Осязание
Очень горячие руки, вечно ищущие остуды и хватающиеся за холодное, загребая пальцами воздух. В эти руки кровь ударяла, как иным ударяет в голову; и, сжатые в кулаки, они и впрямь походили на безумные головы, обуянные бредом.
Райнер Мария Рильке. Записки Мальте Лауридса Бригге
Чувствующая капсула
Наша кожа – это нечто вроде космического скафандра, в котором мы существуем в атмосфере едких газов, космических лучей, солнечного света и всевозможных препятствий. Когда-то я читала о мальчике, которому пришлось жить в капсуле (сконструированной НАСА) из-за слабости иммунной системы и патологической болезненности. Мы все подобны этому мальчику. Капсула – это наша кожа. Но кожа еще и живая, она дышит и выделяет, защищает от вредного излучения, жары, холода и нападения микробов, вырабатывает витамин D, сама себя восстанавливает, при необходимости регулирует кровообращение, служит основным источником тактильной информации, способствует сексуальному влечению, определяет индивидуальность, удерживает на своих местах все те красные «джемы и желе», из которых мы состоим. Уникальны у нас не только отпечатки пальцев, но и расположение кожных пор. Согласно католическому преданию, где-то в тайниках до сих пор хранится кусочек кожи Христа. Это единственная частица смертного тела Спасителя, оставшаяся после Его восхождения на небеса. Мы стараемся при любой возможности украсить кожу, и это не так уж трудно, поскольку она у нас всегда с собой, хорошо впитывает и так же хорошо отмывается. Психиатр Дэвид Хеллерстайн в статье в Science Digest (сентябрь 1985 года) предложил простое и наглядное описание строения кожи:
Кожа в основном представляет собой двухслойную мембрану. Нижний, толстый, 1–2 мм – дерма, рыхлая соединительная ткань, насыщенная жировыми отложениями, – защищает тело, содержит в себе волосяные фолликулы, нервные окончания, потовые железы и кровяные и лимфатические сосуды. Верхний слой, эпидермис, толщиной 0,07–0,12 мм, состоит в основном из эпителиальных клеток, похожих на чешуйки, которые зарождаются в дерме округлыми и пухлыми и в течение 15–30 дней перемещаются от места образования к поверхности, подталкиваемые новыми клетками, образующимися ниже.
По мере подъема они превращаются в плоские пластинчатые безжизненные частички, заполненные белком кератином, и в конце концов достигают поверхности, откуда бесславно сбрасываются без следа.
Кожа отделяет человека от внешнего мира. Если задуматься, то ведь с нами не контактирует ни одна другая часть организма, кроме кожи. Мы пребываем у нее в заточении, но в то же время она дает нам индивидуальный облик, защищает от вторжений извне, охлаждает или согревает при необходимости, вырабатывает витамин D, удерживает телесные жидкости. Еще чудеснее то, что она может сама себя восстанавливать и постоянно обновляется. Вес ее – примерно от 3 до 4,5 килограмма; и это самый большой из органов тела, и к тому же главный орган сексуального влечения. Кожа может выглядеть по-разному из-за своих роговых производных, таких как когти, шипы, копыта, перья, чешуя, волосы. Она водонепроницаема, эластична и поддается мытью. Она может с возрастом обвисать, терять эластичность и все же держится на удивление хорошо. В большинстве культур это еще и идеальное поле для украшения красками, татуировками и ювелирными изделиями.
Подушечки пальцев и язык намного чувствительнее, чем спина. Некоторые части тела чувствительны к щекотке, другие отзываются на почесывания, озноб или покрываются пупырышками – «гусиной кожей» – от холода. Наиболее волосистые части тела обычно самые чувствительные к прикосновениям, потому что здесь очень много осязательных рецепторов, расположенных у корней волос. У животных, от мыши до льва, необыкновенно чувствительны усы, окружающие рот; волосы на человеческом теле тоже чувствительны, но не настолько. Кожа под волосами тоньше, чем в других местах. Ощущения воспринимаются не наружным слоем кожи, а нижним. Верхний слой кожи мертв, легко соскребается, и именно его частицы образуют серый налет, остающийся на стенках ванны. Потому-то карточные шулера и карманники иногда соскребают наждачной бумагой кожу на концах пальцев, чтобы осязательные рецепторы оказались ближе к поверхности. Столяр, выискивающий занозы, проводит ладонью по свежеоструганной доске. Повар разминает кусочек теста большим и указательным пальцами, чтобы определить его консистенцию. Совсем не обязательно смотреть, чтобы заметить порез при бритье или определить, где именно «поехал» чулок, – для этого достаточно осязания. Когда моешь посуду, надев резиновые перчатки, ощущаешь свои пальцы мокрыми, хотя на деле это не так – здесь мы испытываем комплексное ощущение, превращающееся в итоге в осязательное. А из-за того, что на ногах гораздо меньше холодовых рецепторов, чем, скажем, на кончике носа, они начинают мерзнуть далеко не сразу после того, как промочишь их в ледяной океанской воде.
В Средние века так называемых ведьм и других людей, чья жизнь проходила на грани закона и обычаев, кто давал повод усомниться в их благочестии, сжигали на кострах. Эта казнь, символизировавшая огонь и серу ада, была поистине ужасной – смерть медленно подбиралась к каждой клетке, каждому рецептору. Наши современники, которым довелось уцелеть после пожаров, попадают в ожоговые отделения ведущих больниц, где им пытаются восстановить кожный покров. Если ожоги слишком глубоки и организм не может залечить их своими силами, для них делают временное покрытие (снятая с трупа кожа, свиная кожа, марля, покрытая специальными составами) до тех пор, пока врачи не приступят к пересадке кожи, взятой с неповрежденных частей тела. На кожу приходится около 16 % веса всего тела, ее площадь – два квадратных метра, но если обгорела слишком большая часть тела, то собственной кожи для пересадки не хватает.
В 1983 году группа из Гарвардской медицинской школы под руководством доктора Говарда Грина изобрела революционный способ восстановления кожи. Два маленьких мальчика, Джейми и Глен Селби, раздевшись догола, смывали с кожи краску, и растворитель почему-то вспыхнул. Малыши пяти и шести лет от роду ужасно обгорели – у одного ожог захватил 97 % тела, у другого – 98 %. В бостонском ожоговом институте Shriners врачи «одели» детей в кожу, снятую с трупов, и искусственные мембраны, взяли маленькие клочки кожи у них из-под мышек и выращивали из них большие куски кожи, которые постепенно пересаживали на протяжении пяти месяцев. Им удалось восстановить половину сгоревшей кожи у каждого из мальчиков, и через год с небольшим дети вернулись домой, в Каспер (Вайоминг). Их новая кожа не имела потовых желез и волосяных фолликулов, но все же была достаточно эластичной и обладала защитными свойствами, и дети смогли вернуться в школу.
Как же это делается? Доктора гарвардской лаборатории берут у пациента крохотные кусочки кожи, обрабатывают их ферментами и сильно растягивают в питательной среде. Всего через десять дней колонии клеток кожи начинают соединяться в пласты, которые можно измельчать и использовать для создания новых пластов. Кожи, образующейся за двадцать четыре дня, достаточно, чтобы покрыть человеческое тело целиком. Вновь созданная кожа выкладывается на марлю, покрытую слоем вазелина, а потом ее помещают на рану марлей вверх. Через десять дней марлю удаляют, а кожа вскоре обретает естественный вид и делается более гладкой, чем после традиционной пересадки.
Выращивание кожи – не единственный революционный метод в этой области. В нью-йоркской больнице медицинского центра Корнеллского университета врачи экспериментируют с кожей трупов, большие количества которой хранят в законсервированном виде. В Массачусетском технологическом институте разработана методика, позволяющая всего за два часа вырастить для обожженного пациента большой кусок новой кожи из крохотного (размером с 25-центовую монету) клочка. Подсадку можно делать сразу же, без трехнедельного ожидания. Через две недели обожженное место покроется новой кожей. Да, у нее не будет волосяных фолликулов, потовых желез и пигмента, но она будет выполнять защитные и прочие необходимые функции. Эти технологии – не для мелких или даже серьезных, но небольших по площади ожогов; они годятся лишь для пациентов с обширными ожогами и недостатком собственной кожи для пересадки. Ни одна дермопластика не обходится без риска (опоздания, отторжения, инфекции), но сама возможность вырастить орган – причем самый крупный – наводит на мысль о выращивании других органов – глаз, ушей, сердец – или хотя бы их частей на ферме, где полями служат кюветы, а элеваторами – пробирки.
Итак, об осязании
Человеческие языки насыщены метафорами, связанными с осязанием. Мягкое сердце, колкий взгляд, мягкая посадка, твердое обещание, жесткая вода, колючий характер… То, что нас сильно волнует, мы называем трогательным. Вопросы могут быть жгучими, щекотливыми или требующими деликатности. Раздражительные, неотесанные люди серьезно действуют на нервы. Фраза из юридической латыни – «noli me tangere», призывающая не вмешиваться, – это перевод тех слов, которые воскресший Христос адресовал Марии Магдалине: «Не прикасайся ко мне». Но почти этими же словами – «не-тронь-меня» – именуются некоторые кожные болезни типа волчанки; вероятно, потому что это заболевание проявляется уродливыми язвами. Токката – это музыкальное произведение в свободном стиле для органа или другого клавишного инструмента, которое изначально служило для демонстрации техники движения пальцев, и его название – это отглагольное существительное женского рода от итальянского «toccare» – прикасаться. Учителя музыки часто бранят учеников за плохое туше – манеру прикосновения к инструменту; это название имеет уже французское происхождение – «toucher» (трогать). В фехтовании то же слово «туше» означает, что один из противников коснулся другого своим оружием и одержал победу. Также можно воскликнуть «Туше!», если ваш оппонент в споре приведет неожиданный и точный довод. «Погладить по шерсти» или «против шерсти» означает похвалить или отругать. Можно «прикоснуться к проблеме» или «затронуть вопрос». Д. Г. Лоуренс использовал слово «трогать» для обозначения не поверхностного прикосновения, а глубокого проникновения в самую суть бытия своих персонажей. В XX веке популярные танцы по большей части представляли собой одновременные движения не соприкасающихся партнеров, и поэтому, когда несколько лет назад парные танцы начали понемногу возрождаться, по-английски их стали называть «touch dancing» – танцы с прикосновением. «На волосок от гибели», – говорим мы о рискованной ситуации с неопределенным исходом, не отдавая себе отчета в том, что выражение восходит к тем временам, когда ездили в каретах и телегах, и подразумевает случай, при котором колеса двух экипажей опасно сближались и могли либо благополучно разойтись, либо, напротив, сцепиться и сломаться; как более современный пример можно взять два автомобиля, мчащиеся навстречу друг другу по узкой дороге. Реальное мы называем «осязаемым», как плод, кожуру которого можно ощупать. Когда мы умираем, близкие кладут нас в обитые мягкой подкладкой гробы, вновь превращая нас в маленьких детей, лежащих на руках у матерей, перед тем как вернуть в утробу земли в ритуале антирождения. Как писал Фредерик Сакс в статье в The Sciences, «первое вспыхнувшее чувство, осязание, подчас угасает последним: руки остаются верны миру еще долго, долго после того, как глаза предадут нас».
Первые прикосновения
Сейчас (хоть я и не дородный нестарый джентльмен, мающийся от безделья) я делаю массаж младенцу в больнице Майами. Мужчины-пенсионеры часто вызываются дежурить рядом с недоношенными детьми по ночам, когда другим нужно заниматься семейными делами или отсыпаться перед очередным рабочим днем с девяти до пяти. Младенцам нет дела до половой принадлежности того, кто ухаживает за ними. В своей неясной еще будущности они поглощают ласку и заботу, словно заблудшие в пустыне – манну небесную. Ручки у них гибкие, как винил. Сами они еще слишком слабы для того, чтобы перевернуться самостоятельно, но все же способны дергаться и извиваться, и поэтому медсестрам приходится обкладывать младенцев в постельках мягкими валиками, чтобы они случайно не закатились в угол. Торс малыша не больше карточной колоды. Трудно поверить, что передо мною лежит на животике мальчик, которому предстоит в будущем играть в баскетбол в «Олимпике», или нянчить собственных детей, или заниматься дуговой сваркой металлов в гелиевой среде, или покупать билет на суборбитальный самолет в Японию, где ему предстоит деловая встреча. Это крохотное живое существо с непропорционально большой головой, из-под кожи которой выпирают вены, напоминая своим рисунком бассейн какой-то реки, кажется таким хрупким, таким недолговечным. Младенец лежит в инкубаторе, в кувезе, как называют эти камеры, что подчеркивает изолированность его жизни от окружающего мира; он окружен ореолом проводов, подключенных к датчикам, которые отмечают успехи его развития и поднимают тревогу, если что-то идет не так. Ощущая болезненно острое стремление защитить это крохотное существо, я просовываю тщательно отмытые, продезинфицированные, согретые руки в отверстия инкубатора, словно в куколку бабочки, и прикасаюсь к нему. Начинаю с поглаживания очень медленными движениями его головы и лица, шесть раз по десять секунд на каждое прикосновение, а потом, также по шесть раз, глажу шейку и плечи. Мои руки скользят по спинке и массируют ее, снова шесть раз, длинными размашистыми движениями, затем переходят к ручкам и ножкам – и опять шесть движений. Прикосновения не должны быть слишком легкими (чтобы не вызывать щекотки) или грубыми (чтобы не возбудить младенца), но ровными и уверенными, как будто стараешься разгладить плотную ткань. На светящемся экране стоящего поблизости монитора пляшут две бирюзовые кривые – ЭКГ и дыхание; одна из них – с невысокими, частыми, острыми, как у пилы, зубьями, вторая же плавно поднимается вверх и так же медленно опускается далеко вниз в своем пульсирующем танце. Сердце делает 153 удара в минуту; для меня это был бы максимум насыщения крови кислородом при тяжелой физической работе, для него же это покой, поскольку сердцебиение у детей гораздо быстрее, чем у взрослых. Я переворачиваю его на спинку, и он, не просыпаясь, недовольно морщит личико. Менее чем за минуту передо мной проходит череда выражений, каждое из которых понятно благодаря тому, как он шевелит бровями, морщит лобик, красноречиво гримасничает ротиком и подбородком: раздражение, спокойствие, растерянность, счастье, злость… Потом его личико расслабляется, веки вздрагивают, и он уплывает в фазу быстрого сна, в кинозал сновидений. Некоторые медсестры, опекающие этих крошечных недоношенных младенцев, – которые смотрят свои сны, как будто еще находятся в материнской утробе, – воспринимают их как эмбрионы, оказавшиеся не там, где следует. Что видит во сне эмбрион? Я осторожно делаю с младенцем мини-зарядку – выпрямляю ручку и с некоторым усилием сгибаю ее в локте, развожу его ножки и подтягиваю колени к груди. Он спокоен, но в тонусе; кажется, ему нравится то, что я с ним делаю. Я опять переворачиваю его на животик и снова принимаюсь гладить голову и плечи. Это первый из трех сеансов прикосновений, проводящихся каждый день, – вроде бы и жалко тревожить его крепкий, глубокий сон, но, даже просто поглаживая этого младенца, я делюсь с ним жизненной силой.
Младенцы, получающие массаж, набирают вес минимум на 50 % быстрее, чем те, с кем не проводят эти процедуры. Они более активны, энергичны и контактны, лучше понимают окружающее, лучше переносят шум, быстрее ориентируются и лучше контролируют эмоции. «Менее вероятно, что такой младенец будет подолгу плакать – через минуту он крепко уснет, – писал в Science News за 1985 год один психолог, излагая результаты своего эксперимента. – Он лучше способен успокоиться и утешиться». Исследование, проведенное через восемь месяцев, показало, что недоношенные младенцы, получающие массаж, в среднем быстрее растут, у них более крупные головы и меньше проблем со здоровьем. Некоторые из врачей в Калифорнии даже помещают недоношенных в водяные кроватки, которые слегка покачиваются; младенцы, за которыми ухаживают по этой методике, менее раздражительны, лучше спят и меньше подвержены апноэ. И это, и другие исследования показали, что дети, к которым много прикасаются, меньше плачут, обладают лучшим характером и, следовательно, более привлекательны для родителей. Это очень важно, поскольку если среди всех родившихся доля недоношенных составляет 7 %, то доля подвергающихся жестокому обращению непропорционально высока. Дети, которых трудно растить, чаще подвергаются насилию. Люди, которых мало ласкали в детстве, не будут склонны к ласке, став взрослыми, так что круг замыкается.
