Вечером Малкольм отправился в монастырь – проверить, не выздоровел ли мистер Тапхаус, но мастерская была заперта, и свет не горел. Зато на кухне его ожидал сюрприз: на месте сестры Фенеллы стояла Элис и месила тесто.

– О… – только и смог сказать Малкольм.

Элис, как обычно, презрительно на него посмотрела и ничего не сказала.

– Здравствуй, Малкольм, – раздался слабый, задыхающийся голос сестры Фенеллы. Старая монахиня сидела у плиты, рядом с колыбелькой Лиры, и выглядела неважно. – Элис пришла помочь нам.

– А, хорошо, – сказал Малкольм. – А как Лира?

– Крепко спит. Вот, посмотри.

Лира лежала, уткнувшись в шерсть своего деймона-котенка, но как только Аста слетела на край колыбели, Пантелеймон проснулся и свирепо зашипел. Разумеется, Лира сразу проснулась и заревела во всю мочь младенческих легких.

– Все хорошо, Лира, – попытался успокоить ее Малкольм. – Ты ведь нас помнишь? Ну и здорова же ты вопить! Небось, на том берегу слышно.

Аста тоже превратилась в кошечку и спрыгнула в колыбель. Аккуратно, чтобы не дотронуться до Лиры, она схватила котенка-Пана за загривок и легонько встряхнула. К изумлению Малкольма, девочка тотчас умолкла и повернула головку – посмотреть, что происходит. Малкольм рассмеялся, и Лира – вслед за ним, хотя ее глаза еще блестели от слез.

Малкольм был в восторге: надо же, как просто оказалось ее успокоить! И даже Элис как будто заинтересовалась и, подойдя ближе, заглянула в колыбель.

– Маленькая кокетка, – усмехнулась она и снова занялась тестом.

– Нет-нет, – сказала сестра Фенелла. – Просто она уже хорошо знает Малкольма. Да, мое солнышко? Мы уже хорошо знаем Малкольма и Асту, правда?

– Можно ее подержать? – спросил Малкольм.

– Да, пожалуй, все равно ее уже скоро пора кормить. Сможешь поднять ее сам?

– Легко, – сказал Малкольм, и пока Аста отвлекала котенка, шутливо валяя его по одеялу, наклонился и подхватил малышку на руки.

На этот раз Лира не испугалась и не заплакала. Малкольм подтащил ногой табуретку, сел рядом с сестрой Фенеллой и посадил Лиру себе на колено. Девочка завертела головой, а потом ее ручка потянулась ко рту.

– Она так проголодалась, что хочет съесть саму себя! – воскликнул Малкольм, глядя, как сосредоточенно Лира сосет большой палец.

Сестра Фенелла помешала молоко в кастрюльке, уже стоявшей на огне, и мизинцем проверила, не горячо ли.

– Вот, в самый раз. Малкольм, будь так добр, налей молоко в бутылочку.

Малкольм отдал ей Лиру и осторожно перелил молоко из кастрюли в чистую бутылочку. Ему хотелось рассказать Элис о сегодняшней встрече с миссис Колтер, но при сестре Фенелле это было невозможно, да и Элис опять держалась так заносчиво, что он не знал, как с ней заговорить.

Сестра Фенелла положила Лиру на сгиб локтя, сама уселась поудобнее и принялась кормить ее из бутылочки. Малкольм смотрел на нее с тревогой: старушка была с ним как обычно мила и приветлива, но щеки ее посерели, а под глазами появились красные круги, и было видно, что она очень устала.

– Я пришел узнать, не поправился ли мистер Тапхаус, – сказал он, снова садясь на табуретку.

– Мы его уже несколько дней не видели. Но, надеюсь, ничего ужасного с ним не случилось. Он дал бы нам знать, если бы сильно заболел.

– Может, решил устроить себе отпуск. Но ведь со ставнями он все закончил, да?

– Да-да. Он настоящий мастер.

– Если вам нужно еще чем-нибудь помочь, вы только скажите! Я все сделаю.

Элис хмыкнула, но Малкольм не удостоил ее даже взгляда.

Некоторое время все молчали; только тесто ритмично шлепалось о доску под руками Элис, и дрова негромко потрескивали в печи, да Лира с явным удовольствием причмокивала резиновой соской, надетой на бутылочку. Впрочем, был еще один звук, хотя Малкольм не сразу догадался, откуда он идет. Потом он прислушался и понял: это дыхание сестры Фенеллы. Та сидела, закрыв глаза и сдвинув брови: каждый вдох давался ей с усилием.

