Глава 23

Такси не беру. Мне нужен воздух.

Дойдя до набережной, я пристально смотрю туда, где она утонула. Полли Мильтон. Давным-давно, сидя во французском ресторанчике напротив клэпхемского кинотеатра, Зак рассказал мне про какую-то Полли. Бифштекс. Красное вино. Чарующая прелесть откровенности. Первая любовь Зака; изменила ему с лучшим другом и разбила его сердце. Он не упоминал ни о том, что она погибла, ни о том, что был рядом, когда это случилось.

Бреду вдоль мола. Волосы Полли будто водоросли, покачивающиеся в глубине. Раздувшееся тело, пустые глаза… Вспоминаю о Шарлотте, о ее падении с лестницы. Зак был далеко. Представляю, как ее руки и ноги бились о балясины, потом тяжелый удар головой, глухой стук и все.

Две смерти. Этот мужчина постоянно мне лгал.

Возвращаюсь в Райд, потом опять паром, автобус и электричка. Будто иду под водой, борясь с течением. В вагоне людно. Мать укачивает ребенка. Группа подростков слушает музыку на мобильном. Женщины с хозяйственными сумками. Мужчина с газетой.

Пристально всматриваюсь в мир за окном – сады, поля, магазины, заводы. Зак где-то там. Я знаю. Он не намерен возвращаться к счастливой семейной жизни. Он не жертва насилия в семье. Все гораздо сложнее, его расчет в другом. Зак меня не боится. Он меня не любит. Я столько раз его оправдывала и прощала! Он решил мне отомстить.

На станции двери открываются, заходит мужчина. Я напрягаюсь, хватаю Говарда за ошейник. Мужчина стоит ко мне спиной, складывает раздвижную ручку чемодана на колесиках и убирает его на полку для багажа. Когда он оборачивается, я понимаю, что он гораздо старше Зака и ниже его ростом, ему лет шестьдесят, нос картошкой, румяные щеки. Я так сильно прикусила губу, что чувствую соленый вкус крови.

Почему я его любила? Несмотря на его сложный характер, я думала, что нужна ему, что смогу ему помочь. Верила, что мы созданы друг для друга. Чувствовала связь между нами. Как бы то ни было, я не могла им надышаться. И кто я после этого?!

Судорожно ищу мобильный, набираю Джейн, потом Пегги. Ни одна не берет трубку. В субботний день нормальные люди, живущие нормальной жизнью, ходят в кино, встречаются с друзьями.

Проехав Гилдфорд, звоню Сэму. Больше некому. Он отлеживается в своей квартирке. Да, гораздо лучше, спасибо. Нет, выспаться на больничной койке решительно невозможно. Приятно вернуться в свою кровать.

Он вежливо отвечает на мои вопросы, пока они не иссякают.

– Ты в порядке? – спрашивает Сэм. – Голос у тебя расстроенный.

Прижимаюсь лбом к окну, едва сдерживая слезы.

– Приезжай, – говорит он.

Со станции спешу домой – отвести Говарда. Темнеет, поэтому стараюсь идти по центральным улицам – вверх по Сент-Джонс-Хилл, забитой автобусами, потом по Баттерси-Райз до Спенсер-парк, на которой с одной стороны стоят большие дома, с другой – железнодорожные пути. Впервые мне страшно идти по улицам. Теперь я знаю, на что он способен. Зак – жестокий человек. Никакой он не страдалец, измученный проблемами и ждущий, пока его кто-нибудь спасет. Он лжец и преступник, он хочет меня убить!

Оставляю позади суету станции Клэпхем и улиц, по которым ходят автобусы. Хотя движение по-прежнему оживленное, пешеходов нет. В низине слева – железнодорожная выемка, мимо с грохотом проносится поезд, сверкая огнями. На ходу постоянно оборачиваюсь. На середине пути, ярдах в пятистах или около того, замечаю велосипедиста в белом шлеме. Судя по силуэту – мужчина. Он неторопливо жмет на педали, колени сгибаются, велосипед чуть виляет, то удаляясь, то приближаясь к обочине.

Потом велосипедист опускает голову и набирает скорость. Расстояние между нами сокращается. Я бегу, Говард упирается. Снова оборачиваюсь. Две сотни ярдов, ездок явно стремится меня догнать.

Велосипед Зака и белый шлем, который я ему подарила, лежали в сарае. Останавливаюсь – дышать тяжело, в груди жар. Нужно довести ситуацию до развязки, заставить его действовать. Поезд сбавляет скорость. В вагонах горит свет, сквозь ограду видны смазанные лица пассажиров.

Велосипедиста обгоняет такси. Горит сигнал «свободен». Поднимаю руку и, словно в замедленной съемке, машина тормозит, мы с Говардом забираемся внутрь.

В заднее окно наблюдаю за велосипедистом, отчаянно пытающимся нас догнать.

Таксист ждет, пока я заведу Говарда в дом и покормлю. Онни ушла. Записка со стола исчезла. Ответ она писать не стала, хотя букет анемонов, которые она принесла мне днем раньше, сунут в мусорный бак – тоже ответ в каком-то смысле. По-быстрому умываюсь, укладываю Говарда в его корзинку и выбегаю из дома. Запираю дверь, сажусь в такси.

