Доктор Ханна Релф выпрямила затекшую спину и потянулась, держась за поясницу. Все болело: слишком долго она просидела сгорбившись. Сейчас бы пройтись полчасика… но нельзя. Кроме нее, еще шестеро исследователей работали с бодлианским алетиометром по строгому расписанию, и доктор Релф не могла тратить драгоценное время впустую. Пройтись можно и потом.

Она наклонилась влево, потом вправо, стараясь расслабить мышцы. Подняла руки вверх, покрутила плечами. Стало немного полегче. Ханна сидела в Зале герцога Хамфри, старейшем из читальных залов Бодлианской библиотеки, а перед ней на столе, среди разбросанных в беспорядке бумаг и громоздящихся горами книг, лежал алетиометр.

Работать приходилось сразу в трех направлениях. Во-первых, нужно было делать то, чего от нее, собственно, ожидали в университете, то, ради чего ей выделили время на практику с инструментом: исследовать спектр значений одного из символов – песочных часов. Ханна уже добавила два этажа, как она про себя их называла, к лестнице толкований, уходящей в невидимые бездны, и сейчас пыталась нащупать третий.

Во-вторых, была секретная работа – по поручению организации, которую Ханна знала лишь под названием «Оукли-стрит». Видимо, так называлась улица, на которой находился штаб; правда, в Оксфорде такой улицы не имелось, но, возможно, адрес был лондонский. Ханну завербовали два года назад: профессор византийской истории, Джордж Пападимитриу, сказал, что эта работа очень важна и что труд ее пойдет на благо либерализма и свободы. Ханна ему поверила. «Оукли-стрит» оказалась подразделением какой-то секретной службы, но единственным источником информации о них оставался алетиометр, так что выяснить удалось совсем немного. Впрочем, доктор Релф читала газеты, а умному человеку и по газетам нетрудно сообразить, что творится в стране. Вопросы для алетиометра, поступавшие из «Оукли-стрит», были весьма разнообразны, но в последнее время все чаще подходили вплотную к запрещенным церковью предметам, и Ханна отдавала себе отчет, что попадет в большую беду, если ее изысканиями заинтересуется ДСК.

И, наконец, третьим и самым насущным был вопрос, над которым она ломала голову уже целую неделю: куда подевался желудь? Ханна понятия не имела, какими путями этот крошечный футляр с сообщениями регулярно попадал под камень в университетском парке, откуда ей полагалось его забирать, но никогда еще не случалось, чтобы он настолько запаздывал. И Ханна уже начала не на шутку беспокоиться.

Сформулировать вопрос было непросто, а истолковать ответ – еще труднее. Разумеется, алетиометр никогда не давал легких ответов, хотя с некоторых пор Ханна стала лучше ориентироваться в уровнях значений.

Но сегодня, всматриваясь в инструмент в теплом сиянии антарной настольной лампы, – тусклого света дня, уже угасавшего за шестисотлетними окнами Зала герцога Хамфри, было недостаточно, – она чувствовала, что окончательная разгадка близка. Неделя трудов не прошла даром. Она получила три четких образа: мальчик – трактир – рыба. Будь она по-настоящему опытным толкователем, каждый из этих образов уже окутался бы ореолом конкретных подробностей, но Ханне приходилось довольствоваться тем, что есть.

Она пододвинула к себе чистый листок и расчертила его на три колонки. Первую озаглавила «Мальчик» и оставила пустой. Ханна не знала никаких мальчиков, кроме четырехлетнего сына своей сестры, который вряд ли имел к этому какое-то отношение. Заполнить колонку «Трактир» тоже было нечем. Не так уж много трактиров она знала, хотя и любила посидеть где-нибудь за столиком на открытом воздухе с бокалом вина, но только в хорошей компании и в хорошую погоду. Пожалуй, проще всего будет начать с «Рыбы». В третью колонку Ханна выписала все названия рыб, какие только смогла припомнить: селедка, треска, морской скат, лосось, макрель, пикша, форель, окунь, щука… Что там еще? Рыба-луна… летучая рыба… колюшка… барракуда…

– Голавль, – подсказала мартышка, ее деймон.

