Она вошла легко и грациозно, без привычной при дворе церемонной величавости фарфоровых кукол, мило улыбнулась и присела в глубоком поклоне.

Я хмуро разглядывал ее еще от входа, даже одета с заметными нарушениями придворной моды. Все в сторону упрощения, и не думаю, что это постарались парикмахеры и портные, те как раз пытаются наворотить все самое сложное и вычурное, чтобы показать мастерство и особый стиль, а эта, напротив, предпочитает показывать себя.

Дольше выдерживать ее в глубоком приседе уже неприлично, я с самым хмурым видом сделал знак встать и сказал с подчеркнутым недовольством:

– Леди, что-то до меня дошли слухи, вы якобы моя любовница.

Она сделала огромные глаза.

– Ваше величество?

– Вы ни при чем? – поинтересовался я. – Злые люди наговаривают?

Она пожала блестящими в свете свечей плечами.

– Ваше величество!.. Конечно, ни при чем! Все видят возле вас леди Мишеллу. А иногда герцогиню Самантеллу Херствардскую…

– Это официальные любовницы, – пояснил я, – по вашей дворцовой терминологии. Но вы как бы тайная!.. Есть такой термин? А то я тайные службы знаю, а что такое тайная любовница при двух официальных… Предмет безудержной или какой-то там еще страсти…

– Безумной? – уточнила она педантично.

– Или безумной, – сказал я злобно, – я не уточнял, да и какая разница?

– Большая, – сообщила она. – В дворцовых интригах каждое слово весомо и что-то значит. Если безумной, то…

Я прервал:

– Кто такое распространяет?

Ее и без того огромные глаза из фиолетовых стали небесно-синими, даже голубыми, как у куклы, и расширились на пол-лица.

– Ваше величество!.. Злые языки есть и на том свете!

– Глупость какая, – сказал я с сердцем. – Тайная любовница!.. Предмет страсти!.. Да я скорее крокодила полюблю. Идиоты.

– Еще какие, – подтвердила она с готовностью. – Но вы не обращайте внимание, государь. Слух слишком нелеп, чтобы в него поверили. Это так, языки почесать. Всем жутко интересно, чем буду заниматься. Потому и придумывают заранее.

Я продолжал разглядывать ее в упор.

– То есть вы ни при чем?

– Абсолютно, – заверила она, лицо у нее в самом деле идеально чистое и как бы бесхитростное, хотя бесхитростных женщин не бывает, смотрит даже с сочувствием. – Я претендовала на официальную любовницу, это в интересах империи, как я уже объяснила, а вовсе не на тайную. Окружение императора должно быть безукоризненным!.. Как его министры, слуги, лошади, так и женщины. Если стану любовницей, скажем, вашего лорд-канцлера, то у многих появится разумный вопрос, почему он всего-то лорд-канцлер, а не император?

Я нахмурился.

– Чё, в самом деле?..

Ее улыбка стала слегка покровительственной.

– Ваше величество, во дворце ожесточенная война за место поближе к императору постоянно, непрерывно и весьма жестоко!.. Благородства и милосердия в ней просто не бывает. Вас в подробности нашей жизни не посвятили? Странно…

– Почему странно? – проворчал я. – О таком даже не спрашивал.

– Вы не могли спрашивать о том, – ответила она педантично, – чего не знали. А вас обязаны предупредить были сразу… Странно, странно… Ладно, я сама вас посвящу в некоторые тайны.

Я спросил опасливо:

– А спать с вами за это не потребуется?

Она отмахнулась с самым пренебрежительным видом.

– Ваше величество, что вы о таких пустяках?.. Будете спать или не будете, разве это важно для вашей империи? Важнее ее безопасность, процветание и подъем сельского хозяйства.

Я насторожился.

– Постойте-постойте… Что вы сказали о сельском хозяйстве?

– Что это очень важная задача, – объяснила она. – Как я слышала, наш новый властелин империи постоянно твердит о таком предстоящем подъеме, что почти цель существования всей империи.

– Чё, правда? – пробормотал я. – Ну, это был полемический прием… Для возжигания энтузиазма масс и всеобщего вдохновизма. Некий полезный перехлест.

