– Рыба-удильщик, – сказал Убер. – Вот твое чудовище, брат Комар. Что, не понимаешь?

Комар поежился. Почему-то само сочетание слов «рыба-удильщик» показалось ему тошнотворным.

– Была такая рыба до Катастрофы, – продолжал Убер. – Страшная, шо пиздец. Круглая, бугристая, с клыками в ладонь. То есть, без слез не взглянешь на такое уродство. Но при этом на лбу у нее вот здесь… – Убер ткнул пальцем, Герда ойкнула, отскочила.

– Убер!

– …Вот такая дурная рыба, – продолжал скинхед невозмутимо. – На лбу у нее длинный отросток, типа удочки, а на нем – огонек.

Комар решил, что ослышался.

– Как?

– Ага. Обычный, как электрическая лампочка. Светит. И вот плавает эта рыба в темной-темной глубине, ее ни фига не видно. Зато огонек горит. И такой он добрый и ласковый, что к нему плывут маленькие рыбки. Думают, к свету, к теплу, к еде. И оказываются в пасти удильщика. Конец. Финита ля комедия.

– Думаешь, Леди… – начал Комар и остановился. Жутковатая картина глубинной рыбы стояла у него перед глазами. Рыба представлялась ему гигантской, размером с дом. Только вместо огонька на отростке извивалась маленькая девочка, светящаяся мертвенным белым светом… «Поиглаем?» Затылок свело. Блин. Комар зажмурился, замотал головой. Вот привидится же такая чушь!

Убер задумчиво погладил пальцами шов на лбу.

– Да, очень похоже. Только та рыба – в Марианской впадине, а наш монстр-удильщик – здесь, в метро. И приманка у нее – человеческий детеныш.

– Леди. «Давай поиглаем».

– Ага.

Спас-на-Крови – знаменитый храм. Построен как памятник царю Александру Второму Освободителю, убитому бомбой террориста на этом самом месте. Царь отменил крепостное рабство, а это ни одному тирану не прощается.

С того времени минуло два века и атомная война. Многое изменилось. Канал Грибоедова за храмом полон мусора. Некая сила разбила парапет и сбросила в воду десятки автомашин. Другая сила превратила Михайловский сад в триасово болото. Третья – переломала все чугунные решетки. А Храму хоть бы что. Стоит себе – родной брат храма Василия Блаженного.

Убер оглядел разноцветный собор и кивнул.

– Вот смотришь на этот храм, который в точности как в Москве. И думаешь: в Москве тоже полная жопа. И как-то сразу теплее на душе.

– Романтик! – фыркнула Герда и вдруг поскользнулась. Девушка опрокинулась на спину…

Убер подхватил девушку на руки.

– Спокойнее, мать Тереза. А то мы точно никуда не дойдем.

– Как ты меня назвал?!

– Красивой и доброй женщиной, – сказал Убер. – Что-то не так?

Он продолжал держать ее на руках. Сильный. Герда вдруг вспыхнула – хорошо, что на лице маска, никто не увидит. Голос дрогнул.

– Поставь меня на место. И больше не трогай.

Пока эти двое любезничали, Комар с трудом переставлял ноги. Черная апатия навалилась на него, словно каменная гора. Безразличие, отсутствие желаний. Даже собственная жизнь не казалась Комару чем-то стоящим внимания.

Цели нет, думал он.

Смысла нет.

Скучно жить на белом свете.

Он остановился, огляделся. Убер, Герда, Таджик, этот придурок Ахмет. Люди окружали его, но настоящих друзей среди них не было. Зато стоило ему закрыть глаза, как он видел ее – девочку и тварь. «Поиглаем?». Комар открыл глаза.

– Мне… надо отойти на минуту.

Убер кивнул. Герда озадаченно смотрела на владимирца. Таджик медитировал в своем обычном стиле.

– Да без проблем, – сказал Убер. – Только давай побыстрее.

