Избавлю вас от длинного описания двух следующих лет. Довольно будет сказать, что с тех пор я называла их не иначе, как «серые годы»: старания, вопреки всем моим истинным склонностям, стать приличной молодой женщиной вытянули из моей жизни почти все краски.

Мои коллекции разных разностей из мира природы канули в прошлое, вываленные наземь посреди небольшого леса за нашей усадьбой. Каллиграфически написанные карточки, которыми я снабжала свои находки, были с великой помпой преданы огню. Больше я не приносила в дом ничего грязнее случайно сорванного в саду цветка.

Остался только Изумрудик, спрятанный так, что мама́ ни за что не смогла бы найти его. Заставить себя отречься от этого сокровища было выше моих сил.

Но я солгу, если буду делать вид, будто полностью оставила все свои увлечения. Приемлемым увлечением, в отличие от драконов, считались лошади, и я, за компанию с Амандой Льюис, переключила внимание на них. У них не было крыльев (этого недостатка я не смогла простить им до сих пор), но за эти два года я узнала о них очень многое: различные породы и их признаки; масти и схемы окраса; различные аллюры – естественные и вырабатываемые дрессировкой… При помощи шифра, который не могла прочесть мама́, я вела пространные дневники, отмечая в них тысячи деталей лошадиной природы – от внешнего вида до походки, повадок и так далее.

Косвенным образом лошади привели меня к новому и неожиданному источнику удовольствия. Пока заживало мое плечо – и еще долгое время после – я считалась слишком слабой для верховой езды, но не могла дни напролет проводить в доме. Поэтому в погожие дни я приказывала слугам установить кресло у лошадиного загона и садилась рисовать.

Я часто слышу любезные и совершенно необоснованные похвалы моему «таланту художника». На самом деле у меня нет и никогда не было никакого таланта. Если бы хоть некоторые из моих юношеских рисунков сохранились, я предъявила бы их в доказательство – они были так же неуклюжи, как работы любого начинающего рисовальщика. Но рисование было одним из немногих достойных юной леди занятий, доставлявших мне удовольствие, а я в высшей степени упряма. Благодаря упрямству и множеству практики, я постигла законы перспективы и светотени и научилась передавать то, что вижу, углем или карандашом. Эндрю, соскучившись от такого поворота событий, на время забросил меня, но я смогла уговорить его сообщать мне, когда ветеринар прибудет лечить травмы или принимать роды у лошадей, и таким образом изучала анатомию. Мама́, успокоившись на том, что я нашла себе хоть какое-то занятие, приличествующее юной леди, закрывала глаза на эти экскурсии.

В то время все это казалось жалкой заменой моим великим приключениям, закончившимся, как я полагала, навсегда. Теперь, с высоты прожитых лет, я благодарна тем серым годам за принесенные ими плоды. Они отточили мой глаз и приучили меня описывать то, что вижу, а эти две вещи лежат в основе всего, чего я достигла с тех пор.

Однако, при всем при том, то были два крайне скучных, томительных года.

Конец им настал в день моего шестнадцатилетия, официального превращения из «девочки» в «юную женщину». Вслед за этим мама́ начала хлопотать о моем будущем – точнее сказать, привела в действие планы, составлявшиеся с момента моего рождения. Ее амбиции насчет моего замужества были грандиозны: единственной дочери сэра Дэниэла Эндмора не пристало становиться женой провинциального джентльмена из Тамшира, но следовало отправиться в Фальчестер и выйти в свет, что позволило бы привлечь внимание жениха из высшего общества.

Вытерпеть эти муки мирно было бы уже свыше моих сил, если бы не неожиданный разговор с отцом, состоявшийся незадолго до того, как меня утащили в Фальчестер.

Разговор произошел в его кабинете, и я с трудом отводила взгляд от полок с моими старыми запретными друзьями. Откинувшись на спинку кресла, отец сцепил пальцы перед собой.

– Изабелла, – начал он, – я вовсе не намерен препятствовать твоему счастью.

– Я знаю, папа́, – ответила я, изображая воплощение дочерней покорности.

Возможно, уголки его рта и впрямь дрогнули в улыбке за густой бородой, а, может, мне это просто почудилось.