Она сказала безапелляционным голосом:

– Значит, во время послеобеденного выхода пойду с вами, ваше величество?.. Это плюсик, как вы говорите, к вашему авторитету.

– Быстро хватаете термины, – сказал я, – и даже усваиваете?.. А как же герцогиня Херствардская и леди Мишелла?

Синие глаза почти без перехода стали фиолетовыми, в них заблистали острые искорки.

– Император не должен вникать в такие мелочи!.. В сложном дворцовом мире все передвигается как бы само по правилам дворцового этикета. Они тоже пойдут за вами, как и я, на расстоянии в четыре шага. И мы все трое будем счастливо улыбаться и отвечать на почтительные поклоны придворных.

– Ага, – сказал я опасливо, – ну если само… Хотя нет, что-то в этом неправильное. Я подумаю. Хорошо подумаю. Может быть, даже посоветуюсь. Вы можете идти, леди Жанна…

Она присела, прощаясь, но вместо «ваше величество» сказала с такой готовностью, будто уже работает личным секретарем:

– Главное все-таки подъем империи и сельского хозяйства, это будет сделано, ваше величество! А вы правьте миром, не отвлекайтесь, не отвлекайтесь. Не все ли равно, какая из женщин придет к вам в постель? В темноте все мы одинаковы!

Поздним вечером я с балкона моих апартаментов с раздражением смотрел на ярко освещенную часть двора перед главным зданием, куда со стоянки экипажей степенно сходятся благородные дамы и знатнейшие лорды.

Это для нас вечер, а для них начало дня. Всю ночь будут тусоваться, сплетничать, флиртовать, затевать новые интриги, еще не распутавшись со старыми, и вообще вести привычную жизнь придворных, вне которой себя уже не мыслят.

Музыка звучит игриво-фривольная, намекающая на нечто под платьем, здесь все разговоры в основном вертятся вокруг подобных тем, кто кого и как, древняя любовная игра, принявшая немыслимо усложненные формы, обросшая условностями и даже создавшая свой язык из улыбок, взглядов, намеков, взмахов веера, приклеенных мушек и прочего-прочего, аксессуары чего все еще множатся и разрастаются.

Хрурт от двери спросил с сочувствием.

– Прогуляетесь?.. Там такой праздник… Вам не помешает пройтись хотя бы малость.

– У них всегда праздник…

– А сейчас вообще, – заверил он. – Мы же их спасли!.. Теперь всю жизнь будут праздновать.

– Отучим, – буркнул я. – Господь человека создал не для веселья.

– Но человек противится?

– Человек всему противится… Ладно, в самом деле покажусь народу. Мол, я тоже, как и все, веселюсь как бы. Выкажу единство власти и народа. Это отольется… тьфу, зачтется.

Как бы нехотя спустился по церемонной лестнице, в нижнем зале с высокого свода падает яркий праздничный свет, там всажены квадратно-гнездовым методом исполинские люстры на сотни свечей, сверкающие мириадами осколков хрусталя, что вполне могут быть даже не хрусталем, а гранеными бриллиантами, кто знает, как тут императоры с ума сходят, сгребая в свой дворец все сокровища империи.

Альбрехт с сэром Рокгаллером, оба с угрюмыми лицами, у настежь распахнутых дверей наблюдают за весельем во дворе.

Я сказал приветливо:

– Сэр Рокгаллер, наконец-то и вы на этом некультурном мероприятии. А то все в работе, все в работе.

Он ответил со вздохом:

– Всегда танцуют… Как в них только столько влезает?

– Это у них вместо воинских упражнений, – пояснил Альбрехт с усмешкой. – У нас с копьем и мечом занимаются по несколько часов, а тут всю ночь танцуют. Тоже, наверное, утомительно.

Я сказал с иронией:

– Можно подумать, вы не вкусили и от этого пирога.

Он ответил философски:

– В пятнадцать лет танцы – удовольствие, в двадцать – предлог, в сорок – тягость.