– Комар? – начала Герда. Но владимирец уже повернулся и скрылся за кустами. Следом раздались подозрительные звуки. Что-то вроде всхлипов.

– Я хотела… – заговорила Герда. Скинхед тронул ее за плечо. – Ну, что опять?

Убер покачал головой:

– Не мешай ему.

Герда вскипела:

– Да он себя сейчас в петлю загонит! Ты, что, не видишь, у него депрессия?!

Убер почесал лоб:

– Это не депрессия. А суровая необходимость отчаяния.

– Что?!

Убер пожал плечами.

– А что тут такого? Мужчине иногда нужно почувствовать себя никому не нужным. Для того и музыку специальную придумали. Блюз называется. Блюз – это когда хорошему человеку плохо.

Стоя рядом, они наблюдали, как Комар возвращается. Владимирец справился с собой, шел твердой походкой. Скинхед хмыкнул.

– Все просто: мужчина пошел отлить – мужчина поплакал. Главное, чтобы никто не видел.

– Точно, точно, – съязвила Герда. – Молодцом идет, и никаких следов, что рыдал.

Комар вздрогнул.

– О, боже, женщина, – возмутился Убер. – Неужели так сложно не замечать очевидного?!

Комар готов был сквозь землю провалиться. Он чувствовал, как под противогазом у него раскалились уши – вот-вот проплавят резину.

– Я не собираюсь молчать! – Герда повернулась к скинхеду.

Убер воздел руки к небу.

– О, Господи всемогущий! Зачем ты создал женщину из самого болтливого ребра?

Некоторое время они сидели в молчании. Герда сначала дулась, потом стала думать, что надо было ответить. На ум пришло несколько удачных вариантов, но… Она вздохнула. «Может, я действительно была не права?», – подумала она с раскаянием.

– Да-а, – протянул Убер. – Жена из тебя еще та выйдет.

Герда остановилась. «Вот и поговорили».

– Размечтался, лысый!

Убер погладил резиновую макушку.

– Вообще-то я бритый и голубоглазый. Но я серьезно: жена из тебя будет – это ж пиздец котенку! Он от тебя уйдет с доплатой и алиментами. И будет прав. Вот из Таджика выйдет идеальная жена.

– Что?! – несмотря на противогаз, Герда выглядела потрясенной.

– А что такого? Во-первых, он симпатичный. Таджик, брат, ты просто охренительно красив, ты в курсе?

Таджик милостиво кивнул. Хобот допотопного противогаза смешно мотнулся, как у брезентового слоника.

– Видишь? – Убер повернулся к Герде. – Во-вторых, он во всем со мной соглашается. Золото просто. Таджик, брателло, ты не только красив, но еще и поразительно умен!

Таджик снова кивнул.

– В-третьих, он всегда молчит и улыбается. Заметь! – Убер почесал резиновый лоб, сообщил доверительно: – Это, конечно, сильно раздражает поначалу, но в сочетании с противогазом – вполне терпимо.

Когда находишься на поверхности, полной мутантов, а под землей идет война, самое время пофилософствовать.

– Я одного не понимаю, – произнес скинхед. – Война войной, жизненное пространство и все такое. Но ведь тут что-то совсем другое. Другая цель. Словно они собираются уничтожить нас под ноль. Зачем веганцам нас уничтожать?

– Просто они нас ненавидят.

Убер покачал головой:

– Не, брат. Это слишком просто, чтобы я в это поверил.

– Бритва Оккама, – Таджик, до этого момента упорно молчавший, подал голос.

– Ага, ага, она самая, – согласился скинхед. – Простой принцип. Если отбросить ненужные сущности, то, что останется, и есть истина. Вроде логично, а? – Убер обвел компанию взглядом яростных голубых глаз. – Так и представляю, как старина Оккам по утрам брился. Волосы? На фиг волосы, сбриваем! Отлично! Брови? На фиг брови! Уши? Какие еще уши! Кому нужны эти уродливые мясные раковины? Бреемся дальше… Шея?! И ее тоже на фиг! Давай, Оккам! Жми, брателло! Режь, не останавливайся!