– Ты справилась превосходно, Изабелла, – продолжал он, постукивая указательными пальцами один о другой. – В самом деле, твое поведение достойно всяческих похвал. Однако я вполне понимаю, как нелегко дались тебе эти годы.

На это я промолчала, не имея ответа, приличествующего леди. Отцовское одобрение было мне слишком дорого, чтобы отметать его единым махом.

После некоторой паузы он сказал:

– В наши дни свахи вышли из моды. Похоже, теперь мы считаем, что справимся лучше без помощи профессионалок. Но я взял на себя смелость заплатить одной из них за составление небольшого списка, который ты найдешь на ближнем к тебе краю стола.

Заинтригованная, я отыскала лист бумаги и, развернув его, обнаружила список из шести фамилий.

– Мужа, готового оплатить библиотеку для жены-книгочейки, не так-то легко найти: большинство сочтет это бессмысленной тратой денег. Однако ты вполне можешь найти жениха, готового разделить с тобой собственную библиотеку. Все джентльмены, перечисленные в этом списке – ученые-любители, владельцы богатых собраний книг, – глаза папа́ блеснули из-под бровей, морщинки вокруг них дрогнули. – Из достоверных источников известно: те, чьи фамилии я подчеркнул, владеют и экземплярами «Естественной истории драконов».

Два года я запрещала себе вспоминать это название, и, думаю, оно поразило меня примерно с той же силой, что и встреча с предметом первой девичьей любви после многих лет разлуки. Пожалуй, в тот миг я поняла Аманду и ее страсть к захватывающим романам.

Прежде чем мне удалось найти нужные слова, папа́ продолжил:

– Помочь завоевать кого-либо из них я не могу – это дело твое и твоей матери, которая отнюдь не скажет мне «спасибо» за вмешательство. Но кандидаты эти во всех отношениях достойные, и, если тебе удастся завлечь в свои силки любого из них, заранее обещаю свое согласие.

Он поднялся с кресла как раз вовремя, чтобы подхватить меня: рассмеявшись от счастья, я обогнула стол и бросилась ему на шею. После беседы в моей гостиной я разжаловала отца из мелких языческих божков в благожелательные огры, но, судя по всему, усилия двух последних лет не пропали даром.

Шесть имен и шесть фамилий… Безусловно, одна из них принесет мне счастье!

Сезоны… Этот вид человеческой деятельности вполне сравним с соколиной охотой или охотой на лис; отличие лишь в экипировке и действующих лицах. Точно так же, как ворчливым седым старикам знакомы все повадки зайца и перепела, сплетникам высшего общества известны все пикантные подробности о женихах и невестах текущего Сезона. В обоих случаях используются лошади: в одном – как транспортное средство, в другом же – как способ показать себя. Вместо полей и лесов охотничьими угодьями служат гостиные, бальные залы и любые другие места, где собирается общество и где можно привлечь к себе взор потенциального супруга.

Итак, сливки общества кинулись в Фальчестер, и звуки рогов возвестили начало охоты.

Слухи о подобных материях и ныне живут недолго: пересуды о том, кто, что, кому и где сказал, быстро забываются, сменяясь более свежим мясцом. А уж мелкие подробности моей невероятно давней юности вряд ли вызовут у современного читателя больший интерес, чем гостерширские налоговые ведомости или ипохондрические жалобы двоюродной бабки. Опишу лишь то, что имело долгосрочные последствия, а именно – день, когда я отправилась в королевский зверинец.

Мне вовсе не следовало отправляться туда. Согласно скрупулезно составленным планам мама́, в тот день меня должны были видеть прогуливающейся в парке верхом – она намеревалась извлечь пользу из моего сельского воспитания, продемонстрировав, сколь изящно и уверенно я держусь в седле. Однако она – бедная женщина! – слегла с расстройством желудка (подозреваю, виной тому была несвежая рыба, съеденная накануне за ужином у Ренвика) и не могла сопровождать меня.

К счастью, Эндрю, оказавшийся в то время в городе, заглянул к нам выполнить сыновний долг и выразить матери соболезнования. Он не участвовал в охоте на невест: в те дни он еще бил баклуши в университете, каждую неделю меняя суждение о том, стоит ли ему поступить на военную службу и отправиться в дальние страны стрелять по людям. Однако он все еще оставался моим лучшим союзником среди всех братьев, и, когда мама́ посетовала на нарушение своих планов, вызвался сопровождать меня вместо нее на протяжении дня.