Ханна записала голавля, но проще не стало. Конечно, ее деймон знал не больше, чем она, хотя иногда мог припомнить то, о чем она забыла.

– Еще есть рыба линь, – добавил он.

Свою официальную работу, исследование спектра песочных часов, доктор Релф могла обсудить еще с пятью-шестью учеными, но о секретной работе нельзя было обмолвиться ни словом никому, кроме деймона. А вопрос о желуде был напрямую связан с секретной работой, поэтому и о нем приходилось молчать.

Ханна зевнула, потянулась еще раз, встала и медленно прошлась взад-вперед по читальному залу, изо всех сил стараясь не думать абсолютно ни о чем. Сначала казалось, что и от этого толку не будет, но когда она снова села за стол, перед ее мысленным взором возникла отчетливая картина: терраса над рекой, она в компании друзей и нахальный павлин. Словно наяву Ханна увидела, как павлин выхватывает хот-дог из руки ее соседа и пытается скрыться с добычей, но ему мешает неуклюжий хвост, так не вовремя раскрывшийся веером. Она тогда была еще студенткой… сколько же лет прошло? И где это случилось? Как назывался трактир? И был ли это именно трактир, а не ресторан или какое-то другое заведение?

Ханна бросила взгляд на стойку. Помощница библиотекаря сортировала бланки запросов, и никого больше рядом не было.

Поднявшись, Ханна решительно направилась к стойке: стоило хоть на секунду усомниться, и ей бы уже не хватило на это храбрости.

– Энн, – обратилась она к помощнице, – по-моему, у меня уже ум за разум заходит. Не помните, как называется трактир с павлинами и террасой над рекой? Где он находится?

– «Форель»? – отозвалась та. – Это в Годстоу.

– Ну конечно! Спасибо. Вот же дурная голова!

Ханна хлопнула себя по лбу и вернулась за стол. Первым делом она аккуратно сложила и сунула во внутренний карман листок со списком рыб. Позже надо будет его уничтожить. Ее наставники строго-настрого запрещали оставлять письменные улики, но Ханна не привыкла думать, не делая записей. Впрочем, все опасные бумаги она методично сжигала.

Поработав еще полчаса, она вернула книги и алетиометр на стойку. Энн отложила книги на полку для брони и нажала кнопку, чтобы вызвать старшего помощника. Алетиометр хранился у него в кабинете, в сейфе, и старший помощник обязан был возвращать его на место сам – что он и проделывал всякий раз с торжественной серьезностью, которая Ханне очень нравилась.

Но на сей раз она не осталась полюбоваться этим занятным зрелищем. Собрав бумаги в сумку, доктор Релф покинула читальный зал.

«Форель», сказала она себе. Завтра.

И вот настало завтра – субботний день, для разнообразия выдавшийся сухим и даже с проблесками солнца. К полудню Ханна отыскала свой велосипед, накачала шины и покатила по Вудсток-роуд на север. Дорога вела в гору; на вершине холма доктор Релф повернула налево, к Улверкоту и Годстоу. Деймон сидел в корзинке, подвешенной к рулю. Ехала Ханна быстро и, добравшись до «Форели», немного запыхалась и так разогрелась, что пришлось немедленно снять пальто.

Заказав сэндвич с сыром и стакан светлого эля, она села на террасе, где было не слишком многолюдно, но и не вовсе пусто. Должно быть, большинство посетителей не доверяли погоде и предпочли остаться внутри.

Неторопливо откусывая от сэндвича и игнорируя знаки внимания со стороны Нормана (или это был Барри?), Ханна углубилась в книгу. К работе книга не имела никакого отношения: это был приключенческий роман, именно такой, как она любила, с загадочной смертью, чудесными спасениями в самый последний момент и гордой красавицей-героиней, которой предстояло влюбиться в угрюмого, но остроумного героя.

Мальчик, на встречу с которым Ханна так надеялась, тоже появился в самый последний момент – когда она уже доела сэндвич (к негодованию Нормана, которому так и не перепало ни крошки) и допивала остатки эля.