Герда с Комаром переглянулись. Таджик невозмутимо молчал, только темные глаза смотрели внимательно.

Убер внезапно успокоился – так же, как только что завелся. Сказал мягко:

– Возможно, единственный урок, что я усвоил в жизни, состоит в следующем: то, что кажется слишком простым, таковым точно не является. Жизнь слишком сложна и разнообразна, чтобы влезать в примитивные философские схемы.

А человек по Оккаму – идеальная окровавленная сфера.

– Эй, философы! – позвала Герда. – Что с храмом?

С храмом действительно происходило что-то непонятное.

– Мне это кажется? – спросил Комар.

Силуэт церкви двоился, дрожал маревом, как воздух над перегретым генератором. Сначала Комар решил, что ему от усталости мерещится. Но нет – он видел отчетливо, по-настоящему. Храм дрожит. А по стенам…

– Кровь, – сказал Комар. Протер окуляры. – Не, точно, кровь! По стенам течет.

Герда охнула. Теперь она тоже увидела – из стыков кирпичной кладки выступила густая красная жидкость, похожая на кровь, стекала по стенам.

– Блин, – сказал Убер. Мгновенно оказался на ногах, подхватил вещмешок. – Так. Подъем! Подъем! Все готовы? Теперь медленно и изящно обходим эту ху… То есть, я хотел сказать, этот прекрасный храм. Пошли!

Комар поднял руку.

– Тихо! Слышите?

Все замерли.

– Что?

Шепчущие голоса вернулись. Теперь они шептали именно ему, Федору Комарову.

«Комар. Убей их всех. Комар, убей их». Владимирец заметил, что сжал автомат до боли, пальцы побелели. Он усилием воли ослабил хватку. «Комар, убей…»

– Да нет, показалось, – сказал он уже без всякой уверенности. Герда пожала плечами.

– Ты слышал? – спросила она скинхеда.

– Не-а, – сказал Убер. – Тут такая тишина, что уши болят. Может, у него слух намного тоньше моего?

– В противогазе? – удивилась Герда. Скинхед резко повернулся к Комару:

– Ты точно что-то слышал?

Комар представил, что сходит с ума. И все вокруг считают его психом. Может, разговор Леди с мужским голосом, которого она называла Папочкой, ему тоже привиделся? Может, он тронулся уже в тоннеле?

Может, он все время был уверен, что борется с чудовищем, бежит, хитрит, исчезает, сматывается и прячется, чтобы вернуться и отомстить, – а на самом деле это его, Комара, разум выкидывал фокусы?

– Нет, наверное. Показалось.

Но Убера обмануть было сложно. Скинхед мгновенно оказался рядом, положил руку Комару на плечо.

– Ой, не ври мне, брат.

Внутри храм напоминал золотую гробницу. Комар задумчиво огляделся. Какое интересное место. Какое красивое и уютное. «Поиглаем».

(Мертвая корова. Пам-пам)

«Внутри?! – Комар вскинул голову. – Как внутри?» Комар сбился с шага, растерянно заморгал. Не может быть! Они же собирались обойти храм стороной. Да и зачем им вообще сюда лезть? Какая может быть причина для подобной глупости?

Наваждение спало. Комару показалось, что до этого момента у него в ушах была вода, а сейчас он ее вытряхнул и все-все слышит. Владимирец огляделся.

Компаньоны медленно, как сомнамбулы, брели к алтарю… Комар взмок. К алтарю было нельзя.

Алтарь был ловушкой. Чудовищными жерновами для плоти.

– Стойте! Стоять, я сказал!!

Компаньоны остановились. Безликие противогазы, механические движения. Словно кошмарный сон. Полумрак и отсветы золота. Скорбные лица на стенах, изуродованные потеками краски… Стоп, это же не краска?