Мать не сочла эту замену идеальной – те, кто не знал Эндрю, могли принять его за моего жениха, – но выбирать было не из чего (Аманда, год назад покинувшая отцовский дом и быстро выскочившая замуж, была привязана к дому в ожидании первенца и сопровождать меня не могла). Принять предложение Эндрю было лучше, чем позволять мне впустую тратить время, сидя дома, и мать, пусть с неохотой, но согласилась.

Как только мы отошли от ее двери, Эндрю схватил меня за плечо.

– Не надевай костюм для верховой езды, – сказал он sotto voce. – Мы отправляемся в зверинец.

Я моргнула от неожиданности, удивленная, но не склонная отказываться. Я очень любила ездить верхом, но дома, за городом; а кататься неспешной рысцой в парке по кругу – много ли в том удовольствия?

– Но нас же не пустят.

– Пустят! – Эндрю заговорщически сверкнул глазами. – Графиня Грэнби устраивает экскурсию, и я приглашен на правах гостя.

О королевском зверинце я не знала почти ничего, кроме того, что покойный отец нынешнего короля отвел под него обширные земли вниз по реке от Фальчестера, а его сын, не считаясь с расходами, пополняет коллекцию всеми экзотическими животными, каких только можно склонить к жизни в неволе. В основном, зверинец служил для развлечения членов королевской фамилии. Время от времени в нем объявлялись и дни для широкой публики, но я, росшая в провинциальном Тамшире, не имела шанса воспользоваться этим. Как Эндрю, несомненно, догадывался, подобная экскурсия была для меня редчайшим из удовольствий.

Нашим гидом был сам мистер Суорджин, королевский натуралист. По его указаниям животные в зверинце были размещены согласно видам: в одном месте – птицы, в другом – млекопитающие, в третьем – пресмыкающиеся и так далее. Чучела экземпляров тех животных, что умерли в неволе, стояли на постаментах рядом с клетками тех, что продолжали жить. В коллекции короля имелись попугаи, утконосы и пираньи, кукушки, верблюды и хамелеоны… Я изо всех сил сдерживала энтузиазм: тяга к знаниям достойна восхищения как в мужчинах, так и в женщинах, но только тогда, когда она соответствует приличиям. (Это, конечно же, мнение общества, а не мое. Рада отметить, что с тех времен оно несколько изменилось.) Мне, как юной леди, приличествовало выказывать интерес лишь к певчим птичкам и прочим нежным созданиям, иначе общество тут же заклеймило бы меня «чернильным носом».

Организация экскурсии оставляла желать лучшего: экскурсанты бродили по всевозможным садикам и залам со стеклянными стенами, и только единицы обращали хоть какое-то внимание на речи мистера Суорджина. Мне очень хотелось послушать его, но я не осмеливалась выделяться, оказавшись единственной его слушательницей, и потому улавливала только короткие обрывки. Но вот мы остановились у огромных двустворчатых дверей.

– Внутри, – натуралист возвысил голос, и это привлекло к нему больше взглядов, чем прежде, – находятся ценнейшие из экспонатов коллекции Его Величества, последние его приобретения. Умоляю дам соблюдать осторожность, ибо многие найдут содержащихся здесь животных пугающими.

Можете вообразить, насколько решительно я отвергла старые интересы: я не имела ни малейшего представления, что же такого приобрел в последнее время король и что находится за этими дверями.

Мистер Суорджин отворил двери, и мы прошли в большой павильон, накрытый куполом из стеклянных панелей, пропускавших внутрь дневной свет. Остановившись на мостках, огибавших павильон по периметру, мы оказались над глубокой ямой с посыпанным песком дном, разделенной массивными решетками на три просторных вольера, словно разрезанный на куски пирог.

В каждом из этих вольеров оказалось по дракону!

Забыв обо всем на свете, я бросилась к ограждению. Животное, покрытое блекло-золотистой, точно топаз, чешуей, подняло длинную морду и взглянуло на меня снизу. За левым плечом раздался сдавленный вскрик, и кто-то из дам лишился чувств. Самые храбрые из джентльменов тоже подошли к ограждению и о чем-то зашептались меж собой, но мне было не до них. Все мое внимание было приковано к драконам в яме.