В 1988 году в статье New York Times о важности осязательного контакта в развитии детей сообщалось об «отставании в психологическом и физическом развитии у детей, лишенных физического контакта, но получающих достаточное питание и уход…». Это было установлено ученым, исследующим развитие недоношенных младенцев, то же подтверждали и наблюдения за сиротами Второй мировой войны. «Недоношенные младенцы, получавшие трижды в день 15-минутный массаж, набирали вес на 47 % быстрее, чем те, кого оставляли в одиночестве в инкубаторах… получавшие массаж также демонстрировали признаки более быстрого созревания нервной системы, они были более активны… и лучше отзывались на такие раздражители, как лицо или звук погремушки… получавшие массаж выходили из больницы в среднем на шесть дней раньше». Через восемь месяцев младенцы, получавшие массаж, лучше выполняли тесты на умственные и физические способности, чем дети, лишенные этой процедуры.
Доктор Тиффани Филд, детский психолог Медицинского института Университета Майами, вела наблюдение за младенцами, по разным причинам попадавшими в отделение интенсивной терапии. В больнице ежегодно принимали 13–15 тысяч родов, и у доктора Филд всегда хватало «объектов» для наблюдения. Среди них есть младенцы, получающие кофеин из-за проблем с брадикардией и апноэ, один ребенок с гидроцефалией, а также несколько нуждающихся в тщательном наблюдении детей, чьи матери страдают диабетом. Рядом с одним кувезом сидит на черном стуле молодая мать. Просунув руку внутрь, она нежно гладит младенца и шепчет ему в ухо ласковую чепуху. В другом кувезе крохотная девочка, одетая в белую рубашечку с розовыми сердечками, заходится классическим, хрестоматийным ревом, от которого подскакивает сердцебиение, и монитор начинает тревожно пищать. У противоположной стены палаты мужчина-врач неподвижно сидит около еще одной недоношенной девочки и, держа вплотную к ее ноздрям пластиковую рогульку респиратора, пытается научить ее дышать. Рядом с ним медсестра перевернула третью девочку на животик и делает ей «зарядку», как здесь между собой называют массаж. У недоношенных младенцев совершенно старческие лица! Когда во сне их выражения меняются, кажется, будто они репетируют эмоции. Медсестра, следуя расписанию массажа, шесть раз по десять секунд поглаживает каждую часть тела младенца. Процедура не нарушает сон малышки, зато она набирает по тридцать граммов в день и вскоре отправится домой – почти на неделю раньше, чем ожидалось. «Дети не получают ничего особенного, – объясняет Филд, – и все же они активнее, быстрее набирают вес и делаются намного жизнеспособнее. Просто поразительно, – продолжает она, – сколько информации передается через осязание. Все остальные ощущения передаются через специальные органы, а вот осязание – повсюду».
Невролог Сол Скэнберг, экспериментировавший с крысами в Университете Дьюка, установил, что чистка шерсти и облизывание матерью вызывает у крысят изменения биохимических процессов; если забрать крысенка у матери, выработка гормонов роста замедлится. Во всех клетках организма снижается уровень орнитиндекарбоксилазы (фермент, сигнализирующий о том, что пришло время для определенных биохимических изменений) и, соответственно, синтез белка. Вновь повышаются эти показатели только после того, как крысенка вернут матери. Экспериментаторы выяснили, что легкого поглаживания недостаточно для того, чтобы погасить негативный эффект, а имитировать материнский язык удавалось лишь прикосновениями кисточки для живописи с заметным нажимом; при таком уходе крысенок развивался нормально. Независимо от того, вернут ли экспериментаторы крысят матери или будут сами гладить их кисточкой, детенышам после стресса понадобится очень много осязательных контактов, гораздо больше, чем требовалось в обычном состоянии.
Скэнберг взялся за эксперименты с крысами в связи со своей педиатрической деятельностью; особенно его интересовал психосоциальный нанизм (карликовость). Некоторые дети, живущие в эмоционально деструктивной обстановке, просто перестают расти. Скэнберг выяснил: восстановить процесс роста у таких детей не могут даже инъекции гормонов роста, а вот любовь и забота – могут. Случалось, что, когда такие дети попадали в больницу, их развитие нормализовалось благодаря ласковой опеке медицинского персонала. Удивительно, что этот процесс вообще обратим. Получив аналогичный результат с крысятами, Скэнберг задумался о судьбах недоношенных младенцев, которые, как правило, проводили начало своей жизни в изоляции, без контактов с людьми. У животных главный залог выживания – близость к матери. Лишенный материнских прикосновений детеныш (для крыс достаточно сорока пяти минут) теряет аппетит, чтобы дожить до возвращения родительницы. Но это помогает лишь в том случае, если отсутствие матери непродолжительно; если же она не возвращается вообще, замедляются обмен веществ и (как следствие) рост. Прикосновения убеждают младенца в том, что он в безопасности, и, по-видимому, дают организму толчок к нормальному развитию. Во многих экспериментах, проводившихся в разных концах страны, младенцы, которых больше держали на руках, через несколько лет проявляли большую живость и лучшие познавательные способности. Это немного похоже на стратегию спасения с тонущего корабля: прежде всего нужно забраться на спасательный плот, потом подать сигнал бедствия, а после – оценить запас воды и пищи и постараться сэкономить энергию, не совершая активных действий. Так и детеныши животных сначала призывают матерей криком на высоких нотах, а в случае неудачи их организмы начинают «экономить», отказываясь от энергозатратных действий – например, от роста.
В медицинской школе Университета Колорадо провели подобный эксперимент с обезьянами, удаляя матерей от детенышей. У последних появлялись признаки беспомощности, растерянности и подавленности; они возвращались в нормальное состояние не просто после воссоединения с матерями, а только через несколько дней непрерывного общения с ними. В период разлуки менялись сердечный ритм, температура тела, графики мозговых волн, характер сна и действие иммунной системы. Электронное наблюдение за такими детенышами показало, что отсутствие осязательного контакта ведет к физическим и психологическим расстройствам. Но после возвращения матери, судя по всему, выправляется только психика; поведение детеныша нормализуется, а вот нарушения физиологического плана – подверженность болезням и т. п. – сохраняются. И вот один из важнейших выводов этих экспериментов: расстройства такого рода необратимы, и недостаток физического контакта может привести к долговременным нарушениям.
Другой эксперимент с разделением поставили тоже на обезьянах в Университете Висконсина. Там детеныша отделили от матери стеклянной перегородкой. Они видели, слышали и чуяли друг друга, но не могли дотрагиваться. И это единственное ограничение оказалось столь серьезным, что малыш непрерывно плакал и отчаянно метался по помещению. В другой группе установили стеклянную перегородку с отверстиями, сквозь которые мать и детеныш могли касаться друг друга. У таких детенышей не оказалось серьезных поведенческих проблем. Малыши, перенесшие кратковременную разлуку с матерью, став немного старше, отчаянно цеплялись друг за дружку, вместо того чтобы вырабатывать навыки уверенного самостоятельного поведения. Те же, у кого разлука была длительной, наоборот, избегали друг друга, а при контактах делались агрессивными; они стали склонными к насилию одиночками, не способными установить добрые взаимоотношения с другими.
В Университете Иллинойса, также экспериментируя на приматах, установили, что недостаток осязательных контактов приводит к повреждениям мозга. Были организованы три ситуации: 1) доступны все формы контакта, кроме осязательного, 2) стеклянная перегородка убиралась на четыре часа из двадцати четырех, и обезьяны получали возможность полноценного общения и 3) полная изоляция. Аутопсия мозжечка показала, что у обезьян, находившихся в полной изоляции, имелись повреждения мозга; то же самое наблюдалось у частично разделенных животных. Особи из колонии, в жизнь которой экспериментаторы не вмешивались, остались здоровыми. Это кажется невероятным, но даже относительно небольшое ограничение тактильных контактов может послужить причиной повреждения мозга, которое проявляется у обезьян в аномальном поведении.
Устраивая недоношенного младенчика в его стеклянном доме, я обращаю внимание на яркую раскраску стен: клоуны, карусели, цирковые шатры, воздушные шары и тут и там повторяющаяся надпись «колесо фортуны». «Осязание куда важнее, чем все прочие наши чувства», – вспомнила я фразу Сола Скэнберга. Он произнес ее, когда мы с ним беседовали в Ки-Бискейн: весной 1989 года там проводилась внеочередная конференция Johnson & Johnson, посвященная осязанию, – трехдневный обмен мнениями нейрофизиологов, педиатров, антропологов, социологов, психологов и других специалистов, интересующихся тем, как осязание и ограничение тактильных контактов влияют на умственное и телесное здоровье. По многим причинам осязание плохо поддается изучению. У всех остальных чувств имеются обособленные органы восприятия, которые можно изучать, для осязания же этот орган – кожа, распределенная по всему телу. Каждым из чувств – кроме осязания – занимается хотя бы один исследовательский центр. Осязание же – это сенсорная система, действие которой трудно изолировать или элиминировать. Чтобы лучше понять природу зрения, можно изучать слепых, слуха или обоняния – глухих или аносмиков, а вот с осязанием такое практически невозможно. С людьми, лишенными от рождения зрения или слуха, проводят эксперименты, но с осязанием такой путь исключен. Оно обладает уникальными функциями и качествами, но при этом часто сочетается с другими чувствами. Прикосновения воздействуют на весь организм как самого индивидуума, так и на личности тех, с кем происходит контакт.
Скэнберг объяснял:
– Это в десять раз сильнее, чем вербальный или эмоциональный контакт, и сказывается чуть ли не на всех наших поступках. Ни одно другое чувство не возбуждает так, как осязание; это хорошо известно, но мы не понимаем, что тут имеется биологическая основа.
– Вы имеете в виду, что оно очень адаптивно?
– Да. Если бы прикосновения не доставляли удовольствия, не было бы ни человечества, ни родительского отношения; да просто никто не выжил бы. Матери не могли бы правильно прикасаться к детям, если бы сами не получали от этого удовольствия. Если бы нам не нравилось трогать и гладить друг дружку, не было бы половых связей. Животные, которые, повинуясь инстинкту, больше соприкасаются между собой, производят жизнеспособное потомство, генетически наследующее и развивающее склонность к соприкосновениям. Мы забываем о том, что осязание не только основа нашего вида, но и ключ к нему.
Эмбрион, окруженный околоплодными водами, ощущает колыхание теплой жидкости, воспринимает сердцебиение матери и плавно покачивается, как в гамаке, когда она ходит. После столь глубокой безмятежности рождение должно оказаться неприятным и грубым потрясением, и мать различными способами воссоздает для младенца комфортную обстановку матки (пеленает, укачивает, прижимает к левому боку, поближе к сердцу). Матери-приматы (люди и обезьяны) сразу же прикладывают новорожденных к себе. В примитивных культурах младенцев не выпускают из рук ни днем ни ночью. В одном из племен конголезских пигмеев младенец находится в физическом контакте с матерью по меньшей мере половину времени, и вдобавок другие члены рода постоянно ласкают его и играют с ним. В племени кунг младенцев носят в курассе (слинге), удерживающем ребенка вертикально на материнском боку. В таком положении легко ласкать младенца, а он сам может играть с ожерельями на шее у мамы или общаться с окружающими. Эти дети находятся в близком контакте с родными около 90 % времени, тогда как в нашей культуре малышей предпочитают держать в колыбелях, колясках или автокреслах, чтобы они были в известном отдалении, а то и вообще не на виду.
Еще одна особенность детского осязания состоит в том, что оно не обязательно должно воспринимать прикосновения другого человека или даже живого существа. В родильном доме Кембриджа выяснили, что недоношенные младенцы, которых всего-навсего кладут на одеяла из овечьей шерсти, ежедневно прибавляют в весе на пятнадцать граммов больше, чем обычно. И причина не в том, что одеяло теплое, – в помещении поддерживается вполне благоприятная температура, – а скорее в близости к традиции пеленания младенцев, стимулирующего у них тактильные ощущения, снижающего стресс и позволяющего ощущать себя в чьих-то объятиях. В других экспериментах плотно облегающие одеяла или одежда снижали у младенцев частоту сердцебиения, способствовали расслаблению, благодаря чему дети лучше спали.
Все животные так или иначе реагируют на прикосновения, поглаживания, тычки. Пожалуй, без прикосновений не было бы эволюции (я имею в виду контакты между молекулами и образование связей). Человек любого возраста, который сам не прикасается ни к кому и к нему никто не прикасается, может ощутить тактильное голодание. Осязание первым из чувств появляется у эмбрионов, а у новорожденных проявляется автоматически – прежде чем откроются глаза и начнется какое-то постижение мира. Почти сразу же после появления на свет, еще не умея ни видеть, ни тем более говорить, мы инстинктивно начинаем ощупывать то, что нас окружает. Осязательные клетки губ помогают ребенку взять грудь, хватательные рефлексы рук позволяют найти теплое. Помимо всего прочего, осязание учит нас понимать разницу между собой («я») и другими, как и то, что снаружи имеется еще кто-то – мама. Между матерями и младенцами происходит бесчисленное количество соприкосновений. Первый эмоциональный комфорт соприкосновения с матерью воплощает в себе беззаветную любовь, которая остается в памяти на всю жизнь.
Крохотная полуторакилограммовая вселенная по имени Джеффри, которую я глажу долгими нежными движениями, молча скривила ротик и так же быстро вернула лицу прежнее выражение. В других инкубаторах, стоявших в палате, шевелились другие жизни, и другие волонтеры просовывали сквозь окошки руки, чтобы младенцы начинали ощущать мир. Главная медсестра-исследователь, проходящая магистратуру по неонатологии, проводила сенсорный тест Бразелтона с крошечным мальчиком, который уже проявил реакцию на треск ярко-красной погремушки. Подняв младенца, она мягко повернулась с ним на руках, и его взгляд, как и следовало, обратился по направлению вращения, а затем снова стал несфокусированным. Потом она десять секунд звонила в маленький колокольчик сначала по одну, а потом по другую сторону от младенца, и повторила это четыре раза. Этакая сцена в буддийском духе. В соседней колыбельке лежит недоношенный младенец, у которого проверяют слух; на голове у него наушники, отчего он похож на телеграфиста. Прежде, ухаживая за недоношенными, их старались тревожить как можно меньше, но теперь выявилось так много красноречивых доказательств пользы прикосновений, что во многих больницах активно практикуют новую методику. «Вы обнимали вашего ребенка сегодня?» – спрашивает наклейка на автомобиле. Как выяснилось, этот вопрос – совсем не шутка. Прикосновения нужны не меньше, чем солнечный свет.
Что такое осязание?
Осязание – самое непосредственное из всех чувств. Если в ваше плечо всадил когти саблезубый тигр, на это нужно реагировать немедленно. Каждое возникшее тактильное ощущение или изменение ощущения (например, когда нежное прикосновение сменяется укусом) пробуждает в мозгу бурную активность. Каждое продолжительное слабое тактильное ощущение переходит в разряд фоновых. Прикасаясь к чему-нибудь сознательно – к любимому человеку, или к радиаторной решетке автомобиля, или к языку пингвина, – мы приводим в действие сложную сеть рецепторов. Мы заставляем их возбуждаться под действием ощущения, затем прерываем возбуждение и предоставляем им новое ощущение. Мозг читает возбуждение и его отсутствие, как азбуку Морзе, и отмечает: гладкое, шершавое, холодное.
