– Как любезно с твоей стороны, что ты ко мне приехала, – говорил он на следующее утро. – Рад тебя видеть.

– Пустое, старичок, – отвечала Этель, стоя, как привыкла с детства, опираясь сразу на обе ноги, вместо того чтобы перенести весь вес на одну, а другой поддерживать равновесие, как это принято у большинства женщин.

Этель – крупная дама, хотя и не толстая – с объемной талией, крепкими ногами и широкими плечами. На ней был строгий английский твидовый костюм и такая же строгая простая блузка. Короткие с проседью волосы не покрыты – шляпы и перчаток она не носила. Пухлые пальцы без колец.

– Хорошенькое дельце! – дружелюбно прогудела сестра. У Этель были живые карие глаза на простоватом лице. «В свои сорок семь лет она очень похожа на отца», – внезапно подумал Гибсон. – Как себя чувствушь? – спросила сестра.

– Не спрашивай. Ничего хорошего не скажу. Лучше сходи к Розмари.

– Я была у нее.

– Уже? – Гибсон немного опешил.

– Сейчас десять утра, братец. Пришлось садиться в самолет ночью, а потом еще ехать на первой электричке, которая привезла меня сюда в пять утра. Познакомилась с твоим домохозяином, осмотрела жилье, приняла ванну. Затем пошла навестить Розмари, поскольку она лежит в комнате на двоих, а в твоей палате, как мне намекнули, в это время проводят всякие неприятные процедуры. – Этель покосилась на мужчину с трубкой в носу.

Гибсон издал слабое «О!» и порадовался энергии сестры.

– Подняла с постели твоего Таунсенда, и он повел себя очень любезно. Когда я назвалась, впустил меня в дом, нисколько не сердился.

– Пол славный малый…

– Очень обаятельный, – сухо подтвердила она. – Симпатяга и к тому же богатый вдовец. А твой дом совсем невелик.

– Разве?

– Я оставила вещи в комнате, которая, как понимаю, принадлежит Розмари. – Этель обвела палату долгим взглядом.

– Да, – едва слышно подтвердил Гибсон. Он вдруг представил, насколько неуместна порывистая, здравомыслящая, энергичная сестра в маленьком коттедже. Он заговорил нетерпеливо, потому что она налетела, как шторм, и внезапный порыв нарушил аккуратный порядок его мыслей. – Скажи, Этель, как там Розмари?

– На ней ни царапины, – ответила сестра. – Немного расстроена. Винит себя за случившееся. Беспокоится о тебе. Ну и все в том же роде. Я так понимаю, что за рулем находилась она?

– Да, это ее машина… – начал Гибсон.

– И она разбита всмятку, как сказал мне мистер Таунсенд. – Этель нахмурилась. – Не могу представить ситуацию: как правило, страдает больше водитель, а не пассажир. Видимо, встречная машина ударила вас в правую сторону – туда, где сидел ты.

– Встречная машина… – Гибсон поежился.

– В ней двое мужчин. Ни один не пострадал, разве что самую малость. Похоже, основной удар пришелся по тебе. А сломано всего несколько костей. Скажи спасибо, что вообще остался жив и можешь рассказать, как было дело.

– Я не могу рассказать. Ничего не помню.

– Тем лучше. Это избавит тебя от допросов. Дело тупиковое, не будет никакого судебного преследования.

– Судебного преследования? – удивился Гибсон.

– Видишь ли, они в тумане выехали на встречную полосу, где не имели права находиться. Розмари, уворачиваясь от удара, вывернула руль влево, и это было ее ошибкой. И еще: полицейские заявили, что от вас обоих пахло спиртным.

– Мы выпили всего по капле коньяка, – уныло пробормотал брат.

– У полицейских мозги буквоедов.

– Розмари… – Гибсон не продолжал, поняв, что ему хочется лишь произносить ее имя.

– Она славная девушка, Кен, – кивнула сестра.

– Да. – Он немного расслабился.

Этель улыбнулась, и в ее глазах блеснуло понимание и участие.

– Я так понимаю, ты задумал совершить много добрых дел.

– Как тебе сказать…

– Розмари не очень распространялась о себе. Не могла. По ее словам, она оказалась на грани срыва – болела, можно сказать, вычеркнула себя из жизни. Тебя это тронуло.

Этель над ним подтрунивала, но Гибсон сохранял серьезность.

– Она была на пределе. Именно поэтому я хотел, чтобы ты…

– Сильнодействующее средство… – Этель изогнула бровь.

– Ты о чем?

– Жениться на ней.

– Мне показалось, что так нужно.

– Она ведь помоложе тебя, – продолжила сестра. – Сейчас прикинем. Тебе пятьдесят пять. Розмари считает тебя святым на земле. Наверное, так и есть. – Этель тепло улыбнулась.

– Никакой я не святой, – возмущенно отозвался брат, – ни малейшего желания быть таковым.

Этель рассмеялась:

– Добросердечный старина Кен! Я зря тревожилась: ты бы ни в жизни не связался ни с какой блондинкой. Тебе подавай бедную заблудшую овечку.