Дракон отвернулся от меня, и что-то глухо лязгнуло. Только сейчас я заметила на его шее тяжелый ошейник, соединенный толстой цепью с кольцом в стене. Решетки, разделявшие вольеры, были двойными – между каждой парой решеток имелось пустое пространство, не позволявшее драконам достать друг друга когтями сквозь прутья.

Медленно, точно завороженная, я обошла яму кругом. В вольере справа лежала грязно-зеленая груда, также прикованная цепью к стене и даже не взглянувшая на меня. Третий дракон был совсем тощ и тщедушен, в белой чешуе, с розовыми глазами… Альбинос?

Мистер Суорджин ждал у ограждения возле выхода. Взглянув на него, я увидела, что он внимательно следит за экскурсантами, огибавшими яму вслед за мной. В начале экскурсии он просил всех ничего не бросать животным и не шуметь возле них; подозреваю, в тот момент это особенно тревожило его.

Ахиатский пустынный дракон

Золотистый дракон отошел в дальний угол вольера и принялся грызть большую, почти полностью обглоданную кость. Я внимательно пригляделась к нему, примечая характерные анатомические признаки и сравнивая его размеры с размерами кости – похоже, бедренной кости коровы.

– Мистер Суорджин, – заговорила я, не отводя взгляда от дракона, – это ведь не молодые особи, не так ли? Это карлики?

– Прошу прощения? – откликнулся натуралист, повернувшись ко мне.

– Я могу ошибаться – честно говоря, все мои познания почерпнуты только из труда Эджуорта, к сожалению, очень скудно иллюстрированного – но, насколько я понимаю, гребень на затылочной части головы у драконов настоящих полностью развивается только в зрелом возрасте. Мне плохо виден зеленый в следующем вольере – видимо, это мулинский болотный змей? – но эти особи не могут быть вполне развившимися взрослыми представителями своих видов. Учитывая сложности содержания драконов в зверинце, мне кажется, что коллекционировать карликовые экземпляры проще, чем сталкиваться с новыми и новыми проблемами по мере развития молодых особей. Конечно, их развитие длится долго, поэтому можно…

Тут я осознала, что делаю, и поспешила захлопнуть рот. Но, боюсь, слишком поздно – меня успели услышать. Сзади раздался незнакомый голос:

– Альбинос, несомненно, карлик, но я не могу опознать вид.

Если будет на то воля моего любезного читателя, он может дополнить эту картину драматическим аккомпанементом оркестра – я предложила бы нечто в зловещем минорном ключе. Именно такой мотив прозвучал в моей голове, как только я поняла, что окончательно и бесповоротно выставила себя «чернильным носом». Отяжелев от ужаса, я оторвалась от золотистого дракона и подняла взгляд на джентльмена, вступившего в разговор.

Первым, что я увидела, была пара изящных ступней в блестящих кожаных туфлях. Далее – стройные длинные ноги, узкие бедра и талия, еще не огрузневшая с возрастом. Длинные пальцы, лежавшие на фигурной бронзе ограждения. Плечи – довольно широкие, но не настолько, чтобы фигура принимала треугольную форму, которую я нахожу неприглядной, хоть некоторых леди она и привлекает. Длинный овал лица, твердые губы, прямой нос, жесткие скулы, ясные карие глаза за стеклами очков и, наконец, шапка аккуратно подстриженных и причесанных темно-русых волос.

Другая леди, возможно, смогла бы поведать вам, во что он одет. Я же, со своей стороны, рассматривала его глазами натуралиста, оценивая размеры, экстерьер и окрас. А также особые приметы – герб, вышитый на носовом платке в нагрудном кармане: в серебряном поле чернью три скрещенные стрелы в руке.

Герб Кэмхерста, принадлежащий богатому баронету. Судя по возрасту и очкам, передо мной стоял второй сын баронета, некто Джейкоб Кэмхерст. Двадцать три года, окончил Эннсбери, хорошо обеспечен благодаря капиталовложениям. Свахой, сообщившей его имя моему отцу, он был помечен, как «в лучшем случае – весьма маловероятно»: в будущем Джейкоб обещал стать если не блистательной, то достойной добычей, но пока что не изъявлял намерения жениться.