Осязательные рецепторы могут отключиться просто от скуки. Если надеть тяжелый свитер, сразу почувствуешь его текстуру, вес и прикосновение к коже, но через некоторое время практически перестаешь его чувствовать. Непрерывное неизменное давление поначалу активирует осязательные рецепторы и регистрируется, а потом рецепторы прекращают работать. Поэтому ни шерстяной свитер, ни наручные часы, ни ожерелье не вызывают неприятных ощущений; разве что станет очень жарко или ожерелье порвется. Если же происходят какие-то изменения, рецепторы включаются, и человек настораживается. Результаты исследований позволяют предположить, что, хотя выявлено четыре основных типа рецепторов, существует и много других, обеспечивающих широкий спектр реакций. Ведь что ни говори, палитра ощущений далеко не ограничивается холодом, теплом, болью и нажимом. Многие осязательные рецепторы в сочетании друг с другом производят неприятные ощущения. Попробуйте вспомнить все разновидности боли, все раздражения, царапины, все текстуры того, что облизывают, гладят, хлопают, ласкают, теребят, потирают, все уколы, ушибы, удары, поцелуи, объятия. Перед тем как забраться на гимнастические брусья, мы натираем ладони магнезией. Летним днем, когда температура воздуха равна температуре тела, ныряем в ледяную воду сельского пруда. Ощущаем чуть заметное прикосновение пчелы-галикта, деликатно слизывающей капли влаги со щиколотки. Вслепую хватаем желе на тарелке во время вступительного обряда в клубе. Вытаскиваем ногу из грязи. Влажный песок застревает между пальцами. Сминаем пальцами «ангельский» бисквитный торт. Целое море сопоставимых с оргазмом ощущений – удовлетворения, озноба, боли и облегчения, – которые испытываешь, когда чешешь спину. Несколько лет назад, на животноводческой ферме в сезон отела, я помогала пастухам ухаживать за животными. Если мы видели беременную корову, кто-то должен был запустить руку ей во влагалище и выяснить, в каком она состоянии. Мне неизменно говорили: «Ты женщина, ты и займись», – имея в виду, что я должна инстинктивно понимать, что и как происходит у другого существа женского пола, даже если его внутреннее устройство лишь отдаленно сходно с моим и расположено горизонтально. «Ищи два больших булыжника прямо над горкой», – доброжелательно посоветовал мне однажды пастух-испанец. Если запустить по плечо руку в корову, чувствуешь, как ее там жарко сжимает, но я никогда не забуду изумленного восхищения, которое испытала в первый раз, когда медленно вынимала руку и чувствовала, как мускулы, один за другим, напрягались и расслаблялись, как будто я пожимала руки толпе людей, выстроившихся в ряд. Не это ли ощущение испытываешь, когда рождаешься? Еще ученые выяснили, что бо́льшая часть нервных рецепторов, за что бы они ни отвечали, должна реагировать на давление. Очень долго господствовало мнение, что у каждого ощущения есть собственный рецептор, имеющий свой выход в мозг, но из новейших данных следует, что, видимо, поле нейронов человеческого тела реагирует на любые ощущения согласно электрическим кодам. Боль заставляет нервы испускать нерегулярные сигналы через столь же нерегулярные интервалы. Рисунок зуда быстр и ритмичен. Жар отдается резким крещендо по мере нагревания области. Легкий нажим вызывает всплеск возбуждения, которое тут же гаснет, а более сильный просто приводит к взрыву активности.
Судя по всему, вскоре осязательный рецептор «адаптируется» к стимулу и прекращает реагировать. Это замечательно, в ином случае можно было бы сойти с ума от касания тонкого свитера к коже прохладным летним вечером или впасть в ярость берсерка из-за непрекращающегося легкого ветерка. Утомление не касается глубинных пачиниевых телец, тактильных телец Руффини и телец Гольджи, поставляющих информацию о внутреннем состоянии нашего организма, поскольку, если они зазеваются, человек может рухнуть на ходу. А вот другие рецепторы, столь бдительные поначалу, жаждущие новизны, через некоторое время испускают электрический эквивалент восклицания: «О, как же надоело!» – и впадают в дремоту, позволяя нам мириться с жизнью. Пусть мы, как правило, осознаем свое существование, но о его физиологической составляющей вспоминаем нечасто, иначе нас измочалило бы ураганом ощущений.
Некоторые виды прикосновений одновременно раздражают и доставляют удовольствие. Щекотка может являться сочетанием сигналов, скажем нажима и боли. Влажность – температуры и нажима. Но без осязания (как случается, когда, например, зубной врач сделал нам укол новокаина или неудобно вывернутая рука или нога затекла из-за недостатка кровоснабжения) мы чувствуем себя неловко и неприятно. Представьте себе, насколько страшно было бы утратить осязание насовсем. Утрата осязания может быть частичной: человек лишается ощущения температуры или болевых ощущений. Когда зубной врач вколол дозу карбокаина, я утратила возможность шевелить челюстью, словно ее заменили глиняным слепком. Я могла чувствовать температуру и нажим – хотя восприятие температуры перевернулось (ледяная вода на вкус оставалась водой, но казалась горячей), – но совершенно не чувствовала боли. При отсутствии мелких болевых ощущений – от царапания, щипка, укола – тело воспринимается как мертвое. Пару лет назад, в Сент-Луисе (Миссури), я собиралась на лекцию в обществе романиста Стэнли Элкина, который давно страдал рассеянным склерозом. Стэнли все еще мог водить машину, и мы решили воспользоваться его автомобилем. Но когда он уже подошел к водительской двери, то вдруг остановился, как показалось, на целую вечность, и принялся рыться в карманах. В конце концов он извлек все их содержимое, выгрузил на капот и увидел ключи. Многие больные рассеянным склерозом не могут, найдя предмет в кармане, определить его на ощупь. Мозг не способен верно распознать форму. Как показывает опыт жизни слепоглухих, можно существовать, полагаясь в основном на осязание. Но, утратив само осязание, мы оказались бы в размытом, омертвленном мире, где можно остаться без ноги и не заметить этого, не знать, что обжег руку, и не понимать, где заканчиваешься ты и где начинается бессмысленно длящийся день.
Отправители кодов
Для исполнения симфонии под названием «ласка» требуется целый оркестр рецепторов. Между эпидермисом и дермой находятся крохотные яйцевидные тельца Мейснера – инкапсулированные нервные окончания, оперативно откликающиеся даже на очень слабую стимуляцию. Ими особенно насыщены безволосые части тела – подошвы ног, кончики пальцев (где их 9000 на 6 кв. см), клитор, пенис, ладони и язык – эрогенные зоны и другие сверхчувствительные участки. Внутри тельца Мейснера, словно в лампочке со спиралью сложной формы, находится свернутое разветвление нервного волокна, лежащее параллельно поверхности кожи и воспринимающее массу ощущений. Параллельное расположение делает его особенно чувствительным к прикосновениям, направленным перпендикулярно поверхности. Причем даже разные участки тельца способны давать независимую реакцию. По словам одного из исследователей, «рецептор своим устройством из независимых колец напоминает пружинный матрас, где можно сжать одну пружину, не потревожив другие». Они воспринимают низкочастотные вибрации, которые возникают, например, когда мы гладим пальцем вышивку или мягкую сморщенную кожу.
Тельца Пачини, очень быстро откликающиеся на изменения нажима, концентрируются вблизи суставов, в гениталиях, молочных железах и некоторых внутренних тканях. Эти пухлые, похожие на луковицы сенсоры сообщают мозгу, куда пришелся нажим, а также информируют о движении суставов и о том, как внутренние органы могут перемещаться во время движения человека. Они реагируют и отправляют сообщения даже при легком давлении. Но они откликаются также на вибрацию и переменные ощущения, особенно высокочастотные (например, звук скрипки); возможно, благодаря многослойной, как у луковицы, структуре, тельца так хорошо расшифровывают разнообразные вибрации. Как установил в 1950 году в результате экспериментов на мускулах Бернхард Кац из Университетского колледжа Лондона, тельца Пачини конвертируют механическую энергию в электрическую. Дальнейшие исследования помогли лучше понять этот процесс. Дональд Карр писал в «Забытых чувствах» (The Forgotten Senses):
Современные неврологи считают, что осязательный рецептор можно представить как мембрану с множеством крошечных отверстий, или хотя бы потенциальных отверстий, вроде куска швейцарского сыра, завернутого в целлофан. В состоянии покоя дырки слишком малы или целлофан слишком толст для того, чтобы пропустить сквозь себя определенные ионы. Механическая деформация расширяет отверстия. При образовании потоков под действием сильного нажима (например, укола булавкой) их сила позволяет включить нервные импульсы, а интенсивность укола характеризуется частотой импульсов, поскольку нервные волокна только так могут кодировать подобную информацию.
В арсенал осязательных рецепторов входят также похожие на блюдца диски Меркеля (они лежат непосредственно под поверхностью кожи, воспринимают постоянный, однообразный нажим, ведут долговременный мониторинг и подают продолжительные сигналы), различные свободные нервные окончания (не упрятанные в капсулы и не столь быстро реагирующие на прикосновение и нажим), тельца Руффини (скрытые глубоко под поверхностью кожи и регистрирующие постоянный нажим), сенсоры температуры. А также наиболее знакомые нам, но самые необычные из всех осязательных рецепторов – это волосы.
Волосы
Волосы играют важную роль в жизни людей, могут разительно менять их внешность и даже вызывать неприязнь к ним окружающих. Волосы, своеобразный символ жизни, растут на голове: как и плоды земли, их можно срезать, но они вырастают снова. Можно изменить цвет и текстуру волос, но со временем они вернутся к своему исходному состоянию, как и природа со временем превратит наши благоустроенные города в заросшие пустыри. Когда дама вручала локон своих волос любимому, чтобы тот носил их в специальном медальоне на шее, это был хоть и трогательный, но опасный поступок, поскольку волосами могли воспользоваться в недобрых целях против их хозяйки всевозможные заклинатели, колдуны, чародеи, жрецы вуду и т. п. Вариантом подобного сувенира был клочок волос с лобка возлюбленной, который рыцарь брал с собой в битву. Поскольку одним из главных принципов куртуазной любви была ее тайна, выбор дамой такого памятного подарка, а не броской пряди волос с головы, возможно, диктовался скорее практическими, нежели философскими соображениями. Но и в этом случае он символизировал жизненную силу дамы, и рыцарь хранил его как талисман. Вожди древности ходили с пышными развевающимися шевелюрами, служившими знаком мужественности (латинское «caesar» – и производное от него «царь» – изначально было прозвищем, означавшим «пышноволосый»). В библейской истории о Самсоне герой, лишенный волос, теряет и свою силу. Еще более древний легендарный герой Энкиду, друг Гильгамеша, остриг волосы, чтобы его приняли в высший круг ассирийской знати. В Европе во время Второй мировой войны женщин, поддерживавших отношения с врагами, наказывали бритьем головы наголо. В некоторых ортодоксальных еврейских общинах женщины, выходя замуж, бреют головы, чтобы мужья не находили их слишком привлекательными и вступали в половую связь не для удовольствия, а только для продолжения рода. Растафарианцы считают свои тугие косички «высоковольтными проводами для связи с небом». В наши дни молодежь (эпатируя буржуа и утверждая собственное «я», как это бывало во всех поколениях) строит на головах затейливые скульптуры из волос, сооружая с помощью лака острые шипы. Или, напротив, выстригает изящные узоры, отчего головы делаются похожими на садовые лабиринты, и раскрашивает волосы в разные цвета, подражая то ли попугаям, то ли граффити в переулке. Впервые увидев вошедшего в мою аудиторию студента с прической «синяя сойка», я растерялась. Ярко-синие, тщательно зачесанные и склеенные чем-то в монолитный куб волосы стояли торчком над выбритыми висками, длинная набриолиненная белая челка закрывала лоб, а иссиня-черные волосы на затылке были зачесаны вверх и приклеены к голове. Не скажу, что мне это не понравилось, – я лишь подумала, что такая прическа доставляет множество хлопот каждый день. Уверена, что моя бабушка точно так же воспринимала мамину прическу «улей», а мама то же самое думала о моей манере никак специально не причесывать, не стричь и не укладывать мою длинную курчавую гриву. Прическа может говорить о принадлежности к группе – возьмите, например, стрижку военных или прически монахинь или монахов. В 1960-х годах длинные волосы, особенно у мужчин, вызывали резкие протесты родителей; потому-то мюзикл «Волосы» так хорошо отражает дух поколения. Предшественниками гладко выбритых и коротко стриженных полицейских были служаки с пышными бакенбардами и длинными усами. Но я помню, как в тусовке бостонских хиппи в 1967 году, сразу после окончания колледжа, некий юноша обругал проходившую пару, посмеявшуюся над его собранными в хвост волосами: «Плевать на вас и ваших парикмахеров!» Помню также, как в 1950-х я вышла из ванной с волосами, начесанными в большой шар.
– Что ты сделала с волосами? – спросил отец.
– Так, взбодрила немного.
– Взбодрила? Да ты их напугала насмерть!
Тогда я ходила с распущенными кудрями, с легкой стрижкой, как сказали бы французы – la coupe sauvage (в дикарском стиле), – но их густота и легкая эротичность прически казались моей матери неподобающими. Серьезные женщины ее поколения носили серьезные прически – строгие, закрепленные лаком и неподвижные. Несколько недель назад она позвонила мне, чтобы предупредить, что женщин-специалистов, которые не делают влажную завивку (бигуди, фен, укладочный лосьон, аэрозоль), никто не принимает всерьез. Торчащие пряди на голове говорят о неполадках в жизни. Именно эта точка зрения, популярная многие века, заставляла женщин отращивать длинные волосы, но туго собирать их в узел, прятать под шляпой или платком, закреплять лаком; распускать волосы они позволяли себе только в спальне, на ночь.
У большинства людей на головах порядка 100 тысяч волосяных фолликулов, и каждый из нас, причесываясь хоть гребнем, хоть рукой, теряет в день 50–100 волосков. Волос живет от двух до шести лет и растет на 12–15 см в год. Затем фолликул отдыхает несколько месяцев, волос выпадает, и вскоре на его месте начинает расти новый. Так что, если видите голову с красивой шевелюрой, знайте, что образуют ее волосы на самых разных стадиях развития, объединенные сложной системой роста, отмирания и обновления. 15 % непременно отдыхают, остальные 85 % растут; несколько дюжин волос должны завтра умереть, а в глубине фолликулов уже зарождаются новые.
Волос имеет прочную внешнюю оболочку, которая называется кутикулой, и мягкую сердцевину – кортекс. У обладателей жестких волос более крупные фолликулы, а у самих их волос меньше доля внешней оболочки (10 %) и больше – кортекса (90 %). У людей с тонкими волосами фолликулы меньше, а соотношение кутикулы и кортекса почти равное – 40 и 60 %. Если клетки фолликулов расположены в ровном порядке, волосы будут прямыми, если беспорядочно – курчавыми. На курчавых волосах плохо держатся вши, и поэтому чернокожие школьники не так подвержены педикулезу, как их белые одноклассники. Волосы не только определяют сексуальную привлекательность большинства людей, но и защищают мозг от солнечного тепла и ультрафиолетовых лучей, прикрывают череп, смягчают удары и служат ориентиром в том пространстве интимной близости и крайней опасности, куда допускаются очень немногие.
Конечно, волосы растут в самых разных местах тела, даже на пальцах ног, в носу и в ушах. У китайцев, американских индейцев и некоторых других народов волос на лице и теле очень мало, зато уроженцы Средиземноморья бывают настолько волосатыми, что с виду кажется, будто они лишь на шаг ушли от наших далеких предков. Лысые мужчины обладают повышенной сексуальной энергией – они лысеют от переизбытка тестостерона в крови; потому-то, говорят, нельзя встретить лысого кастрата. Мужчины с густой порослью на плечах и спинах наводят на меня страх. Когда я прохожу мимо такого человека на пляже, в мозгу всплывает слово «хищник». Женские тела всегда изящнее и нежнее мужских, так что понятно, зачем мы бреем ноги и пользуемся лосьонами, чтобы подчеркнуть гендерные различия. Но, несмотря на стремление удалить волосы, немало их остается на руках, лицах и головах женщин и на груди, руках и ногах мужчин, то есть там, где они играют изначально отведенную им роль.
Волосы характерны для млекопитающих, тогда как рептилии покрыты чешуей, имеющей то же происхождение. Каждый волос растет из волосяного сосочка, образования из соединительной ткани на дне фолликула. К нему подходит нервное окончание, а поблизости лежат еще несколько других. В среднем на человеческом теле около пяти миллионов волосков. Поскольку волосистые участки кожи тоньше, они более чувствительны, чем не покрытые волосами. Единичный волос реагирует на крайне слабые раздражения – если на него надавить, или дернуть его, прикоснуться к кончику, волос вибрирует и возбуждает нерв. Пуховой волос – самый чувствительный: чтобы возбудить связанный с ним нерв, достаточно движения на 1 микрон – 0,001 миллиметра. Но нервы не могут постоянно находиться в возбуждении, это привело бы к сенсорной перегрузке. Обычно в этом микроскопическом царстве как будто ничего не происходит. Когда начинается легчайший ветерок, осязание воспринимает его как отсутствие изменений. Потом он немного усиливается – до того уровня, который позволяет преодолеть электрический порог, – и в нервную систему поступает импульс. Волосы оказываются замечательным органом осязания. «Ветер», – спокойно говорит себе мозг, стоит нескольким волоскам на предплечье чуть заметно приподняться. Если до ресницы дотронутся пылинка или мошка, мы сразу замечаем это и начинаем моргать, чтобы защитить глаз. Волосы могут заметно различаться между собой: например, пуховой волос подшерстка совершенно не похож на вибриссу. Вибриссы (длинные жесткие волосы, отлично заметные на кошачьей мордочке, имеющиеся у многих других млекопитающих, в том числе китов и дельфинов) служат своим обладателям особую службу. Кошка, лишенная вибрисс, натыкается в темноте на предметы; она может засунуть голову в слишком тесную дыру и застрять там. Но ведь именно это и происходит с нами, людьми! Если бы нам предоставили возможность высказать пожелания к эволюции, я попросила бы что-то вроде чувствительных кошачьих вибрисс, которые позволяли бы не ушибаться в темноте о мебель, не натыкаться на друзей и не пинать сослепу енотов.