Водитель попался не особо разговорчивый, и это к лучшему. Мысли развеиваются. Велосипедиста-то я и не искала. Думала, он будет пешком или на машине. Совсем забыла про велосипед Зака. Движение оживленное. Догонит ли он такси? Смотрю в заднее окно. Обзор закрывает автобус. То ли Зак не спеша едет следом, то ли обогнал нас и ждет на светофоре. Чем и хорошо велосипедисту в Лондоне: лавируешь как хочешь, добираешься куда угодно.

На Стритхэм-Хай-роуд полно народу, одни люди шумной гурьбой выходят из пабов, другие спешат в «Макдоналдс». Сэмз-роуд (второй поворот после полицейского участка, позади кинотеатра), наоборот, темная и тихая. Такси останавливается возле недействующей церкви, я выхожу и расплачиваюсь за проезд. По проходу между домами крадется кошка, потом стремительно бросается через дорогу. Сзади хлопает дверь, раздается металлический лязг: женщина кладет что-то в мусорный бак. Таксист закрывает окно и уезжает.

Стою на тротуаре, осматриваюсь. Никто в белом шлеме не выворачивает из-за угла. Впрочем, тут есть несколько проулков, заброшенная церковь и полно темных мест, чтобы спрятать велосипед и затаиться. Не слишком ли я рискую? Разве можно подвергать Сэма еще большей опасности? Или это единственный способ выманить Зака? Точно знаю одно: нельзя продолжать жить как ни в чем не бывало. Нужно довести ситуацию до развязки и наконец покончить с этим кошмаром.

Сэм живет в кирпичном доме Викторианской эпохи, разделенном на квартиры. Верхнее окно светится. У входа свисает лампочка на проводе.

Я выжидаю, толкаю калитку.

Звонок Сэма – в самом низу. Пытаюсь привести себя в порядок. Я обычный человек, пришедший на обычное свидание. Роюсь в сумке, ищу помаду. Зеркала нет, ну и ладно. Раздаются шаги Сэма, я поспешно отворачиваюсь и становлюсь лицом к свету. Представляю, как щелкает фотоаппарат, запечатлевая доказательство моего преступления.

Сэм открывает дверь в джинсах и чистой белой футболке. Из-под нее просвечивают бинты. При виде меня он улыбается, вокруг глаз появляются морщинки. Он такой хороший и правильный, что мне хочется заплакать.

– Собирался принять душ, – говорит он, – и не успел. Прости за неряшливый вид.

Футболка выглядит новой – складки от упаковки еще не разгладились.

– Ничего не имею против легкой небрежности, – отвечаю я.

Квартирка на первом этаже за обшарпанной белой дверью – маленькая, неприбранная и забитая книгами. Разномастная мебель недвусмысленно свидетельствует о разводе и разделе имущества: потертый диван, антикварный письменный стол, полки из «Икеа». Мы проходим в кухню. Раковина забита грязной посудой, шкафчик нараспашку, в нем стоят кукурузные хлопья, лимонно-лаймовый джем, маленькая упаковка риса «Анкл Бенс». Стол завален газетами и тетрадями, ждущими проверки.

За деревянной дверью небольшой дворик с нестриженой травой, обрамленный разросшимися кустами ежевики. На филенке две защелки – одна вверху, другая внизу, но они не закрыты.

Стоя ко мне спиной, Сэм открывает бутылку, достает бокалы. Пока он не видит, я поспешно задвигаю защелки.

– Значит, ты не садовод? – спрашиваю я, глядя в окно.

Гадаю, есть ли проход на соседний участок, насколько легко пробраться сюда с улицы. При этом сохраняю непринужденность светской львицы на вечеринке с коктейлями.

– Нет. – Сэм подходит ко мне с бокалом вина. – Садик я делю с жильцом из верхней квартиры. Раньше там жила супружеская пара, они время от времени устраивали барбекю. Новый жилец иногда выбирается туда летом, сидит и работает.

– Чем он занимается?

– Понятия не имею. Работа на дому. То ли писатель, то ли программист. Сидит и стучит на своем ноуте.

– Хорошо его знаешь?

– Не мой тип. Угрюмый парень. Ни с кем особо не общается.

– Как он выглядит?

Сэм смеется:

– Думаешь, вы знакомы?

– Просто интересно.

– Темные волосы, борода.

Тянусь за бокалом, рука дрожит.

Сэм это замечает. Накрывает мою ладонь своей.

– Не знаю, зачем сказал, что не успел в душ, – говорит он. – Успел. С повязками пришлось повозиться – трудно было не намочить. Специально надел новую футболку. Мне не хотелось, чтобы ты решила, что я стараюсь только из-за тебя.

Для флирта его тон чересчур банальный. Я смеюсь, потом начинаю плакать.

Начинаю со лжи Зака – от его детства до интрижки с Онни, потом перехожу к рассказу о нашей с ним жизни. Сэм узнает то, в чем я не решалась признаться ни сестре, ни лучшей подруге, и то, что я изо всех сил пытаюсь забыть. Заговорив, я уже не могу остановиться. Твержу, что любила Зака, что он был любовью всей моей жизни. И дело не только в сексе, хотя и в нем тоже. Когда я познакомилась с Заком, он был милым и добрым. Заботился обо мне. Считал, что я несчастна, и хотел сделать меня счастливой. Я поверить не могла в свою удачу: неужели я ему действительно нравлюсь?