– Вы что, совсем охренели?! – заорал Комар. Компаньоны вздрогнули и очнулись. Герда стояла, склонив голову на плечо – спала. Комар затряс девушку как игрушку, заставил открыть глаза. Вместе они начали расталкивать остальных.

– Мне сюда нельзя, я мусульманин, – пробормотал Ахмет. Попытался тут же уснуть, но Герда залепила ему подзатыльник. Ахмет дернулся и пришел в себя.

Компания стояла посреди храма. Все переглядывались, мялись, словно сами не могли понять, что здесь делают.

Комар закричал:

– А теперь живо объяснили мне, зачем мы сюда приперлись?!

– Разве это была не твоя идея? – удивился Убер. Скинхед оглядывался, словно очнулся ото сна и внезапно обнаружил себя в незнакомом месте.

– Ты же сам сказал, что надо зайти в храм…

– Я ничего такого не говорил, – Комар посмотрел на Убера. Скинхед – на Герду, Герда на Таджика, Таджик задумчиво изучал потолок. Ахмет сидел на корточках, сложив руки перед собой. При звуке Комарова голоса бывший царь поднял голову.

– И я нет, – сказал Убер.

– И я, – Комар.

– Таджик, может, ты?

Тот хмыкнул. Многозначительно.

– Ясно. Герда?..

Девушка огляделась.

– Нет. Тогда что мы здесь делаем?!

– Ну, вы и психи, – произнес Ахмет с презрением. Похоже, он уже оклемался. – На фиг я с вами вообще связался. Кретины. Бля… За что?!

– Убер! Зачем?! – закричала Герда.

– Да че-то как-то вырвалось.

Убер потер кулак. Ахмет поднялся, со злостью оттолкнул руку Герды. Пошел вперед. Под сапогами у него хлюпало. Герда никак не могла избавиться от ощущения, что бывший царь идет по щиколотку в крови.

– Так, с критикой покончено, – Убер оглядел компанию. – Ясно. Как всегда, за самую идиотскую идею никто не хочет нести ответственность. Тогда этим «кто-то» буду я! А теперь быстро ноги в руки и – на выход! Все, кто любит меня, – за мной! Пошли! Пошли! И ты, критик, тоже пошел!

Герда чуть отстала, заговорила яростным шепотом:

– Убер, я тебя прошу. Перестань бить людей! Обещаешь?

– Ты что, серьезно решила избавить меня от всех вредных привычек?

Герда сверкнула глазами.

– Обещай!

– Ну, если надо… – скинхед замялся, потом вдруг вскинул взгляд. Ярко-голубые глаза смотрели на Герду сквозь поцарапанное стекло. – Замри! Стой!! Не дыши!!

Пауза. Тишина. Герда слышала, словно шипение текущей воды за спиной.

Убер мягко вытянулся, став еще выше ростом. Надвинулся на девушку. Затем взял Герду за одну из лямок рюкзака.

– На счет два. Готова? Считай.

– Раз… Аааа!

Дальше она не успела. Убер выдернул ее на себя, упал на спину, перекинул девушку в сторону. Герда покатилась по красноватой жиже. Капли. На стеклах противогаза – багровые потеки. Словно малиновое варенье – как когда-то до Катастрофы. Герда ушибла локоть и ударилась коленом о каменный выступ.

Ох!

Она поднялась на четвереньки. И увидела, как кроваво-красный желейный выброс завис в воздухе. Словно всплеск крови. Затем выброс плавно втянулся обратно в стену, в тонкую пленку, покрывающую стены храма. И – тишина.

– Что это было?! – Герда почувствовала, как озноб пробежал по затылку и спине.

– Твоя смерть, – сказал Убер серьезно. – Я не шучу. Давайте-ка отсюда сматываться. Комар!

– Да… я… – владимирец аккуратно поднял голову. На виски давила чудовищная тяжесть. Дышать тяжело, воздуха не хватает.

– Ты все еще слышишь голоса?