Внутренний климат
Кто-то медитирует, кто-то практикует дзен для стрельбы из лука. Я начинаю каждое летнее утро с прогулки в моем саду вокруг клумб, на которых растут двадцать пять кустов чайных роз и флорибунд, двадцать восемь лавандовых и желтых лилейников, больше десятка тенелюбивых растений (хосты и борцы) и роскошный набор других многолетников и однолетников. Не вижу ничего странного в том, чтобы потратить полчаса на подбор букета, в который входит по одному побегу гипсофилы, розового люпина, колокольчика (на стебле которого выступают капли белого сока – это почти всегда говорит о ядовитости), одной оранжево-красной розы «Бинг Кросби», побега красно-белого разбитого сердца – дицентры, ярко-желтого кореопсиса, большого ярко-фиолетового георгина и похожего на маргаритку красно-белого миниатюрного георгина. Я добавляю к букету вызывающе пеструю красно-желтую тигридию павлинью, которая похожа на дитя ириса и лилейника, собравшееся на праздник. Ее название само по себе изумительно, но я предпочитаю называть этот цветок «мексиканским танцем со шляпой». Поскольку я не знаю заранее, что распустится за ночь или рано утром, иногда случаются открытия, которые можно сравнить с находкой изумруда в тарелке с супом. Следующие полчаса я провожу в доме, где устраиваю собранные в саду живые драгоценности в стеклянном блюде с промытыми кусочками мрамора, руководствуясь законами равновесия, формы и цвета; без спешки, но со спокойной целеустремленностью, не допуская даже мысли о насильственной подгонке составляющих.
Однажды утром, составляя букет, я заметила кое-что странное в нашем восприятии температуры. В раковине, рядом с миской с горячей водой, где отмокали столовые приборы, стояли миски с холодной и с теплой водой. Одну руку я опустила в горячую, а другую – в холодную воду. Затем я сунула обе руки в миску с теплой водой и, к великому удивлению, получила от них неожиданную информацию: только о том, что температура изменилась, а вовсе не о том, холодная это вода или горячая. Я также обратила внимание на то, что по неведомой причине холодный предмет кажется тяжелее, чем точно такой же, но теплый. Этот феномен пока необъясним. Может быть, рецепторы тепла более специализированны, а холодовые рецепторы воспринимают еще и нажим.
Бо́льшая часть холодовых рецепторов находится на лице, особенно на кончике носа, веках, губах и лбу; гениталии тоже очень чувствительны к холоду. Судя по всему, наша внешняя оболочка ведет себя по отношению к холоду как бессменный часовой. Рецепторы тепла находятся глубже в коже, и их меньше. Неудивительно, что язык чувствительнее к теплу, чем большинство других частей тела. Горячий суп, прошедший проверку на языке, не обожжет горло и желудок. В отличие от прочей осязательной информации доклады о температуре сообщают мозгу об ее изменениях, и при этом часто обновляются. Мать часто советовала мне в жару приложить к запястью кубик льда. Это возбуждает у холодовых рецепторов гиперреакцию, и они отчаянно сигнализируют. Уберите лед – и на запястье еще некоторое время сохранится ощущение холода. Звучит неправдоподобно, но, чтобы человеку стало тепло, достаточно повысить температуру кожи на три-четыре градуса, а если понизить на один-два – станет холодно. Затем тело начнет исправлять положение; чтобы согреться, мы потираем руки, передергиваем плечами, засовываем ладони под мышки, а если жарко – пьем воду со льдом, обливаемся под холодным душем или отправляемся плавать. Чудовищно жарким летним днем, при высокой влажности, когда солнце кажется погруженным в щелок, воздух настолько густ, что его можно пить, а собственное тело будто налито расплавленным свинцом, мне, чтобы почувствовать себя заново родившейся, достаточно войти в бассейн и, постояв по шею в ледяной воде, остудить ствол мозга. Почему аспирин уменьшает жар, но не действует на нормальную температуру? Потому что он тормозит выработку организмом своих собственных пирогенов – веществ, вызывающих повышение температуры. Терморегуляция организма скрывает много загадок. У проснувшегося человека температура тела ниже, чем у ложащегося спать, а ниже всего она бывает около 4 часов ночи.
А вы знаете, что тело можно охлаждать изнутри? В медицине существует методика управляемой гипотермии, при которой кровь охлаждают в аппарате искусственного кровообращения, и температура тела понижается до 25°С. В фантастических романах можно встретить описания астронавтов, которые при пониженной температуре тела лежат в летаргическом сне, словно голые медведи в стеклянных берлогах. Родственники Уолта Диснея утверждают, что это неправда, но легенда гласит, будто Уолт был заморожен сразу после смерти и сейчас пребывает в волшебном ледяном царстве, ожидая возрождения. Trans Time Inc., входящая в Американское крионическое общество, замораживает людей сразу после смерти, обещая вернуть их к жизни в будущую эпоху, когда будет разгадана тайна смерти и жертвы болезней начнут возвращаться к жизни. В фильмах вроде «Человек-лед» обыгрывается идея о том, как некто, замороженный на несколько десятков или сотен лет, просыпается в новом мире. Полагаю, что доверие к подобному вымыслу появляется у публики, поскольку он внешне недалек от религиозного канона: человек умирает в этой жизни, чтобы обрести новую. Сомневаюсь в наличии веских доказательств того, что мозг и тело можно заморозить, а потом разморозить без серьезных повреждений, но поборники криогеники считают, что терять все равно нечего. Можно ли добиться крайнего замедления обмена веществ вместо замораживания? Временного прекращения жизненных функций, как в фантастике? Разве у разных тканей не разные графики замерзания? Не значит ли это, что одни ткани окажутся перемороженными, а другие – недомороженными? Как защитники права на жизнь (яростно борющиеся против замораживания спермы, яйцеклеток и эмбрионов) и религиозные фанатики отнесутся к размораживанию людей? Какие дебаты по поводу этичности и общественные волнения вызовет эта практика?
Мы, теплокровные создания, легко перегреваемся, и тогда нас охватывает древний ужас. Мы стонем, что поджариваемся, точно так же, как сами жарим других животных: «я горю», «я обугливаюсь», «здесь как в печке». Лишившись густого меха, мы стали легко замерзать и должны при понижении температуры носить тяжелые одежды. Зимой можно увидеть людей в многослойных одеяниях, шерстяных свитерах и массивных шубах до земли, похожих на ходячие постели. Появление теплокровных животных оказалось потрясающим прорывом. Они получили возможность поддерживать неизменной температуру тела, независимо от внешней среды, и, следовательно, мигрировать по-настоящему. Холоднокровные животные (за исключением бабочек, угрей и морских черепах) не могут совершать дальних миграций, а некоторые из них, например гремучие змеи (и вообще все представители семейства ямкоголовых), прекрасно улавливают тепло. Тем же свойством обладают москиты, мотыльки и другие насекомые (это привело ученых к выводу о том, что насекомые больше кусают тех людей, которые излучают больше тепла и потому сильнее привлекают насекомых). Хоть у нас и нет таких теплочувствительных устройств, вмонтированных в тело, мы создаем их для военных нужд – ракеты с тепловой системой самонаведения, атакующие как змеи. В недавних научно-фантастических фильмах ужасов (например, «Волки» или «Хищник») когтистые кровожадные чудовища живут в мире, находящемся за пределами нашего зрительного восприятия, но могут находить нас, поскольку воспринимают инфракрасное излучение. Чудовища появляются внезапно, выпускают кому-нибудь кишки и снова исчезают. Способность воспринимать тепло делает их ужасными вдвойне. Они используют против нас одно из самых привлекательных наших свойств. Тысячелетиями мы полагаемся на теплокровность как на жизненную силу. Восхищаясь заботливыми, сострадательными людьми, мы говорим, что они делятся своим теплом. И вдруг оказывается, что это тепло привлекает чудовищ. И фильмы ужасов утверждают, что именно лучшие качества делают нас особенно уязвимыми.
Без защитного волосяного покрова нам пришлось бы постоянно следить за тем, чтобы не замерзнуть. Мы не представляем себе, как обходиться без ладоней, стоп и других открытых частей тела, обладающих высокой чувствительностью к прикосновениям, но сильный холод легко может погубить их. Когда руки или ноги мерзнут, то, даже если остальное тело остается в тепле, но температура крови понижается, мы все равно обречены. Торс немедленно откликается на снижение температуры, и мы ощущаем холод во всем теле. Женщины чаще, чем мужчины, жалуются на холодные руки и ноги, в чем нет ничего удивительного. Замерзая, организм защищает прежде всего важнейшие с эволюционной точки зрения органы (потому-то конечности так легко обморозить) – у женщин это репродуктивные органы; если губы посинели или пальцы ног утратили чувствительность от холода, это значит, что кровеносные сосуды там сузились, и организм, жертвуя конечностями, посылает кровь к своим более важным внутренним элементам.
Животные любят лежать на солнце и греться у огня. Трудно найти зимой более наглядное воплощение довольства жизнью, чем черно-белый кокер-спаниель, развалившийся на ковре в пятне яркого солнечного света. Некоторые виды живых существ (например, рептилии или домашние мухи) таким образом регулируют температуру тела; в болотах Флориды нередко можно увидеть аллигаторов, которые весьма оригинально устраиваются на берегу: одна нога и хвост – в воде, задняя часть спины и вторая нога – в тени куста, а голова, половина спины и передние лапы – на солнце… Аллигаторов, казалось бы, можно упрекнуть в излишней привередливости, на деле же они точно так же регулируют температуру тела, как это делаем мы осенним днем, оставляя на теле шерстяной пуловер, но снимая шапку и перчатки. Туристическая индустрия во многом держится на нашей любви к теплу, и отпуск в теплых краях доступен практически всем. И, хотя некоторым нравятся походы с приключениями, большинство предпочитает лежать на солнцепеке, как свиные ребрышки на жаровне, периодически поливаясь соусом, и неторопливо греться, не забывая переворачиваться, чтобы равномерно прожариться со всех сторон. Понять наше пристрастие к теплу совсем не трудно. Эволюция, законодательница мод на оригинальные способы организации жизни, по-видимому, устроила так, чтобы животное могло найти наиболее подходящие для себя климатические условия. Но когда хорошего становится слишком много и животное перегревается, мельчайшие кожные капилляры расширяются, чтобы позволить теплу уйти вовне. Все животные так или иначе выделяют влагу, а она испаряется, охлаждая тело. В знойный день, когда даже тонкая хлопчатобумажная рубашка прилипает к спине, мы страдаем не от жары, а от влажности. Когда температура окружающего воздуха вплотную приближается к 36,6°С, тело утрачивает верное восприятие окружающей среды и испытывает неприятные ощущения. Однако если воздух еще и влажен, мы продолжаем потеть, но ничего не происходит. Водяные пары в воздухе не позволяют испарениям улетучиваться с кожи. Вот и сидит в Алабаме на крыльце вялый потный человек, обмахивается рекламной листовкой местной строительной компании (которая мечтает, как там сказано, «вычистить ваши водосточные трубы») и прихлебывает чай со льдом, ароматизированный веточкой мяты или шалфея. Если животное мерзнет, обычно оно покрывается «гусиной кожей», дрожит: кожные мускулы сокращаются (чтобы уменьшить площадь соприкосновения с окружающей средой), а дрожь согревает тело. Пусть мы не можем вздыбить шерсть, как это делают другие животные, чтобы казаться больше или сохранять тепло, у нас все же остались рудиментарные крохотные мышцы, способные поднять дыбом часть волос, если человек замерз или испуган. У некоторых животных выработаны изумительные стратегии сохранения тепла. Фон Будденброк пишет о пасечнике из Германии, который выяснил, что пчелам в ульях никогда не бывает холодно:
Добиваются они этого весьма интересным способом. Зимой десятки тысяч пчел, живущих в улье, сбиваются вместе. Насекомым, находящимся внутри клубка, тепло и при снижении температуры, а те, что снаружи, начинают мерзнуть и принимаются дергать лапками и быстро махать крыльями – ведут себя точно так же, как и мы, когда нас трясет от холода. Но суть дела в том, что их возбуждение распространяется на весь рой из 10 тысяч и даже больше пчел. Группа совместными усилиями постепенно вырабатывает изрядное количество тепла. Температура повышается, и пчелы успокаиваются до тех пор, пока снова не станет холодно. Тогда все повторяется сначала.
Снова я вспоминаю неделю в декабре, когда я в обществе Криса Нагано путешествовала по побережью Калифорнии. Участвуя в проекте «Монарх» Лос-Анджелесского музея, мы отыскивали и помечали тысячи зимующих бабочек-монархов. Бабочки, свисавшие светящимися оранжевыми гирляндами с эвкалиптов, должны были широко расправить крылья, напоминая солнечные батареи, или же быстро-быстро помахать ими, чтобы согреться перед тем, как вылететь на поиски нектара. Ловить их в сачок, прикрепленный к длинной раздвижной ручке, было совсем не трудно, и по большей части они лишь негромко шелестели в сетке, пока мы опускали их на землю в тихой эвкалиптовой роще, где не водились другие насекомые. Мы вынимали их по одной, проверяли состояние здоровья, пол, определяли, сколько среди них вынашивают кладки, а затем ставили маленькую, похожую на почтовую марку метку на верхней стороне крыла. Но иногда температура по утрам не достигала 10°С, а монархам, чтобы у них двигались летательные мышцы, нужно не меньше 12,8°С. Случалось, что, когда я выпускала помеченную бабочку – подкидывала ее в воздух таким движением, будто встряхивала носовой платок, – она просто падала на землю, где оказалась бы лакомой добычей для любого прыткого хищника. В таких случаях я поднимала бабочку за сложенные крылышки, подносила ко рту и дышала на нее. Через несколько секунд мускулы нагревались, бабочка обретала возможность летать, я выпускала ее, и она возвращалась к своим важным делам.
У кожи есть глаза
Осязание, проясняющее и дополняющее то, что сообщают глаза, напоминает нам, что мы живем в трехмерном мире. Разглядывая фотографию, на которой вы сняты с кем-то в крохотном передвижном цирке, где из всех животных одна лама, вы вспоминаете жару того летнего дня и как лама сует бархатный нос в нагрудный карман рубашки, в ладонь, под мышку, как тычется в грудь, деликатно, но упорно выпрашивая угощение. В жизни нам иной раз приходится вести себя так же, как она. Мы помним на ощупь волосы любимого человека, прикосновение его руки, изгибы его тела. Осязание позволяет передвигаться в темноте или при иных обстоятельствах, когда нельзя полноценно использовать другие чувства. Сочетая зрение с осязанием, приматы очень точно определяют местоположение предметов в пространстве. Хотя для этого свойства нет даже названия, мы способны, лишь коснувшись предмета, понять, что имеем дело с тяжелым, легким, газообразным, мягким, твердым, жидким или плотным. Светлана Альперс в работе «Рембрандт-предприниматель: мастерская и рынок» (Rembrandt’s Enterprise: The Studio and the Market; 1988) проницательно подметила, что художник часто делал героев своих картин слепыми («Возвращение блудного сына», «Иаков благословляет детей Иосифа» и др.):
Обращение к слепоте не указывает на какие-то откровения свыше, а подчеркивает роль осязания в нашем восприятии мира. У Рембрандта осязание служило как бы воплощением зрения… И уместно будет вспомнить, что аналогия между зрением и осязанием имела место у Рембрандта в технике живописи: в использовании рефлексов естественного света на выступающих предметах, ярко освещенных фрагментах и столь тщательной прорисовке теней, что находившееся там становилось отчетливо видимым и вещественным.
В портретах Рембрандта меня поражают, в частности, элементы, которые он оставил незакрашенными, чтобы глаз замечал их, а сознание само заполняло. Зачем класть краску всюду, если достаточно выписать только передний край полей шляпы мальчика; впервые рассматривая картину, сначала не замечаешь, что Рембрандт изобразил всего лишь намек на шляпу, который сознание зрителя дополняет на основе своего жизненного опыта. Нам случалось прикасаться к круглому. Видя это круглое, мы понимаем, что это такое. «А-а, ясно, круглое», – повторяет разум и переводит взгляд дальше в поисках новой добычи.