Только это и спасло меня от полного позора. Это значило, что я не поставила под угрозу свои перспективы – если только не дала мистеру Кэмхерсту повода посплетничать обо мне с кем-либо еще.

– Прошу прощения, – сказал этот джентльмен, остановив взгляд на мне. – Я вовсе не хотел перебивать вас.

Да он и не перебивал – я умолкла сама, прежде чем он успел это сделать. Однако внезапная остановка лишила меня дара речи. От этого плачевного состояния меня спасло только явление беспутного братца.

– Конечно, нет! Это – прерогатива брата! – сказал Эндрю, подавая мистеру Кэмхерсту руку. – Эндрю Эндмор. Мой отец – сэр Дэниэл Норрингейлский, из Тамшира. А это моя сестра Изабелла.

В те дни мое умение держаться в обществе оставляло желать лучшего – как впрочем, и сейчас; с тех пор оно дополнилось лишь величием прожитых лет, – но два года практики уберегли меня от окончательного провала. Несмотря на смутившие мою душу страх и влечение (страх перед незнакомым мужчиной и влечение к драконам – большинство юных леди чувствовали бы ровно обратное), я ухитрилась исполнить приемлемый реверанс.

– Очень рада, – сказала я.

Мистер Кэмхерст склонился к моей руке и поцеловал воздух над моими пальцами. Представившись в ответ, он тут же отвлекся от меня и обратился к мистеру Суорджину:

– Так кто же этот альбинос, сэр?

– Выштранский горный змей, – ответил натуралист. – Конечно, их естественный окрас – серый. Данная особь – действительно альбинос, как вы можете видеть по цвету глаз.

Эндрю за спиной мистера Кэмхерста строил мне комичные рожи. Я понимала, чего он хочет: его весьма позабавило бы, продолжи я болтовню о драконах. Однако с мама́ случилась бы истерика уже оттого, что я была в зверинце. Мое поведение (в случае каких бы то ни было доносов) должно было оказаться выше всяких упреков. Будь я мудра, я бы оставила мистера Кэмхерста с мистером Суорджином, пока соблазн не сделался слишком силен.

Но, конечно, житейской мудростью я не блистала. Как и у Аманды Льюис, мои представления о мире были сформированы чтением. Круг чтения Аманды был таков, что она ожидала от жизни сплошной череды балов, дуэлей и весьма своевременных гроз; я же, благодаря книгам, ждала от жизни интеллектуального общения равных с равными. Поймите, я прочла великое множество работ, написанных мужчинами, для которых интеллектуальное общение было образом жизни, и даже не сознавала, сколь маловероятен такой образ жизни для меня. В свои наивные шестнадцать я полагала, что Джейкоб Кэмхерст может стать моим другом.

Дело решил мистер Суорджин, упомянув меня в данном мистеру Кэмхерсту ответе:

– Мисс Эндмор права: все три особи – карлики. Зеленый – это мулинский болотный змей, золотистый – пустынный дракон из южной Ахии. Его Величество очень хотел бы иметь взрослых особей, развитых в полной мере, но содержать их в зверинце невозможно. Вы, несомненно, заметили решетки, отделяющие их друг от друга, а болотного змея, сверх того, приходится постоянно держать в наморднике. Этот экземпляр упорно испускает дуновения на всех вокруг, и, хотя две прочие особи переносят это легче, чем мы, люди, особой радости это не доставляет никому.

– Экстраординарное дуновение, – пробормотал мистер Кэмхерст, взглянув в сторону неподвижной зеленой туши.

Конечно же, я узнала слова из «Естественной истории драконов»! То был термин, введенный Эджуортом в обиход для описания шестого, окончательного видового признака «дракона настоящего». Все особи этого вида способны выдыхать с воздухом нечто еще, будь то легендарный огонь или что-либо другое.

Общая теория юных леди, бытовавшая в те времена, гласила, что любопытство привлекает молодых людей лучше, чем знания. Вооруженная этим сомнительным фактом, я рискнула задать вопрос, ответ на который и без того знала:

– Чем же он дышит?

