Глава тринадцатая
ВЫСОЧАЙШИЙ ПРИЕМ
По локальному времени прошло не меньше трех недель, как от дворцовой службы ее величества королевы Оливии пришло разрешение посетить ее.
— Будьте очень осторожны, девочки, — не унимался мессер Софус. — Скромность, скромность и скромность. Она, конечно, что-то почует, но если вы будете больше думать о себе, как о людях, а не звездах, все пройдет спокойно. Черт ее знает, на что она будет способна, узнав о двух сверхновых звездах.
Мессер Софус проложил путь по вектору, и мы оказались на моей родной планете. Я и не помнила, какая она. Она была вся красная — небо, песок, вода. Но воздухом можно было дышать, а воду пить. Всюду были заросли удивительных растений, среди которых мелькали такие животные и птицы, что и представить трудно.
Мы остановились на единственном белом пятачке среди этой красноты.
— Приемная точка. Должен прийти транспорт, чтобы перевезти нас во дворец.
Транспорт — красная ракета-сигара — не заставил себя ждать.
Мы сели.
До дворца мы домчались вмиг. Он был таким гигантским, что напоминал не дворец, а горную гряду.
Сигара зависла у первого поста охраны:
— Гости к ее величеству.
— Выйти всем. — Дверь отодвинулась.
— Нас обыщут четырнадцать раз, — сказал мессер Софус, — пока мы войдем в тронный зал.
— Мы бережем и любим свою королеву, — хором сказали охранники.
Чувствуется.
Последний обыск в дверях тронного зала — и вот мы снова в образце гигантомании новой Оливии. Зал такой, что чувствуешь себя вошью на зеркале. Кстати да, все вокруг зеркальное. Трон высоко, и ведут к нему ступени, покрытые острыми иглами. И на троне…
Оливия, это ты?
Моя Оливия? Моя сестра на крови?!
Она стала в три раза выше. Платиновые латы оковывали ее всю. Начиная от колен спускалась юбкой длинная золотая кольчуга. За спиной Оливии были крылья — тоже золотые! И только одно — бритая голова — осталось прежним.
Все мы преклонили колени.
— Софус, приятно тебя видеть, — голос Оливии был громовым. — Но что это за блохи с тобой?
— Позвольте мне представить их, ваше величество.
— Ну-ну.
— Это Люция Веронезе, ваше величество. Когда-то вы изволили…
— Достаточно, я помню, кто такая Люция. Вечно любила выпендриться. А у меня с такими разговор короткий. Чего ты хочешь, Люция? Я исполню это в знак прошлой дружбы.
И я вспомнила предсказание.
— Позвольте мне мыть ваши туфли, королева.
— Ха-ха-ха! У меня нет туфель. Я ношу латы. Но если вдруг туфли появятся, я предоставлю тебе такую возможность. А это кто?
— Моя сестра во вселенной, ваше величество, Людмила.
— Значит, тебе не будет скучно. А теперь подите прочь. У меня сеанс живописи.
Мы смылись так быстро, как только могли, и дух перевели только в зале мессера Софуса.
— Ну что? — спросил меня он.
— Я в ужасе. Как такое произошло?
— Это все Хелена и ее брат псевдо-Маттео. Если бы найти его и прикончить, все вернулось бы на круги своя. Но он же не человек, он комета.
— Ничего, — сказала я, — я справлюсь. Я найду эту тварь.
Мы вернулись в багровый зал мессера Софуса, и он сказал:
— Люция, если ты действительно хочешь победить брата Хелены, то его надо бить его же оружием.
— Каким?
— Он поэт.
— Ох-х-х. Из меня поэт, как из…
— Ничего. Мы тебе поможем.
— А пока ты будешь сочинять, я научу вас, девочки, искусству плетения и расплетения струн Всего Сущего. Всякая звезда, а уж тем более сверхновая, должна это знать.
Да, такая наука — это вам не кружевоплетение! В космосе мы потратили не одну пару световых лет, а локально — целый год, чтобы освоить этот талант. Но зато мессер Софус был доволен и знал теперь, что в космосе мы не новички.
— Вот теперь, — сказал он мне, ты можешь вызывать на поединок своего врага.
— Я не сочинила стихотворения…
— И это говорит вдова великого поэта! Экспромт, Люди, — это лучший удар в поединке.
— Так как мне его вызвать?
— Так и скажи: «Ты, принявший чужой облик, я вызываю тебя на поединок».
И я сказала.
Вокруг был свет, и я не сразу поняла, что этот свет излучаю я. А напротив была клубящаяся, искрящаяся тьма — замершая в изумлении комета.
— Люция? — удивился губитель моего возлюбленного. — А ты сияешь. Я-то уж думал, что ты так и сгинула в той дыре, в которую тебя сунула Хелена.
— Хелены больше нет.
— Ни о ком и ни о чем нельзя сказать, что его больше нет. Смотри, Хелена, сестра моя, кто пришел!