И вдруг Малкольм заметил, что бутылочка – постепенно, очень медленно – выскальзывает из ее руки, а вторая рука, которой сестра Фенелла придерживала Лиру, начинает опускаться – еще медленнее. Так что у него хватило времени крикнуть: «Элис!» – и подхватить малышку, прежде чем старая монахиня рухнула на пол у очага.

Лира возмущенно взвыла, но Малкольм уже крепко держал ее. Он даже успел поймать бутылочку. Элис обняла сестру Фенеллу за плечи и осторожно приподняла, но старушка была в глубоком обмороке. Ее деймон-белка, Герейнт, лежал без чувств у нее на груди.

– Что же нам… – начала Элис.

– Ты держи ее, чтобы она опять не упала, а я пойду и приведу…

– Да, да… иди…

Малкольм встал, держа Лиру на руках. Этого хватило, чтобы малышка умолкла и вновь начала с интересом озираться вокруг, но Малкольм все равно сунул ей в рот бутылочку и вышел в коридор, направляясь к кабинету сестры Бенедикты. Аста в виде кошки следовала за ним по пятам, держа котенка-Пана за шкирку.

Однако в кабинете оказалось пусто. Малкольм растерянно огляделся, как будто сестра Бенедикта могла где-то прятаться, а потом потряс головой.

– Ее тут нет, Лира, – констатировал он. – Ну почему так? Когда надо, ее вечно нигде нет.

Выйдя из кабинета, он заметил в дальнем конце коридора стройную фигурку другой монахини.

– Сестра Катарина! – позвал он.

Молодая монахиня вздрогнула и обернулась. Очевидно, Малкольм напугал ее больше, чем можно было ожидать.

– Что? Что случилось?

– Сестра Фенелла упала в обморок, и нам нужна помощь… Она кормила Лиру, и вдруг…

– О боже! Господи! Что же…

– Позовите сестру Бенедикту, пожалуйста! А потом приходите на кухню, а то мы сами не справимся.

– Да! Да! Конечно!

Сестра Катарина поспешила прочь, громко зовя настоятельницу по имени.

– Вот, Лира, ты видела? Это была сестра Катарина, – сообщил Малкольм. – Она пошла искать сестру Бенедикту. А ты не волнуйся, пей себе молочко. Сейчас мы с тобой вернемся на кухню. Тут, снаружи, жуть как холодно, да?

Элис между тем успела усадить сестру Фенеллу обратно в кресло, но старая монахиня так и не очнулась и дышала шумно и хрипло.

– Пневмония, – сказала Элис, стоя рядом и поддерживая старушку, чтобы та не упала вновь. – То же самое было и с моей ба, когда она ее подхватила.

– Она умерла?

– Вообще да, но не от этого. Вот черт, а ее-то переодеть надо! – Элис нахмурилась, глядя на Лиру, которая явно намеревалась опустошить бутылочку до конца.

– Ну нет, этого я не могу, – быстро сказал Малкольм.

– Понятное дело.

– Ну, я просто никогда не видел, как это делается.

– «Если вам нужно чем-то помочь, я все сделаю», – передразнила Элис.

– Я имел в виду, если надо что-то смастерить. А для этого они не стали бы посылать за плотником, – возразил Малкольм. – Там в кастрюльке молоко еще осталось?

– Да, чуть-чуть. Ну-ка подними ее… так, а теперь давай мне… я все сделаю. А ты налей молоко.

– Ты умеешь обращаться с малышами?

– У меня две младшие сестры. Еще бы я не умела.

И действительно, Элис, похоже, знала что делать. Взяв Лиру на руки, она для начала похлопала ее по спинке, и девочка тут же срыгнула – да так громко, что крошка-Пан от испуга превратился в индюшонка. Малкольм поставил кастрюльку обратно на плиту, чтобы подогреть еще немного.

– Смотри не перегрей, – предостерегла Элис.

– Нет, нет. Я видел, как она делала.