К моему разочарованию, вместо мистера Кэмхерста ответил мистер Суорджин:

– Ядовитыми парами, мисс, – сказал он. – Весьма неприятными и вредными для легких. Перед кормежкой приходится опускать в те промежутки меж решеток дощатые щиты, чтобы хоть как-то уберечь двух прочих особей, когда с мулинца снимают намордник.

– Как мне представляется, альбиносу приходится особенно нелегко, – заметил мистер Кэмхерст.

– Удивительно, но нет, сэр. Пусть внешность не обманывает вас. Для карлика и альбиноса эта особь весьма вынослива. Хуже всего приходится ахиатке. Хотя она – существо несколько пугливое и нервное…

«Она…» Мистер Суорджин впервые упомянул о половой принадлежности драконов. Оказывается, золотистый ахиатский дракон, вышагивавший по вольеру под моими ногами, – самка! Я поспешила отвести взгляд. К счастью мулинец лежал, свернувшись в клубок, и я не оконфузилась, устремив взгляд куда не следует.

Но тут я отметила некоторую странность. Ахиатка была самкой, мулинец – самцом, но о выштранском драконе мистер Суорджин не сказал ничего определенного. Эту-то мысль я и высказала вслух, лишь после этого сообразив, что мой вопрос могут счесть непристойным:

– А какого пола тот альбинос?

– Никакого, мисс, – ответил мистер Суорджин. Мистер Кэмхерст вновь взглянул на меня. Оставалось только надеяться, что он не скандализирован моим вопросом. – Горные змеи не имеют… – взгляд его скользнул в сторону. – У них не развивается подобных признаков, – продолжал он, внеся поправки во фразу, которую намеревался использовать изначально, – до полного созревания. Наш выштранец остается недоразвитым и, таким образом, бесполым.

Это было изумительно. Мне захотелось задать еще множество вопросов, но тут мистер Суорджин заметил экскурсанта, перегнувшегося через ограждение над вольером болотного змея.

– Прошу прощения, – коротко бросил он и устремился к неосторожному джентльмену.

Это оставило меня в смешанных чувствах. С одной стороны, я счастливо лишилась возможности продолжать задавать непристойные вопросы… но, с другой стороны, осталась с мистером Кэмхерстом наедине.

Если, конечно, не считать брата. Он великолепно заменил собой юную леди – по крайней мере, в вопросе соперничества любопытства со знаниями. Эндрю знал о драконах не больше, чем средний молодой человек – то есть, что они огромны, покрыты чешуей и имеют крылья – и, к счастью, оставался в глубине души все тем же восьмилетним мальчишкой. Он начал расспрашивать мистера Кэмхерста сам, что обеспечило нам достаточный повод оставаться в его обществе, пока не пришло время покинуть зверинец (и, стоит добавить, оказаться с наветренной стороны от него). К тому времени я успела вставить в их разговор несколько замечаний и произвести на мистера Кэмхерста впечатление настолько благоприятное, что он угостил меня лимонадом, прежде чем водоворот светской жизни унес его прочь.

(Впрочем, возможно, его очаровала вовсе не беседа со мной, хотя я уверена: он был рад познакомиться с кем-либо, интересующимся им не из-за его состояния. Я почти не помню, во что была одета в тот день, но знаю, что уже не была той тощей, костлявой девчонкой, что гонялась за волкодраком, и платья, пошитые к моему Сезону, придавали моей груди весьма интригующий вид.)

Узнав о походе в зверинец, мама́ была недовольна, но должным образом отредактированный доклад о знакомстве с мистером Кэмхерстом заставил ее несколько смягчиться. И состояние, и воспитание его были вполне приемлемы, но к моему энтузиазму мать отнеслась пренебрежительно.

– Не трать время впустую, Изабелла. Я знаю об этом человеке от миссис Растин. Он не намерен жениться.

Мне достало здравого смысла промолчать о том, что и я не намерена выходить замуж – в данном конкретном случае. Честно говоря, в глубине души я слегка сожалела о том, что мистер Кэмхерст не котируется на рынке женихов. Нет, я не питала к нему «безумной страсти», подобной той, о которой мечтала Аманда Льюис, но он был довольно симпатичен, довольно обаятелен и довольно богат. Мама́ вполне могла мечтать о том, что мне удастся залучить в мужья какого-нибудь холостого виконта, но вовсе не стала бы заставлять меня отказывать мистеру Кэмхерсту, сделай он предложение. Я же надеялась, что муж, которого мне, в конце концов, удастся найти, не запретит мне дружбы с ним – новый знакомый казался очень приятным человеком.