– Не желаете ли еще чего-нибудь съесть или выпить, мисс? – спросил мальчик, вежливо и, к некоторому удивлению Ханны, по-настоящему заботливо, как будто он и вправду хотел помочь. На вид ему было лет одиннадцать – почти уже подросток, крепкий и сильный, с огненно-рыжей головой. Хороший мальчик, дружелюбный и явно неглупый.

– Нет, спасибо. Но… – Ну и как, скажите на милость, ей об этом спросить? Она репетировала эту сцену про себя много раз, но горло все равно перехватило, и голос звучал напряженно и нервно. «Тише, – сказала она себе. – Успокойся».

– Да, мисс?

– Тебе известно что-нибудь о желуде?

Мальчик отреагировал так, что сразу стало понятно: Ханна нашла того, кого искала. Он побледнел, а в глазах вспыхнуло понимание, сменившееся сначала страхом, а затем отчаянной решимостью. Мальчик кивнул.

– Молчи, – быстро шепнула Ханна. – Пока ничего не говори. Через минуту я встану и уйду, но забуду здесь, на стуле, вот эту книгу. Ты ее найдешь и станешь меня искать, но тебе скажут, что я уже ушла. Мой адрес – под обложкой. Я живу в Иерихоне. Завтра, если сможешь, принеси мне эту книгу домой. И… и желудь. Сможешь прийти? Тогда мы поговорим.

Мальчик кивнул опять.

– Завтра, во второй половине дня, – сказал он. – Смогу. В обед я тут занят, но после обеда приду.

Лицо его снова порозовело. «Какой румяный, – подумала Ханна и улыбнулась. – И похож на львенка». Она снова уткнулась в книгу, пока мальчик убирал со стола, а потом разыграла всю положенную пантомиму: надела пальто, порылась в карманах в поисках кошелька, оставила чаевые, взяла сумочку и пошла прочь, оставив книгу на стуле, задвинутом под столик.

На следующий день Ханна с самого утра не находила себе места. Она повозилась немного в садике у дома, что-то подрезала, что-то пересадила, но в мыслях ей было совсем не до этого. Потом зарядил дождь, и она вернулась в дом, сварила кофе и впервые в жизни попробовала разгадать кроссворд из газеты.

– Какая дурацкая игра, – минут через пять проворчал ее деймон. – Слова имеют смысл только в контексте, а не вот так – разложенные по ящичкам, как биологические образцы.

Ханна отбросила газету, развела огонь в маленьком камине, и только теперь сообразила, что совсем забыла про кофе.

– Почему ты мне не напомнил? – упрекнула она деймона.

– А ты как думаешь? Я и сам забыл! – возмутился Джеспер. – Бога ради, успокойся уже наконец.

– Я стараюсь, – пробормотала Ханна. – Только, похоже, я забыла, как это делается.

– Дождь кончился. Ты вроде бы начала обрезать клематис, так пойди и займись им.

– Там все промокло.

– Тогда погладь белье.

– У меня только одна блузка неглаженая.

– Напиши кому-нибудь письмо.

– Не хочу.

– Ну, тогда испеки пирог, заодно и мальчика угостишь.

– А если он придет, как только я начну? Тогда нам придется полтора часа с ним болтать, пока пирог не испечется. К тому же, у нас есть печенье.

– Ну все, я сдаюсь, – вздохнул деймон.

Ханна сняла с крюка у камина старую закопченную сковороду, оставшуюся еще от матери, и поджарила себе сэндвич с сыром. Потом сварила еще кофе и на этот раз не забыла его выпить. На сытый желудок ей немного полегчало и удалось на целый час занять себя чтением. Между тем дождь припустил снова.

– Если и дальше будет так лить, он может и не прийти, – заметила Ханна.

– Придет как миленький! Ему слишком любопытно.

– Думаешь?

– Пока мы с ним говорили, его деймон четыре раза поменял форму.