Мизинец у Малкольма был не слишком чистый, так что он сперва как следует его облизал. Убедившись, что молоко теплое, он перелил его в бутылочку, а потом занялся сестрой Фенеллой, которая полулежала в кресле, – устроил ее поудобнее, подсунул подушку под голову. Пока он возился с ней, дверь открылась, и в кухню вошли сестра Катарина и настоятельница.

– Займись ребенком, – велела сестра Бенедикта молодой монахине. Катарина протянула руки к Лире, но Элис воспротивилась.

– Она и у меня сидит спокойно, – сказала она. – Лучше я сама подержу, пока она доест.

– О… ты уверена?..

Элис посмотрела на нее. Малкольм хорошо знал этот взгляд, и ему стало интересно, как отреагирует монахиня. Сестра Катарина явно занервничала, отвела глаза и даже подтолкнула к Элис табуретку, чтобы та могла сесть. Деймон монахини, мопс, отступил и спрятался за ней.

Настоятельница склонилась над сестрой Фенеллой и поднесла к ее носу нюхательную соль. Старушка поморщилась и застонала, но так и не очнулась.

– Может, сбегать за доктором? – предложил Малкольм.

– Спасибо, Малкольм, но доктор не понадобится, – сказала сестра Бенедикта. – Бедняжке просто нужно как следует отдохнуть. Мы отведем ее в постель. А вы молодцы, вы оба. Элис, отдай Лиру сестре Катарине. Займись тестом. А что касается тебя, Малкольм… На сегодня все, спасибо. Ступай домой.

– Если вам что-нибудь еще понадобится…

– Да, если что-то понадобится, я непременно скажу. Доброй ночи.

Малкольм понимал, что настоятельница волнуется из-за сестры Фенеллы, – он и сам волновался. Ну, по крайней мере, за Лиру можно не беспокоиться, подумал он.

Настало воскресенье, и Малкольм сумел выкроить утром время, чтобы сложить в лодку кое-какие припасы – просто на всякий случай, как настойчиво повторяла Аста. Важнее всего был ящик с инструментами, а еще – старая жестянка из-под печенья, набитая всякой всячиной. Под конец он подумал, не взять ли аптечку для первой помощи, – и не взял, потому что аптечки попросту не было. Но, сказал он себе, когда-нибудь надо будет обзавестись.

Как раз когда он закончил, явилась Элис – она обычно приходила на пару часов в середине дня, чтобы помочь во время ланча. Как только они остались на кухне вдвоем, Малкольм спросил:

– Ты сегодня утром сестру Фенеллу видела?

– Нет. Но если бы им был нужен доктор, они бы меня за ним послали.

Тут вошла миссис Полстед, и они умолкли, как будто сговорились держать вчерашнее происшествие в секрете, хотя в том и не было нужды. Малкольм еще вчера рассказал родителям, что случилось, и они тоже удивились, когда узнали, что Элис подрабатывает на монастырской кухне.

– Если она умеет печь хлеб, у меня для нее нашлась бы работа, – сказала мать.

– Наша Элис полна сюрпризов, – заметил отец.

Как только миссис Полстед вышла, Малкольм и Элис заговорили одновременно.

– Помнишь, ты говорила насчет… – начал Малкольм.

– Та, другая монахиня… – сказала Элис и, тут же осекшись, уступила: – Ладно, давай ты первый.

– Помнишь, ты говорила насчет этого Жерара Боннвиля, что будто бы он – отец Лиры?

– Ты что, кому-то рассказал?

– Да ты погоди, послушай!

И Малкольм рассказал Элис о том, как пришел накануне к доктору Релф и застал у нее миссис Колтер.

– Ты же не сказал ей, что он…

– Нет! Конечно, нет. Просто сказал, что он говорит, будто он ее знает. Этого оказалось достаточно. Ее чуть удар не хватил. Так что, я думаю, хотя бы это – чистая правда. Они знакомы.

– А что она там вообще делала?

– Расспрашивала доктора Релф, где держат Лиру.

– Она ей сказала?

– Доктор Релф? Нет, что ты! Она бы ни за что…

У него так и вертелось на языке: «Она ведь шпионка», – но Малкольм вовремя спохватился. Об этом никому нельзя рассказывать. Беда только в том, что говорить с Элис с каждым днем становилось все легче, так что придется все время за собой следить, чтобы не сболтнуть лишнего.

