Глава 11
Решив, что холодец, как и курица, легко сварится, я зашла в супермаркет у дома и спросила у продавщицы в мясном отделе:
— Какой кусок лучше всего взять на холодец?
— Свиные ножки, — ответила та, показывая на голяшки с копытами.
Я засмеялась.
— Хорошая шутка. А теперь серьезно.
Женщина за прилавком подняла слишком черные и густые брови.
— Эй, ты что, никогда его не делала?
— Нет, — призналась я.
Торговка легла грудью на прилавок и прочитала мне краткую лекцию.
— Мясо кипятят восемь часов? — ужаснулась я. — Надеялась, что студень можно за шестьдесят минут сварить.
— Быстро только кошки родятся, — укоризненно заметила продавщица и занялась другой покупательницей.
Я в глубочайшем унынии осталась у витрины, за стеклом которой лежали куски говядины и свинины. И что делать? Предположим, я объясню Степану, что готовка холодного требует много времени, он получит его только завтра. Но когда варить мясо? Поставить кастрюлю на конфорку и поехать к Галине? Но оставить работающую плиту без присмотра нельзя, может случиться пожар. Заняться холодцом вечером? Мне что, всю ночь не спать? Хлопотать с утра? Тогда день пропадет. И когда только работающие женщины ухитряются готовить разные вкусности? Где они время на это находят? Честное слово, это загадка.
— Детонька, — раздался тихий голос, — чего пригорюнилась?
Я вынырнула из печальных раздумий и увидела маленькую румяную старушку в белой шапочке и цигейковой шубке.
— Звать меня тетя Фира, — представилась она, — таки что я тебе скажу! Не слушай тех, кто болтает чушь! Холодец варят долго. Это правда. Но любую правду таки можно на кривой козе объехать. Что делает американец, если ему в поликлинике сказали: «Вам умирать через неделю»? Таки он пишет завещание. Если русский это услышит, он напьется. Коли врач диагноз еврею сообщает, таки он идет к другому доктору. На все случаи жизни история. Потому всегда есть выход. Не верь сразу людям. Иди к другому доктору.
— Мясо за час не станет мягким, — вздохнула я.
— Кто это сказал? — пропела тетя Фира. — Мадам за прилавком? Таки она спец по скорому приготовлению пищи? Окончила институт быстрого холодца? Слушай сюда. Таки я пятый раз живу в счастливом браке. Неужели не объясню тебе, хорошей еврейской девочке, как обманный русский студень варить? Мой третий муж его обожал. Умный человек. Изобретатель. Талант.
— Меня зовут Виола, — представилась я, — но лучше Вилка. Простите, но я совершенно русская, иудейской крови у меня нет.
Тетя Фира всплеснула руками.
— Таки кому она это говорит? Люди! Вы слышите! У тебя короткие ноги, низкая попа, таки ты из наших.
— Мой отец Ленинид Иванович, — возразила я.
— Вот удивила, — хмыкнула бабуля, — при коммунистах даже моя соседка по старой квартире Циля Марковна говорила, что она Любовь Михайловна! Не спорь! Глаза видят. Голова работает. Тетя Фира всегда поможет нашей девочке. Первое правило ленивого холодца! Берешь куриные ноги! Они, как сварятся, станут темными. Мужу скажешь, что это поросятина. Не говядина. Думай, когда врешь. Курячьи лапы за корову не сойдут. А вот за молодую свинью элементарно.
— Вкус у курицы и поросенка разный, — возразила я.
— Люди! — возмутилась тетя Фира. — Таки я не знала, что с ученой говорю. Ты специалист по поросятам? Или по курям?
— Нет, — засмеялась я.
— Таки муж у нас профессор поросячьих наук? Или курячьих ног мастер?
Мне пришлось снова ответить:
— Нет.
Тетя Фира воткнула кулаки в то место, где должна находиться талия.
— Таки чего тогда в танце приседаешь? Даже мой Аркаша, пятый счастливый муж, который сам на рынок за картошкой ходил и мог кабачок от дыни отличить, ел ленивый холодец с причмоком. Хотя его мамаша, ведьма иерусалимская, прыщами при виде цыпленка шла. Стой смирно. Эй, любезная!
— Меня зовете? — гордо спросила продавщица.
— Тебя, тебя, — подтвердила тетя Фира, — сомневаюсь, что ты для красоты тут ходишь, потому как страх взглянуть на твою красоту. Для работы ты. Вот и тащи ноги куриные. Кило! Да покажи, я сама выберу.
