Марина Серова
Преступление начинается с вешалки

© Серова М.С., 2018

© ООО «Издательство «Э», 2018

В этот день я решила посвятить всю себя домашнему хозяйству. Проснувшись в восемь утра и приняв контрастный душ, я ощущала необычайную бодрость и чувствовала, что могу свернуть горы. Даже тот невообразимый бардак, который вот уже почти целую неделю царил в моей квартире, не мог поколебать мою решимость.

Сурово окинув взглядом запыленные поверхности и разбросанные как попало вещи, я энергично пошла на штурм и продолжала мыть и чистить до тех пор, пока моя квартира не засияла, как новая медаль, которой я, конечно же, была достойна за свои труды.

Но медали мне показалось мало, и я решила заработать орден. Закончив с уборкой, я затеяла стирку.

Процесс был в самом разгаре, когда за шумом льющейся воды и громом тазиков мне послышался тихий и очень далекий звук, чем-то напоминающий птичью трель. Не сразу сообразив, что это звонит телефон, я наконец подошла к трубке. Но, видимо, тот, кто мне звонил, не отличался особой терпеливостью.

– …Ва-аще, че такоэ, в натуре, – еще успела расслышать я, прежде чем в трубке раздались короткие гудки.

Поняв, что беседа не состоится, я не очень расстроилась. Судя по обрывку фразы и в особенности по тону, с которым она была произнесена, мой несостоявшийся собеседник принадлежал к почтенному сословию «братков». А я с этим сословием тесных контактов никогда не имела и никакого сожаления по этому поводу никогда не испытывала. В общем, на мой взгляд, все разрешилось к лучшему.

Закончив стирку, я приготовила кофе. Наслаждаясь любимым напитком, я расслабленно развалилась в кресле, воздавая себе должное за сегодняшний титанический труд. Негромко жужжал телевизор, прибранная и аккуратная комната радовала глаз, и я уже подумывала о том, не пора ли мне заснуть сном праведника, когда снова зазвонил телефон.

– Добрый вечер, могу я поговорить с Татьяной Ивановой? – спросил очень вежливый мужской голос.

– Я слушаю вас.

– Если не ошибаюсь, вы занимаетесь частными расследованиями?

– Да, это так.

– Мы бы хотели обсудить с вами одно дело, если в настоящее время вы имеете возможность начать новое расследование.

– Вы не могли бы представиться?

– Меня зовут Евгений Сергеевич, но в качестве заказчика будет выступать мой шеф. Сейчас он ужинает в «Экспрессе», вы не могли бы подъехать сюда? У нас отдельный кабинет, разговору никто не помешает. Если хотите, за вами могут прислать машину.

«Экспресс» был довольно дорогим заведением, хотя и не очень престижным, очевидно, из-за своей излишней универсальности. Когда-то, на заре перестройки, это кафе одно из первых в нашем городе пыталось своим оформлением и меню походить на образцы загнивающего Запада. Со временем заведение переросло этот мелкий формат и сейчас являлось одновременно рестораном, ночным клубом и все тем же кафе. С десяти утра до шести вечера, когда заведения для взрослых еще не начинали свою деятельность, там могли полакомиться мороженым дети.

По всей видимости, хозяева «Экспресса» делали ставку не на эксклюзивные предложения, которые могли бы привлечь каких-то определенных клиентов, типа любителей кальяна или малазийской кухни, а на то, что может привлечь как можно больше простого народа. Днем в кафе всегда было мороженое и прохладительные напитки, вечером в ресторане всегда можно было прилично поесть, а в ночном клубе играла живая музыка и частенько выступали приглашенные из других заведений стриптизерши. В общем, необходимый минимум имелся.

Однако предложение обсудить в «Экспрессе» вопросы, касающиеся частного расследования, вызвало у меня недоумение. Что это еще за шеф? И почему он не может позвонить мне сам? Слишком крутой? К тому же и время уже позднее. Да и устала я после всех этих стирок-уборок. Не правильнее ли будет отложить разговор на завтра? А уж там днем, в рабочей обстановке…

– Евгений Сергеевич, а вы уверены, что сейчас подходящее время для обсуждения подобных вопросов? Ваш шеф, наверное, устал, и тем более, как вы сами заметили, он сейчас ужинает. Удобно ли будет беспокоить его в такой момент? Может быть, лучше перенести встречу на завтра?

Но Евгений Сергеевич имел свое мнение по этому вопросу.

– Напротив, – ответил он, – уверяю вас, что именно сейчас самое подходящее время. В течение дня моего шефа постоянно отвлекают дела, а сейчас у него как раз выдался небольшой временной промежуток, когда его никто не беспокоит. Да вам это не должно создать особенных неудобств. Как я уже сказал, вас отвезут и привезут обратно домой без всяких проблем.

Я поняла, что продолжать настаивать на перенесении нашей встречи совершенно бесполезно. Чтобы не тратить время на пустые разговоры, а поскорее выяснить, чего от меня хочет загадочный шеф, и закончить наконец этот длинный день, я сказала, что подъеду в ресторан через полчаса.

– Машину присылать не нужно, мне будет удобнее на своей.

– Как угодно.

– Как я смогу найти вас в ресторане?

– Скажете бармену, что у вас назначена встреча с Владимиром Семеновичем. Вас проводят.

– Хорошо, до встречи.

– Ждем вас.

Помня о том, что я отправляюсь не куда-нибудь, а в ресторан, я затеяла было ревизию своего гардероба, чтобы выбрать что-то адекватное. Но, вероятно, вследствие усталости очень быстро бросила это занятие. С мыслью «А ну вас всех!» я надела очень кстати подвернувшийся под руку классический брючный костюм в тонкую полоску и простую белую блузку.

После этого, слегка освежив внешний вид с помощью тонального крема и помады, я спустилась к машине.

Путешествие заняло даже меньше обе-щанного получаса. Вскоре я уже входила в «Экспресс», своими огнями и светом из больших окон освещавший довольно значительную часть одной из центральных улиц нашего города.

В зале было очень людно и, несмотря на прохладный сентябрь, душно. Сновали официанты, пахло напитками и закусками, и у меня почему-то сразу возникло желание повернуться и уйти.

Вечером, после целого дня трудов праведных, хотелось тишины и покоя, а вовсе не тесноты и назойливой сутолоки ресторанного зала. Но профессиональный долг приказывал идти вперед. И я пошла. Сквозь тернии, как говорится, к звездам.

Осмотревшись, я подошла к барной стойке. Назвав нужное имя, которое сообщил мне в качестве пароля Евгений Сергеевич, я в сопровождении одного из официантов отправилась в глубь ресторанного зала.

Через некоторое время мы оказались в разделенном на небольшие кабинки помещении, куда почти не долетали шумы из основного зала. Это обстоятельство немного улучшило мое самочувствие, но, в сущности, это было уже неважно. Картина, которая предстала моему взору, из всех сложных чувств, обуревавших меня, оставила только одно – безграничное удивление.

В кабинке, куда привел меня официант, за столом, ломившимся от яств и питий, сидел весьма типичный и довольно колоритный представитель «братвы».

Бритая голова, побагровевшая и покрытая каплями пота от усиленного питания физиономия, толстенная золотая цепь, наколки на руках и плечах, где последние остатки мускулатуры безнадежно утонули в жировых отложениях, и открытая майка советского образца, тоненькие лямочки которой совершенно терялись среди необъятного тела.

«Нет, это не он, – пыталась убедить себя я, уже прозревая жестокую правду. – С какой стати криминал�Иванова.

– Здравствуйте, – удивленно проговорил голос из трубки.

– У меня будет к вам небольшая просьба. Думаю, вы понимаете, что для проведения качественного расследования тех данных, которые вы мне вчера сообщили, абсолютно недостаточно. А дополнительную информацию я могу получить, только общаясь с теми людьми, с которыми имела дело Оксана незадолго до своей смерти. Поскольку в это время она, по вашим словам, работала в театре, то и мне необходимо туда попасть. Если не ошибаюсь, вчера вы говорили о том, что в театр Оксану устраивал Владимир Семенович?

– Да.

– Так вот, не мог бы он и мне помочь туда устроиться? Там на дверях висит объявление, что им требуется художник в декораторский цех. Возможно, это связано с тем, что Оксана там уже не работает, и у них появилась вакансия.

– Да, вполне возможно. Вся эта история произошла в конце мая, когда сезон уже заканчивался и все собирались в отпуска. А теперь, в связи с началом нового сезона, вполне возможно, что им необходим кто-то на место Оксаны.

– Признаюсь, мне было бы намного легче проводить расследование, если бы удалось занять это место.

– Что ж, я поговорю с Владимиром Семеновичем.

– Но должна предупредить вас, что я совсем не умею рисовать.

– Это пустяки, – по тому, как звучал голос моего собеседника, я поняла, что он улыбается. – Оксана тоже не была особенно выдающейся художницей, но это нисколько не мешало ей в профессиональной деятельности. Я поговорю с Владимиром Семеновичем, и как только результаты будут известны, перезвоню вам.

Дипломатичный Евгений Сергеевич неизменно отзывался о своем шефе так, что если бы я не знала кто он такой, я, несомненно, подумала бы, что это один из представителей солидной руководящей элиты.

– Да, и еще, – предусмотрительно напомнила я. – О моей настоящей цели появления в театре никто не должен знать.

– Разумеется.

Евгений Сергеевич положил трубку, а я в ожидании результатов его переговоров с боссом решила навести кое-какие справки.

Меня чрезвычайно интересовало, кем же на самом деле был человек, заказавший мне расследование, и правильно ли мое предположение о том, что отношения с таким человеком лучше не портить.

Обзвонив нескольких компетентных товарищей из весьма различных и отчасти даже противоположных социальных и профессиональных слоев, я выяснила много интересного. Оказалось, что пресловутый Владимир Семенович – это не кто иной, как Боба Маленький, один из признанных криминальных авторитетов нашего города. Во времена буйной молодости, которая по счастливому стечению обстоятельств пришлась на девяностые годы, он довольно успешно занимался рэкетом и крышевал кооператоров. Сейчас же работал на почти легальной основе, контролируя несколько районов города и мирно собирая дань, с кого следует.

Компетентным органам однажды совершенно случайно удалось поймать Бобу с поличным. Хотя он нанял целую команду адвокатов и не переставая уверял, что все было подстроено, представителям обвинения удалось-таки настоять на том, чтобы его посадили. В результате последние три года своей жизни Боба был вынужден провести достаточно далеко от нашего города по причинам, действительно от него нисколько не зависящим.

Вернувшись, он решил возобновить старые связи и обнаружил, что кое-кого из списка недостает. В результате чего я и поимела «приятную» возможность с ним познакомиться.

Учитывая специфику моей профессиональной деятельности, мне доводилось слышать кое-что о Бобе, и сейчас я только лишний раз убедилась в том, что поступила совершенно правильно, не став спорить с ним и согласившись на расследование. Уж кого-кого, а Бобу я никому не пожелала бы иметь врагом. И себе, любимой, – меньше всего.

Тем временем события развивались, и в моей квартире снова раздался телефонный звонок. Евгений Сергеевич сообщил мне, что относительно меня была проведена подготовительная беседа с нужными людьми. Для того чтобы уладить вопрос окончательно, мне необходимо сейчас подъехать в театр и встретиться там с неким Игорем Азатовым, заведующим постановочной частью.

Довольная тем, что все так хорошо устроилось, я стала бодро и радостно собираться, как вдруг вспомнила, что не имею в своем активе ничего такого, чем могла бы объяснить свою претензию на вакансию театрального художника. Рисовать я не умела, и хотя Евгений Сергеевич говорил, что это необязательно, но ведь это не ему предстояло в самом ближайшем будущем краснеть за свои способности, а точнее, за полное их отсутствие.

Я понимала, что для того чтобы мое появление в театре в качестве именно художника, а не кого-то другого, не вызвало подозрений, я должна придумать что-то, что объясняло бы мои действия. Какую-нибудь историю, которая могла бы убедить окружающих и в особенности тех, с кем непосредственно мне предстоит «художничать», в том, что для того чтобы претендовать на это место, у меня есть некие гораздо более веские причины, чем умение рисовать. И понятно, что чем меньше у меня способностей к рисованию, тем более глобальными должны быть причины, направившие меня на стезю театрального художника.

Думаю, это должен быть какой-то неотвратимый, трагический поворот в судьбе. Типа… типа… А! Вот оно! Типа того, что неожиданно умер мой богатый муж и оставил меня без средств к существованию, так как все наше состояние пошло на уплату долгов, которых у него оказалось выше крыши. А я, будучи лет с восемнадцати за ним как за каменной стеной, делать ничего не умею, образования никакого не имею, и если бы не добрые люди, составившие мне протекцию, я бы умерла с голоду.

Историйка была так себе, но она объясняла основные пункты – то, что устраиваюсь я по знакомству, о чем наверняка всем очень быстро станет известно, и то, почему именно устраиваюсь художником. Мне ведь в моем положении перебирать не приходится, кем поставят, тем и буду. Спасибо еще, что вообще хоть кем-то пообещали устроить.

Придумав легенду, я подобрала подходящий под нее скромный наряд и спустилась к машине.

Припарковавшись на одной из боковых улиц, к зданию театра я подошла пешком, чтобы мое соответствие образу убитой горем вдовы было наиболее полным.

Войдя внутрь, я оказалась в абсолютно пустом вестибюле, где за стеклянными окошечками скучали кассирши. С первого взгляда было понятно, что заведующий постановочной частью Игорь Азатов явно обретался не здесь.

– А вы не подскажете, как мне найти Азатова? Игоря Азатова?

Видимо, постоянная мысль о том, что я должна выглядеть как несчастная вдовица, сделала свое дело. Вопрос мой прозвучал очень жалостно, сразу вызвав у кассирш сочувствие. Не спрашивая, зачем мне понадобился этот Игорь, они объяснили, что самый короткий путь к нему лежит через черный ход.

– Вы обойдите здание, – внушала одна из женщин. – Там с обратной стороны дверь, сразу увидите. У вахтера спросите, он вам все объяснит.

Исполнив эти указания и войдя в дверь, я оказалась на небольшой площадке. Вверх и вниз от нее вели ступеньки, а непосредственно на самом пятачке стояли стол с включенной настольной лампой и стул, на котором сидел старенький дядечка, видимо, тот самый вахтер.

– Вам кого? – очень строго спросил дядечка.

– Мне нужен Азатов. Игорь. Заведующий постановочной частью.

– Да?

– Да.

– А зачем он вам?

– По делу.

Критически меня осмотрев, будто оценивая, может ли у меня в действительности быть какое-нибудь дело или я беспокою его понапрасну, дядечка, тяжко вздохнул и произнес:

– Ждите, сейчас позову.

С этими словами он поднялся со своего места и направился вверх по лестнице.

Я терпеливо ждала. Снизу доносились голоса, потом на лестнице показался молодой человек в защитном комбинезоне. С интересом взглянув на меня, он скрылся за входной дверью.

Потом голоса послышались сверху:

– …Да это ты просто завидуешь, Петрович, так и скажи.

– Чего «завидуешь»? Чему я тут завидовать должен? Я должен на своем месте сидеть, а не бегать тут за вами. Ходят тут к ним… то к одному ходят, то к другому. То девушки, то не девушки, а я тут за ними всеми бегай туда-сюда!

– Я же говорю – завидуешь. К тебе-то вот девушки не ходят, а к нам ходят. Вот ты и завидуешь.

В этот момент на лестнице показались говорящие – уже знакомый мне дядечка и рядом с ним пузатенький с черными кудрями и сочными губами мужчина – видимо, тот самый заведующий постановочной частью Азатов.