– Я бы не стал называть Розмари заблудшей овечкой.

– Ее переполняет благодарность к тебе. – Этель слегка нахмурилась. – Предана тебе. Конечно, – сестра поерзала на стуле, – она же, как я понимаю, в последнее время заботилась об отце.

– Да, несколько лет.

– Была к нему глубоко привязана. И тут появился ты. И она перенесла на тебя свое чувство.

Гибсон вопросительно посмотрел на сестру.

– Ты стал для нее тем же отцом.

Он прикрыл глаза.

– Розмари утверждает, что ты спас ее жизнь и рассудок. Я бы не удивилась – очень на тебя похоже.

– Заменил ей отца? – спросил брат.

– Это очевидно всякому, кто знаком хотя бы с основами психологии. Желаю вам обоим удачи.

– Она милая девушка, – тихо промолвил Гибсон.

– Не сомневаюсь. Да ты и сам мил. Возьми на месяц отпуск, и все утрясется.

– Ладно. – Он внезапно ощутил себя очень уставшим.

– Твой дом, Кен, само изящество, но до него надо бог знает сколько времени тащиться на автобусе. По мне лучше три тысячи миль пролететь на надежном самолете. Эти шоферы – безжалостные создания. Как невнимательно они гоняют по несчастным улицам на своих железных колымагах весом в две тонны. Я в ужасе!

– Это ты-то в ужасе? Не прибедняйся, сестра, ведь ты такая бесстрашная! Лучше расскажи о себе. Ты сама-то как, моя дорогая?

– Все надоело, – откровенно призналась она. – Устала от подземки. Начинаю подумывать, что мне нравится ваш климат. – Она подняла волевой подбородок.

– Вот и хорошо, – кивнул Гибсон. – Мы за шесть недель сделаем из тебя туземку.

– Посмотрим. А сейчас скажи, что ты хочешь. Тебе что-нибудь принести? Что-нибудь сделать?

– Останься здесь, – попросил он. – Поживи в моем доме. Присмотри за Розмари вместо меня.

– Обязательно, – ответила Этель, и от ощущения ее силы Гибсону стало спокойно. – Бедный мой мальчик, – ласково проговорила она. – Мы стареем, моложе не становимся. А ты, братец, хитрец.

– Я?

– Вести такой образ жизни! Вдали от нашего крысятника! Что происходит в мире, тебя не трогает. Мне, пожалуй, тоже надо обрести невинность.

– Невинность?

– Какой же ты славный, Кен, – улыбнулась сестра. – Ты и твоя поэзия.

В тот же день Розмари выписали из больницы.

– В конце концов, – бодро прокомментировала Этель, – коек здесь мало, а людей, которым намного хуже, чем ей, очень много. Да, я здесь, чтобы о ней позаботиться. Знала бы, привезла бы ей одежду. Ну, ничего, возьмем такси.

Речь сестры казалась Гибсону трескотней, которую он едва понимал. Все его внимание было сосредоточено на жене: каково ее физическое и душевное состояние?

Розмари стояла около кровати в белом платье с рисунком алых роз, теперь грязном и мятом. Она закуталась в красную накидку, и на фоне оттеняющего ее яркого цвета ее лицо казалось очень бледным.

– А надо ли выписываться? – с сомнением проговорил Гибсон. По виду жены он судил, что ей еще рано покидать больницу.

– Простите! – выпалила она. – Мне так жаль. Было бы лучше, если бы пострадала я, а не вы. – Розмари дрожала от желания выговориться.

– Успокойтесь! – попросил Гибсон. – Произошла авария, ничего особенного. Вам не в чем себя винить. – «Господи, – думал он, – этот случай ее снова подорвет». – Вот, Этель приехала к нам. Будет вам сестрой. – Гибсон чувствовал, что Розмари надо что-то подарить, и дарил ей Этель. – Вдвоем вам будет хорошо. – Он изо всех сил старался говорить весело и беззаботно. – А я еще немного здесь поваляюсь с задранной ногой, словно постиранное белье на прищепке. Пока кость не одумается и не поймет, что ей надо срастаться. И она непременно срастется.

– Я свернула налево. Думала…

– Нечего терзаться! – громко и решительно перебила Этель. – В том, что случилось, вашей вины нет.

– Никакой! – подхватил испугавшийся за жену Гибсон. – Что за фантазии? Выбросьте из головы! Берите пример с меня: я вообще не помню, что случилось. Бах – и вот я здесь. – Гибсон улыбнулся.

– Правда? – Глаза Розмари увлажнились. – Как вы себя чувствуете?

– Смешным и очень жалким, – сказал он твердо, но не сумел проникнуть взглядом за маску ее бледного лица. По глазам жены Гибсон решил, что она по-прежнему в шоке, не в силах справиться с воспоминаниями об аварии. – Отвези ее домой, Этель, – попросил он. – Розмари, слушайтесь ее во всем. И отдохните.