Конечно, поиски мужа на этом не кончились. Были и танцы, и игры в карты, и утренний шерри, и пятичасовой чай – весь тот вихрь событий, что сопутствует фальчестерским Сезонам. Были и сплетничающие мама́, и тайные изучения семейных финансов, и скандальные известия о наследственном слабоумии – все те подковерные махинации, что сопутствуют охоте на женихов и невест. Скажу откровенно: я предпочла бы худшие из испытаний, что мне пришлось пережить на стезе науки. Но, несмотря на все свои наивные помыслы, я все чаще и чаще оказывалась в приятном обществе мистера Кэмхерста. И вот однажды вечером вся эта история достигла кульминации: за ужином у Ренвика он попросил разрешения навестить нас на следующий день в доме, что мы снимали на Уэстбери-сквер.

Смысл его просьбы не мог ускользнуть даже от такой тупицы, как я. Едва я успела вымолвить позволение, как мама́ утащила меня домой и отправила в кровать, строго-настрого приказав не вставать до десяти, чтобы на следующий день не выглядеть утомленной. (Задача оказалась не из легких: проснувшись в восемь, я была вынуждена лежать в постели еще два часа, и это неприятно напоминало о раненом плече и последовавшем лечении.)

Однако, как только часы пробили десять, все пришло в движение. Я была необычайно тщательно вымыта и одета, а прическа моя – доведена до полного совершенства. Поздний завтрак прошел крайне напряженно, и я едва не рявкнула на мама́, чтобы она обуздала нервы. Не могу сказать, что сама была образцом спокойствия, но от ее нервозности становилось еще хуже.

По окончании завтрака меня отправили наверх, сменить утреннее платье на более респектабельное дневное. Мама́ отправилась со мной и успела выбрать и забраковать четыре из возможных нарядов, прежде чем раздался звонок в дверь. В отчаянии, она вернулась ко второму варианту из четырех, приказала горничной как можно скорее одеть меня и поспешила вниз.

Визитером, как и ожидалось, оказался мистер Кэмхерст, и, как только на меня был наведен весь возможный блеск, я спустилась в гостиную.

Стоило мне ступить на порог, мама́, занимавшая гостя светской беседой, немедленно поднялась.

– Я оставлю вас вдвоем, – сказала она и, уходя, затворила за собой двери.

Меня оставили наедине с неженатым мужчиной. Потребуйся мне дальнейшие подтверждения того, что должно было произойти, этого хватило бы с избытком.

– Мисс Эндмор, – заговорил мистер Кэмхерст, подойдя к моей руке. – Надеюсь, вы в добром здравии?

– Да, вполне, – отвечала я, дивясь про себя, сколь пустыми кажутся светские условности в подобной ситуации.

Будто подслушав мои мысли, мистер Кэмхерст помедлил и улыбнулся, вслед за мною усаживаясь в кресло. Понимание в его взгляде помнится мне до сих пор.

– Боюсь, я не знаю всех тонкостей этой процедуры – честно говоря, до недавнего времени я и не задумывался об этом, – однако ж не думаю, что дальнейшее промедление принесет кому-либо из нас хоть какой-то прок. Как вы, без сомнений, уже догадались, я пришел к вам сегодня, чтобы просить вас стать моей женой.

Возможно, сказав все это без лишних драм, он совершил самый милосердный поступок в своей жизни, но все же у меня захватило дух. К несчастью, вновь обретя дар речи, я сказала совсем не то, что следовало.

– Почему? То есть… это… – отчаянно краснея, я заставила себя сформулировать внятную фразу. – Прошу простить меня, мистер Кэмхерст…

– Прошу вас, называйте меня Джейкобом.

– Я не хотела быть грубой, но вышло просто ужасно. Дело в том, что… – сама не знаю, как сумела взглянуть в его карие глаза. – Все эти поиски мужа были так непривычны, и теперь, когда этот момент настал, я невольно задаюсь мыслью: почему? Почему вы хотите взять в жены меня? Почему именно меня, а не другую? Нет, я вовсе не хочу сказать, что вам следует поискать кого-либо другого… – слегка успокоившись, я покачала головой и смущенно сказала: – Лучше я замолчу, пока не поставила себя в еще более неловкое положение.