– Здравствуйте, я от Владимира Семеновича.

– Ага, – многозначительно произнес кудрявый, наклонив голову и буквально ощупывая меня любопытным и наглым взглядом. – Ну что ж, прошу.

Он посторонился на лестнице, как бы приглашая меня пройти наверх.

Петрович, продолжая ворчать, занял свое рабочее место, а мы с Азатовым стали подниматься по лестнице. Она оказалась длинной, и, штурмуя ступеньки, я даже успела составить некоторое предварительное мнение об Азатове.

– Ну, как там поживает Владимир Семенович? – спросил он, игриво улыбаясь.

Не нужно было обладать слишком большой проницательностью, чтобы понять, что он уверен в том, что я – новая подружка Бобы. Я не собиралась слишком уж пламенно разубеждать его в этом, но и подтверждать тоже не хотела, поэтому, скромно опустив глаза, сказала:

– Не знаю, мы с ним не очень близко знакомы. На самом деле я…

– Ой-ой-ой, – замотал головой Азатов, видимо, желая дать понять, что уж кого-кого, а его-то мне не провести. – Какие мы скро-омные. Какие мы скры-ытные.

– Но я действительно…

– Да ладно – дело твое. Не хочешь говорить – не нужно. Сейчас познакомишься с девчонками, оформишься и можешь приступать. У нас тут как раз новая постановка в самом разгаре, скоро премьера, работы невпроворот, а Санки сейчас нету, так что в плане рабочей силы недокомплект получается, девчонкам тяжело.

– Санки? – сразу навострила уши я. – Какой Санки?

– Оксаны, что до тебя здесь работала. Ее тоже этот устраивал… Владимир Семенович.

Азатов снова игриво взглянул на меня, но на этот раз как-то сбоку и довольно дву-смысленно.

Наконец мы пришли. Хотя лестница уходила еще на несколько пролетов вверх, наше путешествие закончилось на одной из промежуточных площадок. Азатов открыл дверь, и мы оказались в неожиданно громадном и почти пустом помещении.

Левая стена комнаты была глухая, а справа находились четыре огромных окна, в которых вливалось достаточно света, чтобы помещение не было темным. Под окнами по всему периметру стояли столы со всевозможными, по всей видимости, художественными принадлежностями.

Напротив, довольно далеко от себя я заметила еще две двери, а пол этой большой комнаты был застелен полотном, на котором виднелись весьма загадочные для меня цветовые пятна.

– Вот, это – наш декораторский цех, – сказал Игорь и повел меня в обход лежавшего на полу полотна к одной из располагавшихся на противоположной стене дверей.

– Таня! – вдруг раздалось из-за двери, когда мы приблизились.

От неожиданности я даже вздрогнула, но все быстро объяснилось.

Игорь открыл дверь, и я увидела небольшую комнатку, посреди которой стоял низенький стол, а рядом с ним два огромных кресла. В одном из них сидела Татьяна Чурсинова, очень хорошо мне известная и любимая мною актриса, а перед ней стоял на коленях какой-то молодой человек. Устремившись к ней всем корпусом и не обращая на нас с Азатовым ни малейшего внимания, он продолжал свою взволнованную речь:

– Таня, ты пойми! Мне не нужно ничего! Ничего! Ни славы, ни денег. Ничего! Мне нужно только одно. Чтобы дернул – и оно пошло, – говорил он, изображая, будто дергает за веревку. – Чтобы оно смывалось, Таня! У меня жена, ребенок маленький, а там такая вонь, такое… ты себе даже представить не можешь!

– Танечка у нас профорг, – улыбаясь, комментировал происходящее Игорь. – Общественный деятель. Поэтому актеры со своими бедами всегда идут к ней. И правда, общежитие у нас… действительно… просто из ряда вон.

– Ладно бы еще общежитие, Игорь, – не вставая с колен, обратился к нему молодой человек. – Ладно общежитие. Но если уж вы заселяете людей в дом, то сделайте нормальный туалет! Хоть один на этаж! А то ведь скоро там просто дышать будет невозможно!

– Хорошо, Коленька, я поговорю, – успокаивала Чурсинова и, заметив постороннее лицо, добавила: – Но мы, наверное, мешаем?

– Нет, нет, – сказал Игорь. – Вот, Наташа, подкрепление тебе привел, принимай новую работницу.

За низеньким столом напротив Чурсиновой сидела еще одна женщина, к которой и обращался теперь Игорь. Длинные выкрашенные хной вьющиеся волосы, светло-серые глаза и испачканный краской синий рабочий халат.

– Что ж, добро пожаловать, – сказала она, внимательно и несколько настороженно разглядывая меня.

– Вот, познакомься, – Наталья Викторовна, начальница твоя, – снова обратившись ко мне, продолжал балагурить Игорь. – А это у нас Татьяна. Тоже Татьяна, заметил он, игриво сощурившись уже в сторону Чурсиновой.

– Очень приятно, – улыбнулась та.

Я тоже стояла и глупо улыбалась, не зная, как вести себя в сложившейся ситуации. Главное, что меня смущало, это то, что я не могла ответить себе на вопрос: меня уже приняли на работу или еще нет?

– Ну ладно, вы тут знакомьтесь, а я побежал, – весело сказал Игорь и действительно убежал, оставив меня одну-одинешеньку в таком неопределенном положении.

– Проходите, Татьяна, садитесь, – пригласила меня Наталья Викторовна, поняв, что я в замешательстве. – Вы работали когда-нибудь по этой специальности?

– Вообще-то нет, – ответила я, сразу вспомнив заготовленную историю. – Видите ли, дело в том, что до последнего времени я вообще нигде не работала…

Снова сделав скорбное лицо и добавив жалости в свой грустный взгляд, я начала говорить о том, как мало было у меня забот в то время, когда я жила с мужем, и как много стало их сразу после его смерти.

– Вы не представляете, даже самые элементарные вещи… не знаю, чай заварить, яичницу пожарить, ведь даже этого я не умела. Сейчас самой кажется смешным, а ведь после того как мне пришлось уволить домработницу, я тонны продуктов перепортила, пока научилась готовить.

Я говорила это и одновременно думала: «Ах, хоть денек бы пожить мне с домработницей!»

Женщины смотрели с пониманием и сочувствием.

– Да, тяжело вам пришлось, – сказала Чурсинова. – Но не расстраивайтесь, думаю, Наташа поможет вам встать на ноги. А мне уже пора идти, до свиданья, девочки.

Она удалилась, а вместо нее в маленькой комнатке появилась еще одна женщина. По виду она была моложе Натальи, но гладко зачесанные волосы, большие очки и синий халат ее старили.

– Это Оля, познакомьтесь, – представила Наталья. – Оля, это Татьяна. Она будет работать с нами.

– А-а, – безучастно произнесла Оля и заговорила о делах: – Наталья Викторовна, охры на складе нет, сказали, завтра привезут.

– Ну ничего, тогда займись сегодня аппликациями.

– Хорошо, – ответила Оля и сразу вышла.

– Какая у вас, наверное, интересная работа, – старалась подольститься я. – Вообще театр всегда представлялся мне чем-то сказочным, необычным.

– Ну да, ну да. Так вы говорите, Танечка, что у вас совсем нет никакого опыта подобной работы?

– Нет, к сожалению, совсем никакого. Но я буду стараться. Ведь и в других видах деятельности у меня нет опыта, так что в любом случае мне придется начинать с нуля. У меня хорошая обучаемость. Например, жарить яичницу я научилась уже со второго раза.

Наталья улыбнулась и сказала:

– Хорошо, поработайте с нами. Сейчас вам нужно будет… впрочем, я лучше сама вас отведу, вы ведь еще не знаете расположения помещений.

Мы вышли из маленькой комнатки.

– Оля, мы к директору, – обратилась Наталья к Оле, которая колдовала над полотном, лежащим на полу.

Спустившись по лестнице, мы миновали Петровича и стали спускаться дальше. В самом низу, откуда уже не вели никакие лестницы, оказался длинный коридор с множеством дверей, за которыми располагались гримерные.

Мы долго шли по коридору, снова поднимались и спускались по лестницам, а мимо нас то и дело шмыгали туда-сюда дамы в костюмах восемнадцатого века, загадочные личности в широкополых шляпах и миниатюрные тетеньки, одетые мальчиками.

Наконец мы оказались в кабинете директора.

С формальностями все обошлось благополучно, и хотя я немного опасалась, что без опыта и специального образования директор не захочет меня брать, но он претензий не предъявлял.

– Зарплата у нас… небольшая, – как-то загадочно произнес он. – Но, возможно, потом, со временем…

Я поняла, что он имеет в виду, только когда узнала, какая именно небольшая зарплата меня ожидает. «И за эти деньги люди соглашаются работать?!» – так и хотелось мне заорать изо всех сил. Но памятуя о том, что я-то, собственно, работаю не за эти деньги, орать изо всех сил я не стала, а тихо и скромно заметила:

– Да, зарплата действительно небольшая.

Однако этот инцидент существенно уменьшил мои комплексы относительно некомпетентности в художественном деле. За такую зарплату даже я вполне сносный специалист.

Снова пройдя длинный коридор и бесконечные лестницы, мы с Натальей вернулись в декораторский цех, где теперь, кроме Оли, находилась еще одна девушка, совсем молоденькая.

– Алена, познакомься, это Татьяна. Новенькая. Будет работать с нами.

– Здгаствуйте, – сказала Алена, повернув ко мне сияющее счастьем лицо.

Признаюсь, меня немного удивила такая реакция на мое появление, ведь она видела меня в первый раз. Что же могло ее так обрадовать? Однако через минуту девушка обратилась к Наталье и с таким же счастливым выражением сообщила ей:

– Наталья Виктоговна, в буфете булочки пгодают. Свежие! Пгинести вам?

Похоже, выражение счастья и радости было естественной реакцией Алены на все жизненные проявления. О, счастливое детство, где ты?

– Что ж, сбегай, принеси, – ответила Наталья, взглянув на часы. – Уже и обедать пора. Да и для Тани тоже купи, не забудь.

– Нет, нет, что вы, мне не нужно.

– Ничего, посидите с нами, чайку попьете. Получше познакомимся. Нам ведь теперь вместе работать. Сегодня я вас задерживать не буду, а завтра приходите к девяти утра. Попрошу не опаздывать.

– О да, да, конечно. Спасибо, что взяли меня, – произнесла я, с благодарностью взглянув в глаза Наталье.

– Ничего, ничего, поработаете. На эту зарплату ведь тоже не особенно идут.

– Да, зарплата, она… Наверное, из-за этого у вас и вакансия появилась?

Наталья нахмурилась, и выражение ее лица стало жестким и отчужденным.

– Нет, не из-за этого, – холодно проговорила она. – С девушкой, которая работала здесь до вас, произошел несчастный случай. Она упала в люк из плотницкого цеха, когда оттуда спускали декорации. И разбилась.

– Да что вы? Как жаль! А где он, этот плотницкий цех?

– Прямо над нами. Были открыты оба люка, и у них, и у нас, так что она упала оттуда прямо на сцену, ну и… Даже «Скорая» не успела приехать.

– Какой ужас!

– Здесь большая высота, будьте поосторожней. Когда люки открыты, близко к ним не подходите.

Прибежала из буфета Алена вся в улыбках и свежих булочках, и мы сели пить чай. В продолжение чаепития я старалась составить представление о женщинах, с которыми работала Оксана и с которыми теперь предстояло работать мне. Тянет ли какая-нибудь из них на подозреваемую?

Алену я исключила сразу. Не говоря уже о нежном возрасте, который совсем не вязался с таким страшным преступлением, как убийство, общий психологический портрет этой девушки исключал самую мысль о каких-либо подозрениях. Было совершенно очевидно, что никаких потаенных замыслов она не вынашивает, никаких обид ни на кого не держит, что вся она такая, как есть, вся тут, как на ладони, и что совесть ее совершенно чиста.

Но к Наталье и Ольге, несомненно, стоило присмотреться повнимательнее.

Наталья была доброжелательна и, кажется, не подвержена тем внезапным приступам раздражения, которые частенько бывают свойственны дамам-начальницам. Она держалась спокойно и естественно, иногда шутила, по ходу разговора делала для меня ознакомительные «сноски», поясняющие нюансы работы в театре, но тем не менее я ясно видела, что человек она закрытый и себе на уме.

Сложнее всего было составить мнение об Ольге. Она молча пила чай, почти не принимая участия в разговоре и никак себя не проявляя. Хотя и Наталья, и Алена обращались к ней свободно и непринужденно, тем не менее я ощущала между ними и Ольгой некое странное, едва заметное отчуждение.

Все это требовало разъяснения. Уже сейчас я предвидела, что независимо от того, прав или нет мой заказчик в своих подозрениях, в театре найдется работа не только для художника Татьяны Ивановой, но и для Татьяны Ивановой – частного сыщика.

Именно об этом размышляла я, возвращаясь домой.

Главная проблема, которая меня беспокоила с самого начала этого неприятного расследования, заключалась в том, что у меня не было ни малейшего представления о том, как именно произошло падение потерпевшей в этот злосчастный люк. Кто был в тот момент рядом? В каком положении находились все действующие лица? Кто находился ближе всех к Оксане и был ли он настолько близко, чтобы подтолкнуть ее к люку?

Эти вопросы требовали скорейшего разрешения, а с другой стороны, не могла же я так вот сразу приступать к расспросам, не проработав в коллективе и дня. Подобная прыть была бы совсем неуместной и сразу вызвала бы подозрения у моих новых коллег.

А подозрения мне были сейчас совершенно ни к чему. Наоборот, моя задача заключалась в том, чтобы как можно быстрее расположить к себе как можно большее количество народа. Ведь в настоящий момент я нахожусь на этапе сбора информации, а информацию мне могут дать только работники театра. Следовательно, я должна демонстрировать улыбчивость и доброжелательность, произвести на всех хорошее впечатление и завести как можно больше знакомств.

Что же до моего личного впечатления от театра, то пока театр ассоциировался только с бесконечными лестницами. Если для других театр начинается с вешалки, то для меня он определенно начался именно с лестницы.

«Интересное совпадение, – думала я. – Есть ведь такой театр… как его там… Ах да! Ла Скала. Театр на лестнице. Вот и у меня тоже получается что-то в этом роде».

Если бы в тот момент я могла предвидеть, какой театр вскоре разыграется на бесконечных лестничных пролетах, по которым мне пришлось сегодня спускаться и подниматься, я бы еще не один раз подумала, прежде чем браться за это дело.

Но ничего такого предвидеть я, разумеется, не могла, и мысли мои были полностью сосредоточены на новом расследовании. Я думала о том, как ухитриться в совершенно новой для меня обстановке за минимальные сроки собрать максимальный объем информации.

Мои размышления прервал телефонный звонок:

– Алло, Татьяна? Вас беспокоит Евгений Сергеевич. Владимир Семенович интересуется, как все прошло у вас в театре. Вас взяли на работу?

Скажите пожалуйста! Владимир Семенович интересуется! Что мне действительно интересно, так это узнать, бывают ли с Владимиром Семеновичем такие случаи, когда он разговаривает самостоятельно? Или рот у него предназначен исключительно для принятия пищи?

– Добрый вечер, Евгений Сергеевич. В театре все прошло хорошо, на работу меня взяли, и завтра я приступаю к своим новым обязанностям.

– Что ж, отличная новость. А когда приблизительно вы рассчитываете получить информацию по интересующему нас делу?

Эх ты! Смотри какой прыткой! Я еще и дня не проработала, а ему уже информацию подавай. Нет уж, милый мой, имей терпение.