– Она, то есть доктор Релф, сказала, что сама не знает. И вообще она очень удивилась. Миссис Колтер, наверное, пришла к ней, потому что ей так подсказал алетиометр.

– А это еще что такое?

Малкольм пустился в объяснения. Пока он говорил, вернулась мать, но умолкнуть посреди фразы было бы неловко, так что он рассказал все до конца – что такое алетиометр и что он умеет делать. Мать внимательно выслушала.

– Значит, вот чем ты занимаешься в Иерихоне? – спросила она.

– Нет. Это она этим занимается. В Бодлианской библиотеке.

– Чудны дела твои, Господи! Послушай, Элис, ты бы не хотела работать у нас побольше? Нет, не посуду мыть. Я бы тебя пристроила к готовке.

– Не знаю, – сказала Элис. – Может быть.

– Ну, если выкроишь свободную минутку между балами и зваными обедами, дай мне знать.

– Я сейчас работаю на монастырской кухне. Может, им и дальше понадобится моя помощь, если сестра Фенелла разболеется.

– Ну, смотри сама. Так или иначе, здесь для тебя работа найдется.

– Хорошо, – сказала Элис, глядя в лохань с мыльной водой и не поднимая головы.

Мама Малкольма закатила глаза, раздраженно покачала головой и пошла в кладовую.

– Ты начала говорить про сестру Катарину, – напомнил Малкольм.

– Ага. В общем, это она оставила тот ставень открытым. Потому что он ее попросил.

– Что, правда?

– Конечно, правда! Ты что, не веришь мне?

– Да верю, верю. Но она-то его откуда знает?

– Я тебе покажу, – пообещала Элис и больше не добавила ни слова.

Но когда Малкольм уже собирался уходить, Аста подошла поговорить с ее деймоном. Она превратилась в кошку, а деймон Элис – в кота, и они тихонько обменялись парой фраз. Малкольма это удивило, но он промолчал и просто дождался, пока деймоны закончат свой короткий разговор.

– Что он тебе сказал? – шепотом спросил он Асту, когда они уже дошли до бара.

– Чтобы мы пришли в монастырскую кухню часам к восьми. Только и всего. А зачем – не объяснил.

В восемь часов, как было известно Малкольму, в монастыре начиналась вечерняя служба. Значит, все сестры будут в часовне – кроме, наверное, сестры Фенеллы и сестры Катарины, если та останется присматривать за Лирой.

Дождь хлестал как из ведра. С неба не просто капало, а лило сплошными потоками, такие же потоки неслись под ногами, по раскисшей земле. Казалось, во всем мире не осталось ничего твердого: только ледяная вода, от которой негде укрыться. Сказав, что ему надо делать уроки, Малкольм поднялся к себе еще в половине восьмого, – и вот теперь на цыпочках снова прокрался вниз, хотя за яростным шумом дождя, барабанившего по крыше, в двери и окна, его все равно никто не услышал бы.

Он зашел в кладовку, обулся в высокие сапоги и надел непромокаемый плащ и зюйдвестку. Потом направился под навес сбоку от дома и натянул брезент из угольного шелка на каркас, которым недавно обзавелась его «Прекрасная дикарка». «Просто на всякий случай», – сказал он себе.

Затем, сутулясь под бьющим в лицо ветром и крепко прижимая Асту к груди, он с немалым трудом добрался до моста и остановился, глядя на бушующую реку. Сразу вспомнились слова Фардера Корама: в воде кое-что потревожили, и в небесах тоже… Приставив ладонь ко лбу наподобие козырька, Малкольм посмотрел вперед, сквозь завесу дождя. И в тот же миг едва не ослеп: вспышка молнии расчертила небеса прямо у него над головой, словно та самая аврора, о которой он недавно прочел в словаре, а за ней последовал раскат грома, отдавшийся во всем теле такой дрожью, что у Малкольма подкосились ноги. В ужасе он вцепился в каменный парапет.

– «Он катит громовые колесницы…» – пробормотала Аста.

– «…На крыльях бури в темном небе мчится», – подхватил Малкольм.

Здесь, на мосту, он был как на ладони перед гневом небес, и это было по-настоящему жутко. Оторвавшись от парапета, он торопливо зашагал через мост, на ту сторону, под укрытие монастырских стен, туда, где из часовни доносилось чуть слышное пение.