– Чё, – спросил я с недоверием, – вы такой старый? Сэр Альбрехт, пока держите меч, а усы вверх, вашей здоровой дури на все хватит!.. Это я должен скулить и жаловаться. Вот император Скагеррак что-то затевает, уже сниться начал.

Он покрутил головой, а Рокгаллер сказал степенным голосом:

– У восходящего солнца больше поклонников, чем у заходящего.

– Хорошо бы, – пробормотал я. – Только солнце ли я?.. Король-Солнце был, а вот император-Солнце…

Я неспешно начал спускаться со ступеней, оба послушно двинулись следом. Углубляться в веселящуюся толпу не стали, слушали музыку и рассматривали женщин, сегодня более раскованных, чем обычно.

На маскараде допустимо некоторое хулиганство в одежде и вообще в наряде, хотя, конечно, в рамках аристократического вкуса. Платья, к примеру, могут быть ярко-зелеными, синими или даже черными, а прически одна причудливее другой, украшенные длинными цветными перьями, живыми цветами, хвостами лис или горностаев.

Мимо нас прошла одна из молоденьких, первый бал, так сказать, хотя здесь маскарады интереснее, одежда то ли праздничная, то ли карнавальная, мне понять трудно, но для мужчин любая женская одежда смотрится какой-то хренью, а эта так и вообще: ручки тоненькие, а рукава настолько широкие и длинные, что свисают до самого пола. Но вышагивает, дуреха, гордо и с осознанием своего величия и значимости.

Вообще-то, если бы не эти рукава, что только в цирк клоунам, выглядела бы вполне пристойно: темно-багровое платье гармонирует с ее густыми пепельными волосами, десяток брошек и ожерелье в три ряда тоже в цвет, даже небольшая корона, больше похожая на венок, украшена темно-лиловыми камешками.

Когда прошла мимо, бросив в нашу сторону опасливый взгляд, я успел увидеть расширенные в испуге глаза с радужкой странно лилового цвета, какими бывают тучи с грозой и молниями.

Подол платья волочится по мрамору дворового покрытия, иначе увидел бы и туфельки, наверняка тоже лиловые или багрового цвета.

Или мохнатые копытца, как у царицы Савской.

Рокгаллер вздохнул.

– Как дивный цветок… Так и тянется рука сорвать! Вы как на это смотрите, ваше величество?

Я покачал головой.

– Как гуманист, цветы не рву. Полюбуюсь и, пусть живет красота, иду дальше.

– Намек понял, – ответил он с сожалением. – Ладно, пусть эта красота проплывает мимо. Так безопаснее. Для нас.

Красота проплыла, бросив в нашу сторону удивленно-игривый взгляд и чуть приопустив длинные веки с наклеенными ресницами, такими длинными и густыми, что могла бы удержать на них что-нибудь даже неприличное.

– Пусть плывет, – согласился Альбрехт. – Вы тоже больше по служанкам?

– Как и большинство, – ответил Рокгаллер, понизив голос. – Даже сэр Робер и то пользует больше тех, кто приходит стелить ему постель, а графинь опасается. Осторожный. Это мы два дурака чуть не попались, но мудрый сэр Ричард, вот уж кто в женщинах знаток, удерживает…

Я смолчал, похвала какая-то не такая, я знаток в сельском хозяйстве, хотя сам знаю, какой знаток, и чего это мне цепляют женщин, издеваются над властью…

Альбрехт сказал весело:

– А-а, сэр Келляве!.. Идите к нам, а то вы здесь как носорог среди уток!

Рокгаллер буркнул:

– А мы что, носороги? Ладно…

Граф Келляве, похоже, в этот момент общался с женщиной, оглянулся, сказал ей что-то и пошел к нам, огромный и тяжелый, уже частично в камзоле южанина, правда, расстегнутом, блестящая кираса из высокосортной стали блестит хищно и победно, шаг тверд, сапоги все еще походные, грубые, даже шляпа напоминает его же рыцарский шлем, по бокам роскошные перья торчат как рога, а весь вид графа говорит, что больше готов к поединкам, чем к танцам.

Альбрехт пробормотал:

– Каждый вправе мыслить иначе, чем окружающий мир, но не вправе одеваться по другой моде.