Словно бездонная глотка раскрылась передо мной. Но потом она решила скокетничать и принять человеческий облик. Красавица с бархатистой кожей, сияющие волосы едва удерживаются великолепной короной. Черное платье из кружев и драгоценных камней — просто не враг, а совершенство!
— Хорошо выглядишь, Хелена.
— Это благодаря твоей Планете. Жалко только, что люди спаслись. Человеческая кровь придает такой румянец коже…
— Ты подлая тварь, Хелена, и я с удовольствием уничтожу тебя и твоего братца.
— Не получится. Ничто не уничтожимо. А мы — ничто, ничто из того сущего, что тебе доступно. Это мы сейчас просто красуемся. А можем и ударить. Вот так.
Я закричала. Она опять жгла меня, жгла невещественным пламенем душевной боли, стыда, отчаяния — за Маттео, за Оливию, и я потускнела, как уголек.
— Ну вот. Уже ведь не так сияется?
— Хелена, что сделало тебя такой?!
— О, тебе интересна моя биография? Меня такой сделало то, что вы, люди, называете любовью. Я полюбила и была отвергнута.
— Знаешь, сотни людей страдают от несчастной любви, и никто из-за этого не убивает целые миры.
— Кому какая судьба. Полно болтать. Сразись с моим братом. А потом, если сможешь, со мной.
И я увидела спортивный зал, зрителей, фехтовальную дорожку и противника напротив меня: белый костюм, маска. Мои пальцы сжали рукоять рапиры. И бой начался. Только здесь уколы были настоящими.
Он был хорошим бойцом. Трибуны ликовали. Но я тоже не сдавалась. С самого начала я старалась уйти в глухую защиту, чтобы сберечь силы, но вот я почувствовала, что он выдохся, и стала наступать. Укол, укол, еще укол. Псевдо-Маттео зашатался и вдруг упал на одно колено:
— Пощады!
— Брат, стыдись! Она же насекомое!
— Нет, я больше не могу, я устал. Деритесь все сами.
Он бросил рапиру. Я удивленно крутнулась, открывая спину, и тут же его рапира вошла мне под левую лопатку.
Я упала:
— Не перевоспитать вас.
— Это точно. Послушай, ты был поэтом, и когда-то ты спел песню, сломавшую всю мою жизнь…
— Ты не поэт.
— Откуда тебе знать: Слушай и учись, мальчишка!
Время.
Ты думаешь, это все, что тебе нужно.
Ты считаешь, что можешь управлять им.
Ты веришь, что это лишь песок на твоей ладони.
Но время — лишь к одним судья без пощады.
Лишь одних оно делает злыми,
Лишь их лишает духа и сердца.
Есть время для любящих и любимых.
Есть время для творцов и творений.
Есть время для смерти и воскресения.
Ты скажешь: все это было.
Я скажу тебе: не с тобою.
Ты нес в себе черное пламя,
Черное пламя разрушенья и смерти.
И оно пожрало тебя, превратив в пыль и сажу.
Но еще я скажу тебе, милый:
Если ты захочешь вернуться,
Если ты откроешься свету,
Если вспомнишь, что у тебя есть сердце,
Я сделаю тебя светлее всех светлых.
Ты станешь утренней звездою,
Благословляющей уходящих и приходящих…
Самою яркою звездою
Самого чистого неба.
Я замолчала и увидела, как бушующий вихрь тает.
— Нет мне прощенья… Прощай и свети, звезда Люция.
И его не стало.
Не в окончательном смысле, ведь ни один атом не пропадает. Он стал частью меня, крохотным темным пятнышком. Что ж, говорят, на солнце должны быть пятна.
— Ты забрала у меня брата! — крикнула Хелена. — Нет тебе пощады!
Она набросилась на меня со всей силой своей концентрированной ненависти, она рвала и метала. И она теряла всю свою звездную силу в этой космической битве, и наступил миг, когда мы стояли друг против друга, как две обычные девчонки — Люция с разбитыми коленками и Хелена с синяком под глазом.
Хелена зарыдала, а я очень неравнодушно отношусь к слезам.
— Ну что ты, — сказала я. — Давай помиримся. Что нам делить? Поэтов только жалко.
— Ты вправду предлагаешь мне мир?
— Да.
— Несмотря на то, что было?
— А что было? Пустота и суета. Оливию я спасу. И будем жить, как звезды, и светить, как люди.
Я повернулась и пошла. Там, где я шла, появлялись трава и одуванчики. Через долгое-долгое мгновение Хелена взяла меня за руку. И вместе с одуванчиками стала расти медуница.
Когда мы пришли в багровый зал, мессер Софус молча подошел ко мне и протянул бокал вина.
— Ну вот, девочка, — сказал он. — А теперь пора творить.
— Что?
— Планету. Старой Литании где-то надо жить.