Процесс отбора окорочков занял минут десять. Получив покупку, тетя Фира потащила меня в бакалею, по дороге она говорила без устали.
— Перец, лавровый лист, гвоздика дома есть?
— Нет, — смутилась я.
— Вот оно, неправильное воспитание папы по отчеству Иванович, — хмыкнула бабка. — Соль есть?
Я начала судорожно припоминать.
— Вроде да.
Бабуля резко притормозила у стеллажа.
— Таки что возьмем? Желатин! Где он?
Я взяла из коробки пакетик.
— Вот!
Цепкие пальцы старухи выхватили упаковку.
— Дерьмо, — коротко высказалась она, — советское производство. Сделано из дохлых кошек. Ищи импортное.
Я заметила небольшую коробочку.
— Венгерский подойдет?
— Цыганский, значит, — пробормотала тетя Фира, — венгры цыгане. Но берем! Я к ним хорошо отношусь. Один раз цыганка на вокзале обокрала мою свекровь от второго счастливого брака. Таки она онемела! Вот радость была.
— Кто онемел? — не сообразила я. — Воровка?
Тетя Фира погрозила мне пальцем.
— Таки думать надо, когда рот открываешь. Чего мне ликовать от того, что ромала ни слова произнести не может? Свекровь онемела. Во втором счастливом браке я прожила потом еще несколько лет, и она, язва любимая, молчала, только стульями, сковородками, ночным горшком швырялась. Я цыган таки с тех пор люблю. И больше нам ничего для ленивого холодца не надо, кроме…
Спутница сделала загадочное лицо:
— Неподалеку живешь?
— Вон в том доме, — уточнила я.
— Люди! Она моя соседка, — пришла в восторг бабка, — на пятом этаже квартира, которую мне сын от третьего счастливого брака недавно купил. Маршируем. Сначала возьмем изобретение моего первого мужа. И через час таки получим студень из поросенка от курицы. Ать, два, так любил говорить мой тесть от четвертого счастливого брака.
Похоже, тетя Фира обладала замечательными способностями гипнотизера, иначе как объяснить, что я безропотно следовала с ней до дома, по ее приказу поднялась в свою квартиру, вымыла окорочка, услышала звонок в дверь и поспешила в холл.
Старушка ворвалась внутрь как ягуар в клетку к зайцам.
— Таки заметь время! Видишь чудо-вещь? Что это такое, по-твоему?
— Кастрюля, — ответила я, глядя, как бабуля ловко укладывает куриные ноги внутрь и опускает здоровенную крышку.
— Нет, — возразила соседка, — гениальное изобретение Михасика, моего мужа, второго. Он белорус. Первый-то еврей. Потом Михасик, затем Аркаша, таки он латыш. Третий Федор, дагестанец, таки я знаю кухню всех народов мира. Супруги разных типов национальностей. А мамы их! Шпана иерусалимская! Они-то меня считали пятисортной. Еврейка!
— У вас первый супруг вроде был еврей? — уточнила я, подавая стул потерявшей счет мужьям соседке. Похоже, она сама в них путается. То Аркаша первый по списку, то третий. Теперь вот Федя появился и Михаил.
— И таки что? Еврейская мама всегда терпеть не может еврейскую жену сына, даже если отец ее мальчика казах, — объяснила тетя Фира, — Сару Абрамовну с родителями Сталин в Казахстан переселил. Она там себе мужа нашла. Свекор мой. Ох, память подводит. Кто мне скороварку изобрел? Михась? Федя? Аркаша? Зяма? Рома? Гриша?
— Шесть получается, — подсчитала я.
— Нет, еще две лапы остались, — возразила тетя Фира, утрамбовывая окорочка.
— Я имею в виду ваших мужей, — пояснила я, — Михась, Федя, Аркаша, Зяма, Рома, Гриша.
— Еще Вася и Паша, — пропела тетя Фира.
— Тогда их восемь, — оторопела я.
Тетя Фира завернула большие винты, которые торчали из крышки, и села на стул.
— Таки у каждой женщины есть любимые мужья и хорошие друзья. Что за тряпка на стене?
Я посмотрела туда, куда указывал палец соседки.
— Полотенце.
Тетя Фира сложила руки на груди.
— Таки у хорошей еврейской девочки, которая вышла замуж, ничего не умея на кухне, беда на реках Вавилонских! Полотенце! Пффф! Оно должно быть белое с кружевами, или розовое в клетку, или голубое в тяпочку, или фиолетовое в пумпочку. Оно может-таки иметь любой цвет, декор, размер. Но одного с ним невозможно быть! Оно не может быть мятой грязной рванькой. А варежки! Ты ими уголь таскала? Почему стол без скатерти? Где красота? Штучки-дрючки?