Рассказываю Сэму, как Зак стал постепенно меняться – медленно, незаметно. Вроде бы мелочи. Дальше – больше. Он вскрывал мои письма. Он следил за мной. Коллега по работе (средних лет, женат) как-то подарил мне коробку конфет в благодарность за то, что я заказала в библиотеку несколько книг, которые были ему очень нужны, а Зак спустил шоколадки в унитаз. Однажды в Сэйнтсбери я взяла мелочь для парковочного счетчика у мужчины, оказавшегося неподалеку. Когда я вернулась домой, Зак совершенно вышел из себя. Допрашивал меня несколько часов. Он шпионил за мной постоянно.

Сэм очищает тарелки, водружает их поверх сковородок в переполненной раковине.

– Зак поднимал на тебя руку?

– Скорее, давил на психику, – наконец отвечаю я. – По большей части.

Он снова садится.

– Ты кому-нибудь рассказывала?

– Сперва это казалось ерундой. Когда же все стало гораздо серьезнее, я поняла, что сама виновата. Считала, что делаю все не так и сама его провоцирую.

– И ты понимала, что поэтому не можешь его бросить?

В глазах стоят слезы.

– Я собиралась, – наконец признаюсь я.

– Как тебе удалось решиться?

Делаю глубокий вдох:

– Я еще никому об этом не рассказывала.

Сэм ждет, пока я соберусь с силами.

– Мы пытались завести ребенка, – говорю я натянутым голосом. – Зак был не против, однако когда ничего не вышло, он сказал, что это знак: без детей нам лучше. Сказал, что его мне должно быть вполне достаточно. Но все оказалось ложью. – Я убираю упавшие на лицо волосы. – В том-то и дело! Я хотела ребенка и тайком от мужа пошла к семейному доктору, чтобы выяснить, в чем дело, а она думала, что я знаю…

– О чем ты?

– Немного смущенно она заверила, что беспокоиться не стоит. Люди часто меняют свое решение. Как правило, процедура обратима. Велела прислать мужа к ним в клинику.

– Он сделал вазэктомию?

– Да. – Я прикусываю губу. – И не сказал мне. Он солгал! Заставил меня думать, что…

– Вот подонок!

– Знаю. Он и был подонком! Сделал операцию тайком, заставил меня верить, что все это время мы пытались завести ребенка… Разве можно так поступать с тем, кого любишь?

– Что же он ответил в свое оправдание?

Смотрю на Сэма в замешательстве:

– Я не стала поднимать эту тему. Конечно, следовало с ним поговорить, но он бы все переиначил, заставил чувствовать меня виноватой. И тогда я решила уйти. Написала ему письмо. Я не стала объяснять, почему хочу расстаться. Я… Это было ужасное письмо! Я написала: «Дорогой Зак, я никогда не забуду того, что между нами было, однако думаю, что нам стоит пожить отдельно друг от друга. Мне нужно больше личного пространства. Прошу, не беспокой меня некоторое время. С любовью, Лиззи». Господи! Я только что поняла! Не беспокой меня некоторое время – поэтому он и выжидал!

Вид у Сэма растерянный.

– Когда вы были вместе, тебе не приходило в голову обратиться в полицию?

– Нет. Думала, что справлюсь. И вот теперь, похоже, самое время туда обратиться.

Он кивает, пододвигает ко мне миску с арахисом.

– Неплохая мысль. Почему бы и нет? Они порекомендуют специалистов, с которыми ты сможешь обсудить случившееся. Ненавижу говорить банальности, и, тем не менее, это поможет тебе поставить точку в отношениях.

– Ты так ничего и не понял!

Сэм смотрит на меня с удивлением.

– Я не хочу ставить точку! Мне нужно обратиться в полицию потому, что он все еще жив! Сэм, он где-то рядом! Вероятно, он знает, что я здесь. И он опасен для окружающих! Две женщины, о которых я тебе рассказывала, погибли от несчастного случая! Мне страшно!

Выражение лица Сэма не меняется. Он накрывает мою руку своей. Пальцы у него короткие и толстые, ногти аккуратно подпилены.

– Ты думаешь, что я сошла с ума! – восклицаю я. – Все так считают.

Он берет меня за локоть, притягивает к себе и усаживает рядом на диван.

– Расскажи мне, что с тобой происходит.

Рассказываю ему о слежке, о предметах, появившихся в доме в мое отсутствие (мертвая птица и помада), об исчезнувших вещах (айпод, капиллярные ручки, фарфоровые домики, пожитки Зака в Галлзе). Рассказываю про музыку, которую слышу постоянно, и о том, как видела Зака на парковке возле стадиона, и про послание на картине. И еще я сообщаю Сэму, что его избил именно Зак.

Он почти ничего не говорит, выражение его лица не меняется. Пару раз кивает. Закончив, я поднимаю взгляд.

– Ты мне веришь?

– Какого ответа ты ждешь?

– Скажи, что думаешь!