Что такое самоощущение, ощущение себя? В значительной степени оно связано с осязанием. Проприорецепторы (от латинского «proprius» – собственный, особенный) извещают нас о местонахождении в пространстве, о том, есть ли что-то в животе, о том, осуществляем мы или нет дефекацию, где находятся наши ноги, руки, голова, как мы движемся, как себя чувствуем в тот или иной момент. Нельзя сказать, что наше самоощущение бывает всегда очень точным. У каждого имеется гиперболизированная мысленная картина своего тела с большими головой, ладонями, ртом, гениталиями и маленьким туловищем; дети часто рисуют своих ровесников с большими головами и кистями рук, потому что именно так они воспринимают свое тело. Этого знания о себе вполне достаточно. «Как дела?» – в ответ на это иной человек, подобно кафкианскому герою, может впасть в панику, до ступора, не зная, что следует сказать в ответ. В повседневной жизни мы сталкиваемся с множеством вопросов, которые, в общем-то, не следует воспринимать всерьез; их бросают в ходе разговора, словно монетки в прорезь механической лошадки, и меня частенько посещает желание дать на такой вопрос обстоятельный, исчерпывающий ответ. «Как дела?» – скажет мне знакомый, и я заведу длинный рассказ, начав его прямо с информации проприорецепторов, о состоянии моих почек, слизистой оболочки носа, кровяного давления, улитки уха, кандидоза влагалища, состоянии пищеварения и общей адреналиновой тревожности. Осязание снабжает память подробными сведениями о том, как устроено тело. Без осязания изображение в зеркале ничего не значило бы. Мы всегда оцениваем себя бессознательно – праздно проводим ладонью по предплечью и смотрим, можно ли обхватить запястье большим и указательным пальцами, или пытаемся дотянуться языком до кончика носа, или отгибаем большой палец назад, насколько получится, ощущаем длину ноги, раскатывая нейлоновый чулок от щиколотки до бедра, нервно теребим прядь волос. Но, помимо всего этого, осязание дает нам понять, что у жизни есть глубина и контур, оно придает трехмерность восприятию мира. Без этого трудно постигаемого способа воспринимать жизнь не было бы ни художников, владеющих искусством создавать карты ощущений и эмоций, ни хирургов, запускающих пальцы в глубины человеческих тел.
Приключения в Куполе тактильных ощущений
Покидая Сан-Франциско, я распаковала подарок подруги, который она просила не открывать, пока я не окажусь в самолете, – изящную коробочку, оклеенную голубой с золотом парчой; в ней оказались два мешочка, в каждом из которых лежало по отполированному до зеркального блеска хромированному шарику. (Я сразу вспомнила безумного капитана Квигга, который, пытаясь разобраться в загадке пропавшей клубники, яростно перекатывал в ладони два шарика от подшипников.) Под крышкой лежал и свернутый листок бумаги.
Жившие 800 лет назад мандарины считали, что китайские шарики для упражнений помогают телу обрести благополучие, а духу – безмятежность. Во время визита президента Рейгана с супругой в Китайскую Народную Республику им преподнесли этот драгоценный подарок. Китайцы говорят, что перекатывание шариков в ладони упражняет пальцы, стимулирует точки иглоукалывания, способствует улучшению циркуляции жизненной энергии в организме. Поклонники спорта, музыканты, пользователи компьютеров и люди, заботящиеся о своем здоровье, считают шарики великолепным стимулятором для мышц. Непростые, но неутомительные упражнения приносят большую пользу тем, кто страдает артритом. Китайские шарики, отлично подходящие для отдыха и медитации, при движении издают слабый, как будто отдаленный звон. Полые хромированные шарики мастерской ручной работы идеально сбалансированы и удобно ложатся в мужскую или женскую ладонь средних размеров.
Беря в руки эти шарики по одному, я восхищалась их приятной гладкостью, мелодичным звоном, который они издавали, сталкиваясь, и тем умиротворением, которое подступало, пока я перекатывала их – один сверкающий мир рядом с другим – в ладони. Вообще-то они походили на «рин-но там», изобретенные на Востоке шарики, которые женщина может для сексуальной стимуляции поместить во влагалище; когда она раскачивается, шарики движутся у нее внутри, создавая головокружительное ощущение соития.
Этот легкомысленный пустячок как нельзя лучше подходил к моей недавней экскурсии в сан-францисский Купол тактильных ощущений, в котором я побывала несколько часов тому назад. В дальнем конце Эксплораториума, уникального интерактивного музея, расположен трехмерный лабиринт, сквозь который нужно идти, карабкаться, ползти и скользить в непроглядной как черный мрамор темноте. Эластичные стены то словно рождают вас на свет, то разбегаются в стороны и преобразуются в покатый пол, то выбрасывают в некое подобие моря фасоли, то заставляют пробираться по веревочным гамакам. Сплошь и рядом рука натыкается на что-нибудь знакомое – то на щетку, то на сандалию, – неожиданно, как гром среди ясного неба, а затем вы снова оказываетесь в непознаваемой тьме. У нескольких человек начались приступы клаустрофобии, они подняли крик, и тут же на помощь им устремился охранник. Впрочем, даже у людей, обычно не подверженных клаустрофобии, здесь случаются мгновения откровенной паники, когда они искренне перестают верить, что смогут найти обратную дорогу в мир света. Темнота непроницаема, как каменный монолит, а ход лабиринта вдруг превращается в желоб, слишком узкий для того, чтобы там можно было сесть. Вы чувствуете, что начинается уклон, но не знаете ни его длины, ни возможных перепадов крутизны. Насколько далеко он может увести? А что, если вы застряли посередине и не можете ни поднять головы, ни пошевелить рукой? Вы скатываетесь, выставив руки вперед, чтобы знать, что там впереди. Вы не понимаете, как будете выбираться назад, если проход слишком сузится. А что, если внизу крутая горка и падение на что-то мягкое, а вы съезжаете головой вперед? Вы скатываетесь, держа руки над головой, и через несколько мгновений вас переворачивает, и вы чувствуете, что оказались на свободе. Вползая в помещение, откуда, как кажется, нет выхода, вы тянетесь вверх и обнаруживаете ручки, хватаетесь за них, подтягиваетесь вслепую и оказываетесь на другом уровне лабиринта. Что-то легкое и липкое прикасается к вашему лицу, темнота снова превращается в монолитную тайну, которая сбивает вас с толку и разветвляется на множество тупиков; тьма мраморными шариками сыплет вам под ноги панику, вы на всем ходу спотыкаетесь и оказываетесь по колено в чем-то мягком, податливом и подвижном, как трясина, но сухом; потом, с отчаянно бьющимся сердцем, пробираетесь сквозь густую резиновую бахрому, пытаетесь нащупать опору и вываливаетесь на ярко освещенный пандус, завершив небольшую экспедицию, в которой вы руководствовались только осязанием.
Животные
Люди питают сластолюбивое пристрастие к осязанию, но мы всего лишь любители, зато животные – великие мастера этого чувства. Губки обладают великолепным осязанием – они чувствуют даже самые слабые колебания воды. Одним лишь осязанием руководствуются в познании мира ленточные черви. В основном за счет осязания хищные растения ловят насекомых. Удлиненные придатки-церки, растущие у тараканов в нижней части брюшка, настолько чувствительны к вибрации, что этих насекомых часто используют в лабораторных экспериментах, связанных с осязанием. Большой чувствительностью к тактильным ощущениям обладает нога улитки. Аллигаторы и крокодилы используют множество осязательных рецепторов на головах и шеях, когда трутся друг о дружку во время брачного ухаживания. Можно подумать, что панцири черепах нечувствительны, но это не так: большим морским черепахам нравится, когда их панцири почесывают, они ощущают прикосновение даже тонкого прутика. Все животные, которые ведут норный или ночной образ жизни (например, луговая собачка или муравьед), обладают сильно развитым осязанием. Органы Эймера (сходные с тельцами Пачини рецепторы на рыле крота) ощущают легчайшие колебания почвы, говорящие о том, что где-то рядом находится червяк. Клюв утки очень чувствителен к колебаниям воды, потому что в его коже находятся рецепторы Хербста, тоже сходные с тельцами Пачини. Дятел с помощью языка, в котором тоже имеются рецепторы Хербста, ищет насекомых в дереве, которое он продырявил. У пингвинов от осязания буквально зависит жизнь: птенцы стоят на лапах родителей и прижимаются к их теплым животам, отчего у них вырабатывается глубокая потребность в соприкосновениях. Крысы обладают чуть ли не маниакальной тягой к тактильному контакту. Некоторые водные животные ощущают вибрацию воды на большом расстоянии и безошибочно определяют все, что движется поблизости. Для животных осязание очень важно; любое прикосновение вызывает у них немедленную реакцию. Стоит посмотреть, как прихотливо выгибается и изворачивается домашняя кошка, трущаяся о ноги хозяина, или как жирафы в процессе брачных игр сплетаются длинными шеями. Многие животные любят контактные игры и готовы предаваться им часами, будь это две собаки, которые, высунув языки, гоняются друг за дружкой и валяются на лужайке, или компания подростков, играющих в «контактный» футбол на пустой автостоянке.
Народная мудрость утверждает, что животные могут предсказывать землетрясения. Нередко пишут о том, что перед несчастьем скотина бесновалась в хлевах, домашние животные рвались на улицу, метались по дому или просто вели себя очень странно; возможно, это связано со статическим электричеством в воздухе. Хельмут Трибуц из Берлинского свободного университета установил, что причина в том, что кожа животных намного суше человеческой. Непосредственно перед землетрясением электромагнитный фон сильно нарастает, что порождает статическое электричество, от которого волосяной покров животных встает дыбом и начинается зуд. Помню, я наблюдала за запуском ракеты «Викинг-2» на мысе Канаверал в 1975 году, и во время ее подъема воздух сделался «колючим». Я почувствовала, что волосы встали дыбом, ощутила сильное возбуждение, связанное с тем, что мы впервые в истории планеты запускали космический аппарат для поиска жизни в отдаленных мирах; мною владела благоговейная гордость. Запуск произвел возмущения электромагнитного поля, сходные с теми, что бывают при землетрясении, уровень статического электричества в воздухе сильно повысился, отчего по коже моей побежали мурашки. Даже скептики, имевшиеся среди зрителей, не могли остаться равнодушными, когда волосы на их загривках встали дыбом, ударная волна, словно гигантским кулаком, стукнула в грудь, отрицательно заряженные ионы своим тонизирующим танцем пробудили сознание, а вдали, в клубах пламени абрикосового цвета, ушел в небо космический корабль.
Татуировки
Среди многочисленных искусств, связанных с необратимыми изменениями кожи, пожалуй, самым древним и интересным является татуировка. Искусство это кочевало по торговым путям между странами и континентами. Земледельцы неолитической эпохи наносили на лица татуировки в виде трезубцев, татуировки были у певиц, танцовщиц и проституток в Древнем Египте. В 1769 году капитан Кук отметил в своем путевом дневнике, что на Таити и мужчины, и женщины изукрашены татуировками (видимо, само это слово произошло от таитянского «та-тау», что и означает «делать рисунок на коже»). Татуировки были у Георга V, Николая II и леди Рэндольф Черчилль, а также у множества помешанных на сувенирах американцев и светских дам Викторианской эпохи, желавших на всю жизнь окрасить губы. Новозеландские маори практиковали особенно сложные татуировки; Терри Ландау писал в книге «О лицах» (About Faces):
[У них есть] сложная техника татуировки под названием «моко». <…> Один путешественник описал вождя племени, гордившегося тем, что у него не осталось ни одного клочка нераскрашенной кожи: даже губы, язык, десны и нёбо были полностью татуированы.
Японская татуировка иредзуми – это серьезное народное искусство, сопоставимое с пейзажной живописью и икебаной; знаменитые мастера татуировки до сих пор творят свои шедевры, похожие на картины Шагала. Татуировки иредзуми могут покрывать чуть ли не все тело и бывают и изящными, и гнусными, и волшебными, и влекущими, и чувственными, и трехмерными, и пробуждающими размышления, и гнетуще мрачными.
Татуировки придают внешней оболочке человека уникальность, выражают его тайные мечты, украшают магическими знаками Альтамиру плоти. Но это еще и один из способов саморазрушения – обширно татуированная кожа теряет способность нормально дышать; к тому же чернила бывают ядовитыми. Люди с татуированными лицами, кистями рук и головами выбрали для себя в некотором роде отлучение от респектабельного общества, и нет ничего удивительного в том, что в Японии основная часть татуированных находится не в ладу с законом. Мастера-татуировщики часто помогают токийским полицейским опознавать трупы. Человек с татуировкой, изображающей одну цельную композицию, продиктованную очертаниями тела и представлениями о собственной персоне, заставляет задуматься о символах, украшениях и индивидуальности. Фотограф Сэнди Феллман в книге «Японская татуировка», содержащей сорок шесть поляроидных фотографий почти в натуральную величину, объясняет свое пристрастие к татуировкам склонностью к парадоксам. Он говорит о «красоте, созданной жестокостью», о «силе, дарованной за повиновение», о «прославлении плоти как составляющей духовности».
Если жители Запада завещают после смерти использовать свои органы для благотворительности, то японцы, украшенные произведениями знаменитых татуировщиков, жертвуют кожу в музеи или университеты. В Токийском университете хранится три сотни таких шедевров, оправленных в рамочки. Посещение подобной экспозиции должно наполнить душу ужасом и восхищением: это же потрясающе – видеть столько жизней, растянутых, истыканных иголками и расцвеченных чернилами, столько людей, пожелавших превратиться в одно эстетическое высказывание.
Боль
В известном кинофильме «Лоуренс Аравийский» среди однообразных панорам песчаной пустыни выделяется эпизод, который можно назвать квинтэссенцией мачизма: Т. Э. Лоуренс держит ладонь над огоньком свечи, пока плоть не начинает шипеть. Спутник, попробовавший повторить то же самое, скрючился от боли и, прижимая к груди обожженную руку, возопил:
– Неужели тебе не больно?
– Больно, – холодно ответил Лоуренс.
– Тогда в чем хитрость-то?
– Хитрость в том, – ответил Лоуренс, – чтобы не обращать внимания на боль.
Одна из великих загадок биологии – это субъективность восприятия боли. Способность выдерживать боль зависит в значительной степени от принадлежности к той или иной культуре и традициям. Многие солдаты терпели боль от ужасных ран и даже не просили морфия, хотя в мирное время обязательно потребовали бы обезболивающего. Люди, отправляющиеся в больницу на операцию, как правило, сосредоточиваются на боли и страданиях, тогда как солдаты, или святые, или другие мученики думают о чем-то более благородном и важном для себя, и это рассеивает ощущение боли. Все религии учат своих приверженцев тому, что через познание боли лежит кратчайший путь к духовному очищению. Мы приходим в этот мир с одним-единственным коротким словом «я», и отдать это «я» в священном исступлении – как раз и есть то экстатическое восприятие боли, которого требует религия. Когда факир бежит по горящим углям, его кожа начинает тлеть; вы обоняете запах горящего мяса, а он просто не чувствует боли. Несколько лет назад моя мать видела на Бали мужчину, который, войдя в транс, вынимал руками из костра раскаленные докрасна пушечные ядра и уносил их в сторону. Медитативные практики и биологическая обратная связь показывают, что сознание может научиться преодолевать боль. Это проявляется, в частности, в минуты кризиса или экзальтации, когда сосредоточенность на чем-то внешнем, кажется, отвлекает сознание от тела, а тело – от страдания и времени. Конечно, существуют и такие люди, которые ищут боль именно для того, чтобы терпеть ее. В 1989 году я прочла о новом безумном развлечении, появившемся в Калифорнии: преуспевающие бизнесмены стали посещать воскресные занятия по хождению по горящим углям. Люди всегда стремились заставить тело делать то, что ему не по силам. В человеческой душе есть часть, которая засекает время и следит за погодой. Нам недостаточно знать, насколько быстро можно бегать, сколько времени можно не дышать, сидя под водой, – мы еще и хотим регулярно проверять эти пределы, чтобы увидеть, удалось ли продвинуться дальше. Зачем? Что нам с того? Человеческое тело прекрасно и чудесно, выталкивает ли оно над головой 135-килограммовую штангу, переплывает Ла-Манш или выдерживает целый год ежедневных поездок в метро. С антропологической точки зрения, мы стали тем, кто мы есть, благодаря умению находить кратчайшие эволюционные пути для приспособления к окружающей среде; с самого начала мы шли непростой дорогой, отыскивая награду за наградой. Поэтому неудивительно, что нас влекут викторины и лотереи, платежные чеки и премии. Но мы постоянно проверяем пределы, поставленные нашим умственным способностям, и неустанно раздвигаем их. В начале восьмидесятых я год проработала футбольным журналистом и изучала виртуозную работу ног Пеле, Франца Беккенбауэра и, пожалуй, всех остальных легендарных звезд, которых нью-йоркский «Космос» собрал со всего мира за баснословные суммы в американской валюте. Подумайте, какой вид спорта вам больше всего нравится, а теперь представьте себе, что все лучшие игроки, какие только есть в мире, собраны в одной команде. Меня интересовали ритуальное насилие в спорте, психология игры, заколдованный круг поля, непринужденное красноречие ног, спектакль, в ходе которого антрополог наблюдает, как двадцать два полураздетых мужчины под палящими солнечными лучами носятся по газону, пытаясь загнать в сетку добычу в виде мяча. Динамичность и грациозность футбола обладают многогранной привлекательностью, и я хотела как можно глубже проникнуться атмосферой этой игры для романа, который писала. Я с изумлением узнала, что нередко игроки лишь в перерыве между таймами, а то и после игры узнают, что получили серьезную травму, причиняющую жуткую боль. Во время матча им не до боли, а вот когда игра закончена и можно позволить себе роскошь страдания – тогда боль заявляет о себе громогласно, как полуденный заводской гудок.