Добравшись до кухни, он постучал в окно камешком – стук в дверь могли бы не услышать за шумом непогоды. Элис тут же открыла и вышла к нему, кутаясь в тонкий плащ. Дождь накинулся на нее и вымочил ее всю в мгновение ока: волосы повисли мокрыми прядями и облепили лицо.

– Знаешь, где садовые сараи? – тихо спросила она.

– Монастырские?

– А какие же еще, придурок? Тебе нужен тот, что слева, самый дальний. В нем свет горит. Но ты туда прямо не ходи, зайди в соседний и посмотри оттуда. Иди давай, все сам увидишь.

– Но что…

– Иди, тебе сказано. Не могу я тут с тобой торчать! Там Лира одна осталась.

– А где сестра Ката…

Элис только покачала головой. Ее деймон, Бен, о чем-то торопливо шептался с Астой. Когда Элис повернулась к двери, Бен, превратившись в хорька, запрыгнул ей на руки. Малкольм почувствовал, как Аста вскарабкалась ему на плечо, а потом дверь за Элис захлопнулась, и они остались одни.

– Что он тебе сказал? – спросил он уже во второй раз за день.

– Чтобы мы были осторожны и не шумели. Надо все делать очень-очень тихо.

Малкольм кивнул. Аста скользнула ему под плащ, повертелась немного и высунула нос через горловину, прямо у него под подбородком. Они пошли вдоль монастырской стены, от моста – к садам, где в ту памятную ночь лорд Азриэл гулял со своей дочкой на руках при лунном свете. Малкольму приходилось внимательно смотреть под ноги: за пеленой дождя он не видел дальше своего носа, а под ногами бурлила вода, потоками несущаяся от реки. Неужели Темза все-таки вышла из берегов? Отсюда было не разглядеть, но вывод напрашивался сам.

Наконец, они добрались до огорода, и Аста сказала:

– Вон тот сарай, самый последний. Там и правда свет горит.

И действительно, протерев глаза и снова прикрыв их ладонью на пару секунд, Малкольм увидел тускло мерцающий огонек в окошке дальнего сарая. В том, которое смотрело на реку, а не на монастырь.

Расположение сараев он знал, потому что не раз помогал сестре Марте в саду. Последние два на самом деле были одним большим сараем, разделенным пополам тонкой перегородкой. Двери держались на простых железных крючках. Сестра Марта специально их не запирала: мол, красть тут особо нечего, а с ключом возиться каждый раз неохота.

С величайшей осторожностью, чтобы ни в коем случае не шуметь, Малкольм откинул крючок на двери в сарай, примыкавший к освещенному. Аста уже превратилась в сову, чтобы лучше видеть: в этом сарае сестра Марта держала цветочные горшки, и если бы Малкольм налетел на них в темноте, то грохот поднялся бы такой, что его услышали бы даже сквозь шум непогоды.

Малкольм крался на цыпочках в темноте… а впрочем, было не так уж и темно. Перегородка между этим и соседним сараем была в одну доску толщиной, и кое-где доски покорежились, пропуская слабый желтоватый свет свечи, мерцавшей на сквозняке. Тонкая кровля гудела и ходила ходуном, и Малкольму на миг почудилось, будто он – внутри огромного барабана, который того и гляди лопнет под бешеным напором палочек.

Аккуратно переступив через горшки, Малкольм коснулся ладонями перегородки, прижался ухом к щели. Из соседнего сарая как будто послышался голос… потом другой… и тут Малкольм в ужасе замер, потому что вслед за голосами раздался знакомый ему жуткий звук – тонкий, взлаивающий хохот. Боннвиль был здесь, в каком-то шаге от него, за хлипкой стенкой. Аста превратилась в мотылька и села у другой щели, но Малкольму было не до нее. Почувствовав за перегородкой какое-то движение, он наклонился и заглянул между досками. Жерар Боннвиль и сестра Катарина сжимали друг друга в грубых, неловких объятиях. Монахиня полулежала на груде пустых мешков, и в свете свечи блестели ее голые ноги, а гиена вылизывала ее деймона-мопса – тот перевернулся на спину и извивался от удовольствия…

Малкольм осторожно отступил от перегородки. На это ему еще хватило духа – но едва-едва. Отойдя к противоположной стене, он сел на перевернутый ящик в дальнем углу сарая.

– Ты видел? – прошептала Аста.