– Как я уже вам говорила, я не привыкла оперировать непроверенными данными и тем более не считаю целесообразным сообщать подобную информацию клиентам. Учитывая то, что от вас я не узнала о деле практически ничего, думаю, понадобится не менее недели для того, чтобы собрать, систематизировать и проверить первичную информацию.

В телефонной трубке возникла пауза.

– А ускорить этот процесс никак нельзя? – осторожно поинтересовался Евгений Сергеевич. – Если это зависит от оплаты…

– Нет, это зависит не от оплаты, – не слишком вежливо перебила я. – Это связано с тем, что я делаю свою работу качественно. Посудите сами, как это будет выглядеть, если сегодня, например, я скажу вам одно, а завтра начну утверждать совершенно обратное? Да, для того чтобы собрать достоверную информацию, требуется время, но зато и выводы получаются намного точнее. Качественно проведя предварительную работу, мы можем с полной достоверностью утверждать, было ли совершено преступление и кто именно его совершил.

– Да, но Владимир Семенович…

– Постарайтесь объяснить ему, что сбор достоверной информации требует гораздо больше сил и времени, чем простое выслушивание сплетен. Если он хочет знать, как все было на самом деле, ему придется проявить терпение.

– Ну хорошо, хорошо, – все еще очень неуверенно проговорил Евгений Сергеевич. – Но все-таки я хотел бы попросить вас, Татьяна, использовать все возможности для ускорения процесса.

– Я постараюсь.

Бедный Евгений Сергеевич! Какую тяжелую долю приготовила ему судьба. Представляю себе, что это за удовольствие – работать с Бобой Маленьким! Я начинала испытывать к очкастому секретарю неподдельное сочувствие.

Однако если в результате моей качественно проделанной работы окажется, что все, произошедшее с Оксаной Ширяевой, – это все-таки несчастный случай, то не исключено, что сочувствие понадобится и мне самой. Ведь Боба рассчитывает, что на блюдечке с голубой каемочкой я преподнесу ему убийцу. Хотя я и постаралась намекнуть, что несчастный случай исключать тоже не стоит, еще неизвестно, как он отреагирует, если я не оправдаю его ожиданий.

Впрочем, не будем загадывать. Завтра мне предстоит первый рабочий день, и у меня будет возможность впервые в жизни попробовать себя в качестве художника. Надеюсь, когда мои новые коллеги воочию убедятся в том, сколь невелики мои способности в сфере изобразительного искусства, этот первый день не станет последним.

На следующее утро я как новенькая решила продемонстрировать дисциплинированность и приехала в театр раньше урочного времени. В результате имела удовольствие простоять минут двадцать возле наглухо запертой двери декораторского цеха.

– О, Таня, вы уже здесь? – слегка приподняв брови и мило улыбаясь, проговорила появившаяся наконец на лестнице Наталья. – А что же вы стоите? Нужно было ключ на вахте взять.

Что ж, будем считать, что знакомство состоялось. Надеюсь, за время работы здесь мне удастся узнать не только о том, что ключ от нашей двери можно взять на вахте. Но этот маленький факт я тоже отметила. Если правда то, что Оксана Ширяева была убита и убийца – один из работников театра, то наверняка и он мог взять этот ключ… для чего-нибудь.

Тем временем мой первый рабочий день в качестве театрального художника вступал в свою активную фазу. Меня нарядили в синий халат и заботливо предупредили, что и другие части туалета не помешало бы продублировать.

– Вам понадобится рабочая обувь, – говорила Наталья. – У нас тут, сами видите, и красочкой можно испачкаться, и вообще… Кстати, тут где-то да о том, что если подобные подозрения имеют под собой даже малейшее основание, то нетрудно догадаться, какие чувства к Ольге должна испытывать та же Наталья, например. А ведь ей приходится ежедневно с Ольгой работать, близко с ней контактировать.

Даже себя я уже ловила на том, что, узнав причину натянутых отношений окружающих к Ольге, сама начинаю проникаться подобными подозрениями. Хотя доказательств того, что подозрения в отношении нее обоснованны, у меня пока не было.

В то время как Алена разливалась соловьем, доказывая, что Ольга – «хогошая», позвонила Наталья и попросила меня принести охру, которую они с Ольгой забыли захватить с собой.

Взяв банку с краской, я отправилась в путешествие по бесконечным лестницам.

Возвращаясь обратно, на одной из площадок я обнаружила Азатова. Эта площадка была штатным театральным местом для курения. Там стояла красивая скамейка, украденная монтировщиками из близлежащего парка, и на ней время от времени собирались многолюдные компании, одержимые общей вредной привычкой.

Но сейчас на скамейке сидел только Игорь.

– Присядь, отдохни, труженица, – произнес он, кивая на место рядом с собой. – Я тебя курить научу.

– Спасибо, отучилась только недавно.

– Ну, так посиди. Видишь, человек грустит в одиночестве. Составь компанию.

Сразу вспомнив о своей главной миссии и предвидя возможность неформального общения, я с радостью согласилась. Хотя Азатов определенно был человеком морально неустойчивым и я давно заметила дву-смысленные взгляды, которые он то и дело бросал в мою сторону, но для пользы дела я всегда готова была пойти на риск.

«В крайнем случае прибегнем к классике, – думала я, оценивающе обводя взглядом полулежащую на лавке фигуру, похожую больше на свежий холодец, чем на мужской торс. – Внятный удар между ног еще никого не оставлял равнодушным».

Присев рядом, я завела разговор о пустяках, незаметно нащупывая почву для интересующей меня темы.

– А что это за красавица работала тут раньше, еще до меня? – улучив подходящий момент, вскользь поинтересовалась я.

– Оксанка-то? – как-то загадочно усмехнувшись, отозвался Игорь. – Да ничего, красавица как красавица. Мы тут с ней тоже часто курили.

– Так же, как со мной? – усмехнулась я в ответ.

– Вот уж нет, – неспешно затягиваясь и, кажется, не подозревая моего обостренного интереса к теме, говорил Игорь. – Она смолила прямо как паровоз. Даже мне до нее далеко было, а тебе уж и подавно.

– А что с ней случилось вообще? Мне Наталья говорила что-то, да как-то неопределенно.

– Случилось то, что и должно было случиться… с такой дурой. Скакала тут везде, как коза. Вот и доскакалась.

– В каком смысле?

– В самом прямом. Сколько раз говорили: «Сана, рядом с открытыми люками осторожнее», так нет, как будто ее туда кто-то специально тянул. Как только где-то появляется шанс навернуться или ногу вывихнуть, Сана сразу тут как тут. И падала ведь уже! Кажется, круглый дурак, и тот бы образумился – нет, не дошло.

– Куда падала?

– Да на сцену падала один раз. Представляешь, вывалилась из люка! Из декораторского из вашего. Надо же быть такой…

В это время внизу на лестнице послышались голоса – в курилку поднимались монтировщики.

– Привет, Стас, здорово, ребята, – стал пожимать руки Игорь.

– Здорово, Татьян. Как ты там, новые рисунки рисуешь?

– Рисую, рисую, не волнуйтесь. Хоть бы что-нибудь посвежее придумали.

– Вот вывалишься из люка, как Санка, придумают тебе и посвежее, – продолжил Игорь тему, видимо, бравшую его за живое.

– Это вы про Оксанку, что ли? – подхватил разговор один из монтировщиков. – Да, уж она… та еще была… подруга.

– В каком смысле? – снова спросила я.

– А в таком, – загадочно и двусмысленно улыбаясь, повторил этот парень. – Ходила тут, всем подмигивала, а как до дела доходит – так и нет ее.

– А ты, видать, уже и губы раскатал на «дело»-то? – язвительно проговорил Стас, который у монтировщиков был кем-то вроде командира.

– А чего? Если она сама лезет, что я отказываться, что ли, буду?

– Ну и как – понравилось? – все с тем же сарказмом спросил Стас.

– Да чего – понравилось, – с досадой ответил парень. – Голову только зря морочила.

– Конечно, сдался ты ей. Она почище себе присматривала. Игорька вон, например.

Стас заиграл глазами, умудрившись почти одновременно лукаво взглянуть на Игоря, презрительно – на неудачливого монтировщика и безучастно – в угол. Ему ситуация, похоже, казалась очень забавной, но Азатов сразу перестал улыбаться.

– Кого она там присматривала, это тебе, Стас, конечно, виднее, – угрожающе начал он.

– Мальчики, мальчики, брэк, – решила я вступить в разговор, грозивший нешуточным обострением. – Расскажите мне лучше, как она умудрилась на сцену упасть, эта ваша Оксана.

– Да ей и умудряться не надо было, – сказал другой монтировщик, Женя. – Она все время куда-нибудь падала.

– Как это? – Удивление мое было совершенно искренним.

– А вот так. Даже на этой лестнице сколько раз наворачивалась. Идет, идет, вроде нормально, вдруг ни с того ни с сего, раз – и полетела. И не пьяная вроде.

В компании послышался легкий смешок, переходящий от одного к другому, и вместе с ним эстафетой начали передаваться рассказы о том, как еще и при каких обстоятельствах довелось навернуться Оксане.

– …На премьере, помнишь, там на кулисе что-то подправить нужно было, ветка, что ли, какая-то слишком сильно вылезала. Так она вместе с краской с этого стула ка-а-ак…

– …А в тот раз, помнишь, когда она на сцену выпала из декораторского? Повезло дуре в тот раз – в кулисах запуталась. Без членовредительства обошлось. Так она и тут свое взяла. Только из кулис выбралась, со сцены стала спускаться – раз, и с лесенки этой еще навернулась.

Эта веселая история вызвала уже настоящий хохот, окончательно восстановивший мир и взаимопонимание среди присутствующих.

Но лично меня все эти рассказы и сами по себе не очень веселили, а с учетом заказанного мне расследования вообще наводили на весьма и весьма печальные размышления.

Ведь дело шло к тому, что эта самая Оксана, учитывая ее необыкновенные способности к паданию, преспокойно могла сама, без всякой посторонней помощи вывалиться из этого злосчастного люка. А если так, то никакого преступления не было, и уважаемый Владимир Семенович должен будет удовольствоваться версией о несчастном случае. А это, насколько я успела понять, вовсе не входило в его планы.

– А почему она вообще отовсюду падала? – вклинилась я в маленькую паузу между смехом и рассказами об Оксане. – Как-то все это странно.

– Да ничего странного. Она вообще дерганая была, кидалась в разные стороны, как судорожная. Позовешь ее, нормально, спокойно, не орешь, ничего, а она как дернется, как развернется, как будто у нее под ухом неожиданно выстрелили.

– Экспрессивная девушка была?

– А то. Экспрессивная и безбашенная. Под ноги не смотрела никогда. Вот и наворачивалась отовсюду. Особенно в плотницком. Там ведь везде деревяшки, так она то и дело синяки себе наставляла. Дернется куда-нибудь, а там кусок декорации, вот она через него и летит. Но обычно все синяками и ограничивалось. Ну, а в последний раз… не так удачно вышло…

В этот момент на лестнице снизу послышались тяжелые шаги и прерывистое дыхание, которое я уже научилась различать. Сомнений быть не могло – в декораторский цех поднимался театральный сварщик Глеб Александрович.

Этот Глеб Александрович был легендарной личностью и хотя давно уже преодолел пенсионный возраст, но все еще работал и изготовлял для спектаклей совершенно уникальные вещи.

Глеб почти ежедневно приходил в гости к Наталье, и они запросто могли бы стать закадычными друзьями, если бы не один нюанс: он плохо слышал, и чтобы общаться с ним, нужно было орать во весь голос. Поэтому дружески поболтать с Глебом было невозможно в принципе. Впрочем, это не мешало ему просиживать в маленькой комнатке с низеньким столом и огромными креслами большую часть своего обеденного перерыва.

С первых дней моего появления в театре Глеб просто влюбился в меня и теперь, приходя в гости, не сводил с меня глаз, а слышать, кажется, стал еще хуже. Видимо, от страсти.

«Ах, как… неприятно», – неизвестно на что сетовал он, вздыхая и расплываясь от счастья.

– Здравствуйте, Глеб Александрович, – в самое ухо кричала ему Наталья. – Ну как вам сегодня работалось?

– Ничего спалось, хорошо, – рассеянно отвечал Глеб и добавлял, взглянув в мою сторону: – Какой уж тут сон.

Глеб был очень грузным, хотя и не толстым, но крепко сбитым мужчиной, при взгляде на которого всякое представление о гибкости человеческого тела моментально улетучивалось.

– Ах, как неприятно, – немедленно заявил он, увидев, что в курилке, кроме монтировщиков, нахожусь еще и я. – А ты, Татьяна, все куришь? Нехорошо.

– Ах, Глеб Александрович, ну что же тут поделаешь, ведь и знаю, что нехорошо, а вот… несмотря на это… все равно.

– Да, нехорошо, – продолжал Глеб, подождав, пока я закончу�й, бежать надо, репетиция!

– Да, пошли.

Разговор смолк, и в коридоре послышались быстро удаляющиеся шаги.

Подслушанная история вызвала у меня живейшее любопытство. Я даже забыла, зачем, собственно, пришла сюда, и уже совсем собралась было уходить, когда в поле моего зрения наконец-то появилась кладовщица.

– Вот, можете забирать, – сказала она, протягивая мне бумажный кулек, наполненный желтоватым порошком. – Вот здесь распишитесь.

Поставив закорючку в указанном месте, я приняла от нее кулек, который оказался довольно увесистым, и отправилась в декораторский цех.

Я шла очень медленно, по пути обдумывая варианты своих дальнейших действий. Историйка был очень недурна, но не мешало бы разузнать обо всем этом поподробнее. Например, уточнить, насколько сильно было задето самолюбие Азатова или того актера… как там они говорили? Кажется, Степка?

В театре был только один Степка, который мог подойти под услышанное мною описание. Это был актер Степан Владимирский. Он считался перспективным, был на хорошем счету у режиссеров и часто привлекался на главные роли в спектаклях. Но если верить слухам, в последнее время Владимирский действительно стал попивать и ролей в новых постановках ему не предлагали.

Было ли его пагубное пристрастие обус-ловлено обманом Оксаны? Что ж, может быть. Но не исключено и другое. Что, если в действительности его мучили угрызения совести, связанные с гораздо более серьезными причинами?

Да и сам Азатов. Несмотря на то что он очень умело прикидывался простачком, я прекрасно понимала, что в глубинах его личности имеется немало потайных закоулков.

Например, однажды у нас с ним зашел разговор о карточной игре. Не помню, по какому поводу мы вообще об этом заговорили, но по тому, как он ориентировался во всех тонкостях предмета, с каким знанием дела говорил о суммах, которые вращаются в этой сфере деятельности, да и просто по выражению его лица я очень хорошо видела, что он знает обо всем этом не понаслышке.

Я же, со своей стороны, тоже кое-что слышала о карточной игре и о людях, которые занимаются этим регулярно и составляют себе из этого даже нечто вроде профессии. Мне было известно, что в этой среде легко получить удар ножом в спину за не отданный вовремя карточный долг, и, следовательно, люди, принадлежащие к этой касте, могут быть способны на все.

Да, историйку с неудачными любовными похождениями Азатова и Владимирского уточнить было бы весьма и весьма полезно. Только вот как?

Тут мне вспомнилось, что вчера, размышляя на сон грядущий о нюансах проводимого мною расследования, я думала о Лиле, реквизиторше. Именно от нее я собиралась узнать о взаимоотношениях Оксаны с актерской средой.

Что ж, это я, пожалуй, и сделаю, только с небольшой корректировкой. Ведь теперь у меня есть более конкретное направление, по которому нужно будет проводить расспросы. Впрочем, разумеется, необходимо постараться представить все так, чтобы Лиля и не заподозрила, что ее о чем-то расспрашивают.