– Хм-м-м… – протянула Ханна. Это Джеспер удачно подметил. Если деймон ребенка часто превращается и умеет принимать множество разных форм, это верный признак ума и любознательности. – И, по-твоему, это значит…

– …что ему очень интересно выяснить, в чем тут дело.

– Но он испугался. Даже побледнел.

– Всего на секунду. А потом опять раскраснелся, разве ты не заметила?

– Ну что ж, сейчас мы все узнаем наверняка. – Ханна взглянула в окно и увидела, что мальчик уже приближается к воротам. – Он все-таки пришел.

Не дожидаясь стука в дверь, она поднялась, отложила книгу на приставной столик, разгладила юбки и машинально коснулась волос. Господи, да отчего же она так нервничает? Глупый вопрос. Причин для беспокойства и впрямь было немало.

Ханна открыла дверь.

– Ты, наверное, промок насквозь, – сказала она.

– Ну, немного. – Прежде чем Ханна успела забрать у него дождевик, мальчик сам отряхнул его перед дверью. Потом взглянул на чистый ковер и блестящий мастикой пол – и снял еще и ботинки.

– Входи и грейся, – сказала Ханна. – Как ты сюда добрался? Надеюсь, не пешком?

– На лодке.

– У тебя есть лодка? Где ты ее оставил?

– Возле ремонтной мастерской. Мне разрешают ее там ставить. Я подумал, лучше я вытащу ее на берег и переверну, а то воды наберется столько, что за сто лет не вычерпаешь. Она называется «Прекрасная дикарка».

– Почему?

– Так назывался паб моего дяди. Папин брат тоже был трактирщиком, держал паб в Ричмонде. Мне понравилось название.

– Вывеска, наверное, была хорошая?

– Да, такая красивая дама, и она сделала что-то очень храброе, только я так и не понял, что. Ох… вот, держите, это ваша книга. Немного промокла, простите.

– Спасибо. Положи-ка ты ее лучше на каминную полку.

– Здорово вы придумали ее оставить, чтобы я знал, куда прийти.

– Просто у меня спецподготовка, – сказала Ханна.

– Спецподготовка? А что это такое?

– Это когда тебя учат… ну, в общем, передавать сообщения и все такое. Кстати, а как тебя зовут?

– Малкольм Полстед.

– А… желудь?

Мальчик замер, глядя ей в глаза:

– Как вы узнали, что спросить надо именно меня?

– Есть один способ… Существует такой инструмент… Ну, в общем, я это выяснила сама. Больше никто не знает. Ты можешь что-нибудь рассказать мне об этом желуде?

Малкольм порылся во внутреннем кармане и протянул ей руку. Желудь лежал на ладони.

Ханна осторожно взяла его, опасаясь, что мальчик отдернет руку, но тот даже не шевельнулся. Только внимательно смотрел, как она его развинчивает, – а потом кивнул.

– Я решил посмотреть, – сказал он, – знаете ли вы, в какую сторону он развинчивается. Я-то сам поначалу не понял: никогда не видел такую резьбу, чтобы развинчивалась по часовой стрелке. Но вы, я вижу, знали с самого начала. Так что, должно быть, он и вправду для вас.

И с этими словами он извлек из кармана сложенный во много раз листочек тонкой бумаги – в тот самый миг, когда желудь в руках у Ханны распался на две половинки и оказался пустым.

– Значит, если бы я попыталась развинтить его не в том направлении… – начала она.

– …то я не отдал бы вам записку.

Малкольм вручил ей бумажку, Ханна ее развернула, быстро пробежала глазами и сунула в карман жакета. Казалось, мальчик принял ответственность за желудь на себя, и это ей совсем не нравилось. Теперь придется решать, что с этим делать.

– Как ты его нашел? – спросила она.

И Малкольм рассказал все – с того самого момента, как Аста заметила человека под дубом на берегу канала, и до статьи в «Оксфорд Таймс», которую показала ему миссис Карпентер в лавке судовых товаров.

– Боже мой! – ахнула она и побледнела. – Роберт Лакхерст?

– Да, из колледжа Магдалины. Вы его знали?

