаем. Я умею.
— Извиняюсь, — дрожащим голосом спросил дежурный, — а мы с кем-то воевать собираемся?
— Кто знает, дорогой, — ласково сказала я. — Жизнь — штука непредсказуемая.
Пока Маттео договаривался с дежурным, я поняла, что лучшее место, которое наверняка понравится Маттео помимо арсенала, — это замковая библиотека.
Так оно и было. Вид высоченных шкафов с книгами, ряды стеллажей, столы, заваленные манускриптами и пергаментами, — он прямо ахнул.
— Вы любите читать, Маттео?
— Да! Даже больше, чем драться на мечах.
— Ой, досада, а я уж хотела попросить вас стать моим учителем фехтования.
— О, это почту за честь!
— Не переживайте, у нас на все хватит времени…
Я уже сказала «у нас»?!
Странно это как-то.
— Мы с Оливией почти все время проводили здесь. Если, конечно, не лазили в винный погреб. Вы не подумайте, мы не пьяницы там какие-нибудь! Просто мессер Софус, открывая нам ту или иную бутылку… то есть истину Мироздания, так иногда все сложно закручивал, что наши бедные девичьи мозги просто не справлялись. Все эти наночастицы, кванты, фракталы, теория струн… Разве такое на трезвую голову поймешь?
— А кто такой мессер Софус?
— О, это великий ученый и хранитель самых-рассамых основ Мироздания! Он такой мудрый, он гений! И он спас мне жизнь. Я его просто обожаю.
— Как же это было?
— Я училась в пансионе благородных девиц и очень от этого страдала. Там мы и встретились с мессером Софусом, и он изменил мою жизнь — я стала компаньонкой дочери герцога Альбино…
…Опять неприятный холодок.
— Потом мы с Оливией вообще подружились и решили стать сестрами. Только сейчас моя сестра в беде.
И я рассказала Маттео, как прозвучала в нашем замке гибельная песня, как Оливия впала в летаргический сон, и у меня не получается разбудить ее, как погиб сам герцог Альбино и почему меня объявили ведьмой…
— Такие дела, — завершила я. — Я вам еще не надоела своей экскурсией?
— Люция, что вы, я в восторге от вас, в смысле, от всего, что вы рассказываете!
Оговорочка, а приятно. И не такой уж он пожилой. Морщин нет, седины нет, стройный, подтянутый. Мою руку держит так, будто она из хрусталя, прямо королевой себя чувствуешь.
— Маттео, я хочу показать вам нашу с Оливией бочку.
— Бочку? В библиотеке?
— В этом весь стиль. Сейчас у вас будут плавиться мозги.
Я подвела Маттео к бочке, торчащей из стены.
— Как учат нас физика, законы природы и собственные наблюдения, измерений всего три. На самом деле, все это бабкина стряпня. Все Сущее имеет девяносто девять в девяносто девятой степени измерений. Представлены они, как заявляет мессер Софус, в виде постоянно вибрирующих струн. Струны могут быть параллельными, могут быть пересекающимися, и по ним постоянно скользят Информационные Начала — неоформленное нечто, что в силу каких-то обстоятельств может стать чем-то. Вселенной, галактикой, солнцем, планетами, травами и людьми. Этот процесс бесконечен — вибрация струн, их возникновение и исчезновение, пересечение, сплетение. Мессер Софус научил меня кое-чему, я сейчас покажу.
Я взяла ладонь Маттео, положила на нее свою. Закрыла глаза и представила купол Всего Сущего, где дрожали на струнах Начала, словно капельки росы, готовые упасть на ладонь. Я начала медленно структурировать время и пространство, формировать материю и энергию. Затылок ощутимо побаливал — я же силу для своего эксперимента черпала не из себя, а из ближайшей экзогалактики, вот она и «возмущалась».
— Вот и все, — прошептала я и открыла глаза.
Отвела ладонь.
— Что это? — изумился Маттео.
На его ладони лежал кекс.