Удобный случай осуществить эти планы представился мне в тот же день, после обеда.

Наталья сказала, что необходимо подновить некоторые вещи из реквизита к спектаклям. Поэтому я сейчас должна отправиться к Лиле в реквизиторскую, чтобы требуемые вещи забрать. На что я и согласилась с величайшим удовольствием.

Реквизиторская находилась рядом со сценой, в нее можно было попасть, пройдя через боковые кулисы. Миновав сцену, я вошла в знакомое небольшое помещение.

– Привет, Лиля!

– А, Танечка, привет, привет! – заулыбалась реквизиторша, полноватая, но очень подвижная женщина средних лет.

– Наталья Викторовна сказала, что у тебя есть для нас какая-то работенка?

– Ой! Да! Знаешь, тут… вот… сейчас, – засуетилась Лиля. – Тут кубки… вот посмотри – везде уже газета проглядывает, даже стыдно на столы выставлять. Так, подожди… еще где-то тут веер…

– Да ты не торопись, я же тебя не гоню. Сядь спокойно и подумай, что там нуждается в обновлении.

Моя задача была завязать с Лилей длинный доверительный разговор, и, как могла, я старалась ее выполнять.

– Ах, Танечка, хорошо тебе говорить – сядь, – озабоченно бормотала Лиля, опускаясь в кресло. – А мне ведь и на минутку присесть не удается. То туда, то сюда, целый день как белка в колесе.

– Да, я и смотрю – никогда тебя на месте не застанешь, все где-то бегаешь.

– Ну да, а как же иначе? Сегодня вот вечером «Кабанчик», Федорову опять нужно будет кофе делать, он в середине спектакля всегда этот свой транквилизатор требует. А у меня, поверишь ли, ни крошки нет. И денег не дают. Я им объясняю, что актеры… Что я, для себя, что ли? Нет – все равно. «Не предусмотрено сметой» – и все тут. Я уж и так сколько из дома… Ой, я же тебе веер хотела!..

– Да ладно ты, посиди немного, отдохни. Спектакль-то не скоро еще. А что, сегодня Федоров играет, не Владимирский?

– Владимирский во втором составе, он редко выходит. Только когда Саша где-нибудь параллельно занят на это время. А уж теперь и тем более…

– В смысле?

– Да что «в смысле», третий день ходит, лыка не вяжет. Я уж и так сколько раз его от Шарова прятала, думаю – увидит, выгонит ко всем чертям.

Лев Шаров был главным режиссером театра, и все боялись его как огня.

– И давно это он?

– Да говорю же – три дня уже.

– Да нет, я имею в виду, давно он вообще пить стал?

– Да как тебе сказать.

Лиля пристально и вопросительно взглянула на меня, будто решая, стоит или нет раскрывать мне интимные подробности театральной жизни. Но выражение моего лица было самым простодушным и даже какого-то особенного любопытства не показывало. Так просто – хочу поддержать разговор, вот и интересуюсь.

– Была тут у нас история… – снова сделала паузу Лиля.

– История? – равнодушно обводя глазами реквизиторскую и чуть не зевая от скуки, лениво переспросила я.

– Ну да… – Лиля наконец-то решилась. – Оксана… девушка, которая работала тут до тебя, она… Ой, в общем, такая она хабалка была, по-русски сказать, просто оторви и выбрось! Ты вот – совсем другое дело. Да и неудивительно, человек, который уже испытал в жизни горе, так себя вести не будет, а эта… Короче, всех мужиков здесь замутила, а уж Степку этого бедного… И за кулисами его подкарауливала, и глазки строила, и не знаю… чего только не делала. И главное, все как будто бы невзначай, ненамеренно. «Ой, Степа, это ты? А я тут проходила случайно…» Стерва.

На лице у Лили отразились неподдельный гнев и досада.

«Ого! – подумала я. – А уж не имела ли ты сама видов на «этого бедного» Степку?»

– Ну вот. Крутила, крутила, да так ничего и не… короче, отправила его ни с чем. «Я, – говорит, – Азатова люблю». А какого Азатова, когда сам же Степка ее однажды с Ямкиным застал.

Вау! История идет по нарастающей. Дальше в лес, больше дров. А Оксана-то, похоже, девчонка была не промах.

– Как застал?

– Да вот так и застал. Как сказала она ему, что ничего у них не выйдет, так он тут недели две по театру шлялся, все места себе не находил, а после этого и пить начал. Я сначала думала, что он просто так, с тоски, а оказалось, что именно после того случая. В тот раз тоже у него вечерний спектакль был, ну и в антракте он зашел в закоулок какой-то, хотел один побыть, ну а они там, с Ямкиным… того.

– Ого!

– Ага. Это уж он потом сам мне рассказывал. Ямкин-то, тоже выпил, ну и… на откровенность парня потянуло. Только ты, смотри, не говори никому, – испуганно взглянула на меня Лиля. – Это я только тебе, по секрету.

Да уж, представляю себе… по секрету. Наверное, в тот же день на весь театр раззвонила.

Но высказывать свои предположения вслух я, конечно, не стала и дала Лиле честное и благородное слово, что никому ничего не скажу. Тем более что навряд ли в этом была такая уж необходимость. Наверняка все всё давно уже знали.

– Ну и чего он так переживает? – спросила я. – Если она такая… нехорошая, так и плюнул бы на нее. Сказал бы ей, что все видел, да и плюнул бы.

– Ничего он ей не сказал. Я его тоже спрашивала, говорю, чего ты, хоть пристыдил бы ее. А он – ничего я не буду говорить, не хватало, дескать, еще унижаться, пускай с кем хочет, с тем и… Ну, в общем, не стал. С ней объясняться не стал, зато вместо этого пить начал.

– А она ему сказала, что Азатова лю-бит, да?

– Ну да. Представляешь, какая стерва? Мало того что все мозги высушила мужику, так и под конец не могла не соврать. Он теперь этого Азатова на дух не переносит, наверное, думает, что она и с ним тоже… того. Говорят, они однажды даже чуть не подрались. Так, из-за пустяка из-за какого-то разговор начался, и пошло… Дальше – больше. Насилу уж ребята, монтировщики, их развели.

– А сам Азатов, он как – тоже к ней неровно дышал или так только игры играл?

– Это уж вам там виднее, – лукаво улыбнулась Лиля. – Но говорят, что и с ним она тоже заигрывала. Хотя у него и без нее… знаешь Ирочку Панову, помрежа?

Ирочку Панову я хотя и не знала близко, но пару раз видела. Малюсенького росточка, с тоненьким голоском, вся летящая и восторженная, как девочка, Ирочка Панова была постоянным предметом дляо ходу своей художественной деятельности, то и Боря тоже попал в поле моего зрения. Впечатление о нем у меня сложилось следующее: Боря человек не очень умный, довольно легкомысленный, и единственная склонность, которая выражена у него наиболее заметно, – это склонность к женскому полу. Возможно, в театре и были актрисы, которым не посчастливилось быть обласканными Борей, но уверена, что если такие имелись, то в очень небольшом количестве.

Несомненно, Владимирский, знавший Борю гораздо дольше и соответственно лучше, чем я, не мог воспринимать его отношения с Оксаной так уж серьезно. Что, кстати, косвенно подтверждается тем, что с Борей-то как раз у Владимирского никаких конфликтов не было. Ведь даже Лиля, рассказавшая мне об этом случае, не упомянула о том, что Владимирский затаил на Ямкина обиду, хотя за минуту перед тем говорила об обиде его на Азатова. Если бы что-то подобное было по отношению к Ямкину, она наверняка упомянула бы об этом. Значит – не было.

Но с другой стороны, впечатлительный Степа, который, по словам той же Лили, после того случая даже запил, не мог отнестись к увиденному совсем уж равнодушно. А на кого же он мог обидеться, если исключить Борю? Конечно же, на Оксану. На Оксану, которая за несколько дней перед тем сообщила ему, что не может с ним встречаться из-за большого чувства к Игорю Азатову, и которую тут же, не отходя, как говорится, от кассы, он застает совсем с другим человеком. Какие чувства он мог испытывать после увиденного? Догадаться нетрудно. Вопрос в том, были ли эти чувства настолько сильными, чтобы толкнуть его на убийство.

Ну что ж, так или иначе, первый потенциальный кандидат, несомненно, определился. Степана Владимирского мы берем на заметку и при первом же удобном случае проверяем, так сказать, вплотную. Ну, а если случая такого не представится, нужно будет подумать, как создать его своими силами. Это нам не впервой.

Что касается Азатова, то он, скорее всего, в список не попадает. Конечно, нельзя исключать, что о нем может появиться какая-то дополнительная информация, заставляющая пересмотреть мои сегодняшние выводы, но на данный момент мотивов здесь явно недостаточно. Во-первых, подружка у него и без Оксаны имелась, и новая связь для него, кроме удовольствия, наверняка приносила с собой и потенциальные проблемы. Во-вторых, он не имел случая застать Оксану с Борей Ямкиным почти сразу же после того, как она сказала ему, что любит Степана Владимирского, а значит, не получал душевных травм, способных подтолкнуть к мыслям об убийстве. К тому же к Владимирскому Азатов мог иметь гораздо больше претензий, чем к Оксане, и если уж он собрался бы кого-то убить, то наиболее вероятным кандидатом был бы безутешный Степа. Нет, Азатова мы пока исключаем.

Теперь девушки.

Номер первый – Ирочка. Официальная любовница Азатова, вынужденная постоянно любоваться на заигрывания Оксаны с ее мужчиной, причем любоваться молча. И она, конечно, накопила внутри себя такие запасы яда и желчи, что их хватило бы, чтобы отравить не только Оксану, но и вообще всех бойких девчонок на свете. Но достаточны ли были эти запасы, чтобы решиться на убийство?

Я восстановила в памяти образ Ирочки Пановой. Экзальтированная суетливая пигалица с писклявым голоском, постоянно что-то из себя изображавшая и ни единой минуты не бывшая сама собой. Несомненно, трусиха, что, впрочем, для женщины еще простительно, но несомненна и склонность к мелкому подличанью, что одинаково неприятно и в женщинах, и в мужчинах.

Ирочка могла бы совершить преступление только в том случае, если бы была на сто процентов уверена, что на нее ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах не падет подозрение. Наверняка мысленно она насылала на коварную Оксану самые жестокие неприятности, но для того чтобы продумать и воплотить реальный преступный замысел, Ирочка была жидковата. Здесь возможен разве что счастливый случай, которым она могла воспользоваться, а такие случаи, как известно, редки.

К тому же если для того, чтобы Оксана упала в люк, на нее оказали физическое воздействие, то Ирочка исключается однозначно. Все, что требовало физических усилий, было с ней категорически несовместимо.

Нет, Ирочка определенно не укладывается в схему. Впрочем, полностью подозрений мы с нее не снимаем, но поместим ее в список наименее вероятных кандидатов. Скажем так, во второй список.

Так, кто там у нас дальше? Лиля? А вот это, пожалуй, кадр интересный.

Лиля серьезнее, чем Ирочка, у Лили имелся насущный интерес, осуществлению которого Оксана мешала, и насколько я поняла из слов Натальи, мешала целенаправленно и намеренно, чего, конечно, умная Лиля не могла не заметить. То есть, попросту говоря, она ей вредила и, несомненно, вредностью своей вызывала у Лили большое против себя раздражение.

Хм… Как хотите, а Лиля могла. Даже очень могла. И продумать могла, и подстроить могла. Хотя Лиля, как и большинство нас, грешных, в общении с окружающими чаще демонстрировала маску, чем свое настоящее лицо, но у меня-то глаз наметанный, мне-то эти маски срывать не привыкать.

Если из двух кандидатур, Лили и Ирочки, выбирать наиболее вероятную, то это, несомненно, будет Лиля. И тот факт, что она менее экзальтированна, чем Ирочка, и не так бурно проявляет свои эмоции, только увеличивает эту вероятность. Да, конечно, человек эмоциональный может и угрожать, и насулить неизвестно чего, но в действительности на практике такие люди редко осуществляют свои угрозы. А вот тот, кто не высказывает, а таит в себе… Нет, Лиля определенно могла.

Но и здесь имелось свое «но». Помнится, когда Наталья рассказывала мне о том, из-за чего у Лили возникла неприязнь к Оксане, она говорила, что в каждом случае, когда Лиля намечала себе кого-нибудь, Оксана именно с ним начинала заигрывать. В каждом случае. То есть, очевидно, таких случаев было несколько. Другими словами, хотя, конечно, с каждым разом Лилю поведение Оксаны все больше раздражало, но не было из этих случаев какого-то выдающегося. Некоего из ряда вон выходящего происшествия, которое можно было бы рассматривать как последнюю каплю и соответственно мотив. Хотя у Лили, несомненно, хватило бы способностей, чтобы организовать преступление, но мотивация, на мой взгляд, не слишком убедительная.

Не следует забывать также и о том, что на мой коварный вопрос, жалел ли кто-нибудь об Оксане после того, как она вывалилась из люка, Лиля отреагировала вполне естественно. Ничто не указывало на то, что, затрагивая эту тему, она ощущает какую-либо скованность или неловкость. А это также косвенно указывает на непричастность.

Что ж, пожалуй, и Лиля пока отправляется во второй список.

Кто там еще? Еще претензии к Оксане могла иметь обладательница одного из голосов, которые я слышала в курилке, но кто это, мне пока неизвестно, а следовательно, и рассуждать о силе этих претензий не имеет смысла.

Итак, каковы же окончательные выводы? На сегодняшний день наиболее вероятный кандидат в подозреваемые – это актер Степан Владимирский. У него был мотив и у него была возможность, поскольку актеры, хотя и не так часто, как, например, сварщик Глеб Александрович, но все-таки заходили в цеха со своими насущными актерскими вопросами.

В плотницком цехе, из которого выпала Оксана, кроме самих плотников, располагались еще и бутафоры и, самое главное, – театральный «обуватель» Юрий Владимирович Нестеров. К нему постоянно наведывались актеры и в особенности актрисы – для примерки и обсуждения животрепещущих вопросов пошива обуви на спектакли. Так что возможность у Владимирского была.

Уже засыпая, я наметила для себя два наиболее важных направления действий на ближайший период времени.

Во-первых, необходимо было проверить Владимирского на возможную причастность к смерти Оксаны. В частности, узнать, могло ли быть у него алиби на это время. И во-вторых, определить, кому принадлежал более низкий из двух голосов, услышанных мною в длинном коридоре, и кто из актрис имеет виды на Владимирского.

Четко отметив для себя эти пункты, я моментально уснула с приятной мыслью, что день прошел не зря.

Следующий трудовой день начался с оживленной дискуссии по поводу нюансов оформления нового спектакля.

Придя на работу, я застала в нашей комнатке, кроме Натальи и девчонок, еще Людмилу Жеребцову, художника-постановщика, под чутким руководством которой мы и колдовали над всеми этими задниками, суперами, костюмами и аппликациями.

– Наташа, вот смотри, здесь будет бархат, а здесь я хочу сделать такую… как бы это сказать… ну, типа жабо, только на рукаве. И это нужно будет покрасить. Вот видишь, как на эскизе, чтобы цвет переходил. Здравствуй, Таня. Так вот, я говорю, чтобы цвет переходил постепенно. Вот видишь, тут сначала очень темный фиолетовый, потом сиреневый, бледнее, еще бледнее, потом розовый, но здесь уже пастельный тон и потом он сходит совсем на нет. Да?

– Понятно, сделаем.

– Только вот я думаю, что лучше – шифон или эксцельсиор?

– Не знаю. По-моему, эксцельсиор лучше, он такой, как бы весь струящийся, а шифон все-таки жестковат.