Часто боль усиливается страхом, с которым мы ее ожидаем. В нашей культуре принято считать деторождение чрезвычайно болезненным процессом, и таковым оно для нас и является. В других культурах женщины, трудящиеся в поле, бросают работу, чтобы родить, и почти сразу же после родов возвращаются к своим трудам. Обряды инициации при достижении зрелости во многих местах зачастую сопровождаются причинением сильной боли, которую соискатель должен вытерпеть, чтобы показать себя достойным. Например, в солнечном танце индейцев сиу юный воин должен безропотно позволить проткнуть себе кожу на груди железными прутьями, которые потом цепляют к специальному сооружению и подвешивают юношу без опоры. Посетив в 1970-х годах Стамбул, я увидела там мальчиков-подростков в блестящих шелковых фесках и шелковых костюмах, усыпанных блестками. Они готовились к обрезанию, важнейшему событию в жизни каждого турецкого мужчины. Этот ритуал, совершаемый по достижении мальчиком примерно пятнадцати лет, проводят безо всякой анестезии; мальчику лишь дают кусок рахат-лукума, чтобы жевать. Сэр Ричард Бертон описывает в своих трудах множество болезненных и даже пыточных ритуалов у различных племен; в одном из них шаман срезает лоскут плоти с груди мальчика, разрезает ему в разных местах живот и бедра, после чего остаются большие белые шрамы.
Женщины во многих культурах также проходят болезненные обряды инициации, часто включающие в себя обрезание – полное или частичное уничтожение клитора. От женщин ожидают, что они смогут переносить боль во время родов, но также существует множество замаскированных болевых ритуалов, которые полагается терпеть ради здоровья или красоты. Ради моды женщины воском сдирают волосы с ног, и делают это уже многие века. Я испытала такое в салоне красоты на Манхэттене, и это было мучительно больно – словно десять тысяч пчел ужалили одновременно. Представьте себе вместо женщины из румынского косметического кабинета – агента гестапо. Вместо кубикла в центре красоты – тюремную камеру. Уровень боли оставьте точно таким же – и то, что делали со мной, можно смело назвать пыткой. Принято считать мучения во имя красоты пережитком древних времен, но пыточные камеры такого рода существуют и сейчас. Люди всегда терзали свою кожу и часто претерпевали сильную боль, чтобы быть красивыми, как будто боль облагораживает красоту, придает ей особый ореол жертвенности. Многие женщины испытывают сильную боль во время месячных, но с ней они смиряются, поскольку знают, что ее причиняет не кто-то другой, она не злонамеренна и не представляет собой ничего удивительного.
Существует также иллюзорная боль, столь же явственная, как и оптические иллюзии, – когда человеку кажется, будто он испытывает боль, которой просто нет. В некоторых культурах отец переживает псевдобеременность – куваду: он симулирует родовые схватки, ложится в постель, как и роженица, – в общем, демонстрирует весь ход родов. Во внутренних органах мало болевых рецепторов (оборонительные функции доверены коже), поэтому люди, когда какой-то орган не в порядке, часто ощущают так называемую иррадиирующую боль. Сердечный приступ зачастую отдается болью в желудке, левой руке или плече. В таких случаях мозгу трудно определить, откуда именно идет сообщение. В классическом феномене фантомной боли мозг получает ложные сигналы и продолжает ощущать боль в уже ампутированных конечностях; такая боль может быть неотступной, мучительной, непереносимой, хотя на самом деле болеть просто нечему.
Боль терзает нас на всем протяжении истории нашего вида. Мы посвящаем жизни тому, чтобы избежать ее, и, с определенной точки зрения, то, что принято называть «счастьем», вполне может быть просто отсутствием боли. И все же дать определение боли, которая может быть острой, тупой, резкой, дергающей, иррадиирующей или воображаемой, совсем не просто. Многие виды боли распространяются изнутри – например, судороги. И эмоциональный дистресс тоже называют болью. Боль различных видов часто сочетается – и физическая, и эмоциональная. При ожоге кожа опухает, на ней появляются волдыри, а когда волдыри лопаются, кожа продолжает болеть, но уже по-другому. Рана может инфицироваться. Это вызывает выброс гистамина и серотонина, что расширяет кровеносные сосуды и порождает болевую реакцию. Не все внутренние повреждения можно почувствовать (хирургические операции на мозге можно делать под местной анестезией), но болезни, препятствующие кровообращению, часто вызывают боль – например, стенокардия, причиной которой бывает сужение коронарных артерий, не позволяющее крови свободно течь. Даже сильную боль зачастую трудно описать точно, о чем напомнила Вирджиния Вулф в эссе «О том, что значит болеть» (On Being ill): «В английском языке, способном передать размышления Гамлета и трагедию Лира, нет слов для озноба и головной боли… стоит страдальцу попытаться описать свою головную боль врачу, как русло языка пересыхает начисто».
Облегчение боли
Разновидностей боли много, но и средств для ее преодоления не меньше. Анестетики (вроде новокаина или кокаина) или блокируют способность организма передавать в мозг высокочастотные сигналы, или препятствуют поступлению натрия в нервные клетки. Некоторые медицинские препараты умудряются запутывать сигналы, подаваемые на различных этапах сообщения о боли. Опиаты естественного происхождения – эндорфины – соединяются с соответствующими рецепторами в нервной системе и блокируют продвижение болевых импульсов в вышестоящие отделы. Точно так же воздействует на передачу сигналов по нервам и кокаин. Причина развития героиновой зависимости заключается в том, что этот наркотик снижает выработку эндорфинов в организме, и у человека возникает потребность в веществе, выполняющем их обязанность. Зависимость может возникнуть и у людей, страдающих артритом, и у тех, кому приходится долгое время принимать обычные анальгетики. Аспирин уменьшает выброс веществ, стимулирующих болевые рецепторы при повреждении, поэтому и количество болевых импульсов тоже уменьшается. Продолжительное употребление любого анальгетика может свести на нет его благотворное воздействие, зато всего лишь двадцати минут занятия аэробикой хватит для того, чтобы стимулировать организм на выработку дополнительных эндорфинов – естественных обезболивающих веществ. Переключение внимания на что-то другое отвлекает человека от боли – боль требует нашего полного внимания. Простым и эффективным средством облегчения боли является «латеральное торможение»: когда сразу множество нейронов пытается реагировать одновременно, то они блокируются. Если ушибить палец ноги об угол и крепко потереть вокруг больного места, боль ослабнет из-за рассеянного воздействия. Приложенный к ушибу лед не только помогает снять отек, но и заставляет нервы передавать информацию о холоде, вместо информации о боли. Во время сексуального контакта мы, как правило, не замечаем некоторых болезненных ощущений (более того, иногда боль даже повышает удовольствие), и это может быть следствием латеральной стимуляции – мозг получает так много сигналов удовольствия, что не замечает информации об умеренной боли. Приемы расслабления, гипноз, акупунктура и плацебо могут обманом заставить организм выделять эндорфины и прекратить отправку болевых сигналов. Конечно, мы чувствуем не электрический ток, а ощущения, но если электрический код боли не передается, мы ее не чувствуем. Человек способен вытерпеть очень сильную боль (у женщин болевой порог выше, чем у мужчин), но не без помощи химии или же уловок разума. Во время беременности уровень эндорфинов постоянно повышается. Один исследователь даже предположил, что беременные испытывают тягу к определенным блюдам, содержащим вещества, способствующие выработке серотонина, который потребуется, чтобы можно было выдержать боль при родах.
Однажды я познакомилась с автором и исполнителем песен, которая играла на гитаре и пела в ночных клубах Пенсильвании. К двадцати восьми годам у нее развился столь сильный артрит, что ей приходилось перед каждым выступлением прогревать руки теплым воском. Со временем боль стала непреодолимой, и ей пришлось переключиться с выступлений на преподавание. Для тех, кто долго страдает, «боль бывает злобной, подлой, наглой, изнурительной», писал невролог Расселл Мартин в книге «Серое и белое вещество» (Matters Gray and White). «Она жестока, и пагубна, и часто продолжительна, и, как следует из латинского корня “poena”, от которого произошло английское “pain” (боль), это действительно кара за то, что мы живем, которую рано или поздно приходится нести каждому». Во множестве разбросанных по стране специализированных центров по борьбе с болью понимают, что она приносит не только физические, но также эмоциональные и психологические страдания. Неврологи, психологи, физиотерапевты и другие алгологи работают с людьми, страдающими от хронических болей, пытаясь отыскать для них пути к облегчению мук.
Болевая точка
Причины, по которым люди чувствуют боль, долгие века являлись предметом теологических дебатов, философских споров, рассуждений психоаналитиков и суеверий. Боль считалась наказанием человечества за грехопадение, случившееся в Эдеме, и ценой личного морального несовершенства человека. Боль называли самоистязанием вследствие подавления сексуального влечения. Ее рассматривали как поступок мстительных богов или следствие отхода от первозданной природы. И даже английское слово «holy» (святой) происходит от древнеанглийского «haelan» (исцелять) и индоевропейского «kailo», что означает «цельный» или «невредимый». Боль предупреждает организм о возможной травме. Миллионы свободных нервных окончаний поднимают тревогу; ударьте их – и почувствуете боль. Стоит стукнуться локтем о книжный шкаф, и, как писал Расселл Мартин,
…множество химических веществ – простагландины, гистамин, брадикинин и другие, – накапливающихся в области травмы в нервных окончаниях или вокруг них, внезапно высвобождаются. Простагландины быстро усиливают кровоснабжение поврежденного участка, содействуя противоинфекционным и лечебным функциям белых кровяных телец, антител и кислорода. Наряду с брадикинином и другими веществами, существующими лишь в ничтожных количествах, простагландины также стимулируют нервные окончания, заставляя их передавать электрические импульсы через затронутые сенсорные нервы до их сочленения со спинным рогом спинного мозга (одним из выступов серого вещества, проходящего по всей длине спинного мозга), где сенсорные сигналы от всех частей тела концентрируются перед тем, как поступить в головной мозг – сначала в таламус, где боль впервые «ощущается», потом – в сенсорную зону коры головного мозга, где боль подвергается анализу сознанием и определяются ее место и интенсивность.
Согласно физиологической теории паттернов, определенные сочетания нервных импульсов формируют сообщение о боли, имеющее некоторое сходство с кодом азбуки Морзе. Случается, что боль врывается в спинной мозг, так что человек дергается – допустим, прикоснувшись к раскаленной плите. Мы называем это рефлексом, который позволяет человеку – по общему мнению – действовать без раздумий, что и случается сплошь и рядом. Острая боль – порванная связка; ожог – боль такая, что необходимо бывает иммобилизировать часть тела вплоть до выздоровления. Укол кожи может не причинить большого вреда, но его действие сказывается быстрее всего – сигнал доходит до мозга со скоростью тридцать метров в секунду. Информация об ожоге или боли внутреннего происхождения проходит медленнее (около двух метров в секунду). Боли в ногах порой сообщают о себе со скоростью до 130 метров в секунду. Мы замечаем свое внутреннее состояние лишь тогда, когда что-нибудь идет не так, как надо, – скажем, просыпается чувство голода, или хочется пить, или болит голова. И все же ученые пока не сошлись во мнениях о том, что же такое боль. Одни утверждают, что это реакция особых рецепторов на конкретную опасность – ядовитые химические вещества, ожог, ушиб, порез, замерзание, – а другие считают, что за ней скрыто больше, что это крайняя форма сенсорной стимуляции любого рода, связанная с действием чего угодно, нарушающего равновесие в хрупкой экосистеме организма. С этой точки зрения, боль – действительно сигнал о нарушении гармонии с Природой. Болит обычно какое-то определенное место, но отзывается на боль весь организм. Человек покрывается по́том, у него расширяются зрачки, поднимается кровяное давление. Как ни странно, то же самое происходит при испуге или приступе гнева. Боль имеет глубинную эмоциональную компоненту. Если человеку очень больно, ему, как правило, одновременно становится и страшно. А что делать с садомазохистами, которым боль может доставлять удовольствие?
В одном из своих знаменитых экспериментов Иван Петрович Павлов подвергал собак сильным, болезненным электрическим ударам, и сразу после этого кормил, в результате чего болевое воздействие сочеталось с положительным. Даже при усилении электрического удара собаки махали хвостами и пускали слюни в ожидании еды. В других экспериментах он предоставлял кошкам возможность самим нажимать выключатель, который одновременно и наносил электрический удар, и выдавал пищу. Выяснилось, что животные с готовностью причиняют себе болевое ощущение ради следующей за ним еды.
У Кафки есть рассказы (например, «Голодарь»), в которых герои профессионально терпят мучения, в том числе и боль, а публика платит деньги за сомнительное удовольствие наблюдать за их страданиями. История знает и реальных «мучеников-профессионалов», артистов самоистязания, для которых боль означала не то, что для всех нас. Эдвард Гибсон, комик начала XX века, был известен как «ходячая подушка для булавок» – он позволял желающим втыкать в свое тело булавки, а однажды с его участием на сцене изобразили распятие, пробив ему гвоздями ладони и ступни. Но зрители начали падать в обморок, и власти остановили представление. В Германии был свой знаменитый самоистязатель Рудольф Шварцкоглер, чьи «представления», заключавшиеся в том, что он полосовал себя бритвами и ножами, вселяли ужас даже в публику, восторгавшуюся сценами садизма. Могут ли такие люди вовсе не чувствовать боли? Не перепутаны ли у них «провода», ведущие к центрам боли и удовольствия? Или же они, как и Т. Э. Лоуренс, испытывают боль во всей ее ужасной силе, но умеют не замечать ее?
Поцелуи
Секс – это крайнее проявление близости, наивысший из всех возможных вид соприкосновения, когда два человека, как инфузории-туфельки, сливаются воедино. Мы играем в пожирание, поглощение друг друга, мы ласкаем друг друга, мы пьем выделения друг друга. Целуясь, мы делимся дыханием, открывая врата крепости своего тела любимому человеку. Мы словно укрываемся под теплой сетью поцелуев. Мы пьем изо ртов друг друга, как из колодцев. Покрывая поцелуями другое тело, мы губами и пальцами составляем карту новой местности, останавливаясь в оазисах сосков, на холмах бедер, изгибах реки позвоночника. Это нечто вроде тактильного паломничества, ведущего нас в храм вожделения.
Часто мы сначала трогаем гениталии любимого человека и лишь потом видим их. Остатки давнего пуританизма, как правило, не позволяют нам показывать друг другу свою наготу, прежде чем мы не настроимся на это поцелуями и ласками. Даже в импульсивном, самозабвенном сексе имеется свой этикет, протокол. Но поцелуй может иметь место и вне сексуального контакта; при определенном доброжелательном отношении людей друг к другу поцелуй – это не столько прелюдия к половому акту, сколько знак глубокого расположения. Поцелуи бывают жадные, дикие, бывают бесшабашные, бывают мимолетные и легкие как перышко. Как будто в сложном языке любви есть слово, которое можно произнести лишь тогда, когда губы соприкасаются с другими губами, как будто это безмолвное соглашение, скрепленное поцелуем как печатью. Стиль секса может быть деловитым и неромантичным, но поцелуй – это вершина сладострастия, это то, на что не жаль никакого времени, это сладкий любовный труд, от которого дрожь волнения пробирает до самых костей, когда предвкушение нарастает, но наслаждение сознательно сдерживается; это радостная пытка, порождающая яркое крещендо эмоций и страсти.