Запоздалая мысль о том, что у замочной скважины нас вместе с горничными может подслушивать и мама́, повергла меня в ужас.

Мистер Кэмхерст, что вполне понятно, был смущен.

– Мисс Эндмор…

– Прошу, называйте меня Изабеллой.

– Я не знаю, как ответить вам, не будучи несколько прямолинейным. Однако, учитывая обстоятельства нашей первой встречи, это единственный уместный путь.

Он сделал паузу, и я напрягла все силы, чтобы не съежиться.

– Вы ведь читали «Естественную историю драконов» сэра Ричарда Эджуорта, не так ли?

– Боже меня сохрани, – невольно вырвалось у меня, – с мама́ случится истерика, если я честно отвечу на этот вопрос.

Этим мне удалось вызвать его мимолетный смех, хоть цель была и не в том.

– Мисс Эндмор… Изабелла, вы – далеко не первая юная леди, имевшая на меня виды. Но я уверен: вы – первая, кого привлекло во мне не богатство, но мое хобби. Возможно, я жестоко ошибаюсь, но, по-моему, вы приехали в Фальчестер не в поисках мужа, а в поисках того, кто интересуется естественной историей, и именно это ваше качество послужило мне наилучшей рекомендацией.

Если мама́ действительно подслушивала, то ни за что не позволила бы мне закончить этот разговор… но в этот миг я и помыслить не могла о том, чтобы солгать человеку, который мог стать моим мужем, пусть даже рискуя отпугнуть его своей прямотой.

Набрав полную грудь воздуха, я с трудом расцепила сведенные судорогой пальцы.

– Мистер Кэмхерст… Джейкоб… – имя, слетевшее с языка, оставило за собою незнакомый привкус чего-то глубоко личного. Чувствовал ли то же самое и он? – Естественная история – моя страсть с тех пор, как я была маленькой девочкой. Боюсь, эта страсть – не для леди, и лишь немногие мужья во всем мире потерпели бы ее в своих женах. Не знаю, станете ли вы одним из этих немногих. Но, по крайней мере, мне известно, что вы собрали обширную библиотеку на эту тему. Я надеялась, что вы позволите мне тоже пользоваться ей.

Он наградил меня ошеломленным взглядом.

– Так я нужен вам ради моей библиотеки?

Высказанная столь прямо, эта мысль прозвучала дико.

– О господи… Я вовсе не хотела оскорбить вас…

На этот раз он рассмеялся от души.

– Страннейшее из оскорблений, которым я когда-либо подвергался – если только его можно назвать оскорблением! Итак, Эджуорта вы…

– Впервые я прочла его в одиннадцать, – призналась я. – И с тех пор перечитывала не одну дюжину раз.

– Я вижу, – сказал он. – Я не вполне расслышал, что вы говорили Суорджину, но думал, что в имени не ошибся. К тому же, вы действительно опознали болотного змея – уж в этом я был уверен.

– Эти драконы… – убито сказала я. – Я не сомневалась, что испортила свое будущее, вот так проболтавшись на людях.

Он улыбнулся. Смешно, но при виде его улыбки сердце мое слегка затрепетало.

– Вовсе нет – по крайней мере, в тот раз. Но было и еще кое-что…

Только что трепетавшее сердце замерло.

– Еще кое-что?

Я принялась лихорадочно ворошить память в поисках прочих удобных случаев опозориться. Их было так много!

– Да, и совсем недавно. Когда я просил вас стать моей женой, – он улыбнулся еще шире. – Вы так и не дали мне ответа.

Действительно, так оно и было. Оправившись от испуга и покончив с самобичеванием, я сглотнула и улыбнулась ему в ответ. Чудо из чудес, но голос мой не сорвался и зазвучал с первой же попытки.

– Да, – сказала я. – Если вы до сих пор не сбежали, вы, вероятнее всего, единственный человек в Ширландии, кто возьмет меня в жены. Как же я могу отказать?

«Добыча наша!» – протрубили охотничьи рога в голове. И на сей раз победителем, несомненно, была я.