– Она ведь должна смотреть за…

– Вот потому-то он – с ней! Он хочет, чтобы она отдала ему Лиру!

Малкольму казалось, что мысли у него в голове кружатся, словно листья на ветру. Он не мог ни на чем сосредоточиться, не мог ни о чем подумать как следует.

– Что будем делать? – спросила Аста.

– Если скажем сестре Бенедикте, она не поверит. Она спросит сестру Катарину, а та скажет, что ничего такого не было и мы все выдумали…

– Но она знает, что это сестра Катарина оставила ставень открытым.

– И знает, что Боннвиль где-то рядом. Но в такое она все равно не поверит. И у нас нет доказательств.

– Пока нет, – уточнила Аста.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, мы ведь знаем, откуда берутся дети, правда?

– О… О! Так, значит…

– Да! Именно этим они и занимаются! И если она забеременеет, такого доказательства хватит даже сестре Бенедикте.

– Но мы все равно не докажем, что ребенок от него, – возразил Малкольм.

– Ну… наверное, нет.

– А он к тому времени уже сбежит.

– С Лирой.

– Ты думаешь, ему нужна именно она?

– Конечно. А ты сомневаешься?

Даже думать об этом, и то было страшно.

– Не сомневаюсь, – вздохнул Малкольм. – Ты права. Ему нужна Лира. Просто я не понимаю, зачем.

– Какая разница, зачем? Может, он хочет кому-то отомстить. Может, хочет убить ее или взять в заложницы. Похитить и потребовать выкуп.

Монахиня за стенкой испустила долгий, высокий стон, полный какого-то непонятного Малкольму чувства. Голос прошел сквозь доски, перекрывая и грохот дождя по крыше, и завывания ветра. Малкольму представилось, как этот странный крик летит куда-то вдаль по ночному небу, и сама луна прячет от него лицо, а совы дрожат от ужаса, сбиваясь со своих воздушных путей.

Тут он заметил, что руки его сами собой сжались в кулаки.

– Ну, в общем, нужно… – начал он.

– Ага, нужно, – подтвердила Аста. – Нужно хоть что-нибудь сделать.

– Ведь если мы ничего не сделаем, она и правда может отдать ему Лиру.

Из-за перегородки послышался низкий, густой смех – на сей раз смеялась не гиена, а сам Боннвиль, и не так, как люди смеются от чего-то забавного, а просто от удовольствия.

– Это он! – прошептала Аста.

– Даже если мы скажем сестре Бенедикте, она подумает, что они оба поступили плохо, но наказать сможет только сестру Катарину. Ему она ничего не сможет сделать.

– И то если она нам поверит. А может и не поверить.

– А это что, преступление, – то чем они занимаются?

– Если бы она этого не хотела, было бы преступление.

– Ну, она, по-моему, хочет.

– По-моему, тоже. Так что и полиция ему ничего не сможет сделать, даже если они нам поверят, и даже если смогут его поймать… Если бы, если бы…

– Все равно. Нам ведь важно не чтобы его наказали, а чтобы он не смог добраться до Лиры. Это самое главное.

– Ну да…

И тут со стороны главного здания донесся раскатистый, гулкий грохот. Он был громче раската грома и длился гораздо дольше. Поначалу Малкольм ощутил его даже не как звук, а как содрогание самой земли. Цветочные горшки в сарае затарахтели, некоторые даже попадали, а грохот все длился и длился, и земля продолжала дрожать.

– Нет! Нет! Пусти! – крикнула сестра Катарина за стенкой. – Пусти, пожалуйста… мне надо идти…

Боннвиль что-то ответил ей своим глубоким, бархатным голосом, – слов Малкольм не расслышал.

– Да, – выдохнула она. – Обещаю… но теперь я должна…

Внезапно Малкольма пронзила мысль: «Лира!» Он вскочил и распахнул дверь, грохнув ею о деревянную стену, выбежал наружу и помчался во весь дух, уже не обращая внимания ни на дождь, бьющий в лицо, ни на бурлящие под ногами потоки, ни на крик мужчины у него за спиной и безумный хохот – «Ха-а-а-а! Ха-а! Ха-а-а-а-а!» – его деймона-гиены.