– Чуть-чуть. Я понятия не имела, что это он… Мы с ним не должны были знать друг о друге, и уж тем более ты… Обычно он просто оставлял желудь в условленном месте, и я его забирала, а потом писала ответ и прятала в другом месте. Но я не знала, кто его оставляет и забирает.

– Хорошая система, – одобрил Малкольм.

Ханна забеспокоилась, уж не сказала ли она больше, чем нужно. Она вообще не собиралась ничего ему говорить – но, с другой стороны, кто мог подумать, что он сам уже так много узнал?

– Ты кому-нибудь об этом рассказывал? – спросила она.

– Нет. Я подумал, что это опасно.

– Правильно. – Ханна нерешительно посмотрела на мальчика. Можно поблагодарить его и распрощаться, а можно… – Не хочешь выпить чего-нибудь горячего? Чашку шоколатла?

– О да, пожалуйста! – воскликнул тот.

Ханна пошла на кухню, поставила молоко на огонь и еще раз перечитала записку. Было ли в ней что-нибудь такое, что может поставить под угрозу лично ее? Да, без сомнения. Ведь в записке упоминался алетиометр, а имена специалистов, работавших с оксфордским алетиометром, ни для кого не секрет. Одно только слово «Пыль» уже сулило большие неприятности.

Она смешала какао-порошок с сахаром, добавила горячее молоко и разлила шоколатл на две чашки. Мальчику уже было известно так много, что волей-неволей придется ему довериться. Выбора нет.

– Я смотрю, у вас много книг, – заметил он, когда Ханна вернулась в гостиную. – Вы – ученая?

– Да. Из колледжа святой Софии.

– Гисторик?

– Историк, – поправила Ханна. – Да, вроде того. Изучаю историю идей. – Она включила лампу у камина, и в комнате сразу же стало как будто теплее, а за окном – наоборот, холодней и темней. – Вот что, Малкольм… Эта записка…

– Э? Да?

– Ты случайно не снял с нее копию?

Мальчик смущенно покраснел.

– Ага. Но я ее спрятал, – быстро добавил он. – У себя в комнате, под половицей. Об этом тайнике никто не знает.

– Можешь кое-что для меня сделать?

Малкольм выжидающе смотрел на нее.

– Сожги, пожалуйста, эту копию.

– Хорошо. Обещаю.

Деймоны их, казалось, уже подружились. Джеспер уселся на крышку стеклянного шкафчика с украшениями и старинными вещицами, Аста – в виде щегла – примостилась рядом, и Джеспер тихонько рассказывал ей про выставленные в шкафчике диковины: вавилонскую печать, римскую монету, куклу-арлекина.

– Ты хочешь о чем-то еще меня спросить? – обратилась Ханна к Малкольму.

– Да! У меня куча вопросов! Кто вообще сделал этот желудь?

– Ну, этого я не знаю. Наверное, он не один такой на свете. Что-то вроде стандартной модели.

– А что за инструмент? Когда я спросил, откуда вы узнали, что желудь у меня, вы сказали про какой-то инструмент. Это и есть тот самый альти… алеми…

– Алетиометр… Да. – И Ханна принялась объяснять, что это такое и как он работает, а мальчик внимательно слушал.

– А-ле-ти-о-метр… Он один такой на свете?

– Нет. Когда-то их было шесть, но один потерялся. Остальные хранятся в других университетах.

– А почему никто не сделает еще один? Почему бы не наделать их много?

– Никто больше не знает, как они делаются.

– Могли бы разобрать и посмотреть. Вот если бы, например, я не знал, как работают часы, но у меня были бы часы, которые нормально работают, я бы мог разобрать их на части, очень осторожно, и зарисовать каждую детальку и как они друг с другом соединяются, а потом наделать еще таких деталек и собрать новые часы. Это, конечно, сложно, но не так уж и трудно.

Ханна мысленно вздохнула с облегчением. Устройство алетиометра – безопасная тема. Если мальчик интересуется только этим, волноваться не о чем.