Сэм встает с дивана, опускается рядом со мной на корточки. Он старательно подбирает слова:

– Думаю, у тебя был горький опыт. Непростой брак с чрезвычайно сложным, если можно так выразиться, мужчиной. Да еще он попал в ужасную автокатастрофу… Вполне естественно, что сейчас ты переживаешь посттравматический стресс.

– Хочешь сказать, что я все придумала?

– Тебе пришлось многое испытать. – Он все еще сидит на корточках, потягивается, отводит плечи назад и морщится. – Ой! Прости. Лучше встану…

От отчаяния мне хочется кричать. Еще один человек, который мне не верит! Я рассказала ему все. Думала, что он меня спасет. Не пора ли мне встать и уйти? Или лучше еще немного задержаться? Дверь хлипкая, зато задвижки прочные. Вспоминаю, как по пути сюда я проехала мимо полицейского участка. Сэм удаляется на кухню, делает кофе. Мне приходит в голову другая мысль, мягкая и уютная словно кашемир. Посттравматический стресс. Я все выдумала. Никакая опасность мне не грозит.

– Взбить тебе молока? – спрашивает Сэм. – Есть у меня специальная штуковина…

– Давай.

На столе передо мной лежит стопка книг. Беру верхнюю. Малиновая бумажная обложка, типичный бестселлер по саморазвитию. Листаю страницы. Одна глава называется «Социопатия», следующая – «Нарциссическое расстройство личности». Дальше – больше. Перечень психопатических черт: отсутствие сопереживания, поверхностное обаяние или харизма, чувство превосходства над другими людьми, постоянная неудовлетворенность, стремление контролировать окружающих.

Когда Сэм возвращается, я протягиваю ему книгу:

– Думаешь, Зак подходит под это описание?

– Возможно. Под определение «социопат» попадает четыре процента населения. То есть один из двадцати пяти человек начисто лишен совести.

Несмотря ни на что, сразу бросаюсь на защиту Зака.

– Другие люди тоже не святые! – восклицаю я. – Я всегда веду себя вежливо, со всеми соглашаюсь. Взять, к примеру, Джойс Поплин, она та еще стерва. Я делаю ей чай, улыбаюсь… а внутри все кипит! Зак упрекал меня за то, что в людях я вижу лишь хорошее. Только это не так! Просто боюсь кому-то не понравиться.

– Понимаю.

Внезапно во мне вспыхивает ненависть к Сэму и ко всему, что он олицетворяет – к его спокойствию и благоразумию.

– Когда люди говорят, что они тебя понимают, это значит, что они совсем не слушают! Это мне Зак объяснил.

Сэм садится на диван. Я слышу, как он без конца повторяет: «Я тебя понимаю».

– Частично это обусловлено наследственностью, – говорит он. – Суть не в том, чтобы быть или не быть вежливой с Джойс Поплин. Суть в том, что именно так функционирует кора твоего головного мозга.

Я смотрю, как двигаются его губы.

– Правда?

– Тебе легче? – тихо спрашивает он.

Глаза у него совсем не как у Зака. И черты лица мягче.

Дышу глубоко, так глубоко, что щемит в груди. Тело кажется легким, по коже бегут мурашки. Ненависть, которую я испытывала к Сэму секунду назад, становится глубже. Смотри, как я это сделаю, думаю я. Смотри, как я тебя предам. Смотри, на что ты меня толкнул. Смотри на меня! Я склоняюсь к Сэму, прижимаюсь губами к его губам.

Утром просыпаюсь рано. Еще не рассвело. Из квартиры наверху доносится шум, скрип, звук льющейся воды.

Сэм еще спит, свернувшись на краю кровати, одна рука поднята, голова лежит между подушек. На щеке красный след. Выбираюсь из постели, тихонько хожу по комнате, беру туфли и плащ. Виски́ взрываются болью от каждого движения. В кухне ополаскиваю лицо водой. Мне чудится, что Сэм встал, кровать скрипнула, но он не выходит. Просто звуки старого дома. Сад выглядит пустым и нелюбимым. Складной стул, какой можно купить на заправке, стоит в центре лужайки. Вроде вечером его там не было. Представляю, как сосед сверху сидит и печатает на своем ноутбуке. Стучит по клавишам.

Я берусь за ручку, замираю и жду. На общедомовой лестнице раздаются шаги, потом человек останавливается на площадке, хлопает дверь, и я ухожу.

В баре было совсем глухо. Три парочки да Кулон с приятелем-серфингистом с белыми дредами, Джолионом. Патрон накинулся на меня как на давно пропавшего любовника. «Закамундо, мой дорогой!» Сыграли в покер, выпили. Пока Кулон отвлекался на клиентов, Джолион пытался затащить меня на какую-то тусовку, «Лик любви» в Бьюде. Честно говоря, он действовал мне на нервы. Чтобы от него отделаться, разрешил взять свою машину. Обещал вернуть на следующий день.

Когда подошел Кулон, я сразу завел речь о «чемоданчике». Плохая новость: Кулон провел весь январь с родителями в Аликанте: «Пришлось, брат, ведь это они спонсируют мою лавочку». Хорошая новость: на Новый год он раздобыл у студентов МДПВ. Обещал поделиться, но рассчитывает на покрытие расходов: «Прости, друг, самому не даром достался, ты же понимаешь». Отдал ему заначку, что лежала в коробке из-под мюсли, остальное занесу на неделе.