Я опешила.
— Что?
— Фиговинки-шмиговинки, — пояснила соседка, — чайнички, кружечки, салфеточки. Уют? Пересыльная тюрьма, а не кухня еврейской девочки. Да вообще девочки! Да будь она хоть американка, она же девочка! Муж у тебя терпеливый!
— Наверное, — пробормотала я.
— Я не вопрос в воздух кинула, — отрезала тетя Фира, — утверждение. И таки ты думаешь, что он всегда захочет терпеть вокруг себя казарму? В один день посмотрит на пейзаж и подумает: «Что я тут делаю?» И уйдет к другой девочке, у которой повсюду картинки, а полотенце на пол поставить можно…
— Полотенце может стоять на полу? — изумилась я.
— Таки да, — кивнула тетя Фира, — если оно чистое, накрахмаленное. Слушай мой жизненный опыт. Чем муж отличается от собаки? Пес от тебя не уйдет, даже если бить его станешь, каши три дня не дашь. Просто плакать в углу будет, но тебя не бросит. Супруг не благородное животное, человек он, поэтому терпения у него меньше кофейной ложки. Ушкандыбает от неряхи с двумя левыми руками пешком, как евреи из Египта от фараона. О! Свари мне чашечку кофе.
Не вставая со стула, я ткнула пальцем в кнопку.
— Что за басурманская забава? — осведомилась тетя Фира, с любопытством глядя на кофемашину.
Я подала ей чашку с эспрессо. Тетя Фира пригубила содержимое и воздела руки к небу.
— Азохен вей! Даже моя пятая свекровь такой дряни не варила! Запомни, настоящий напиток делается только в песке.
— И где его взять? — спросила я.
— Купи глубокую неширокую сковородку, в детском магазине или в интернете отоварься пакетом для детских песочниц, — отрезала тетя Фира, — потом постучи ко мне, я всему тебя научу. О! Готово! Видишь, красное окошко стало зеленым? На крышке.
Я кивнула. Бабуля взлетела над стулом и начала носиться по кухне. Кастрюля чудовищного вида была поставлена под холодную воду, открыта, окорочка вынуты.
— Режем ноги! — скомандовала бабулька.
Я взяла нож.
— Брось, глупый ребенок, — распорядилась соседка.
— Вы велели покромсать окорочка, — робко напомнила я.
— Тесак не нужен! Ножницы! — скомандовала Фира. — Есть они на кухне?
— Нет, — призналась я и тут же ощутила, как по лицу пробежал ветер, это тетя Фира кинулась в прихожую.
Через пять минут, работая руками, как бешеный хомяк зубами, старушка отделила мясо от костей и накромсала его в лапшу. Она вмиг разделалась с пятью окорочками и отняла у меня шестой, который я пыталась измельчить, командуя на ходу:
— Запоминай, развели желатин, влили в бульон, помешали. Где холодцовое блюдо? Красивое? Глубокое?
— Нету, — пискнула я.
— Во что же ты, шлемазл, собралась студень наливать? — ласково осведомилась тетя Фира и умчалась.
Не прошло и десяти минут, как курятина была разложена в нужную посуду, посыпана чесноком, залита бульоном с желатином и поставлена на холод.
— Ну как? — гордо спросила тетя Фира. — Пятьдесят две минуты! Таки будешь еще когда-нибудь спорить со мной? Или нет, никогда нет?
— Мне хочется саму себя поставить в угол, — призналась я.
— Таки там надо твоей маме стоять, — вздохнула тетя Фира, — ничему девочку не научила.
Я промолчала. Старушка взялась за ручку двери и оглянулась.
— О! Шлемазл. Таки я все поняла. Не было мамы. Таки я тебя убабушлю!
— Убабушлю? — повторила я, решив, что это слово, очередное непонятное выражение вроде таинственных «азохен вей» и «шлемазл».
— Девочек удочеряют, — пояснила тетя Фира, — но я не могу с тобой так поступить, я же бабушка. Значит, мне тебя убабушляю, сообразила?
Я кивнула. Старушка показала на полотенце.
— Наведи марафет. Начни с пустяка. Рваньку поменяй на красоту. Маленький шаг вперед, сделанный неряхой, уже большая победа. Завтра проверю. Не волнуйся, не брошу тебя, научу уму-разуму.