Аста в облике борзой неслась рядом с ним, не отставая. Добежав до главного здания и завернув за угол, Малкольм обнаружил, что здесь вода уже поднялась выше и течет быстрее, а фонарь на надвратной башне почему-то не горит…

…да просто потому, что домика больше не было! В неверном свете из окон главного здания Малкольм разглядел лишь огромную груду камней и досок, черепицы и щебня. И пока он стоял, потрясенно созерцая эту картину, через гору обломков перехлестнула волна: река наконец вырвалась из берегов. Докатившись до Малкольма, волна немного спала и оказалась ему только по колено, но все равно он едва удержался на ногах.

– Элис! – заорал Малкольм.

Сзади, из темноты, донесся полный ужаса вопль сестры Катарины.

– На кухню! – скомандовала Аста, и Малкольм, с трудом переставляя ноги, побрел туда. Вода бурлила под дверью; Малкольм налег на дверь плечом, и та нехотя подалась. Кухню уже затопило: весь пол был залит, дрова в печи шипели и выпускали клубы пара.

Колыбелька Лиры уже не стояла на твердом полу, а плыла, покачиваясь. Элис лежала без чувств поперек кухонного стола, засыпанная штукатуркой с потолка и придавленная обломком балки.

– Элис! – снова крикнул Малкольм, и та шевельнулась, застонала и внезапно села. Но, должно быть, ей нельзя было так быстро вставать: уже в следующую секунду девушка снова обмякла и завалилась на бок.

Малкольм выхватил Лиру из колыбели, Аста метнулась за Паном. Держа малышку одной рукой, Малкольм вытащил оттуда же, из колыбели, одеяльца и постарался ее укутать, как сумел. Света на кухне не было – только оранжевое зарево из печи, и Малкольм ничего не мог толком разглядеть. Все ли одеяльца он забрал? Не замерзнет ли девочка?

Элис пыталась встать, держась за стену. Но тут ее снова сбило с ног: Боннвиль ворвался в кухню, распахнув дверь настежь, как будто вода была ему не помеха, и, увидев Малкольма, ринулся к нему с таким злобным рычаньем, на какое не был способен даже его деймон.

Малкольм прижал Лиру к груди, Малышка уже расплакалась от страха…

Внезапно Боннвиль покачнулся и рухнул лицом вперед, – потому что за эти считаные секунды Элис успела встать и от души врезать ему по голове стулом. Падая, Боннвиль попытался ухватиться за стол, но его пальцы соскользнули, и он тяжело плюхнулся в воду, взметнув целое облако брызг. Элис подняла стул и еще раз опустила его мужчине на затылок.

– Бежим отсюда! Живо! – крикнула она.

Малкольм попытался бежать, но вода сковывала все движения, и он только с ужасом смотрел, как из-за края стола показываются сначала руки, а затем и голова Боннвиля, вся в крови… Вот он поскользнулся и опять упал, а затем снова стал подниматься, и половина его лица была ярко-алой, словно там, под столом, он успел нацепить какую-то жуткую маску…

– Малкольм! – вскрикнула Элис.

Он рванулся к двери, крепко прижимая Лиру к груди. Малышка гневно вопила, брыкалась и размахивала кулачками.

– А ну, дай сюда! – взревел Боннвиль, протягивая руки к Лире, но тут же опять поскользнулся, а Малкольм уже выскочил за дверь и вслед за Элис устремился к мосту. Вода все прибывала, и каждый шаг давался с огромным трудом, как в кошмарном сне, когда пытаешься бежать изо всех сил, но не можешь даже сдвинуться с места.

Ни сестры Катарины, ни других монахинь… ну ведь не может быть, чтобы все они утонули? Или погибли под обломками надвратной башни? Казалось, во всем монастыре не осталось ни единой живой души, кроме истекающего кровью Боннвиля и его хромой гиены, которая уже выбралась из кухни и ковыляла за своим человеком против течения…

Впрочем, было слишком темно, чтобы разглядеть еще хоть что-то, да и с неба по-прежнему хлестали ручьи, застилая глаза. Только чутье и память помогали Малкольму не сойти с дорожки, и он продолжал брести вперед, выкрикивая: «Элис! Элис!»

А потом он внезапно наткнулся на нее, и оба чуть не упали.

– Держись за меня! – крикнул он. – Не отпускай!