Инфа о его родителях стала мне как кость в горле. Думаешь, что человек похож на тебя, а потом оказывается, что он так же обласкан судьбой, как и другие уроды. Очередной хиппующий богатенький эксцентрик. Когда он перекупил «Голубую лагуну» несколько лет назад, я решил, что ради этого он вкалывал, копил, потом вложил все средства в дело. Теперь выясняется, что бар – лишь хобби, образ жизни, который целиком спонсируют родители.

Мне все наскучили, и я собрался было домой, и тут пришла – кто бы вы думали? – Онни. Увидев вашего слугу покорного, вытаращилась и мигом кинулась ко мне. Если бы не перекошенная физиономия Кулона, я отмахнулся бы от нее как от назойливой мухи. Значит, он и она: хм, интересно. Быстро она утешилась. Еще один старпер. Похоже, только такие ей и нравятся.

Короче, отличный повод, чтобы остаться и как следует его побесить. Вот и нашлись в Корнуолле развлечения – вряд ли Алан и Вик учли, что «Голубая лагуна» и ее владелец окажутся для их дочери столь притягательными. Не говоря уже о его волшебном чемоданчике. Онни вела себя развязно и глупо, хватала еду с вилки Кулона. Хотела привлечь мое внимание. Вырядилась в мини-юбку, угги, чулки не надела, вдобавок зрачки у нее были расширены. И волосы перекрасила.

– Я совсем одна! – заявляла она всякий раз, когда Кулон отлучался обслужить клиента. – Хренова гувернянька кинула меня ради перепихона с Юным Фермером, бросила меня на произвол судьбы! Всю ночь я буду дома одна. Ты тут не с женушкой?

– Нет.

– Думала, она тебе безумно дорога.

Я пожал плечами.

– Разве ты по мне не соскучился? Можно навестить тебя в Галлзе? Не обязательно заниматься чем-нибудь, просто тусанем.

– Нет.

– Какой ты странный! Мама говорит, что ни разу не была у тебя дома – даже в те незапамятные времена, когда вы дружили. Там что, трупы? Чего ты прячешь?

– Ничего я не прячу.

– Тогда почему мне нельзя к тебе зайти?

– Грязи нанесешь.

Она рассмеялась. Решила, что я шучу. Вскоре после этого бочком удалилась с Кулоном наверх. Потаскушка!

Я уже дома. Пришлось добираться пешком. Забыл, что отдал машину этому неудачнику. Пусть только попробует разбить!.. Все думаю о большом доме на вершине холма. Когда Вик вышла замуж, я разок туда вломился. Вспоминая то время, испытываю нечто вроде ностальгии. Я еще учился. На тот момент обстановка показалась мне верхом утонченности – дизайн от «Коулфакс энд Фаулер», столы с фуршетными юбками. Интересно, с тех пор они обновили интерьер?

Сейчас в доме никого нет. Гувернантка ушла. Онни развлекается с Кулоном. Возьму фонарик да пойду взгляну. Если я правильно помню, окна в гостиной снабжены красивыми, но ненадежными защелками под старину.

Вернулся в Галлз мокрый и грязный. Потерял уйму времени. Нужно успокоиться. Интересно, это нормальная реакция? У меня такое чувство, будто я должен как-то отреагировать, будто есть какая-то инструкция, как вести себя в подобных обстоятельствах. Неужели я до сих пор пьян? Хочется смеяться. Хочется увидеть Лиззи. Она нужна мне! Позвоню ей, как только Онни выйдет из душа. Лиззи меня спасет! Собственно, этим она всю дорогу и занималась – спасала меня от себя самого.

Она мне написала. Письмо нашел на коврике под дверью. Наверное, открытка ко Дню святого Валентина. На конверте ее прелестный почерк. Через минуту открою. Я жду извинений и излияний любви. Мой ангел! Я уже простил. Даже не помню, почему рассердился.

То ли рисунок меня выдал, то ли резиновые сапоги. Смешно!

Навестил Сэнд-Мартин. Тогда я вроде был трезв. Ну, может, пару раз макнул палец в пакетик с белыми кристаллами, что купил у Кулона. Пакетик и сейчас передо мной, но кристаллы не посчитаешь, так что даже не знаю. Может, и попробовал. Не помню. Провалы в памяти, вот что меня беспокоит. Я слишком увлекаюсь и теряю контроль.

Лиззи с этим разберется. Она знает, что делать.

При ближайшем рассмотрении дом выглядел пустым, светился в темноте как скала в тумане. Через клумбы перед окнами я перебрался довольно легко, сунул кредитку в щель рамы и открыл защелку. Боялся, что петли забиты засохшей краской, но створка отошла без проблем. Пока поднимался по склону, на сапоги налипла грязь, поэтому, прежде чем лезть в дом, я сел на подоконник и сбросил их на траву.

И полетели они на землю. Там они теперь и лежат. Пара брошенных резиновых сапог.