– Насколько я знаю, проблема не только в этом, – сказала она. – Я слыхала, что механизм алетиометра изготовлен из такого сплава, какого теперь больше не делают. Может, из очень редких металлов, – я точно не знаю, но, одним словом, секрет утрачен.

– О-о! Как интересно! Было бы здорово когда-нибудь на него взглянуть. Любопытно, как там все устроено… мне нравится такое рассматривать.

– В какую школу ты ходишь?

– В улверкотскую начальную. Это в Улверкоте, раньше он назывался Уолверкот.

– А куда пойдешь потом?

– В смысле, в какую школу? Не знаю, смогу ли я вообще учиться дальше. Может, если кто-то возьмет в подмастерья… Но, скорее всего, папа захочет, чтобы я просто работал в «Форели».

– А как насчет средней школы?

– Ну, по-моему, вряд ли меня туда кто-то отдаст.

– А ты сам не хотел бы? Тебе нравится учиться?

– Я-то сам? Ну, наверное, да. То есть, да, конечно! Но вряд ли что-то получится.

Птичка-деймон внимательно слушала. Она перепорхнула к мальчику на плечо и что-то ему шепнула, а он слегка покачал головой. Ханна сделала вид, что ничего не заметила, и наклонилась, чтобы подбросить полено в камин.

– А что такое это «поле Русакова», о котором говорилось в записке? – спросил Малкольм.

– Ох. Честно говоря, не знаю. Мне совсем не обязательно знать все, чтобы задавать вопросы алетиометру. Он как будто и сам знает все, что нужно.

– Ну, просто любопытно. Они там пишут: «Когда мы пробуем одну систему измерений, искомая субстанция ускользает от нас, словно бы предпочитая другую, но стоит нам обратиться к другому методу, как неудача подстерегает нас и там».

– Ты что, выучил все сообщение наизусть?

– Не специально. Просто перечитывал столько раз, что оно само запомнилось. В общем, я что хотел сказать… То, о чем они пишут, – это вроде как похоже на принцип неопределенности.

Все это время Ханна чувствовала себя так, будто спускается по лестнице на ощупь, в полной темноте, – и тут вдруг очередной ступеньки под ногой не оказалось.

– Откуда ты об этом знаешь?

– Ну, к нам в «Форель» часто приходят ученые, и они мне всякое рассказывают. И про принцип неопределенности рассказали – это когда ты можешь знать про какую-нибудь частицу только кое-что, но не всё. Если знаешь о ней что-то одно, то не можешь знать другого, поэтому остается неопределенность. Ну, в общем, так я понял. А еще в записке говорится про какую-то Пыль. Что это за Пыль?

Ханна изо всех сил пыталась сообразить, какие сведения общедоступны, а какие принадлежат только «Оукли-стрит».

– Это такая элементарная частица, о которой мы почти ничего не знаем, – наконец, произнесла она. – Ее трудно исследовать, и не только из-за того, о чем говорится в записке, но и потому, что Магистериум… Ты знаешь, что такое Магистериум?

– Что-то вроде главного церковного начальства?

– Да. Так вот, Магистериум строго осуждает все попытки исследовать Пыль. Они считают, что это греховно. Почему – я не знаю. Это как раз и есть одна из загадок, которые мы пытаемся разгадать.

– А как можно понять, греховно что-то или нет?

– Очень хороший вопрос. Ты случайно не говорил о таких вещах с кем-нибудь у себя в школе?

– Только с Робби, это мой друг. Он ничего толком об этом не знает, но ему тоже интересно.

– А с учителями?

– По-моему, они бы не поняли. Мне просто повезло, что я живу в «Форели» и могу там говорить с разными людьми.

– Да, это очень полезно, – пробормотала Ханна. У нее начала зарождаться одна интересная мысль, но пока что Ханна изо всех сил ее отталкивала.

– Значит, вы думаете, что под Пылью они там подразумевали элементарные частицы? – спросил Малкольм.

– Надо полагать. Но это не моя область, так что наверняка я не знаю.