– Хорошо, Кен. Я совсем не пострадала.

– Тогда спокойной ночи, – ласково промолвил он. – Этель, присматривай за ней. – Он не мог отделаться от мысли, что жене опять стало хуже. – Держись, Розмари.

– Я буду держаться. – Розмари сказала это так, словно хотела своими словами порадовать мужа.

А затем ушла.

Этель усадила ее в такси и старалась развлечь беседой. Ей было жаль эту незнакомку, а теперь ее невестку. Правда, что она стала полноценной невесткой, Этель очень сомневалась. Как эта бедняга докатилась до такого состояния и оказалась в нелепом, смешном положении? Ее брат Кен – мечтатель, совершенно оторван от мира. Все это было достойно сожаления. Этель хотела утешить Розмари.

– Вам не следует себя бередить и мучиться из-за произошедшего, – мягко сказала она. – Такого понятия, как вина, вообще не существует.

– Я чувствую себя не совсем виноватой, – тихо возразила Розмари. – Мне нестерпимо видеть его в таком положении.

– Это вполне закономерно, – успокоила Этель. – Он столько для вас сделал. Как это похоже на него!

– Кеннет… – начала его жена, и ее голос окреп. Но Этель не дала ей договорить.

– Он старый чудак. И очень раним. Такие люди встречаются. Благотворительность для них играет важную роль. Является потребностью. Восполняет нехватку чего-то.

– Я люблю вашего брата, – едва слышно ответила Розмари. – Он замечательный. И мне ненавистно…

Этель с сожалением посмотрела на нее.

– Разумеется. Мы способны ненавидеть лишь тех, кого любим.

– Нет, нет, это не так, у меня нет к нему чувства ненависти. Такое просто невозможно.

– Конечно, невозможно. В этом проблема. Но вы, Розмари, еще молодая женщина. Это непреложный факт и никак не ваша вина. Не надо себя мучить.

– Но…

– Мы понимаем, – подхватила Этель. – Хватит думать об аварии. Скажите, что это за прекрасные цветы? Герань? Потрясающе – не видела ничего подобного! Я здесь, чтобы следить за тем, как вы отдыхаете и поправляетесь. И честно говоря, рада. У меня будет отпуск, о котором я давно мечтала. Понимаете, Розмари, я довольно эгоистична. Мы все такие.

– Наверное, – кивнула Розмари.

– Скоро вы окрепнете и будете чувствовать себя хорошо.

– Да.

Сама Этель не жаловалась на слабость и радовалась ощущению штурвала в руке.

Гибсон лежал и думал о Розмари. Они обменялись какими-то пустыми, даже глупыми фразами. Печальными и обыденными. Совсем не такими, как бы ему хотелось. Но чего ждать здесь, в переполненной палате, рядом с мужчиной с вялым взглядом и трубкой в носу и другим больным, не сводящим с них любопытных глаз? Розмари для них забавное зрелище. Да еще и Этель рядом.

Мистер Гибсон постарался успокоиться. Надо подождать. Он признается в любви не в таком людном месте, как эта больница. И не станет этого делать до тех пор, пока не избавится от неуверенности в себе. Но что он знает о любви? Не принял ли он за любовь радость отцовства, о которой тоже мало что знал? Холостяк – вот кто он такой. Невинный. Другая ошибка также возможна. Какими бы ни были его чувства, Этель, возможно, права по поводу Розмари. Сестра – трезвая, практичная женщина, и ее доводы заслуживают внимания. Он мог неправильно истолковать благодарность, которую испытывает к нему Розмари. Конечно, она ему признательна. При этой мысли он поежился. Убедил ее перестать его благодарить. Но от этого мания Розмари, как назвала такое состояние Этель, могла еще усилиться. Надо избавиться от этого наваждения в их отношениях, убедиться, что оно в них не вторгается и ничего не искажает.

Его сердце билось медленно, в ритме заупокойной мессы.

Гибсон чувствовал, как изломано его тело и как он раздавлен суровой больничной реальностью. Тугие простыни жгут кожу, немилосердный свет режет глаза. Сцена в ресторане отодвинулась очень далеко, по другую сторону тумана, и растворилась, словно сон.

Да, да, самое последнее, что он хотел совершить, – причинить Розмари боль. Он ни за что бы не согласился ее еще больше расстроить. Жить с приемным отцом… Он не додумал эту мысль – мозг пришел в ужас. Лучше прикусить язык, чтобы с него не сорвалась глупость… во всяком случае, в ближайшее время. Бедняжка! Винить себя за то, что оказалась за рулем! А Этель – человек благоразумный, и ее здравый рассудок избавляет Розмари от навязчивых идей. Он сам не в состоянии. Ему ох как далеко до благоразумия.

Гибсон вздохнул и в ребрах ощутил боль. Иногда он чувствовал себя не смешным, а жалким оттого, что распят и связан. Его подсекли посреди того, что ему удалось добиться. Но надо терпеть. Приехала сестра Этель – уже хорошо. Благослови ее Господь.