Взявшись за руки – ух и ледяные же они у них были! – Элис и Малкольм двинулись дальше и, борясь с течением, поднялись на мост. Фонарь у входа в трактир все еще горел, и в его свете Малкольм увидел, что каменный парапет с одной стороны обвалился, а с ним рухнула и часть настила.

– Осторожно! – крикнула Элис.

– Руку не отпускай, – напомнил Малкольм.

Бочком, осторожно приставляя ноги, они пошли через мост, превратившийся в узкую, шаткую дорожку над бурной рекой. При каждом шаге остатки моста тряслись и гремели. Зато Лира прекратила реветь, сунула в рот большой палец и теперь спокойно лежала у Малкольма на сгибе локтя, наблюдая за всем происходящим с радостным любопытством.

– Мост… вот-вот обвалится… – пропыхтела Элис и тут же забыла про мост, потому что, обернувшись, различила позади какое-то движение: – Он тут! Быстрее!

– Да как же он…

– Шевелись!

Скользя и оступаясь, они начали спускаться по лестнице на террасу «Форели», но тут же поняли, что придется идти обратно: река уже заливала террасу, волны перехлестывали через столики, и нечего было даже надеяться, что при таком мощном течении они с Элис смогут удержаться на ногах.

– Куда теперь? – крикнула Элис.

– Обойдем с той стороны… может, дверь…

Малкольм уже и сам не знал, что собирался сказать: прямо у него за спиной раздалось зловещее «Ха-а-а! Ха-а-а! Ха-а-а!» – а фонарь над дверью трактира выхватил из темноты лицо Боннвиля, по которому текла вода вперемешку с кровью. Элис подобрала отвалившийся от парапета камень – здоровый, величиной с ее кулак, – и швырнула прямо в это окровавленное лицо. Боннвиль снова упал.

– Скорей! Скорей! – выкрикнул Малкольм и потащил ее за собой вниз по склону к парадной двери – домой, в безопасность.

Но дверь была заперта.

«Ох, ну конечно, – сообразил Малкольм. – Они же думают, что я наверху…»

– Мама! Папа! – завопил он, но ветер, и дождь, и бурлящая река подхватили его крик и унесли куда-то прочь, как обрывок салфетки.

Одной рукой крепко прижимая к себе Лиру, а другой цепляясь за руку Элис, он двинулся вдоль стены к черному ходу. Тоже заперто!

Сунув Лиру на руки Элис, он подобрал большой камень и принялся колотить им в дверь. Но рев воды и стон деревьев под ветром заглушали всё – Малкольм и сам едва слышал собственный стук. Он стучал в закрытую дверь, снова и снова, пока, наконец, камень не выскользнул из его ослабевшей руки. Из-за двери не доносилось ни звука, а Боннвиль был где-то совсем рядом, и нельзя было просто стоять и ждать, пока он их найдет.

– Пойдем, – решился он и побрел в обход сада, к кладовой и навесу, под которым стояло каноэ. Элис шла за ним. В слабом свете фонаря, пробивавшемся сквозь пелену дождя, они заметили утонувшего павлина, его тело зацепилось за куст.

Но с «Прекрасной дикаркой» все было в полном порядке: она уютно стояла под навесом, укрытая угольным шелком.

– Залезай. Садись и возьми Лиру. И не шевелись! – велел Малкольм, отогнув край брезента, чтобы Элис увидела, как забраться и куда сесть. Затем он передал ей Лиру, и Элис уверенно взяла ее на руки, а Малкольм расправил над ними брезент и сам залез в лодку. Вода вокруг поднялась уже так высоко, что его план наверняка должен был сработать – «Прекрасная дикарка» уже сама натягивала причальный канат, словно догадавшись, что у Малкольма на уме.

Он дернул за швартов в нужном месте, и узел развязался. Малкольм взял весло, но грести не стал, только удерживал лодку в равновесии. Лодка сама заскользила по травянистому склону к реке – сначала медленно, а потом все быстрей и быстрей.

Между тем река поднималась им навстречу, и вот уже трава перестала цепляться за киль, и маленькое каноэ внезапно рванулось вперед и понесло их вниз по течению.

Обратной дороги не было. «Прекрасная дикарка» стрелой летела по волнам взбесившейся реки – вперед и вперед, туда, где раскинулся затопленный Порт-Медоу, к улицам Оксфорда, превратившимся в бурные ручьи, и дальше, в те неведомые края, что лежали по ту сторону города.