Когда я в начале шестидесятых училась в старших классах, благовоспитанные девочки еще не позволяли себе полноценного секса – мало кто из нас знал тогда, что это такое на самом деле. Но как же мы любили целоваться! Мы целыми часами целовались на разболтанном переднем сиденье позаимствованного у кого-то «шеви», который во время езды громыхал, как сломанный сервировочный столик; мы целовались изобретательно, обнимали наших мальчиков сзади, будто мчались на мотоциклах, от вибрации которых бедра у нас размягчались, как желе; мы вызывающе целовались за террариумом с черепахами в парке, или в местном розарии, или в зоопарке; мы целовались изысканно, чередуя мелкие вдохи с мелкими движениями губ; мы целовались пылко, когда язык становится как раскаленная кочерга; мы целовались, не замечая времени, и любовники всех времен должны понимать наше вожделение; мы целовались яростно, порой до боли, застывая в напряженном оцепенении, от которого щемило душу; мы целовались вычурно, как будто впервые изобрели сам поцелуй; мы целовались украдкой, когда встречались в коридорах между уроками; мы целовались от всей души, в укромных уголках на концертах, как, по нашему убеждению, должны были вести себя рыцари музыки и страсти, наподобие The Righteous Brothers, и их дамы; мы целовали предметы одежды или вещи, принадлежавшие нашим парням; мы целовали собственные руки, посылая нашим парням воздушные поцелуи через улицу; мы целовали свои подушки по ночам, как будто это были любовники; мы целовались бесстыдно, со всей буйной жизненной силой юности; мы целовались так, будто поцелуи могли спасти нас от самих себя.
Перед моим отъездом в летний лагерь, что считалось подходящим времяпрепровождением для четырнадцатилетней девочки из пригорода в Пенсильвании, мой ухажер – моим родителям он не нравился (не та религия), и они запрещали нам встречаться – взял за обыкновение каждый вечер проходить восемь километров и забираться в окно моей спальни, чтобы всего лишь поцеловать меня. Это был не «французский» поцелуй с открытыми губами, которого мы еще не знали, и рук мы при этом не распускали. Это были всего лишь те искренние и сентиментальные полудетские поцелуи, от которых голова кружится, когда твои губы плотно сжаты, и ты испытываешь такое томление, что земля уходит из-под ног. Потом, летом, мы переписывались, но осенью, после возвращения в школу, наш роман прекратился сам собой. Я все еще помню те летние ночи, помню, как этот мальчик прятался в моем шкафу, если в комнату вдруг заходили родители или брат, а потом он, наверно, с час целовал меня и уходил, чтобы вернуться домой, пока не совсем стемнело, и как я восхищалась его преданностью и могуществом поцелуя.
Вроде бы поцелуй – это всего лишь небольшое движение губ; тем не менее он способен вызвать настоящий взрыв эмоций, или символизировать нерушимость договора, или привнести в жизнь оттенок тайны. В ряде культур поцелуи не играют заметной роли. Доктор Кристофер Найроп в книге «Поцелуй и его история» (The Kiss and Its History) упоминает о финских племенах, «которые моются вместе в полностью обнаженном виде», зато поцелуи считают «чем-то совершенно неприличным». И некоторые африканские племена, в которых губы растягивают, уродуют, прикрепляя к ним разные украшения, не знают поцелуев. Но это исключение. Большинство обитателей планеты практикуют соприкосновение лицами; самые распространенные формы – это поцелуи, поцелуи в нос и соприкосновения носами. О происхождении поцелуев существует немало теорий. Некоторые авторитеты считают, что они возникли из взаимного обнюхивания лиц, вдыхания запаха в знак дружбы или любви и для того, чтобы оценить настроение и состояние здоровья того, с кем человек имел дело. И в наши дни существуют культуры, представители которых приветствуют друг друга, соприкасаясь головами и вдыхая запах друг друга. Некоторые обнюхивают ладони друг друга. Слизистые оболочки губ очень чувствительны, и мы нередко используем рот для того, чтобы определить текстуру предмета, в то время как нос определяет запах. Животные часто с удовольствием облизывают своих хозяев или своих детенышей, наслаждаясь вкусом любимого существа. Поэтому вполне возможно, что поцелуи у людей восходят к контакту ради определения вкуса и запаха партнера. Согласно библейскому преданию, Исаак, постарев и лишившись зрения, призвал к себе сына Исава, чтобы поцеловать и благословить его, но одежды Исава надел Иаков, которому слепой отец и дал благословение, поскольку от него пахло как от брата. В Монголии отец не целует сына, а нюхает его голову. В некоторых культурах предпочитают тереться носами (у эскимосов, маори, полинезийцев и многих других), а некоторые малайские племена слово «запах» употребляют в значении «приветствие». Чарльз Дарвин так описал малайский поцелуй потиранием носа: «Женщины присели на корточки, запрокинув лица, мои сопровождающие остановились, склонились над ними и потерлись носами. Это продолжалось лишь немногим дольше, чем потребовалось бы нам для сердечного рукопожатия. Во время этого процесса они урчали от удовольствия».
В одних культурах целуются скромно, в других – экстравагантно, а в некоторых – яростно, сосут и кусают губы друг другу. В книге «Традиции народа суахили» (The Customs of the Swahili People), изданной Дж. У. Т. Алленом, сообщается, что у суахили муж и жена целуются в губы, если находятся в доме, и могут свободно целовать маленьких детей. А вот мальчика старше семи лет не полагается целовать ни матери, ни тете, ни сестре, ни невестке. Отец может поцеловать сына, но ни отец, ни брат не должен целовать девочку. Далее, «если приходит бабушка, или тетя, или другая женщина, мальчику одного-двух лет от роду предлагают показать, как он любит тетю, и он подходит к ней. Ему говорят, что тетю нужно поцеловать; он так и поступает. Потом мать велит ему показать тете свой табачок, и он, подняв одежду, показывает пенис. Она треплет пенис пальцами, нюхает, чихает и говорит: “О, какой крепкий табак”. И добавляет: “А теперь убери табак”. Если рядом с малышом находятся четыре или пять женщин, они все проделывают то же самое и заливаются смехом».
Как появился обычай целоваться рот в рот? Примитивные народы могли считать теплый воздух изо рта магической эманацией души, а поцелуй – способом объединить две души. Десмонд Моррис, некоторое время наблюдавший за людьми опытным глазом зоолога, относится к числу авторитетов, придерживающихся очаровательной и, на мой взгляд, правдоподобной теории возникновения французского поцелуя:
На ранних этапах образования человеческого общества, до изобретения коммерческих детских продуктов, матери прикармливали детей, разжевывая пищу и переливая ее в рот младенца из губ в губы, для чего, естественно, требуется и действие языка, и обоюдное прижатие губ. Эта, сходная с птичьей, система родительской заботы сегодня кажется нам странной и чуждой, но наши сородичи, вероятно, практиковали ее на протяжении доброго миллиона лет, и эротический взрослый поцелуй наших дней почти наверняка является атавизмом именно такого поведения. <…> Трудно сказать, передавался ли этот прием из поколения в поколение… или у нас имеется врожденная предрасположенность к нему. Но, как бы там ни было, складывается впечатление, что в ходе глубокого поцелуя с активной работой языка современные любовники возвращаются в состояние ребенка древней эпохи, которого кормят пережеванной тюрей изо рта. <…> Если юные любовники, исследуя языками рты друг друга, чувствуют тот же покой, что и младенец, живший на заре человечества, это поможет им достичь обоюдного доверия и, следовательно, повысит вероятность крепкого семейного союза.
Губы человека обворожительно мягки и очень отзывчивы. Их тактильные ощущения воспринимаются значительной частью мозга – и как же это прекрасно для поцелуев! Ведь поцелуи это не только любовная игра: мы целуем игральные кости перед тем, как бросить их; целуем ушибленный палец – у себя или у любимого человека; целуем религиозный символ или статую; мы целуем флаг родной страны или даже ее землю; целуем талисман на удачу; целуем фотографию; целуем перстень короля или епископа; целуем собственные пальцы, желая кому-нибудь счастливого пути. У древних римлян существовал обычай «последнего поцелуя», который должен был удержать душу умирающего. В Америке «проводами с поцелуем» называют грубое увольнение с работы, а уволенный кричит в ярости: «Поцелуйте меня в задницу!» Девушки прижимают к накрашенным ртам запечатанный конверт, чтобы бумага донесла до возлюбленного отпечаток поцелуя. Даже об искусном бильярдном ударе, когда шар, чуть заметно скользнув по другому, меняет направление движения, мы говорим: «поцеловал». Компания Hershey’s торгует завернутыми в фольгу шоколадными конфетками Kisses (поцелуи), так что можно с каждым укусом подарить любовь себе или кому-то другому. В христианские обряды входят «поцелуй мира» между священниками и прихожанами (заменяемый в некоторых общинах и конфессиях более светским рукопожатием) и целование священных реликвий. Уильям С. Уолш в опубликованной в 1897 году книге «Курьезные народные обычаи» (Curiosities of Popular Customs) цитирует фразу из «Христианских установлений» (Christian Institutions) декана Стенли, говорящую о путешественниках, «чьи лица гладил и целовал коптский священник в Каирском соборе, тогда как все прочие, находившиеся в церкви, целовались друг с другом». В древних Египте, Греции, Риме и на Востоке этикет требовал целовать полу одежды, или ступню, или руку знатного человека. Мария Магдалина целовала ноги Христа. Султаны частенько требовали, чтобы приближенные целовали различные части царственного тела: высшие сановники имели право приложиться к туфле, а те, что помельче, лобызали бахрому кушака. Самые ничтожные просто кланялись до земли. Ставить в конце письма ряд косых крестиков, символизировавших поцелуи, начали в Средние века, когда неграмотных было столько, что значок креста признавали даже в качестве официальной подписи под документом. Со временем косой крестик – «Х» – стал прочно ассоциироваться с поцелуем.
Пожалуй, самый известный поцелуй – это скульптура Родена с таким же названием, изображающая двоих любовников, сидящих на выступе скалы, сплетясь в нежном и страстном объятии и навек слившись в поцелуе. Левая рука девушки обнимает шею юноши, девушка чуть ли не в обмороке, а может быть, поет прямо в рот возлюбленному. Он же положил раскрытую ладонь правой руки ей на бедро – на бедро, которое он отлично знает и обожает, и кажется, что он готов играть на ноге своей любимой, как на музыкальном инструменте. Прижавшись друг к другу плечами, ладонями, бедрами, лодыжками и грудью, они подписали свою судьбу и скрепили ее печатями губ. Его голени и колени прекрасны, ее лодыжки сильны и чрезвычайно женственны, изгибы ее полных бедер, талии и груди невероятно изящны. Каждая клеточка их тел исполнена экстаза. В действительности они соприкасаются лишь в нескольких точках, но кажется, будто все клетки их организмов слиты между собой. И, помимо всего прочего, они не замечают нас, не замечают скульптора, не замечают ничего на свете, кроме самих себя. Они будто обрушились друг в друга, как в колодец, они не погружены в себя – они поглощены друг другом. Роден, который часто зарисовывал исподтишка неожиданные и необычные позы и движения своих натурщиков, придал изваянию любовников жизненную силу и возбуждение, какие редко удается передать в бронзе с ее изначальным спокойствием. Рильке написал о Родене: «Не в одних примечательных, прославленных творениях была эта жизненность: незаметное, мелкое, безымянное, случайное было не менее преисполнено этой глубокой внутренней взволнованностью, этим богатым, ошеломляющим беспокойством жизненного. И покой, там, где имелся покой, состоял из моментов движения, из сотен и сотен таких моментов, удерживающих равновесие… Тут было непомерное желание, жажда, столь жгучая, что вся влага мира одной каплей высыхала в ней».
Антропологи считают, что губы рта напоминают о половых губах; те краснеют и набухают при возбуждении, и потому-то женщины, не сознавая причины, всегда еще сильнее усиливают красный цвет губ при помощи помады. В наши дни особую популярность приобрели пухлые губы; чтобы они казались еще больше и притягательнее, модели красят их, добавляя оттенки розового и красного, а потом наносят блеск, чтобы губы казались влажными. Так что, по крайней мере с антропологических позиций, поцелуй рот в рот, особенно с введением туда языков и обменом слюной, – это одна из форм полового контакта, и неудивительно, что при этом разум и тело захлестывают волны головокружительных впечатлений.
Ладонь
1988 год, север штата Нью-Йорк пребывает в неторопливых, влажных объятиях лета. Главное событие этой недели – съезд парапсихологов, которые собираются в Ramada Inn, чтобы похвастаться успехами и обсудить случаи из практики. Лекции и обсуждения проводятся в отдельных кабинетах, а широкая публика может за умеренную плату попасть в большой бальный зал и подойти к одному из киосков, расположившихся подковой вдоль стен, или полистать книги по парапсихологии, разложенные на столах для бриджа, стоящих посредине. Здесь собрались хироманты, нумерологи, телекинетики, уфологи, а также провидцы, использующие в своей работе хрустальные шары или карты Таро. Высокая сухопарая женщина в платье-муму кустарной узелковой покраски с броскими разводами рисует пастелью, стоя за большим мольбертом. Она занимается не только «регрессией прошлой жизни», но и изображает инкарнации, дополненные «проводниками по прошлой жизни», как она называет их в разговоре. Понаблюдав за ней с почтительного расстояния некоторое время, я заметила, что у значительной части местных жителей проводники – индейцы, чьи имена состоят в основном из согласных звуков.
В конце концов я выбрала хиромантку с серьезным лицом и пышной прической в стиле «Дикий Запад»; литература, разложенная рядом с нею, говорила о множестве раскрытых преступлений и своевременных пророчеств. Вручив ее мужу-менеджеру двадцать пять долларов за короткое гадание, я села напротив нее за стоявший у стены маленький столик, позаимствованный из бистро. Гадалка, женщина средних лет, была одета в жилет из кроличьего меха и юбку-полусолнце. При этом я не могла отвязаться от мысли: зачем нужно было печатать афиши и рассылать приглашения? Ведь здесь присутствуют парапсихологи, и значит, все они должны были сами знать, где и когда им следует собраться.
Взяв меня за руку, она легонько погладила ладонь кончиками пальцев, а потом поднесла мою руку к самому своему лицу, как будто пыталась разглядеть занозу.
– Вы ездите на красной машине, – торжественно заявила она.
– Нет, на синей… – возразила я, чувствуя страшную неловкость из-за того, что разочаровываю ее.
– Значит, вам предстоит ездить на красной машине, и тогда придется соблюдать крайнюю осторожность, – предупредила она. – Я вижу, что в декабре вы можете получить много денег, но кто-то из тех, с кем вы сотрудничаете, предаст вас, и следует помнить о бдительности… Есть среди ваших близких какая-нибудь Мэри?
Я покачала головой: нет.
– Маргарет? Мелисса? Моника?
– Мою мать зовут Марсия, – сообщила я.
– А-а, именно так. И вы очень беспокоитесь о ней, но не тревожьтесь, с ней все будет в порядке. – Она надавила на подушечку моей ладони, согнула большой палец, раздвинула остальные и пристально уставилась на них. Ладонь – это «зримая часть мозга», сказал однажды Иммануил Кант. Гадалка внимательно изучила линии сгибов (складки, образующиеся при движениях), линии напряжения (морщинки, углубляющиеся с возрастом, как и на лице) и папиллярные узоры (отпечатки пальцев), проследила линию головы, линию сердца, линию жизни и линию судьбы. У наших соседей, человекообразных обезьян, линии сердца и головы точно такие же, но указательные пальцы у нас настолько сильны и подвижны, что у большинства людей они разделяют эти линии. Мои ладони прохладны и сухи. Потеть ладони начинают, если мы волнуемся, и это рудимент давних времен, когда стресс означал настоящую опасность, и тело само настраивалось на схватку или бегство. Увидев маленькое обесцвеченное пятнышко у основания среднего пальца, гадалка кивнула с явным интересом. Это всего лишь шрам, оставленный розовым шипом, не имеющий ничего общего со стигматами – отметками, воспроизводящими раны Христа при распятии, которые, по убеждению католиков, могут сами по себе возникать на ладонях и ступнях и кровоточить.
– Кто-нибудь из ваших знакомых делал аборт? – спросила гадалка.