В доме все по-прежнему. С моего последнего визита ничего не изменилось, все на своих местах, даже ситцевый передник и старинные каретные часы. Безвкусные морские акварели. Столик красного дерева у стены. Графины и бокалы, херес и аперитив Дюбонне. Полбутылки однобочкового солодового виски десятилетней выдержки, моего виски – ну, то есть раньше-то виски принадлежал Мерфи. Впервые я попробовал его именно в этой комнате. Плеснул в бокал примерно на палец и уселся в кресло с подголовником. Положил ноги на столик, сбросив на пол номер респектабельного журнала «Сельская жизнь». Выпил виски и почувствовал, как горло сначала обожгло, потом оно словно в янтарь превратилось. Прикрыл глаза. Лениво размышлял, что случилось с Вик. Раньше она была отличной девчонкой. Вечеринки на острове Уайт, ночные купания нагишом. Когда она переменилась?

– Ты все-таки пришел!

Открыл глаза. В дверном проеме стояла Онни. Не знаю, сколько она за мной наблюдала. На ней был флисовый сдельный комбинезон, волосы зачесаны назад. На миг я смутился. Сам видел, как она поднималась в квартирку Кулона над «Голубой лагуной». Она не успела бы вернуться так скоро, либо я надолго выпал из реальности и сейчас куда позже, чем я думал. К счастью, я хороший актер.

Я встал и с удовольствием потянулся:

– Вот и ты. Я тебя заждался!

Она посмотрела на меня изумленно:

– Значит, в баре ты притворялся?

– Типа того.

– Ревнуешь?

– Как всегда.

Думал, придется от нее отбиваться, однако она стала вести себя как ее мать в последние годы – эдакая манерная тори. Предложила выпить, принесла из кухни орешков. В глубине души она типичная представительница женского пола с подростковыми замашками, разумеется. Я тоже играл роль и вел себя как опытный прожигатель жизни в поисках развлечений в этой богом забытой дыре, и вскоре она пошла за своей «заначкой» – хватило на пару косяков. Я спросил, есть ли у нее еще что-нибудь потешить старика, и она достала бензфетамин, таблетки для похудения. Заявила, что от них нас унесет не хуже, чем от экстази.

Дальше все как в тумане. Наверху громко играла музыка, мы с Онни что-то готовили на кухне, хотя, как мы ели, я совершенно не помню. Она нашла для меня в кладовке еще одну бутылку «Гленгойла» – восемнадцатилетней выдержки. В Лондоне мы встречались раз пять или шесть, секс у нас был чисто механический. Я не собирался повторять ту же ошибку. Помню, решил ограничиться общением интеллектуальным. Изложил ей свою философию дизайна, говорил о важности простых линий, о том, что дом должен быть подобен чистому холсту, на котором воображение само нарисует все что угодно. Она назвала меня гением, сказала, что запомнит это навсегда. Немного потанцевала, попрыгала по диванам. Я лежал на полу и смотрел. Она играла на пианино. Я пел «Эллисон» из альбома «Цель моя верна». Сказал ей, что Элвис Костелло – величайший певец всех времен. Велел и это запомнить навсегда. В какой-то момент мы принялись гоняться по комнатам за бродячей собакой, что случайно вбежала в дом. Или никакой собаки и не было? Возможно, меня преследовал призрак Говарда – порождение наркотических грез.

В гостиной она снова принялась танцевать, уже медленнее. Я вырвал чистый лист из книги, лежавшей на столике, и велел Онни замереть. Она приспустила рукава, обнажила грудь, легла на пол и запрокинула голову. Я рисовал ее полуобнаженной, а когда закончил, отложил набросок в сторону, встал на колени и стащил с нее комбинезон.

Уснул, когда было уже светло. Точнее, я помню, что на рассвете еще не спал.

Проснулся от криков. Открыл глаза и увидел лишь волосы Онни, разметавшиеся по подушке. Они были похожи на сеть. Я четко видел каждый волос в спутанных прядях. Рот ее был полуоткрыт, небольшая трещина на нижней губе. Сначала я решил, что кричала Онни, и теперь она мертва. И тут снизу донеслись новые крики, хлопнула входная дверь.

– Онни! – Снова визг. – Где ты? Какого черта ты тут устроила?!

Я вскочил, ушиб голень. Мы были в ее спальне. Я понятия не имел, сколько времени. Снаружи пасмурно. Раннее утро? Нет, далеко за полдень. Шум дождя. Туалетный столик, заваленный косметикой. Цветущая сакура на обоях. Онни открыла глаза и подняла голову. Она лежала поперек кровати, рядом с выемкой, оставшейся от моего обнаженного тела.

– Мама вернулась, – сказала она с улыбкой и томно поднялась с постели. – Смешно!

Кажется, я сказал, что это ни разу не смешно, и она начала действовать. Дверь и так была распахнута, Онни выглянула и прислушалась. Виктория вышла на крыльцо и разговаривала по мобильнику. Онни набросила одежду, схватила меня за руку, и мы сбежали по задней лестнице, промчались через чулан и кухню, пересекли промокшую лужайку и спрятались среди деревьев. Оба босиком. Мои сапоги остались перед домом. Я был в одних носках. «Ножки» ее комбинезона промокли и выпачкались в земле.