Некоторое время мальчик молча смотрел в огонь, а потом заговорил снова:

– Если желудь для вас оставлял мистер Лакхерст, то…

– Да, понимаю. Ты хочешь спросить, каким образом я теперь буду связываться с… с другими людьми? Есть еще один способ. Придется им воспользоваться.

– А что это за другие люди?

– Этого я тебе сказать не могу. Просто потому, что и сама не знаю.

– Но как же тогда все это началось?

– Кое-кто попросил меня о помощи.

Мальчик медленно пил шоколатл и, казалось, тщательно что-то обдумывал.

– А эта «другая сторона», о которой они пишут? – наконец спросил он с опаской. – Это ведь Суд Консистории, да?

– Хм-м-м… Ты сам видел достаточно, чтобы понять, – и наверняка понял, насколько они опасны. Дай честное слово, что больше не сделаешь ничего такого, что может указать на твою связь со мной или с тем деревом у канала. Обещай, что не станешь делать больше ничего опасного.

– Обещаю, что постараюсь, – ответил Малкольм. – Но если все это – такой большой секрет, то как я пойму, опасно ли то, что я делаю, или нет?

– Что ж, с этим не поспоришь. Но можешь хотя бы пообещать никому не рассказывать о том, что ты и так уже знаешь?

– Да, это я обещаю.

– Спасибо, это уже очень много. – Но та самая мысль стучалась ей в голову слишком настойчиво. – Послушай, Малкольм, – сказала она. – Когда те двое из ДСК пришли в «Форель» и арестовали мистера…

– Мистера Боутрайта. Но они его не арестовали. Он сбежал.

– Ну да, да. Скажи, они о чем-нибудь таком тебя не спрашивали?

– Нет. Спросили только о человеке, который ужинал в «Форели» за неделю до того. Вместе с бывшим лордом-канцлером.

– Да, я помню, ты говорил. Но ты уверен, что к вам приезжал сам бывший лорд-канцлер Англии? Лорд Наджент? Может, это был обычный человек, а друзья называли его лордом-канцлером просто в шутку?

– Да нет же! Настоящий лорд Наджент. Папа мне потом показал его фотограмму в газете.

– А ты не знаешь, почему эти люди из ДСК о нем расспрашивали? Это как-то связано с ребенком?

Малкольм вздрогнул от неожиданности. По совету сестры Фенеллы он все время был начеку, чтобы не сболтнуть что-нибудь о Лире; но, с другой стороны, когда старушка-монахиня поняла, что о девочке все равно уже знают слишком многие, она сама сказала, что, может, не так уж это и страшно.

– Э-э-э… а вы-то откуда знаете про ребенка? – выпалил он.

– А разве это секрет? По правде говоря, я просто случайно услышала о нем, пока сидела в «Форели». Кто-то говорил, что монахини… не помню точно, но, в общем, как-то это касалось ребенка.

– Ну, – пожал плечами Малкольм, – раз уж вы и так о ней слышали…

И он рассказал все по порядку, начав с того, как трое джентльменов смотрели на монастырь за рекой из окошка в Зале-на-Террасе, и закончив тем, как сестра Фенелла показала ему малышку Лиру и ее крошечного свирепого деймона.

– Да, это и вправду интересно, – согласилась Ханна.

– А вы знаете про закон об убежище? – спросил Малкольм. – Сестра Фенелла рассказала мне об убежищах, и я подумал, не потому ли они решили отправить девочку в монастырь? А еще она сказала, что некоторые колледжи тоже могли давать убежище.

– По-моему, в Средние века убежище можно было найти в любом колледже. Но сейчас беглецов укрывает только один.

– И какой же?

– Иордан. И, кстати, недавно они кое-кого приютили. В наши дни такое случается в основном по политическим причинам. Если какой-нибудь ученый разозлит правительство, он может укрыться в университете. Для этого есть специальная фраза на латыни, которую он должен сказать Магистру – главе колледжа. Как бы заявить о своем праве на убежище.

– А который из колледжей – Иордан?

– На Терл-стрит, с таким высоченным шпилем.

– А, знаю… Как по-вашему, эти люди могли попросить об убежище? Ну, в смысле, для ребенка?