– Ну да, вот и я тоже думаю… Ну, значит, тогда будем заказывать эксцельсиор.

В этот момент дверь в комнатку открылась и очам нашим предстал человек, с которым лично мне еще не приходилось встречаться. По-видимому, он был здесь своим, так как держался весьма раскованно.

– Добрый день, – сказал он. – А вы не знаете, Азатов здесь?

– Пока не приходил, – ответила ему Жеребцова.

Незнакомый мне человек вышел, и в нашей комнатке возобновился разговор об оформлении нового спектакля.

Это была детская сказка про диких лебедей. Та самая, где преданная сестра плетет своим двенадцати братьям рубашки из крапивы, чтобы они могли круглые сутки оставаться людьми, а не превращаться каждый вечер в птиц. Оформление спектакля было очень красивым, стилизованным под готику, и все костюмы, мебель и прочие предметы, с которыми имел дело декораторский цех, мне очень нравились.

– Что это вдруг Владислав Викентьевич объявился? – спросила Наталья, когда все основные моменты по оформлению «лебедей» были оговорены. – Не иначе погода испортится.

– Шаров новую постановку готовит. Хочет классику ставить.

– Да? Что именно?

– Достоевского. «Вечный муж».

– И постановщиком Иванова возьмет?

– Не-а. Я слышала, из Питера кого-то уже пригласили.

– Запоздал он.

– Это да.

– А насчет Валеева ничего не слышно?

Валерий Валеев был приглашенным режиссером, который и ставил наших «лебедей». Насколько мне было известно, эта сказка являлась для него неким пробным камнем, призванным определить, будут ли с ним работать дальше.

– Да вроде бы собираются дать ему еще один спектакль, – сказала Жеребцова. – Взрослый. По Платонову, «Ювенильное море».

– Ого.

– Это да. Ладно, пойду я. Нужно еще к Нестерову зайти насчет сапог для лебедей. Там голенища нужно… Ладно, это с ним. Успехов вам, девочки.

– До свидания.

Жеребцова ушла, а мы принялись за практическое воплощение ее фантастических замыслов.

– А кто это сейчас заходил? – с самым простодушным видом поинтересовалась я.

– Когда?

– А вот сейчас, когда вы обсуждали, что лучше, шифон или эксцельсиор.

– А-а, – на лице Натальи появилась легкая, чуть заметная усмешка. – Это Иванов, Владислав Викентьевич. То есть сам он утверждает, что его фамилия Ива́нов, ударение на «а». Он тоже художник-постановщик.

– А что он ставил?

– Да уж давно ничего не ставил. Вот прослышал, видимо, что Шаров новую постановку затевает, ну и решил объявиться, мол, вот он я. Только, похоже, не очень-то его ждут…

Тон Натальи и выражение ее лица показывали, что господин Иванов не вызывает у нее слишком теплых чувств. Этот факт привлек мое внимание, и я решила разузнать об Иванове поподробнее.

После обеда Оля и Аленка куда-то исчезли (как потом выяснилось, обе, улучив свободную минутку, спешили повидаться со своими возлюбленными монтировщиками), и мы с Натальей остались в нашей комнатке одни.

Задав пару вопросов по спектаклю, я во-зобновила разговор об Иванове. Мне хотелось узнать, что он собой представляет, и не мог ли он иметь какого-либо отношения к происшествию, расследованием которого я занималась.

– А вот этот… как вы его назвали? Иванов, кажется, – сказала я, сделав ударение на «а». – Он давно здесь работает?

– В общем, да. Но не особо перенапрягается.

– Да, действительно. По крайней мере, я за все время, что здесь нахожусь, вижу его впервые.

– Ну да. Да и вообще он какой-то… странноватый.

– Да? А в чем это выражается?

– Ну… не знаю. Поговаривают, что он… как это… В общем, мальчиков любит.

– Да ну?! Серьезно?

– Ну да.

– А что, кто-нибудь что-нибудь видел?

– Ну… говорят. Да вот, кстати, Оксанка как-то говорила мне, что видела его в этом клубе. Знаешь, такие специальные клубы, где такие все собираются… нетрадиционные.

– Эх ты! Надо же, как интересно! А сама-то она что в этом клубе делала?

– Она-то? Ну, это как раз неудивительно. Она у нас где только не бывала. Наверное, во всем Тарасове нет ни одного злачного места, где бы она не отметилась.

Вспомнив, под чьим покровительством Оксана находилась, я не особенно удивилась услышанному.

– И вы говорите, что она видела в таком клубе Иванова?

– Да. Сама мне рассказывала. Стоит, говорит, у бара, как и путный, пивко потягивает, а глазки у самого так и бегают. Еще грозилась: «Я, мол, его при случае обязательно поддену». Вообще они почему-то друг друга терпеть не могли. На Оксанку-то мужики в большинстве случаев положительно реагировали, сразу заигрывать начинали, а этот все время волком смотрел. Впрочем, если он действительно… такой, то удивляться нечему. Ну и она соответственно отвечала. Не знаю, может, и впрямь как-нибудь выбрала случай его поддеть, он на нее в последнее время просто смотреть спокойно не мог. Даже заметно было.

– Вот как? Но ведь… не знаю, но я слышала, что среди богемы подобные особенности не считаются большим недостатком. Неужели он из-за этого так на нее сердился?

– Как оно там, среди богемы, не могу тебе сказать, а у нас заведение старомодное, традиции здесь древние, и подобные ново-введения не особенно приветствуются. По крайней мере, я знаю, что Шаров уже лет сто ни одного спектакля Иванову не давал. Кто знает, может Оксанка болтанула где не надо, а он и услышал. Или доложили. Желающие ведь всегда найдутся. Да еще не только то, что слышали, расскажут, еще и от себя присочинят. Сами насочиняют, а скажут, что услышали от кого-то. От Оксанки от той же. Это все вполне возможно.

– То есть не исключена вероятность, что Оксана некоторыми своими замечаниями могла как-то отрицательно повлиять на карьеру Иванова?

Каюсь, вопрос был задан суховато и несколько более официально, чем предполагала доверительная дружеская беседа. Увлекшись собственными мыслями, я ослабила внимание и допустила ошибку.

Наталья тут же заметила это, но, к счастью, не восприняла мой изменившийся тон серьезно. Вероятно, она подумала, что мне пришла фантазия поумничать, и не заподозрила в сказанной мною фразе ничего странного.

– Да уж, не исключена вероятность, – усмехнувшись своей обычной, легкой и немного лукавой усмешкой, ответила она.

Поняв, что если сейчас продолжу задавать вопросы, то могу вызвать ненужные мне подозрения у своей начальницы, которая была отнюдь не глупа, я углубилась в работу.

Хотя и пришлось несколько преждевременно прекратить расспросы, но в целом ситуация была ясна и без них.

Не было никакого сомнения в том, что у меня появился новый подозреваемый. Принимая во внимание то, что театр, в котором работали мы с господином Ивановым, это театр детский, было вполне естественно, что в нем не приветствовались подобные, как выразилась Наталья, нововведения. И совсем необязательно, что Иванову кто-то что-то говорил в глаза и предъявлял какие-то претензии. Похоже, его просто перестали задействовать в оформлении спектаклей, и в конце концов, он просто не выдержит всех этих косых взглядов, которые наверняка уже и сейчас частенько устремлялись на него с разных сторон, напоминая о том, что он получает свой оклад ни за что.

То есть вольно или невольно, Оксана могла стать причиной отстранения Иванова от дел и причиной того, что он в самом скором времени, возможно, вынужден будет искать себе работу. Если уже не ищет. А насколько я могу судить, найти работу подобного рода не так-то просто. Художник-постановщик – это вам не токарь-фрезеровщик. Ажиотажного спроса на таких специалистов нет. К тому же, как я смогла заметить при нашей мимолетной встрече, господин Иванов из комсомольского возраста давно вышел. Нет, что ни говорите, а если причиной всего этого была Оксана, он должен иметь на нее огромнейший зуб. Зубище, я бы сказала.

Похоже, придется внести господина Иванова в список. В основной список. Под номером два.

А вот как мне уточнить, мог ли вытолкнуть Оксану из этого люка номер первый – актер Степан Владимирский, – вот это был вопрос действительно интересный. Для этого как минимум необходимо было узнать точное время, когда все это случилось, а именно об этом-то я и не могла спрашивать в театре, не рискуя вызвать подозрений. Действительно, для чего бы мне, постороннему человеку, могли понадобиться такие чересчур уж точные сведения? Нет, задавать здесь подобный вопрос нельзя ни в коем случае.

Где же я могу его задать? В морге? В больнице?

И тут меня осенило. Да ведь нет ничего проще! И не в морге, и не в больнице, где наверняка никто не ждет с нетерпением, когда же к ним явится частный сыщик Татьяна Иванова и начнет задавать разные интересные вопросы по поводу безвременной кончины Оксаны Ширяевой. Нет, не там. Не там, где никто не захочет давать мне информацию, а там, где готовы ее давать, и не просто готовы, а даже заинтересованы в этом. А именно у моего уважаемого клиента, Владимира Семеновича, или, проще говоря, у Бобы Маленького. Именно у него легко и без лишних проблем смогу я получить интересующие меня сведения.

Не может быть такого, чтобы Боба ни разу не был на могилке своей подружки. Если уж он обеспокоил себя настолько, что закоминать, не выпила ли или не съела ли я вчера чего-нибудь этакого?

Но ничего такого не было. Обычный кофе, обычные полуфабрикаты на ужин. Все это я употребляла и вчера, и позавчера, и неделю назад. Нет, с этой стороны не могло быть никакого подвоха. Тогда в чем дело? Почему я ни с того ни с сего начала падать с лестницы, по которой, наверное, уже тысячу раз спускалась и поднималась без всяких проблем?

Сидя на тряпках, я сняла обувь и осмотрела подошвы. Но на них не было ничего необычного. Подошвы как подошвы. Гладкий черный пластик, немного грязноватый на вид, но отнюдь не смазанный маслом или еще каким-то усиливающим скольжение веществом.

Так в чем же дело?

Может быть, это сказывается усталость? Ведь работа действительно достаточно тяжелая и, главное, непривычная для меня. Может быть, это нечто вроде физического стресса? Но если бы это было так, то я чувствовала бы постоянное недомогание, а я ничего подобного не чувствую и не далее как вчера, вернувшись с работы очень уставшей, довольно быстро пришла в форму с помощью стандартной процедуры контрастного душа. Нет, и физической усталостью мою сегодняшнюю эквилибристику на лестнице навряд ли можно было объяснить. Но тогда что?

Преисполненная сомнений и подозрений, я как только можно медленно вползала вверх по злополучной лестнице. К тому моменту, когда я достигла площадки, где находилась дверь в декораторский цех, я успела мысленно перебрать все возможные и невозможные предположения, касавшиеся причин моей странной неустойчивости.

«Она все время куда-нибудь падала, – предательски подсовывала память обрывки моего недавнего разговора с монтировщиками. – Даже на этой лестнице сколько раз…»

Да, совпадение было слишком очевидным. Но – как? Каким образом мог кто бы то ни было спровоцировать мои падения на лестнице, не только не находясь рядом со мной, но вообще пребывая вне поля моего зрения? Просто колдовство какое-то!

Тут я совершенно некстати припомнила, что и Глеб, и Саша из плотницкого цеха, и даже Наталья, а в особенности Лиля любили иногда поговорить о том, что театр – это совсем особенная территория и здесь могут происходить вещи необъяснимые. И в доказательство обязательно приводили какое-нибудь мистическое совпадение или сбывшуюся примету. Причем обязательно плохую.

«Не иначе как в декораторском цехе действует правило «четвертый – лишний», – со злой и несколько уже истерической иронией думала я. – Что ж, если так, мне остается только дождаться, когда в следующий раз из плотницкого цеха начнут спускать на сцену декорации. Кажется, они сейчас как раз заканчивают троны для принца и для этой, как там ее… Брунгильды, Сильфиды… не помню… Короче, для злой феи. Не иначе это ее рук дело. Взяла, да и заколдовала меня. Не лезь, мол, с детективным рылом в художественный ряд».

И тут меня снова некстати осенило. Я вспомнила, что злую фею в «лебедях» играет моя любимая актриса и близкая подруга Натальи Татьяна Чурсинова, что она часто бывает у нас в гостях и, разумеется, общается не только с Натальей, но и со всеми нами. Наверняка также она общалась и с Оксаной, и нет ничего невероятного в том, что последняя, учитывая ее своеобразный характер, могла сделать или сказать что-нибудь такое, что спровоцировало бы…

Нет, это уже ни в какие ворота не лезет! Что это я в самом деле? По собственной невнимательности пару раз поскользнулась на лестнице и готова уже весь театр обвинить. Нет, это никуда не годится.

Тут меня осенило в третий раз, но теперь удачно. Я нашла козла отпущения, нашла, на кого свалить вину за все мои сегодняшние неприятности.

Все это Боба, это он во всем виноват. Если бы своим дурацким поведением он не загнал в мое подсознание мысль, что во избежание неприятностей мне лучше найти убийцу, чем подтвердить, что все происшедшее с Оксаной было простым несчастным случаем, если бы не это, разве стала бы я с такой лихорадочной настойчивостью искать подозреваемых? Разве стала бы на каждое новое лицо, которое появлялось в поле моего зрения, смотреть только с одной-единственной точки зрения, а именно: могло или не могло это лицо быть причастным к предполагаемому убийству? Разумеется, нет. Если бы не Боба, я спокойно проанализировала бы ситуацию и спокойно сделала бы логически обоснованные выводы. А с этим моим психозом скоро дойдет до того, что я, вместо того чтобы пытаться выяснить, как было дело, начну искать наиболее подходящую кандидатуру на роль подозреваемого.

Нет, это действительно никуда не годится! Нужно взять себя в руки.

Именно это и попыталась я сделать, открыв дверь в цех. Все было как обычно, по углам не таились злодеи, Алена улыбалась, Оля была сосредоточена, а Наталья как раз выходила из нашей комнатки.

– Ну что, получила?

– Получила.

– А эксцельсиор?

– Тоже получила.

– Так, значит, будем сегодня красить. Девочки пускай задником занимаются, а ты будешь мне помогать. Нужно, чтобы краска ровно легла. Это у нас будет море.

Мне было известно, что репетиции «лебедей» уже практически закончились, было уже два прогона. Хотя премьерный спектакль еще не прошел, но, по всей видимости, работа приглашенного режиссера произвела хорошее впечатление на руководство, и ему доверили ставить следующую пьесу. То самое «Ювенильное море», о котором недавно говорили Наталья и Людмила Жеребцова.

Спектакль был очень жизнеутверждающий, о самом пике периода коллективизации, и в качестве декораций к нему в плотницком цехе открыли серийное производство крестов и гробов. Совсем недавно, дня два или три назад я поднялась к ним по какому-то незначительному вопросу и в первые секунды потеряла дар речи, увидев, что по стенам расставлены сбитые из свежеотесанных досок гробы. Но Саша, начальник плотников, поспешил меня успокоить, объяснив, что это для нового спектакля, где по ходу действия то и дело кого-нибудь хоронят.

Когда Наталья сказала о море, я сразу припомнила все это, и настроение стало еще хуже. Мысли о мистических совпадениях снова зашевелились в голове, и опять пришлось делать усилие, чтобы взять себя в руки.

Усилие было сделано, и, в общем-то, остаток дня прошел нормально. По лестнице в этот день гулять мне больше не пришлось, поскольку все рабочее время ушло у нас с Натальей на то, чтобы привести в надлежащий вид «море».

Результат получился отличный. Струящийся, воздушный эксцельсиор, переливающийся лазурной светотенью, даже с близкого расстояния очень напоминал водную стихию, а уж из зрительного зала наверняка будет смотреться как настоящее море.