Мы притаились за деревом. Ветер трепал ветви, на нас падали капли. Онни смеялась. Я был в ярости. Замерз, промок и здорово разозлился. Мы поссорились. Она выдала: «Похоже, дождь идет». Я сказал, что дождь действительно идет, без всяких там «похоже». Сказал, что ничего она в жизни не добьется, пока не научится говорить правильно. Велел ей убираться домой, а она ответила, что без меня не пойдет. Схватил ее за плечи и тряс до тех пор, пока она не разревелась. Развернулся и ушел, она побежала следом, через лес и в поле. Коровы совсем размесили грязь. Пришлось поддерживать друг друга, поодиночке мы бы оттуда не выбрались. Подошли к перелазу в стене, и я уже был на полпути, когда мне позвонили. Лиззи. Внезапно я вспомнил, что сегодня якобы должен быть в Эксетере. Как острый нож в груди провернули. И о чем я думал, зачем вообще пошел в «Голубую лагуну»? Свирепо взглянул на Онни. Не надо было с ней спать. Это она во всем виновата!

Лиззи спросила, где я. Ответил, что в Дартмуре, пишу картину. Пейзаж великолепный, на мили вокруг никого. Онни хмыкнула: то ли развеселилась не ко времени, то ли по дурости хотела меня выдать. Я едва не закрыл ей рот рукой. К счастью, не дотянулся – я как раз сидел на верху перелаза. Иначе бы я ее придушил. Лиззи волновалась, что темнеет быстро.

– Я в порядке, – заверил я. – Уже собираюсь возвращаться к машине.

До моего домика мы брели минут сорок, не меньше. Ободрал все ноги, брюки намокли, носки прилипли к ступням как черные повязки. Онни хромала. Дождь не унимался. Мы не разговаривали. Голова раскалывалась, я судорожно пытался найти выход.

Не хотел пускать ее к себе, но деваться было некуда. Над крыльцом домика напротив моего горел фонарь, снаружи была припаркована серая машина. Быстро провел Онни по дорожке, отпер входную дверь и поскорее захлопнул за нами. Внутри было уже темно. Онни стояла на коврике, в грязи с головы до ног, с нее лилась вода. Я нашел полотенце и на ощупь повел девчонку в душ. Сказал, что пока она там, свет зажигать можно, только пусть погасит перед тем, как выйти. На всякий случай запер ее снаружи. Стянул с себя носки и брюки, взял почту, в том числе и письмо от Лиззи, и сел тут, не включая свет.

Зазвонил мобильник. Номер незнакомый. Голос разгневанный:

– Моя дочь у тебя?

– Кто вы?

– Я знаю, что она с тобой! Вы были у меня дома. Даже не пытайся отпираться! Она тебя вдвое моложе. Ты мерзкий развратник!

Ой, Виктория. Проклятие! Повесил трубку.

Она позвонила снова. И снова. Потом прислала сообщение: «Надеюсь, ты собой гордишься».

В душе лилась вода, журчала по трубам. Я встал. За стеклом качались темные кусты. Лил дождь. Задвинул шторы, присел на краешек стула.

Буквально тут же на обочину вылетела машина. Виктория помчалась к дому, сшибая кашпо с цветами, принялась барабанить в дверь и кричать: «Онни! Я знаю, что ты там! Выходи!»

Голос раздался прямо возле окна, сквозь шум воды, льющейся из желоба.

– Джек! Я знаю, что она с тобой! Я нашла рисунок. И твои сапоги. – Она пыталась говорить тихо, почти шипела. Отодвинулась от окна, повысила голос. Она уже не могла держать себя в руках. – Ты, жалкий ублюдок, Джек, Зак… как ты там себя теперь называешь? Бездарный урод!

Шаги удалились. Я наблюдал за ней через щель между шторами. Из дома напротив вышла старуха с зонтиком. Плащ Виктории блестел от воды, мокрые волосы липли к лицу. Они поговорили.

Соседка оглянулась в сторону Галлза и пожала плечами. Виктория с досады хлопнула себя по щеке и села в машину.

Сообщение. «Где ты?»

Ясное дело, я оставил там свои сапоги. Обидно, потому что они неприлично дорогие, и я понятия не имею, как получить их обратно, ведь тогда придется признать, что они мои. А вот «рисунок» – уже совсем глупо. Подпись-то я поставил? Досадный промах. Надо как-то выкручиваться.

«Еду из Дартмура, – написал я. – Кто вы?» Нажал «отправить».

Онни стучит в дверь ванной.

– Я закончила!

– Погоди немного, – отвечаю я.

Следующее сообщение: «Ты лжешь, ублюдок! Я знаю, что это был ты. Я не дура! Где моя дочь, ничтожество?»

У меня аж давление подскочило. Встал, походил, пытаясь овладеть собой. Выглянул наружу. Наша Владычица Вселенной никуда не делась, сидела в своем гламурном черном «БМВ» – наследница кучи недвижимости, женушка политика, ведьма с надменным лицом и похабным ртом. Думает, что знает все. Да ничего она не знает! Я мог бы последовать за нею в Брайтон много лет назад, конечно, не за любовью (хотя соблазнить ее в тот раз было приятно), нет – за прелестями ее социального положения, ведь я этого вполне заслуживаю. Теперь я понял, что это все пустое. Взять, к примеру, образование. Она и понятия не имеет, как воспитывать собственного ребенка! Выразить не могу, как меня взбесило ее чувство превосходства. Думает, она лучше меня. Пришла в ужас от того, что я переспал с ее отпрыском. Крайне нездоровое сочетание снобизма и лицемерия.