– Ну… – Комар замялся.

«Убей, Комар. Убей их… сделай это для нас…»

Он действительно слышал. Комар усилием воли улыбнулся. Голоса – как тогда, в логове Леди, среди живых «консервов». Неужели он сходит с ума?

– Отвечай честно, – потребовал Убер.

– Нет.

– Врет, конечно, – скинхед кивнул. – Ну, да ладно. Давай, выводи нас отсюда.

– Я… – Комар замялся. Потом сообразил. – Почему я?!

– Потому, – сказал Убер серьезно. – Ты что-то чуешь, а мы – нет. Я это еще в цирке заметил.

– То есть… – владимирец помедлил. – Я не схожу с ума?

– Ну, мне-то откуда знать? Может, и сходишь. Голоса эти твои…

– Убер, блин! – Комар вскипел. – Не до шуток!

– Но пока – даже если ты чокнулся, ты чокнулся в правильном направлении. Выводи нас, брат. Я в тебя верю.

– Я… я попробую.

– Отлично! Все сюда! – приказал Убер. – Ахмет, блядь, тебе особое приглашение нужно?!

Компаньоны выстроились за владимирцем. За Комаром – Герда, за Гердой Таджик, потом Ахмет, замыкающим – Убер.

Комар внезапно растерялся. Выводи? А как? Куда?! А что, если он ошибется?! Сомнения охватили его, вытеснив даже надвигающийся из темноты призрак Леди.

(мертвая корова)

(пам-пам)

– Комар, – скинхед поднял руку и водил у себя перед глазами, словно у него проблемы со зрением. Храм-на-Крови действовал на людей избирательно, на каждого по-своему.

– Да?

– Поторопись. А то у меня, похоже, глюки начинаются. Слушай, Комар. Ты, похоже, лишился рук… зато отрастил себе роскошные буфера.

Комар отшатнулся. Убер хмыкнул. Поморгал.

– Шучу я. Но если будем медлить, я за себя не отвечаю.

Полумрак собора – красный с золотом, неестественный – действовал на него, как наркотик. «Что они тут, склад марихуаны сожгли? – подумал Убер в сердцах. – Напаникадилились в честь Конца Света?»

Он шагал, не чувствуя ног и тела.

Сознание мутилось. Тяжелый тусклый блеск золота. Кровавые тени перед глазами. Убер замотал головой, земля вокруг норовила уплыть и свалиться сверху. Со всего размаху. Тяжелая такая Земля, охрененный шарик. Да что ж такое… Убер разлепил веки. Ветер просто с ног валит… Снова сомкнул.

– Убер! Ты чего остановился? – Герда толкнула его в спину. Он поднял голову.

– Просто я ничего не вижу.

Храм пустил в дело тяжелую артиллерию. Вскоре ослепли все, кроме Комара. Причем Герда и Таджик – что-то смутно видели на расстоянии вытянутой руки, Ахмет различал свет и тень, и только Убер полностью погрузился во тьму, без проблесков.

– Золото, кровь и слепая вера, – прокомментировал скинхед. – Все, что нужно людям. Добро пожаловать в христианство! Комар, давай.

Владимирец кивнул. Задача усложнилась, но, в принципе, осталась прежней. Зато вопрос с дисциплиной снялся автоматически.

Они пошли – медленно и осторожно, положив одну руку на плечо соседа. Караван слепых, ведомых безумцем. Шлеп, плюх, плюх. Кто-то начал клевать носом.

«Они так опять заснут, – подумал Комар. – Черт».

– Слушай, Убер. Ты слышишь меня?!

Скинхед слепо зашарил перед собой свободной рукой. Поднял голову.

– Да?

– Все хотел спросить… А что там было, тогда, в цирке? Почему Асисяй нас отпустил?

Убер неожиданно засмеялся. Страшно – в кровавом сумраке слепой человек смеется. Какое-то безумие, подумал Комар. Хотя очень в духе Убера. Герда покосилась в сторону скинхеда, но ничего не сказала.