– Ну вот, вот и чудесно, – говорила Наталья, в очередной раз встряхивая выкрашенный кусок эксцельсиора и наблюдая, как медленно и плавно опускаются волны ткани, такой легкой и воздушной, что даже сам воздух был достаточно плотной средой для того, чтобы замедлить ее падение. – Вот и прекрасно. Отличное море. Правда, девчонки?

Девчонки согласно закивали, а Алена, которая даже на свежие булочки реагировала термоядерным выбросом адреналина, глядя на «море», просто вся светилась от восхищения.

– Ой, Наталья Виктоговна! Ой, какая кгасота!

Да, день закончился вполне нормально.

Но руководствуясь некими интуитивными предчувствиями, я в этот день дождалась девчонок, и мы отправились домой все вместе.

Мне трудно было бы внятно сформулировать мысль, которая заставила меня так поступить. Видимо, я подумала о чем-то вроде того, что интересно будет посмотреть, как отреагирует каждая из моих коллег на мое падение, если таковое снова произойдет.

Но – уж не знаю, к счастью или как назло – ничего такого не произошло. Спуск по лестнице прошел без инцидентов, зато выйдя на улицу, мне пришлось отбиваться от Алены, которая со своим всегдашним энтузиазмом тащила меня к трамвайной остановке, пылко убеждая, что трамвай – это лучший в мире вид транспорта, не чета каким-то там автобусам.

В тот день вернувшись домой, я почти забыла о своих неприятностях на лестнице, но следующие несколько дней напомнили мне об этом так, что в конце концов я запсиховала по-настоящему.

Я наворачивалась везде, где только было можно: в поделке, в длинном коридоре внизу, в нашем цехе. Просто потянувшись за чем-нибудь, я моментально теряла равновесие и падала. А уж что касается лестницы, так я просто смотреть на нее не могла без внутреннего содрогания. Спускаясь и поднимаясь, я теперь всегда держалась за перила, но и при всем том то и дело улетала со ступенек, повиснув на руках.

Ситуация была абсолютно иррациональной, и, изломав всю голову, я все же не могла найти объяснения происходящему.

Я не принимала наркотиков, не пила запоями и не страдала детским церебральным параличом, чтобы этим можно было объяснить нарушение координации движений. Я по несколько раз на дню осматривала свою обувь и не находила в ней ничего особенного.

Может быть, я нанюхалась каких-нибудь веществ, которые использовались нами в процессе художественного производства? Да, конечно, многие из них совершенно явно и очевидно не соответствовали нормам безопасности. Но эти вещества использовались всеми,�дует обращать внимание и не боясь упасть.

Остаток дня прошел без происшествий.

Когда Наталья и девчонки ушли, а я осталась в одиночестве дожидаться начала спектакля, где мне предстояло дебютировать, я снова задумалась о сделанном мною интересном открытии, которое предсказали кости. Между прочим, неплохо было бы, пока есть свободное время и меня никто не видит, освободить свою обувь от такого ненужного и, как выяснилось, довольно опасного дополнения, как свечной парафин. Не хочу же я следом за Оксаной…

И тут я вдруг поняла, что мое столь твердое убеждение в том, что и обувь Оксаны была смазана свечкой, в сущности, основано только лишь на догадках. Никаких реальных фактов, подтверждающих, что это именно так, в моем распоряжении не имеется.

Сообразив это и понимая, что этот небольшой нюанс разрушает все новые версии, которые я с таким энтузиазмом недавно выдвигала, я очень расстроилась. Все мое детективное нутро вопило о том, что догадка верна, но здравый смысл со всей фатальностью неизбежного говорил о том, что строить обвинения на догадках не имеет никакого смысла. Это было бы все равно что строить карточный домик, который развалится от первого же легкого дуновения ветерка.

Но пока я переживала, держа в руках ботинок, который намеревалась почистить, подсознание работало, и вскоре эта работа принесла плоды.

Я вспомнила, что когда устраивалась на работу, Наталья предложила мне надеть ботинки Оксаны, упомянув о том, что они до сих пор находятся в цехе. Тогда я, конечно, отреагировала на подобное предложение вежливым отказом, но теперь найти эти ботинки было самой заветной моей мечтой.

Перерыв шкаф, где мы хранили свои вещи, и обнаружив там только обувь, которую носили на работе мои коллеги, я взялась за цех.

В сущности, искать в нагромождении разных банок, склянок, обрывков кожи и прочей ветоши старые ботинки, на которых, кстати, вовсе не написано, что они принадлежали именно Оксане, это все равно что искать иголку в стоге сена. Но шанс, пусть и небольшой, это все-таки шанс, и нужно было постараться его использовать.

С ослиным упрямством я методично перебирала мусор, который был свален под столами, начав от угла, ближайшего к двери в нашу каморку, и ни минуты не сомневаясь в том, что, если понадобится, я пройду таким образом весь периметр нашего огромного цеха.

Видимо, благодаря этой твердой уверенности и несгибаемой решимости судьба на этот раз была благосклонна ко мне и не заставила ждать слишком долго. Уже минут через двадцать, отодвинув очередной кулек, наполненный чем-то загадочным, я увидела пару ботинок, скромно и непритязательно стоявших в ожидании, когда я их обнаружу.

Это было что-то вроде полусапожек с очень коротким голенищем и без каблука.

Завладев своей добычей, я заперлась в нашей комнатушке, чтобы спокойно, не опасаясь неожиданного вторжения, сравнить свои подошвы с подошвами Оксаны.

Первый, поверхностный взгляд на подошвы найденных мной ботинок только доказывал остроумие и изобретательность неизвестного злодея. Подошвы выглядели совершенно обычно и так же, как и подошвы моих рабочих башмаков, имели лишь тонкий налет обычной грязи, которая образуется на обуви при хождении.

Незримое дополнение я обнаружила, лишь когда взяла нож, которым мы резали трафареты, и, слегка его прижав, провела им по подошве. Как и ожидалось, из-под лезвия тут же показался точно такой же белесоватый соскоб, какой я обнаружила на своих башмаках.

Это окончательно и бесповоротно убедило меня в правильности моих недавних предположений.

Теперь, приглядевшись внимательнее и уже зная, на что именно нужно смотреть, я нашла на подошвах четырех ботинок, имевшихся в моем распоряжении, особенности и различия.

Делая ножичком небольшие царапины, чтобы различить, в каких местах подошвы смазаны парафином, а где свободны от него, я видела, что покрытие на моей обуви было нанесено как попало, местами густо, а местами совсем отсутствовало. А вот подошвы ботинок Оксаны были смазаны аккуратно, ровным слоем, который везде имел практически одинаковую толщину.

Интересно, с чем связана эта разница? Почему над подошвами Оксаны злодей работал так прилежно, а мои измазал как пришлось? Торопился, опасаясь, что его застанут за этим занятием? Или…

И тут на меня в очередной раз снизошло озарение. Я вдруг сообразила, что на самом-то деле никакого злодея не было. Никто не смазывал мои ботинки никакой свечкой, и вся проблема состояла только в моей собственной невнимательности и в нежелании смотреть под ноги после трудного рабочего дня.

Свечи мы иногда использовали в работе, причем именно в расплавленном виде. Когда нужно было оставить часть поверхности незакрашенной, а использовать бумагу было неудобно, мы плавили свечку и заполняли нужные места парафином. После использования огрызки этих свечей бросали где попало, так что было бы совсем неудивительно, если бы какой-нибудь кусочек оказался на полу. Наверняка так и вышло. Видимо, я просто наступила на растаявшую под необычайно жарким сентябрьским солнцем свечку и сама этого не заметила.

Еще раз рассмотрев расположение прозрачного вещества на своих подошвах, я окончательно убедилась, что в отношении меня подозревать чей-либо злой умысел было бы в корне неправильно. Неровное распределение парафина, наличие множества чистых фрагментов – все это с очевидностью говорило о том, что в своих бедах я виновата сама.

А я то… Чего только не передумала, на кого только не возводила напраслины! Да, хороша… Меня охватило непреодолимое желание немедленно бежать куда-то и просить у кого-то прощения.

Однако на самом пике покаянного порыва меня вдруг остановила мысль, что у Оксаны-то ботинки, несомненно, испачканы парафином намеренно.

Снова взяв в руки ее ботинок, я внимательно всмотрелась в расположение воскообразной массы. Да, совершенно очевидно, что здесь имело место чужое воздействие. Сделав ножичком контрольные царапины, я обнаружила, что парафин нанесен вовсе не как попало, а в виде двух аккуратных кружков, расположенных на ступне и на пятке.

«Соображает, подлец, – со злостью думала я, – серединку не стал мазать, знает, что на нее почти нет нагрузки. А на пятке и ступне парафин быстро растопчется, так что кто не знает, что именно искать, даже и посмотрев на подошву, не определит, что она была испачкана намеренно. Если вообще обнаружит там этот парафин. Скажут, наступила, мол, девушка на свечку, с кем не бывает. Кто угодно может наступить, даже самый гениальный частный сыщик от этого не застрахован. Кстати, где это меня угораздило вляпаться?»

Немного подумав, я решила, что поскольку, когда я на нее наступила, свеча была уже расплавлена, то, скорее всего, находилась она возле окна. Ведь именно возле оконных стекол сентябрьское солнце создавало самую высокую температуру. Яркие лучи, свободно проникающие сквозь них, иногда нагревали пол так, что даже через обувь чувствовалось тепло.

Кроме того, если учесть то, как надежно держался на подошве парафин, видимо, я не просто наступила на растаявшую в лучах свечку, но и постояла на ней некоторое время.

И тут я вдруг вспомнила этот день. Вспомнила, как долго стояла перед умывальником рядом с окном, выковыривая из-под ногтей въевшуюся краску, как потом, отходя от него, неожиданно поскользнулась и чуть не упала. Вспомнила, что на какую-то микроскопическую долю секунды я как бы немного удивилась тому, что поскальзываюсь на ровном месте, но тут же забыла и об этом случае, и о своем удивлении. Да и кто мог бы предположить в тот момент, что такое незначительное происшествие повлечет за собой такие глобальные последствия?

Быстро соскоблив со своих башмаков парафин, я наконец обулась и направилась к умывальнику проверять свои предположения.

Присев на корточки и внимательно осматривая пол под ним, я в самом скором времени получила подтверждение своих догадок. Хотя, разумеется, по прошествии нескольких дней ничего похожего на раздавленную свечу я не могла обнаружить, но зато следы соскабливания этой свечи прослеживались совершенно четко. Несомненно, наша уборщица пыталась привести помещение в надлежащий вид, что ей отчасти и удалось.

Теперь необходимо было решить, что же мне делать с обувью Оксаны.

В общем-то, можно было проверить ее на отпечатки пальцев, ведь отпечатки того, кто смазывал подошвы, обязательно должны были остаться на ботинках. Но некоторые соображения говорили против такой проверки.

Во-первых, даже если отпечатки имелись, они наверняка были основательно заляпаны пальцами самой Оксаны, ежедневно снимавшей и надевавшей свои ботинки как до, так и после того, как они были смазаны парафином. И во-вторых, даже если все окажется не так фатально и эти посторонние отпечатки удастся выделить, поголовная проверка работников театра – вещь нереальная. Ведь нужно будет снять отпечатки у всех: актеров, режиссеров, представителей цехов, монтировщиков. На каком основании? Официально смерть Оксаны признана несчастным случаем, а об истинной цели моего пребывания в театре никто даже не подозревает. Никто не знает, что подспудно здесь проводится расследование, а значит, никто и не будет ему содействовать.

Нет, отпечатки явно бесперспективны. Думаю, самое правильное сейчас – вернуть ботинки туда, где они находились, а обнаруженные новые факты пока просто взять на заметку. Ведь если убийца до сих пор не побеспокоился убрать отсюда ботинки, значит, он либо на все двести процентов уверен в своем алиби, либо считает, что никому и в голову не придет интересоваться, не была ли чем-нибудь смазана Оксанина обувь. Особенно после того, как полиция решила, что все, произошедшее с ней, – это несчастный случай. И между прочим, такая уверенность не была лишена оснований.

Впрочем, имелась еще одна причина, почему тот, кто испачкал ботинки, мог тянуть с их уничтожением. Возможно, этот человек не имел никакого отношения к декораторскому цеху и просто боялся вызвать ненужные подозрения своим беспричинным здесь появлением. И тогда… тогда это полностью снимает подозрения с моих коллег.

Хотя, по большому счету, уже сам факт обнаружения ботинок доказывает их непричастность. Нужно быть полным идиотом, чтобы, находясь в постоянной близости от такой улики и имея полную возможность, не вызвав ни малейших подозрений, в любой момент от нее избавиться, не сделать этого. Нет, декораторский цех в смерти Оксаны Ширяевой явно неповинен.

Признаюсь, сделав этот вывод, я испытала огромное облегчение. Последние несколько дней, наполненные непрерывными падениями, заставившими меня подозревать всех и вся, я пребывала в постоянном и очень неприятном напряжении. В самом деле, кому может понравиться предположение о том, что люди, с которыми ты работаешь, делаешь одно дело и находишься в постоянном контакте, втайне желают твоей смерти? Понятно, что это не понравится никому. Не нравилось и мне. Не нравилось и выматывало гораздо больше, чем физические нагрузки.

Но теперь с подозрениями покончено.

Я взяла ботинки, спрятала их под стол возле окна, где они стояли все это время, и, взглянув на часы, поняла, что пора спускаться вниз к костюмерам и гримерам, которые должны были подготовить меня к сценическому дебюту.

– …И потом Пустопалова скажет: «Тереза, подите, посмотрите, что они там делают», – втолковывал мне Коля Рябов, когда я, уже загримированная и наряженная в костюм служанки, готовилась к выходу на сцену. – А ты пройдешься, выглянешь в окно… Там декорация такая – как бы окно с террасы. На самом деле оно просто за сцену выходит, но ты посмотришь, как будто увидела их в саду, в беседке, и скажешь: «Ах, они едят лепешки». И уйдешь.

– Кто «они»?

– Ну, Алджернон и этот, как его…

– Кто?!!

– Ну, лорды эти. Тебе не один хрен? Ладно, давай, я побежал, мой выход.

Коля убежал на сцену, а я осталась в одиночестве, со страхом ожидая, когда Пустопалова скажет заветные слова, и пытаясь угадать, что это за слово сказал мне Коля и не означает ли оно что-нибудь обидное для меня, а главное, мучаясь сомнениями, смогу ли справиться со своим ответственным заданием.

Но вот нужные слова прозвучали и я, не помня себя от волнения, вышла на сцену. Осмотревшись, я довольно быстро обнаружила «как бы окно», в которое мне предстояло заглянуть, чтобы увидеть, что кто-то там в саду ест лепешки.

Чувствуя себя все увереннее, я направилась к этому самому окну. И все, наверное, закончилось бы хорошо, если бы я не упустила из вида, что о моем актерском дебюте знает не только безобидный Коля Рябов, но и коварный Стас, а следовательно, и все монтировщики.

Без всякой задней мысли я просунула голову в окно и, увидев за ним только пустое темное пространство, уже готовилась сообщить о лепешках, как вдруг из темноты на меня стала надвигаться свежеотесанная крышка гроба, удивительно яркая и «живая» в закулисных сумерках. Крышка выезжала слева, а справа показался такой же свежеотесанный деревянный крест. Колыхаясь и раскачиваясь в темноте, ритуальные предметы двигались прямо на меня.

Учитывая фактор неожиданности и то, что еще совсем недавно меня мучили подозрения, что неизвестный злодей жаждет моей смерти, да и просто то, что я женщина, думаю, представить мое состояние будет нетрудно.