Не удержался. Написал: «Онни – прелестная девочка. С удовольствием провел с нею ночь. Юная плоть восхитительна!»

Тут же зазвонил мобильник. Я смотрел, как он прыгает по столу. Улыбнулся. Телефон умолк. И тут посыпались сообщения.

«Подонок! Ты даже не представляешь, что натворил! Ей всего семнадцать».

Я откровенно наслаждался собой. Если бы я планировал месть пару десятков лет, лучше бы не вышло.

«Она годится мне в дочери», – ответил я.

Пауза. И тут пришло еще одно сообщение. Я изумленно смотрел на экран телефона, а тем временем Виктория завела машину и уехала. Совсем. И только пять или шесть секунд спустя до меня дошло.

Слова расплывались перед глазами. Смысл фразы ускользал. Неудачная шутка. Я и так помню, сколько Онни лет. К чему это занудство?

Что за нелепость? Как это понимать? Наконец синапсы сработали, и мне удалось связать факты воедино. Одна ночь, много лет назад. Вечеринка в отеле в честь совершеннолетия какого-то недоумка, я заявился без приглашения, флиртовал с Вик, чтобы позлить Мерфи – самого молодого члена парламента в истории партии консерваторов. Пузанчик в тесном костюме готов был меня взглядом испепелить. Вик тогда еще не ожесточилась, но узы супружества и раннего материнства уже душили ее. Ей отчаянно хотелось флиртовать и чувствовать себя желанной, и она утащила меня на пляж. Пьяная от моего внимания и ночного воздуха, совсем слетела с катушек и позволила отыметь себя прямо на берегу, под нависающей скалой.

Когда это было? Шестнадцать или семнадцать лет назад? Возможно. Вероятно. По расчетам подходит. Перед покупкой домика в Галлзе. В следующую нашу встречу, после того как мать умерла и оставила мне деньги, Онни уже начинала ходить. Я встретил их на мысе, она сидела у Мерфи на плечах и болтала ногами. Мне и в голову такое бы не пришло.

Перечитываю снова, пытаюсь переварить эту новость.

«Она и есть твоя дочь!»

– Выпусти меня! – Онни долбится в дверь.

– Погоди, – отвечаю я.

Моя дочь. Глаза у нас похожи, овал лица вроде тоже. И ее нервозность. Нездоровый интерес к кое-какой фармацевтической продукции. Что же еще? А все. Вспоминаю, как могучие руки Мерфи сжимали ее дрыгающиеся ноги, ее округлые коленки под его волосатыми пальцами.

Вина? Раскаяние? Это не про меня. Запрокинул голову и расхохотался. Налил еще виски, макнул палец в пакетик от Кулона.

До меня, наконец, дошла вся прелесть моего положения. Виктория на меня не донесет. Какая сладкая пытка! Ей придется делать вид, будто ничего не произошло. Ради душевного здоровья дочери ей придется молчать. И Лиззи никогда не узнает.

Открыл дверь и выпустил Онни – плод чресел моих – из ванной. Дал ей сухую одежду – какие-то шорты, которые ей пришлось подвязать моим же ремнем, толстовку. Она сказала, что любит меня и хочет быть со мной. Спросила, люблю ли я ее. Порылся в своей голове в поисках хоть каких-то чувств к ней (хотя бы отцовского, на худой конец), но так ничего и не обнаружил. «Да, конечно», – ответил я, желая, чтобы это было правдой. Такова уж моя натура. Разве я виноват?

На самом деле от Онни сплошные неудобства. Мне хотелось поскорее ее выставить и спокойно прочесть письмо Лиззи.

Можно ли ей взять какую-нибудь мою вещь на память? Да-да, картину, ответил я, оглядывая комнату, и разрешил ей выбрать самой. Положил в мешок для мусора вместе с ее грязным комбинезоном. К моей досаде, она выбрала одну из моих любимых. Терпение было на исходе.

– Куда мне идти?

– Найди Кулона, он о тебе позаботится.

– Ты меня потом заберешь? – умоляюще воскликнула она, стоя босиком на пороге и прижимая к себе мешок со шмотками. – Ты бросишь свою жену?

– Да-да-да. Я тебя заберу.

– Обещаешь? Что бы ни случилось?

Ага, как же.

– Надейся и жди! – крикнул я ей вслед.

Похоже, я изрядно напился виски. В машине есть еще. Да и пластиковый пакетик почти опустел. Надо помыться и переодеться. Лиззи! Единственная женщина, которой я когда-либо доверял. Я ей действительно верю, несмотря ни на что. Все остальные рано или поздно предают. Изменяют, разбивают твое сердце вдребезги.

Любовное письмо. Вот и все, что мне нужно.

Господи, благодарю тебя за Лиззи!

Дело не в выборе дома или района. И не в море. Дело в любви. Сейчас я зажгу свет и открою письмо, наслажусь ее нежными словами и позвоню ей. Выход из переделки, в которую я угодил, непременно найдется. Пока Лиззи со мной, все будет в порядке.