Еще в глубинах истории человечества хироманты выбрали руку как символическую связь с душой и духом, как плот, плывущий сквозь время. Ведь рука – это действие, она прокладывает дороги и возводит города, бросает копья и пеленает младенцев. Даже самые малозаметные ее жесты – набор телефонного номера, нажатие кнопки – могут изменить историю страны или сбросить атомную бомбу. Когда нам плохо, мы позволяем рукам самим успокаивать себя, потирать, гладить, теребить одна другую, как будто они существуют порознь. Ухаживания обычно начинаются с того, что кто-то берет другого за руку, тогда как пары с солидным стажем в своем обыденном миропорядке часто держатся за руки, ласково подбадривая и помогая друг другу. Держа руку больного или старого человека, мы помогаем ему и даем дополнительную эмоциональную опору. Эксперименты показали, что всего лишь прикосновение к руке старика или старушки помогает понизить их кровяное давление. Представители многих культур увлеченно перебирают пальцами четки, или бусы, или полированные камешки, или что-то еще; этот процесс моделирует рисунок мозговых волн, и в результате многократной осязательной стимуляции человек успокаивается.
В наши дни, в эпоху массового производства, мы особо ценим то, что сделано вручную. Мы считаем, что мастер-кустарь тратит больше старания и сил, чем рабочий за станком и тем более клерк, хотя и это не всегда самое главное. Иногда ручная работа требует такого искусства и такой тонкости ощущений, какие просто не поддаются описанию. Совершенно слепая Лоррен Миллер работала мастером-парикмахером в салоне красоты. Миссис Миллер, мать пятерых детей, всю жизнь мечтала стать косметологом, но вечные заботы матери семейства не оставляли ей времени на это. И все же позднее, ослепнув после болезни, она решила претворить в жизнь свою мечту. В парикмахерском салоне города Ланкастер (Пенсильвания) ее научили стричь на ощупь, чувствовать форму головы и свойства подстригаемых волос. Со временем она так хорошо овладела этим искусством, что ее взяли на постоянную работу.
Рисунок крохотных бороздок на кончиках пальцев, благодаря шершавости которых нам легче удерживать предметы, формируется случайным образом, и получается неповторимый петельчатый узор, который мы называем «отпечатками пальцев». У этих рисунков есть несколько основных элементов – «петли», «дуги», «спирали», – которые сочетаются между собой в бесконечном количестве вариантов. Даже у неразличимых на вид близнецов отпечатки пальцев всегда разные, благодаря чему при необходимости можно неопровержимо доказать чью-то вину. Идея об идентификации человека с помощью отпечатков пальцев не нова. Еще несколько тысяч лет назад китайцы использовали отпечатки пальцев вместо подписи под документом. Криминалисты ФБР, осматривая места преступлений, считывают отпечатки пальцев с помощью лазера. Жировые следы поглощают излучение лазера и испускают свет уже с большей длиной волны. Криминалисты носят «янтарные» очки, отфильтровывающие свет лазера и позволяющие видеть отпечатки пальцев.
Рука с поразительной точностью совершает сложные движения и обладает невероятной осязательной чувствительностью, в чем постоянно убеждаются конструкторы механических устройств. Мы пользуемся руками непрерывно, самыми разнообразными способами – сгибаем, сжимаем, вытягиваем, указываем, и так миллионы раз, – и инженеры Исследовательского института Университета Юты изобрели перчатку для руки, утратившей осязание: при помощи электроники и звуковых волн она дает своему обладателю ощущение нажима, необходимое для того, чтобы что-то держать. Перчатка соединена проводом с крохотным поршнем, закрепленным там, где осязание сохранилось (например, на предплечье). Человек ощущает в этом месте то, что должна чувствовать ладонь, и учится, руководствуясь этими ощущениями, заставлять ладонь правильно реагировать.
Чувствительность кончиков пальцев позволяет использовать азбуку Брайля для слепых, которую в наши дни можно встретить везде – от панелей лифтов до итальянских монет, – и поиск новых сфер применения для нее идет постоянно. Согласно недавней публикации в журнале Education of the Visually Handicapped, восприятие брайлевских текстов, вероятно, может быть точнее и быстрее, если держать пальцы вертикально по отношению к строчкам, а не горизонтально, поскольку в этом положении осязательные рецепторы на кончиках пальцев гораздо чувствительнее.
Рукопожатия испокон веков служили доказательством добрых намерений и отсутствия оружия, хотя распространенной формой приветствия они стали только в эпоху промышленной революции в Англии, когда бизнесмены заключали так много сделок, обязательно сопровождавшихся рукопожатиями, что жест утратил свое первоначальное значение и перешел в обыденную жизнь. Рукопожатие – это своего рода форма договора, гласящего: «давайте сделаем вид, что мы честны друг с другом». В английском языке слово «рука» могло даже символизировать человека как такового – например, «hired hand», наемный рабочий, буквально переводится как «нанятая рука».
А взять все те способы, которыми мы трогаем сами себя (я не имею в виду мастурбацию – от латинского «manus stuprare» – осквернять руку). То, как мы обхватываем руками собственные плечи и раскачиваемся, как мать, баюкающая младенца, как мы прикрываем лицо раскрытыми ладонями, чтобы создать подобие одиночества для молитвы или спрятать слезы, как мы потираем предплечья, задумчиво расхаживая взад-вперед, как, широко раскрыв глаза от изумления, прижимаем ладонь к щеке. Прикосновения настолько важны в эмоциональных ситуациях, что человеку хочется прикоснуться к самому себе, как сделал бы другой, пытаясь успокоить его. Руки – проводники эмоций. И Роден, как никто другой, понимал эту их сложную роль. Вот что писал по этому поводу Рильке:
Среди произведений Родена есть руки – обособленные, маленькие руки, не принадлежащие никакому телу и все-таки живые. Руки, вскидывающиеся в злобном раздражении, руки, ощетинившиеся пятью пальцами, которые, кажется, лают, как пять зевов адского пса. Идущие руки, спящие руки, пробуждающиеся руки, предательские руки, руки, обремененные наследственным пороком, и усталые, ничего больше не желающие, лежащие где-нибудь в уголке, как больные животные, которые знают, что им никто не поможет. Но ведь руки – сложный организм, дельта, куда издалека стекается много жизни, впадающей в великий поток деяния. У рук есть история, фактически у них есть и своя собственная культура, своя, особенная красота; им даровано право на собственное развитие, на собственные желания, чувства, прихоти, пристрастия.
Профессиональные прикосновения
В море так называемых хилеров, целителей, к которым, как к последней надежде, обращаются отчаявшиеся больные, водятся и специалисты «бесконтактной биотерапии», утверждающие, что способны излечивать физические заболевания через энергетическое поле пациента, даже не прикасаясь к телу, всего лишь проводя руками на определенном расстоянии. По телевизору в США чуть ли не каждую неделю можно увидеть старинный обряд «наложения рук». Проповедник выбирает в аудитории больного или одолеваемого тревогой человека, причем, по видимости, отыскивает кандидатуру интуитивно, не получая явной информации (Рэнди, известный борец с шарлатанами, раскрыл несложные трюки, которыми для этого пользуются), а потом нажимает на лоб избранника с такой силой, что тот падает с ног. Человек рушится на пол в религиозном экстазе, а поднявшись, утверждает, что исцелился. И шаманы, и лекари, проводящие по всему миру подобные ритуалы, клянутся, что изгоняют демонов из тел несчастных и врачуют их заклинанием и прикосновением.
Прикосновение обладает настолько могучим целебным потенциалом, что мы посещаем профессиональных «дотрагивателей» (врачей, парикмахеров, массажистов, косметологов, брадобреев, гинекологов, мастеров маникюра и педикюра, портных, хиропрактиков и проституток) и распространенные повсеместно «центры прикосновений» – дискотеки, будки чистильщиков обуви, грязевые ванны. К докторам обычно заставляет идти болезнь, но нередко мы обращаемся к ним лишь для того, чтобы нас потрогали и выслушали с сочувственным видом. Доктор мало чем может помочь в случае легкой аллергии, гриппа или каких-нибудь еще мелких хворей, но все же мы идем к нему, чтобы нас осмотрели, погладили, помяли, потыкали пальцами, выслушали жалобы, – в общем, занялись нами. Обезьяны и другие животные обожают, когда за ними ухаживают и особенно ласкают голову. Древние римляне, греки и египтяне носили вычурные прически, требовавшие постоянной заботы парикмахеров, но эта практика впоследствии вышла из моды и возродилась лишь после Средних веков, а профессиональные салоны красоты стали появляться лишь в Викторианскую эпоху.
Гинекологи осуществляют наиболее интимные профессиональные прикосновения; трудно найти более неловкую ситуацию для женщины, чем посещение мужчины-гинеколога; ей бывает трудно даже найти силы, чтобы поздороваться с тем, кто входит в смотровую и, подняв простыню, приступает к осмотру. Такая простота взаимодействий далеко не всегда была возможна в этой профессии. Десмонд Моррис пишет: «Лет триста назад ему, даже при крайней необходимости, приходилось вползать в комнату беременной на четвереньках, чтобы та не увидела даже краем глаза того, чьи пальцы прикасаются к самой сокровенной части ее тела. В более поздние времена он должен был работать в темноте или извлекать ребенка на ощупь, запустив руки под одеяло. На гравюре XVII в. акушер изображен сидящим в ногах постели роженицы; край простыни подоткнут под воротник, закрывая руки акушера и все, что они делают, – устройство для защиты женской скромности, благодаря которому перерезание пуповины превращается в весьма опасную операцию».
Самый распространенный вид профессиональных прикосновений – это массаж, служащий для стимулирования кровообращения, расширения кровеносных сосудов, расслабления напряженных мускулов и удаления из организма токсинов через лимфатическую систему. Популярный «шведский» массаж основан на длинных размашистых движениях в направлении сердца. Японское шиацу сродни акупунктуре, но без иголок; в этой методике пальцами (shi) осуществляется нажим (atsu) на нужные точки. Существует карта тела с меридианами, вдоль которых проходят потоки жизненных сил, и массаж расчищает для них пути. В неорейкианском массаже, который часто практикуется в сочетании с психотерапией, движения медика направлены от сердца, чтобы рассеять нервную энергию. Рефлексология сосредоточена на ступнях, но, как и в шиацу, в этой методике учитываются точки на поверхности тела, связанные с разными органами. Считается, что массирование этих точек должно улучшить функционирование соответствующих органов. «Рольфинг» представляет собой силовые, подчас болезненные манипуляции. Существует много очень разных техник массажа, есть и формальные школы, вокруг предмета развита обширная философия, но исследования доказали, что помочь здоровью могут и просто ласковые прикосновения.
В Медицинском институте Университета Огайо один исследователь провел эксперимент: он держал кроликов на высокохолестериновой диете, при этом с одной группой животных обходились очень заботливо и ласково. В этой группе доля заболевших атеросклерозом оказалась на 50 % меньше, чем в другой, где кроликов не баловали.
В Филадельфии изучали шансы на выживание пациентов, перенесших сердечный приступ. В ходе исследования, рассматривавшего широкий круг факторов и их воздействие на перспективу выздоровления, установили, что самым благотворным является наличие дома любимых животных. Не важно, состояли пациенты в браке или вели холостую жизнь, но владельцы животных жили дольше. Бездумное поглаживание любимца успокаивает и оказывает целительное воздействие. Причем заниматься этим можно когда угодно – например, делая какую-то работу или беседуя с друзьями. Один из исследователей заметил: «Мы растим своих детей в обществе без тактильных традиций и должны компенсировать это с помощью предметов или существ, не относящихся к роду человеческому. Сначала это одеяла и плюшевые мишки, а потом животные. Настоящая разобщенность наступает при отсутствии тактильных контактов». Твои прикосновения к кому-то так же полезны для здоровья, как и чьи-то прикосновения к тебе; целитель, дарующий прикосновения, одновременно исцеляется сам.
Запреты
Невзирая на склонность к тактильному контакту и даже его необходимость, многие части тела в различных культурах считаются запретными для прикосновений. В Соединенных Штатах мужчинам нельзя прикасаться к груди, ляжкам или гениталиям женщины, если она не выразила желания, чтобы он это сделал. Поскольку женщины, как правило, ниже ростом, чем мужчины, то, когда мужчина обнимает женщину за плечи, ее рука естественно ложится ему на талию. В результате женщины часто прикасаются к талии и тазу мужчин, но за этим не усматривается никакого сексуального подтекста. Зато когда мужчина прикасается к женскому тазу, это обязательно рассматривается как сексуальное домогательство. Женщины прикасаются к лицам и волосам других женщин намного чаще, чем это бывает среди мужчин. Женские волосы вообще гораздо чаще подвергаются прикосновениям самых разных людей – матерей, отцов, ухажеров, подруг, – чем мужские. В Японии недопустимо прикасаться к затылку девушки. В Таиланде – к темени. На Фиджи прикосновение к чьим-то волосам так же недопустимо, как, скажем, в Айове прикосновение к гениталиям незнакомого человека. Даже в примитивных племенах, где мужчины и женщины ходят обнаженными, существуют табу на прикосновение к тем или иным частям тела. Обычно такие запреты не действуют лишь в двух ситуациях: полный доступ к телам друг друга имеют любовники, а мать не ограничена в прикосновениях к младенцу. Многие группы свободного секса, распространенные в 1960-х годах, на самом деле представляли собой компании взаимного «лапания»; их участники, зачастую не без помощи наркотиков, пытались преодолеть социальные ограничения и запреты, из-за которых чувствовали себя закрепощенными, отчужденными и подавленными.
Существуют также гендерные и статусные запреты. Каждый день на протяжении всей жизни мы смотрим на самых разных людей, говорим с ними, слушаем их, но прикосновение – это нечто другое. Прикоснуться к человеку – все равно что назвать его по имени. Представьте себе двух людей, ведущих деловой разговор. Один легко дотрагивается до тыльной стороны ладони собеседника или кладет ему руку на плечо. Кто из них начальник? Тот, кто инициирует прикосновение, почти наверняка окажется выше статусом. Исследователи, наблюдавшие за поведением нескольких сотен людей в маленьком городке Индианы и большом городе Восточного побережья в ситуациях публичного взаимодействия, обнаружили, что мужчины первыми прикасаются к женщинам, что женщины охотнее прикасаются к другим женщинам, чем к мужчинам, и что люди, обладающие более высоким статусом, обычно первыми прикасаются к нижестоящим. Нижестоящие дожидаются одобрения и лишь потом идут на риск сокращения дистанции – даже подсознательно – с теми, кто, предположительно, занимает более высокое положение.
Незаметные прикосновения
В библиотеке Университета Пердью можно было наблюдать женщину-библиотекаря, которая занималась своим делом – проверяла сдаваемые книги. Она участвовала в эксперименте, связанном с прикосновениями, проходящими мимо сознания. Половину времени вела себя как обычно, а половину – как бы невзначай, едва заметно дотрагивалась до людей, с которыми общалась. Возвращая читательский билет студенту, она легонько гладила его по ладони. Потом студента провожали к выходу и там просили заполнить опросный лист по поводу сегодняшней работы библиотеки. Его спрашивали, в частности, о том, улыбалась ли библиотекарь и прикасалась ли она к нему. Эксперимент продолжался весь день, и вскоре выявилась закономерность: студенты, к которым незаметно прикоснулись, выказывали большее удовлетворение работой библиотеки и жизнью вообще.
В похожем эксперименте, проведенном в двух ресторанах Оксфорда (Миссисипи), официантки легко и непринужденно прикасались к кисти руки или плечу обедающих. Посетители, до которых дотронулись, не обязательно давали высокую оценку пище или заведению, но все они оставляли больше чаевых. В Бостоне одна исследовательница оставляла деньги в телефонной будке, возвращалась, когда видела, что следующий звонящий убрал их в карман, и небрежно спрашивала, не находили ли тут ее потерю. Если исследовательница, задавая свой вопрос, одновременно дотрагивалась до собеседника – как бы невзначай, так, чтобы тот не запомнил этого факта, – вероятность возврата денег возрастала с 63 до 96 %. Невзирая на то что мы территориальные создания, движущиеся по миру как микроскопические независимые государства, телесные контакты смягчают нас, даже если мы их не замечаем. Возможно, они напоминают нам о том времени, когда мы не знали ни сроков сдачи задания, ни отношений с банками, когда матери баюкали нас, а мы были полностью погружены в это состояние покоя и чувствовали, что нас любят. И пусть прикосновение настолько слабо, что мы его не замечаем, – все равно оно не проходит мимо подсознания.