В одну секунду покрывшись холодным потом, я стояла и как загипнотизированная смотрела на гробы.

По-видимому, Пустопалова заподозрила что-то неладное, потому что позвала меня вторично, хотя этого не было в сценарии.

Я наконец очнулась.

И, разумеется, закричала.

– А-а-а!!! – в ужасе вопила я.

Однако профессиональная закалка сказалась и тут, потому что, еще крича, я вспомнила, что нахожусь на сцене, и непосредственно после своего дикого возгласа сообщила присутствующим:

– Они едят лепешки!!

– Спасибо, Тереза, – во все глаза глядя на меня, проговорила Пустопалова. – Можешь идти.

Все еще пребывая в легком шоке, я удалилась со сцены. Выйдя за кулисы, я услышала смех. За кулисами, хватаясь за животы, ржали монтировщики.

В одну минуту мне все стало ясно. Я вспомнила новый спектакль, который начинал Валеев, «Ювенильное море», и вспомнила также его жизнеутверждающий характер и живописные декорации. Наверняка эта сволочь, Стас, подговорил монтировщиков притащить парочку гробов, чтобы отметить мое боевое крещение.

Переход от состояния глубокой комы к состоянию неукротимого бешенства занял не больше полсекунды. Выйдя за кулисы, я готова была рвать и метать, но, разумеется, Стаса нигде не было. Сделав свое черное дело, он наверняка притаился в каком-нибудь укромном местечке до тех пор, пока буря утихнет.

Не имея под рукой главного злодея, я набросилась на других монтировщиков.

– Бессовестные! – с укоризною говорила я, в то время как они надрывали животики. – И как вам только не стыдно, а? А?! Женя, и ты! И ты туда же! Ну эти-то ладно, обалдуи, но ты-то умный парень, в институте учишься! А?!

Но призывы к совестливости действовали плохо. Более того, кое-кто из монтировщиков, просмеявшись, пошел в реквизиторскую к Лиле с явной целью сообщить интересную новость и там. В общем, история с рисунками Незнайки по сравнению с моим сегодняшним выходом была просто детским лепетом.

Побушевав еще немного за кулисами, я тоже направилась в реквизиторскую. Как бы там ни было, но главная моя цель в этот вечер заключалась все-таки не в том, чтобы обрушить справедливое возмездие на головы подлых монтировщиков, а в том, чтобы собрать дополнительные сведения для своего расследования.

– Ах ты же, моя Танечка! Ах ты же, моя бедная! – едва завидев меня, сочувственно запричитала Лиля. – Как им только не стыдно, бессовестным. Садись, я тебя сейчас кофейком напою.

По-видимому, чувствуя себя очень комфортно в роли заботливой мамочки, Лиля захлопотала вокруг электрического чайника, а я, усевшись в единственное кресло, стоявшее в реквизиторской, пыталась как можно правдоподобнее изобразить из себя невинную жертву.

Кофе, разумеется, был растворимый.

По мере того как спектакль близился к завершению, освобождалось все больше актеров, и многие из них со сцены прямой наводкой шли в реквизиторскую. Кроме того, там сегодня гостили еще гример Валя и костюмерша Нина, две закадычные подружки-болтушки. Неизвестно, по какому поводу они осели в этот вечер у Лили, но каким бы этот повод ни был, я лично была только рада. Присутствие этих двух персонажей гарантировало, что время, проведенное мною на посиделках у Лили, точно будет потрачено не зря.

Так оно и вышло. В тот вечер я получила очень много дополнительных сведений по проводимому мною расследованию. Даже слишком много.

Первый оглушительный удар нанесла мне гримерша Валя, весело щебетавшая о том, у кого на что аллергия:

– …А Семенова, она лак не может переносить, представляете? Лак для волос! Никакую прическу сделать невозможно. Сразу глаза красные, слезы текут и сопли изо всех щелей. Ох, и мучаюсь я с ней! И таблетки глотает, и чего только не делает, а все равно никакого толку. А у Сашки Федорова, у того – на запахи парфюмерные. И причем никогда не угадаешь, на какие именно. А когда гримируешь, мало ли что приходится использовать. Иногда и настоящую косметику, а она же вся с отдушками. Я, когда его спектакль, специально заранее все готовлю, чтобы или совсем без запахов, как грим, или такое, что уже проверено. Ой, а один раз что было! Как раз в мае, в конце прошлого сезона. Да, я даже день точно помню – двадцать пятое. Да, точно – двадцать пятое! Потому что мы тогда как раз дачу оформляли, и двадцать пятого должны были приехать эти… геодезисты или геологи, не помню, как их там… сволочей. Такие деньги дерут, ладно бы что-нибудь еще делали за эти деньги. Сволочи. А в тот раз, двадцать пятого, представляете, даже не приехали?! А караулить их там кто должен? Конечно, Валя, кто же еще крайний? Ну вот. Время идет, у меня спектакль, уже опаздываю, а их все нет и нет. Ну в конце концов, смотрю – уже совсем не успеваю, все бросила, помчалась сюда. А в тот вечер был «Кабанчик», и должен был Владимирский играть, ну я ничего и не готовила. Этому Степке хоть гуталином морду мажь – все ничего. Прибегаю, а мне говорят: �ости были. И возможности были, и мотив был… Неужели Оля? Эта серая мышка, которая постоянно ходила, уткнувшись своими очками себе под ноги, и которую невозможно было раскрутить ни на один разговор, кроме разговора о текущих делах? Н-да-а…

Хотя, с другой стороны, вот здесь-то как раз было бы неудивительно, если бы выяснилось, что в тихом омуте водятся черти. Оля Васенина это вам не Вера Краснова. Уже одно то, что, испытывая такое давление со всех сторон, она до сих пор здесь работает – уже одно это говорит о многом.

Но – ботинки!

Ботинки в картину никак не вписывались, и это могло означать одно из двух – либо имеется какая-то веская причина, почему Оля до сих пор не уничтожила такую существенную улику, либо она не имеет отношения к случившемуся с Оксаной.

Придя к этому, в общем-то, не очень утешительному в моем положении выводу, я поняла, что большего из имеющихся на сегодняшний момент данных мне не выжать, и отправилась спать.

Когда на следующее утро я пришла в цех, выяснилось, что мне необходимо в очередной раз отправиться «туда, не знаю куда» за очередным загадочным веществом, необходимым нам для работы. Но на сей раз целью моего путешествия был не склад, а какое-то совсем уж зашифрованное помещение, обнаружить которое самостоятельно у меня не было ни малейшей возможности. Это я поняла очень быстро, слушая бесконечные: «…а потом повернешь, а потом поднимешься, а потом спустишься».

– Наталья Викторовна! – взмолилась я. – Дайте мне кого-нибудь в провожатые, а то я целый день буду блуждать.

И тут, как по мановению волшебной палочки, в цехе появился Володя.

Этот Володя был очень интересной личностью. Если бы требовалось охарактеризовать его внешний вид одним словом, это, несомненно, было бы слово «тщедушный». Маленького роста, худой, как велосипед, сутулый и к тому же очень близорукий, Володя не вызывал у окружающих никаких других чувств, кроме жалости. Но гонору у Володи было столько, что хватило бы на двадцать Цезарей.

Володя, как и Глеб Александрович, имел на меня виды, но если Глеб ограничивался чувствами, так сказать, платоническими, то Володя сразу хотел жениться. Ни больше ни меньше. Мне было известно даже, что он несколько раз намекал Наталье, чтобы она сориентировала меня в нужном направлении.

Но поняв, видимо, что ловить ему здесь нечего, Володя прекратил свои попытки и замкнулся в гордом молчании. А однажды, когда я без всякой задней мысли, обращаясь к нему, нечаянно сказала: «Володя, солнце мое…», он, приняв наполеоновскую позу и задрав подбородок к самым небесам, очень внятно проговаривая каждую букву, ответил: «Я не твое солнце». И надо было видеть этого отверженного принца в изгнании.

В общем, Володя был персонажем весьма неоднозначным, и, размышляя о том, кто бы это мог намазать мне ботинки свечкой, я даже, грешным делом, думала, уж не он ли это.

Очень многие, в том числе Азатов, а иногда и я сама, называли Володю не Володей, а Вольдемаром, и, как ни странно, несмотря на непрезентабельную внешность, это имя очень ему подходило.

Володя работал в плотницком цехе, но настоящей его профессией было экспроприировать все, что плохо лежит, поэтому образ жизни он вел богемный: то сядет, то выйдет.

Вообще, насколько мне было известно, все, кто работал у плотников, имели за спиной пребывание в местах, не столь отдаленных. Даже начальник плотницкого цеха Саша, человек однозначно положительный, в свое время за что-то сидел.

Думаю, тот факт, что на работу в этот цех брали тех, кто имел криминальное прошлое, был связан с размерами театральной зарплаты. Она и для девушек-то была маловата, а уж мужику и вовсе было обидно получать такие деньги. Но поскольку после отсидки перебирать вакансии не приходилось, шли, видимо, куда брали. А в театр брали. Так и подобрался наш плотницкий цех.

Впрочем, основная его часть, совершенно очевидно, давно уже покончила со своим криминальным прошлым. Но Вольдемар явно не собирался останавливаться на достигнутом. Уже по одному тому, как он иногда стрелял глазами по сторонам, было понятно, что материальные активы театра известны ему как свои пять пальцев, и что стоит только какой-то части этих активов на короткое время оказаться без присмотра, как Вольдемар тут же найдет им подходящее применение. Так что и следов потом не отыщешь.

Появление Вольдемара в нашем цехе оказалось очень кстати, поскольку, решив с Натальей какой-то незначительный вопрос, по которому он, собственно, и заходил, он согласился проводить меня в условленное место, где и предстояло мне взять требуемый для нашей работы ингредиент.

Оказалось, что упомянутое место находилось не так уж далеко. Нужно было выйти из театра с черного хода, перейти тротуарчик и подняться по лестнице в какое-то деревянное помещение, где и стояли мешки с насыпанным в них искомым веществом. Вольдемар простер свою любезность даже до того, что самолично насыпал вещество, оказавшееся белым порошком, похожим на молотую слюду, в пакет, который дала мне Наталья.

– Ой, Вовочка, вот спасибо тебе, а то я уж не знала, что и делать, – преисполненная благодарности, говорила я.

– То-то, – солидно отвечал Вовочка, поправляя очки. – За мной как за каменной стеной, я тебе сразу сказал. А ты, не знаю чего… выпендриваешься.

– Да чего я выпендриваюсь, ничего я не выпендриваюсь, – примирительно произнесла я, не желая огорчать Вовочку как раз в тот момент, когда он так мне помог. – Просто…

– Чего просто? Просто ей. Вот и сиди без мужика. Просто…

Вовочка в дополнение к своему гонору имел еще и взрывной характер, и я почла за лучшее не развивать тему. Вместо этого я решила перевести внимание своего собеседника на другие объекты, втайне надеясь, что этот маневр, возможно, поможет мне ненароком узнать что-то новенькое и об Оксане. Ведь Вовочка, как никто другой, был близок к той среде, к которой относился и покровитель Оксаны, так что они наверняка легко нашли общий язык друг с другом.

– Слушай, Володь, а на что я-то тебе сдалась? – спросила я. – Мало баб, что ли, кругом? Взял бы себе актриску какую-нибудь закадрил.

– Угу, – угрюмо буркнул Володя, из чего я сделала вывод, что к актрисам он тоже подкатывал и тоже не очень успешно.

– Ну или вот у нас девчонки работают, – продолжала я, поняв, что тема актрис заведомо бесперспективна, – Аленка, например, чем тебе не невеста?

Вова презрительно фыркнул и сказал:

– Тоже мне, невеста. Малолетка сопливая.

– Нет, ну вы посмотрите – все ему нехорошо. Даже и не знаю, что сказать. А вот еще работала здесь… Оксана, кажется. Тоже тебе не нравилась?

При одном упоминании имени Оксаны Володя покрылся пятнами и весь затрясся. Я сначала даже не поняла, в чем дело, и подумала, что это с ним приступ какой-нибудь болезни. Но очень скоро выяснилось, что это приступ обыкновенной ярости. Хотя и очень сильной.

Володя просто задыхался от бешенства и, не в силах внятно выговорить ни слова, отрывисто бросал:

– Да ее… ее… эту… ее…

Признаюсь, я даже не ожидала, что мое безобидное желание навести Володю на разговор об Оксане и, возможно, получить от него какую-то новую дополнительную информацию вызовет такой эффект.

Володю колбасило не по-детски, и когда он наконец обрел способность говорить, на мою голову обрушился поток самых вычурных и замысловатых идиоматических выражений. Даже я, которой по роду деятельности приходилось общаться с представителями весьма и весьма разнообразных социальных слоев и выслушивать от них самые неожиданные ремарки, признаюсь, открыла для себя много нового.

К сожалению, все мои попытки прорваться сквозь этот поток ругательств к Володиному здравому смыслу оказались бе-зуспешны. Мне хотелось, чтобы он хоть на мгновение остановил свой страстный монолог и объяснил причину своего неудовольствия, но ничего не вышло. Как ни старалась я его успокоить, это вызывало только новые приступы ярости и вслед за ними очередную порцию лингвистических новинок.

Наконец мне это надоело. Я молча взяла пакет с насыпанным в него веществом и молча же покинула помещение, оставив Володю изливать свое негодование, сколько ему будет угодно, благо обратную дорогу в цех я могла найти уже самостоятельно.

Но покинув Володю, я, разумеется, не могла оставить без внимания его реакцию на упоминание об Оксане. Конечно, по ходу своего театрального расследования я встречалась с людьми, которые относились к потерпевшей неприязненно, но сталкиваться с такими бурными проявлениями мне до сих пор еще не доводилось. Чем же могла она ему так насолить?

Тут, конечно, необходимо было сделать скидку на особенности Володиного характера. Он всегда заводился с полоборота, но все-таки сегодняшний случай был просто из ряда вон выходящим. Таким я его еще ни разу не видела.

Ситуация, несомненно, требовала разъяснения, но столь же несомненным было и то, что от Володи я этих разъяснений наверняка не получу. Нужно было искать другой путь.

Поднимаясь по нашей бесконечной лестнице (и уже не боясь упасть), я раздумывала о том, кто же может иметь более-менее подробную информацию о Володе.

Мог ее иметь Азатов, поскольку я уже не один раз замечала, как они хитро друг с дружкой перемигивались. Не иначе, Володя прокручивает свои темные делишки под покровительством ушлого завпоста. Не исключено даже, что последний время от времени, что называется, «наводит». Не бескорыстно, конечно. Но боюсь, что именно поэтому Азатов и не захочет распространяться о всех тонкостях профессиональной и прочей деятельности Володи. Если он хотя бы частично в доле, то, разумеется, крайне не заинтересован в том, чтобы об этой деятельности было известно кому бы то ни было.

С другой стороны, в театре Володя ни с кем близко не общался, к своим коллегам по цеху относился с высокомерным презрением, как и полагалось принцу в изгнании, и найти какой-либо источник, из которого можно было бы получить информацию о нем, было не так-то просто.

Я уже была на площадке, с которой вела дверь в декораторский цех, но так и не придумала, из какого бы источника могла я почерпнуть требуемые мне сведения.

Между тем время близилось к обеденному перерыву, и Наталья поставила варить картошку, чтобы приготовить свое коронное и очень полезное для здоровья блюдо – салат из морской капусты. Салат назывался «Куку, Мария», потому что морская капуста называлась кукумария, и основное достоинство салата заключалось в том, что присутствие морской капусты в нем было практически неощутимо.