– Не знаю. Честно, понятия не имею. Но мне пришла в голову одна мысль. И я сейчас буду сама себе противоречить, потому что все-таки не хочу терять с тобой связи, Малкольм. Ты ведь любишь читать, да?

– Да! – с жаром подтвердил мальчик.

– Вот и отлично. Давай сделаем так: я забыла свою книгу, ты мне ее принес – и это чистая правда. Ты увидел, сколько у меня книг, мы поговорили о книгах, о чтении и так далее, и я предложила тебе брать у меня книги почитать. Как в библиотеке. Можешь брать по одной-две книги, приносить их обратно, когда дочитаешь, и выбирать новые. Так у тебя будет отличный повод сюда наведываться. Ну как, сыграем в такую игру?

– Да, – без малейших колебаний согласился Малкольм. Белка у него на плече, в которую успел превратиться его деймон, сцепила передние лапки и смотрела на Ханну с надеждой. – И все, что я увижу или услышу…

– Совершенно верно. Специально разузнавать ничего не надо – я не хочу, чтобы ты угодил в беду. Но если ты случайно услышишь что-нибудь интересное, можешь прийти и рассказать мне. И да, о книгах мы тоже будем говорить. Что скажешь?

– Потрясающе! Просто замечательно!

– Вот и славно. Очень хорошо! Тогда можем начать прямо сейчас. Смотри, вот тут стоят детективные романы – тебе такое нравится?

– Мне все нравится.

– А здесь – книги по истории. Некоторые из них, наверное, скучноваты… не знаю… но, так или иначе, кроме них еще хватает всякого разного. Выбирай! Может, возьмешь один роман и еще что-нибудь посерьезнее?

Малкольм вскочил и бросился к полкам. Ханна осталась сидеть и только молча наблюдала за ним, не желая ничего навязывать. Когда она была маленькой и жила в деревне, одна пожилая дама по соседству точно так же одалживала книги ей, и Ханна помнила, какое это счастье – возможность выбирать самостоятельно и взять с полки любую книгу, какая только приглянется. В Оксфорде было две-три платных библиотеки, но со свободным доступом – ни одной; не удивительно, что Малкольм изголодался по книгам!

Ханне было приятно смотреть, с каким удовольствием и страстью мальчик роется на полках, вынимая то одну книгу, то другую, раскрывая, проглядывая первую страницу и возвращая книгу на место, чтобы тут же приняться за следующую. В этом любознательном мальчике доктор Релф узнавала саму себя.

Но, в то же время, ее терзало ужасное чувство вины. Она ведь беззастенчиво пользуется им, подвергает его опасности. Делает из него шпиона. Пусть даже мальчик храбр и умен – это ничего не меняет: он еще так мал, что даже забыл вытереть рот после шоколатла – на верхней губе осталось пятно. Он еще не настолько самостоятелен, чтобы понимать, во что ввязался, – хотя, подозревала Ханна, если бы ему предложили стать шпионом, он бы с радостью согласился. И все же она его вынудила – ну, или соблазнила, неважно. Она была сильнее и взрослее – и злоупотребила своей властью.

Малкольм между тем выбрал две книги и сунул их в ранец, чтобы не промокли. Условившись с Ханной о следующей встрече, он попрощался и вышел в сырую вечернюю мглу.

Ханна задернула занавески, села и обхватила руками голову.

– Нет смысла прятаться, – заметил Джеспер. – Я все равно тебя вижу.

– Я поступила плохо?

– Конечно. Но у тебя не было выбора.

– Я не должна была этого делать.

– Но тебе пришлось. Иначе ты бы чувствовала себя совсем беспомощной.

– А так я чувствую себя виноватой. Нельзя принимать такие решения с оглядкой на чувства!

– Это просто выбор между плохим и худшим. Ты выбирала меньшее из двух зол. Тебе был нужен помощник, и ты его нашла – единственного, какой имелся. Прими это и перестань себя грызть.

– Я понимаю, – сказала она. – Но все равно…

– …тяжело, – закончил за нее деймон.