— Елкин дрын, опять я что-то в исходниках напутала! — отчаянно воскликнула я. Я хотела галактику сделать. Микромир. Для вас. А опять получился кекс! У Оливии получается, а у меня нет. Мессер Софус только посмеивается — мол, учебе нет конца!
— Давайте попробуем этот кекс, — предложил Маттео. — На вид он вкусный.
— Я вам щаз попробую, — крутнулся на ладони Маттео кекс.
У него появилось шесть ручек, пара ножек и два злобных глазика на стебельках, как у крабов.
— А ну выпусти меня, небоскреб! — кекс шустро прыгнул на пол и оттуда погрозил шестью кулачками: — Я разумный. Требую соблюдать мои права на жизнь. Попробуете тронуть — огребете по полной, у меня внутри изюм, обогащенный плутонием!
И созданное мною чудище поднырнуло под портьеру и затерялось в недрах замка.
— Маттео, надеюсь, вы не думаете после этого, что я ведьма?
— Нет. Кекс был потрясающий. А готовите вы…
— Мне запрещают. Под страхом смертной казни. Серьезно. Но вернемся к бочке. Как видите, она торчит из стены. Но на самом деле, в стене она не находится, мессер Софус подсчитал, что одновременно она находится в четырнадцати измерениях, и не факт, что там она тоже выглядит как бочка. Возможно, где-нибудь она является вполне развитой цивилизацией. Но здесь она просто торчит с этой стороны стены. Мессер Софус расчертил нам ее и вручил волновые дротики — чтобы упражняться не только в меткости, но и в квантовой физике. Хотите попробовать бросить дротик-другой?
— Почему бы нет, — улыбнулся Маттео, — надеюсь, вы меня научите как.
Я взяла дротик, объяснила, как могла, принципы волн, полей, погрешностей на ветер, и Маттео метнул.
Дротик впился в восьмерку, и из ниоткуда появился флакон с духами и облил этим приторно-сладким ароматом Маттео.
— Я забыла предупредить, — притворно вздохнула я. — Игра с сюрпризом. В зависимости от меткости…
— Тебя обливают духами?
— Духами — это еще полбеды. Моя очередь метать.
Я старательно метнула. Двойка. Меня ничем не облило, но при этом мерзкий, противнючий голос произнес:
— Ах ты стыдобище!
Примерно так.
— А давайте еще по разику, — расхохотался Маттео.
У него вышли девятка и небольшой кошелечек с фальшивыми золотыми монетами, а у меня шестерка и позолоченная (и при этом живая) жаба.
Маттео вошел в азарт, но тут в библиотеке оказался Петруччо — бледный и с круглыми глазами.
— Что нужно, Петруччо? Почему у тебя такие круглые глаза?
— Вас — одну — ожидает — в парадной гостиной — высоко — поставленное — лицо.
— Вот только расслабишься…
— Ваша светлость, вам лучше поторопиться!
— Тогда я не буду переодеваться.
— А-а-а!
— Да кто там…
И я пошла. Едва войдя в парадную гостиную, я увидела двух мужчин примерно одного возраста, характеризуемого как «старые сморчки». Но я, как и все в Старой Литании, знала этих сморчков в лицо.
Это были король и его бессменный дворецкий Фипс.
Я склонилась в реверансе.
— Сударыня, король здесь инкогнито. Вы должны называть его дядюшка Уолтер.
— Да.
— Меня вы можете называть Фипс. Дядюшка разрешает вам сесть.
— Благодарю.
Я села и стала ждать, когда дядюшка Уолтер озвучит цель своего приезда. И он не стал медлить.
— Герцогиня, до меня дошли о вас странные слухи. И сейчас, когда королевство в опасности, а сам я на грани нервного срыва, мне срочно требуются ваши способности, если, конечно, слухи — не ложь.
— Какие мои способности нужны вам, дядюшка?
Король поманил меня к себе и прошептал на ухо:
— Сколько золота вы можете сделать?