Это было блюдо вроде тех, которые во множестве можно найти в поваренных книгах, там они обычно называются «Салат из петрушки с майонезом». В рецепте обычно говорится: «Возьмите вареную говядину, мясо цыпленка, накрошите сваренное вкрутую яйцо, крабовые палочки, трюфели, вареный картофель, тушеные баклажаны и т. д. и т. п., измельчите все это, перемешайте, залейте майонезом и сверху посыпьте петрушкой».

Салат «Куку, Мария» был как раз из этой серии и поэтому всем очень нравился. Кстати, если уж речь зашла о кулинарных предпочтениях, нужно отметить, что Наталья каждый раз после окончания трапезы неизменно заваривала настоящий кофе, который непосредственно перед этим размалывался в кофемолке. Этим она сразу очень расположила меня к себе.

Мы как раз приканчивали «Марию», когда за дверью послышался слоновий топот, и через некоторое время нашему вниманию предстал сварщик Глеб Александрович собственной персоной.

– Ах, как неприятно, – сообщил он, обведя глазами помещение и убедившись, что я на месте.

– Ну что же это вам так неприятно, Глеб Александрович? – игриво спрашивала знавшая подоплеку Наталья.

– Здравствуй, Наташа, – отвечал на это Глеб. – Приятного аппетита.

– Спасибо, Глеб Александрович, может, с нами? – Наталья немного увеличила громкость.

– Нет, спасибо, я уже ел.

Сказав это, Глеб исполнил номер, неизменно вызывавший мое восхищение.

Не знаю, оттого ли, что он плохо слышал, или по каким-то другим причинам, но у него была манера совершенно неожиданно начинать разговор на совершенно неожиданную тему, говоря при этом так, будто в данный момент все только эту тему и обсуждают. Интереснее всего было наблюдать такие номера, если он вступал со своей речью в тот момент, когда остальные присутствующие, не желая беспокоить его понапрасну, вполголоса говорили о своем.

Вот и сейчас ни с того ни с сего он заговорил о Вовочке, причем начал так, будто отвечал на какую-то реплику Натальи:

– …Ну да… Володька этот… сколько уж раз я ему говорил – только попадись мне! Я однажды одного такого вора тоже… На-учил, чтоб неповадно было. Представляешь, Наташа, воровал болванки!

– Да вы что?! – На лице Натальи отразился неподдельный ужас.

– Да! На заводе, где я работал, мы делали такие металлические заготовки… И вдруг – раз! – стали они пропадать. Ну, я себе думаю, я это дело проясню. И стал караулить. И смотрю, мужик один незаметно эту болванку – раз! – и в карман. Он-то думал, его никто не видит. Хе-хе… Ну вот. А я в следующий раз взял, да эту болванку и нагрел. Там у нас такие были… печи. Раскалил ее чуть ли не докрасна и положил на место. Он подходит – раз ее рукой, а она чуть ли не плавится, такая горячая.

Дальше Глеб говорить не смог, потому что воспоминания об этой остроумной проказе так его рассмешили, что он уже не мог произносить слова, а мог лишь хихикать, всхлипывая, кашляя и захлебываясь одно-временно.

– Ой, какой же вы коварный, Глеб Александрович, – ответила на это Наталья, которая, по доброте своей, неизменно обращалась с ним как с ребенком.

Глеб захохотал еще пуще, и я начала опасаться, что он забрызжет своей слюной все наше небольшое помещение.

– А он-то… хи-хи-хи… узнал потом… хи-хи-хи… что это я. Ходит, ругается. А чего теперь ругаться? Не надо было воровать. Хи-хи-хи.

Глеб был доволен до чрезвычайности. А меня вдруг осенила очередная гениальная идея.

«Так вот же он – тот самый источник, который я безуспешно искала все утро, – вдруг подумала я. – Вот он, толстый и красивый, сидит тут передо мной и хохочет, угрожая навлечь на наши головы внеплановую генеральную уборку».

Конечно, не было никакого сомнения, что уж к кому к кому, а к честному Глебу Володя, и без того не склонный к слишком тесным контактам, вообще не испытывал ни малейших дружеских чувств. Причем эта неприязнь была взаимной. Но по специфике своей деятельности плотники довольно часто имели дело со сварщиком, и Глеб наверняка знал о Володе несколько больше, чем тот предполагал.

Несмотря на возраст, Глеб был довольно наблюдателен и при всей своей неповоротливости как-то умудрялся за день побывать практически везде и узнать обо всем, что происходило в театре.

Да, Глеб мог оказаться очень для меня полезным, и я решила к нему подольститься.

– Какой же вы все-таки, Глеб Александрович… – играя глазами, приступила я к осуществлению своих замыслов.

– Какой? Ну, какой? – сразу оживился Глеб.

– Да что – какой? Вот правильно Наталья Викторовна говорит, просто коварный какой-то, и все.

– А ты как думала? Я… еще… того…

– Ну да, вот я и говорю, вам под горячую руку лучше не попадаться.

– Да, да, – сокрушенно закачал головой Глеб, очевидно, снова не расслышав и думая, что я говорю о Володе. – Ни разу еще не попадался. Ну, ничего. Мне не попадался, зато один раз ему от своих так досталось… Наверное, до сих пор ходит, почесывается.

– От своих?

– Ну да. Не знаю, кто там у него… Я тебе, Наташа, наверное, не рассказывал…

Эти слова были обычным вступлением, по которому мы каждый раз безошибочно определяли, что Глеб хочет поведать одну из своих особо любимых историй. Эти истории у него самого пользовались чрезвычайной популярностью, но всем остальным уже порядком поднадоели, поскольку были выслушаны и переслушаны тысячу раз.

Услышав знакомое вступление, я испугалась было, что такое многообещающее начало закончится очередной давно знакомой байкой, но на сей раз, паче чаяния, Глеб рассказал историю, которую, судя по реакции, не слышала от него даже Наталья.

– Да это все Оксанка, – начал он по своему обыкновению, как будто отвечая кому-то. – Девушка тут у нас работала до тебя, Татьяна. Ну вот. А потом… Ну ладно. Это потом. А эта Оксанка, такая тоже была… Ну вот. И с Володькой они прямо подружились. Два сапога пара. Ходили тут, шептались по углам. А Оксанка эта, тоже тут ходила везде, лазила… Ну и узнала она, что старые декорации… помнишь, Наташа, «Карлсон» у нас шел? Давно уже. Ну вот. А Карлсон, он же все время летает, поэтому на всех декорациях была основа металлическая. Я сам делал. Ну вот. А как спектакль сняли, декорации и не нужны. А там железа-а… Ну вот. А Оксанка возьми и скажи Володьке, что вот, мол, там-то и там-то оно… лежит. И лежит, мол, без присмотра. Ну а этому, ему же только мигни. Мигом сообразил. И такой наглый, ты не представляешь, Наташа! Даже машину пригнал. Нашел же где-то! Нормальные люди, вон, для дела никак не могут найти, а этот… справился.

Под «нормальными людьми» в данном случае подразумевался сам Глеб, который сделал кому-то на заказ оградку для могилы и все никак не мог вывезти ее из своей мастерской.

– Ну вот, – подавив в себе обиду, продолжал Глеб. – Только он не подумал, что и без него найдется, кому эти декорации использовать. Шаров-то давно уже их на другой спектакль определил. Ну вот. А этот уже и машину пригнал. – Глеб снова захихикал. – Приходит, а там Шаров и монтировщики декорации разбирают. Ох, уж он тогда и ругался! Ох, и ругался! Даже матом. И на Оксанку эту, и всяко… А той чего? Болтанула языком, да и упорхнула, как птичка.

– Да, нехорошо она с ним поступила, – посочувствовала Наталья.

– Да это еще не все, ты слушай дальше. Значит, увидел он, что зря, выходит, машину заказывал, ну, поругался, да и пошел. А на следующий день смотрю – нет его. И на следующий, и после. Дня три на работе не появлялся. А потом пришел – вся морда помятая и под глазом синяк. И что ты думаешь, оказалось? А оказалось, что он на этот металл уже покупателя нашел и задаток взял якобы, чтобы машину нанять. Ну, сам-то, наверное, пропил. Ну вот. А металл-то украсть и не вышло. – Глеб расплылся в счастливой улыбке. – В общем, отдубасили его, как сидорову козу. Наверное, до сих пор вспоминает. А на Оксанку с тех пор даже смотреть спокойно не мог. Только она-то чего? Она ведь его воровать не заставляла. Она, может, вообще для шутки это ему сказала. Но зато вот тебе и наука – не воруй!

Патетически закончив речь этим глубокомысленным нравоучением, Глеб, очень довольный, обвел нас глазами и заторопился уходить:

– Засиделся я с вами, а у меня работы еще…

И он застучал своими негнущимися ногами, удаляясь по направлению к выходу.

История, рассказанная Глебом, в качестве интересной новости произвела впечатление на всех, но на меня она произвела впечатление особенное, поскольку не было никакого сомнения в том, что в моем списке появился новый подозреваемый.

Тот день закончился без происшествий, и, приехав домой, я решила, что настал момент систематизировать полученные мною новые данные. Учитывая, что два предыдущих основных подозреваемых бесславно покинули список кандидатов, необходимо было наметить новых.

А предпосылки для этого, несомненно, имелись. За последнее время благодаря проявленной мною активности в сборе информации обнаружились как минимум два человека, имевших довольно серьезный мотив и вполне реальную возможность.

Правда, кроме них, обнаружилась еще и Вера Краснова, оказавшаяся обладательницей одного из голосов, подслушанных мною в коридоре в самом начале моей карьеры художника-декоратора. Но, как ни крути, на основную подозреваемую Вера не тянула. Не было в ней… не знаю, драйва, что ли.

Поэтому Веру я пока решила присоединить к Лиле и Ирочке и отправить в список номер два. А вот Оля и Вова, несомненно, были весьма подходящими кандидатами для списка номер один.

Во-первых, Оля. Если верить тому, что, собираясь уходить, Наталья именно ее хотела оставить вместо себя (а не верить этому не было оснований, поскольку из всех нас действительно только Ольга по-настоящему умела рисовать и знала все тонкости художественного дела), тогда очень понятными будут чувства, которые она могла испытывать к так ловко ее подставившей Оксане.

Не говоря уже об отсутствии логических предпосылок для странной кражи альбома, Оля просто по своему личностному типу и склонностям никак не походила на человека, которого можно заподозрить в воровстве. Вот Вовочка – это да. А Оля… Оля – нет.

Как же она могла относиться к Оксане, которая, обвинив ее в воровстве и при всяком удобном случае упоминая об этом, не только закрыла для нее всяческие возможности карьерного роста, но и сделала невозможным само существование в театре?

Да, мотив здесь, несомненно, был. И мотив серьезный.

Что же касается возможностей, то у Оли их была масса. Недостатка в свечах у нас в цехе никогда не ощущалось, свечные огрызки то и дело попадались то тут, то там, валялись на столах и даже на полу, в чем я имела случай совсем недавно убедиться лично. Получить доступ к обуви Оксаны в тот момент, когда сама она находилась вне пределов досягаемости, Оле тоже не представляло никакого труда. Она могла воспользоваться моментом, когда Оксана, например, была на больничном (а как нам известно из истории с альбомом, такие случаи бывали), да и просто могла задержаться после работы.

Кроме того, познакомившись ближе с работой декораторского цеха, я знала, что время от времени девочки, да и сама Наталья, делают так называемую «халтурку», то есть остаются после работы, чтобы выполнить некие оформительские заказы со стороны. Легче легкого было бы Ольге измазать Оксанину обувь свечкой именно в такой момент.

Что касается присутствия в нужное время в нужном месте, то каждая из нас поднималась в плотницкий цех по двадцать раз на дню.

Да, наряду с мотивом, у Оли определенно были и возможности.

Эта версия имела только одну загвоздку – ботинки Оксаны, которые все еще стояли под столом. Ну никак это не вязалось с аккуратной до педантизма Олей! Оставить у всех на виду такую улику она просто не могла.

Что ж, это обстоятельство пока придется оставить, как говорится, до выяснения.

Теперь Вова. Кандидат номер два. Как оказалось, мотив у него тоже имелся достаточно существенный. Хотя, возможно, кого-нибудь другого подобная подстава со стороны Оксаны и не навела бы на мысль именно об убийстве, но Вова – разговор особый. Учитывая его взрывной и, как я подозревала, мстительный характер, а также то, что в тот раз ему, судя по рассказу Глеба, очень ощутимо досталось, Вова вполне мог обидеться серьезно.

Что касается возможностей, то и у него они имелись. В качестве неженатого кавалера, да и просто по делам, Вова довольно часто бывал у нас в гостях. Кроме того, если вспомнить рассказ того же Глеба, до случая с металлоломом Вова дружил с Оксаной и довольно тесно с ней общался, поэтому вполне возможно, что он бывал в цехе несколько чаще, чем казалось со стороны. Ну и наконец, учитывая его основную специальность, нет никакого сомнения, что Вова без труда мог проникнуть в цех и тогда, когда он был закрыт. То есть и он мог получить доступ к Оксаниной обуви, когда самой ее не было поблизости, доступ хотя и не такой удобный, как в Олином случае, но все-таки вполне реальный.

Что же до того, что Оксана вывалилась на сцену из плотницкого цеха, то, учитывая тот факт, что в театре Вова числился плотником, здесь вообще никаких вопросов возникнуть не должно.

Но один вопрос у меня все-таки возник, и возник достаточно давно, хотя до сих пор мне так и не представилось удобного случая его прояснить.

Я знала, что Оксана выпала на сцену из люка в плотницком цехе, знала дату, когда это произошло, но я не знала, как именно это произошло. Что спровоцировало падение? Ведь не сама же она прыгнула, в самом деле. Каким образом так подобрались обстоятельства, что и падение произошло, и подозрение ни на кого не пало? Ведь тот факт, что ботинки были смазаны специально, неопровержимо доказывает, что все было подстроено. Какой же это гений сумел так виртуозно все подогнать? Кто в тот момент находился в поделке и был ли кто-то в непосредственной близости от Оксаны? И если был, то кто?

Вопросов было слишком много, и все они требовали ответа. Несомненно, мне необходимо в самое ближайшее время выяснить все подробности рокового падения Оксаны из люка. А выяснив это, определиться с тем, кого же из вновь появившихся подозреваемых мне нужно начать разрабатывать в первую очередь.

Хотя с этим-то, пожалуй, я могу определиться уже сейчас. Проведенный мной предварительный анализ ясно указывал, что все преимущества на стороне Вольдемара. Имея равные с Ольгой возможности, он, в дополнение к ним, обладал еще некоторыми качествами, которые склоняли меня к мысли, что первым проверять я буду, скорее всего, именно его. Во-первых, учитывая его основную деятельность (не плотницкую) и особенности характера, он, несомненно, как никто, умел делать пакости исподтишка. Приученный воровским опытом быть постоянно настороже и наверняка имевший обостренное чутье на «шухер», он по своему умению прятать концы в воду наверняка дал бы неопытной Оле сто очков вперед.

Ну и во-вторых, такому человеку, как Вова, наверняка было глубоко плевать, стоят ли там где-то смазанные свечкой ботинки или они давно канули в Лету. К несчастному случаю он не имеет никакого отношения, и даже если ботинки найдут, ни одна живая душа не сможет доказать, что смазал их именно он.

Да, Вова был на данный момент наиболее вероятным кандидатом. Но помня о том, что первая двойка моих подозреваемых (тоже вполне подходящих) в один миг из подозреваемых превратилась в непричастных, я не стала преждевременно обольщаться, а решила, что прежде чем окончательно определиться с тем, кого же мне следует в первую очередь проверить, я все-таки уточню, как произошло само падение.