– Вот чего у тебя не отнимешь, Комар, так это умения вовремя задать вопрос. Ты уверен, что хочешь поговорить об этом прямо сейчас?

Я-то не уверен, подумал Комар. Но если Убера не отвлечь, мы можем все тут остаться.

– Уверен.

Они продолжали идти. Медленно, по шажку, переступали в кровавой жиже. Плюх, плюх, плюх. Эхо. Караван слепцов.

– Хорошо, слушай. Представь, давным-давно, до Катастрофы жил один грустный мим… – Убер медленно брел, держась за плечо Комара. Шлеп, плюх, шлеп, плюх. Слепые идут.

– Кто такой мим?

– Клоун, который не говорит. Назовем это так для простоты. Настоящий мим, от бога, может рассказать все о жизни, не говоря ни слова. И при этом тебе будет адски смешно… и чертовски грустно. Так вот, жил был себе один мим. Он стал очень знаменитым, на всю страну, а потом на весь мир. Он придумывал и ставил номера и спектакли, люди смеялись и плакали, потому что это было настоящее искусство…

У него был знаменитый номер – телефонный разговор между мужчиной и женщиной. Номер об этих отношениях, невероятно смешной. Это оттуда взялось слово «Асисяй». Грустный клоун играл его один.

А в городе П. был цирк. Это был большой и прославленный цирк, но к тому времени – ужасно устаревший и провинциальный. И знаменитого клоуна попросили это исправить. Восстановить былую славу цирка. Клоун с радостью согласился. Он не боялся работы и всегда хотел сделать настоящее цирковое представление. Он взялся за этот цирк. И только когда взялся, понял, что задача эта – непосильная. Задача в разрыв.

Потому что в каждом цирке есть крысы. А крысы, скажу вам по секрету, не выносят, когда им мешают хорошо питаться.

Комар дернулся. Перед глазами у него встала картина – серая крысиная волна заливает манеж, перехлестывает через бортик. Ненависть, ненависть, ненависть в маленьких глазках.

– Крысы? – голос его дрогнул.

– Да, брат Комар, крысы. Конечно, это были люди… но по сути крысы. Крыс было много. Крысы кусали, жрали, крысы выбрали своего Крысиного короля. Кажется, у него было три головы? Или четыре? Неважно. Важно, что недовольные объединились против клоуна и объявили ему войну. Мстили исподтишка и жаловались повсюду. Обратили на грустного клоуна недовольство властей и прессы. Врали, подличали, обвиняли. Сыпали говно в суп.

Это была битва Щелкунчика и Крысиного короля. И Щелкунчик проиграл.

Грустного клоуна возненавидели все. Его кусали, били и, наконец, выбросили из цирка. Он пошел, истекая кровью из сотни ран, и умер где-то в одиночестве от сепсиса.

Молчание.

– И что? Это конец истории? – не выдержала Герда. Скинхед незряче кивнул.

– Да.

– Ты серьезно?!

– Я всегда серьезен. Особенно когда шучу.

Герда помедлила. Комар легонько подтолкнул ее в спину – продолжай идти. Один шаг, другой – и мы все ближе к выходу.

– Какая-то… грустная сказка, – сказала она. – Страшная сказка. И точно не о любви.

– А что, должна быть о любви? – удивился Комар. «Давайте, давайте, спорьте со мной. Только не засыпайте».

– Ничего ты не понимаешь, брат Комар! – даже ослепнув, Убер не утратил прежней язвительности. – Женщинам нужны сказки исключительно о любви. И чтобы там обязательно принц на желтом «ламборджини».

– Ничего подобного! – возмутилась Герда.

– Кто такой ламборджини? – спросил Комар.

– Хмм. Как бы объяснить. Древний аналог мужской силы. Чем больше у тебя «ламборджини», тем больше девственниц ты можешь удовлетворить. Вот. Понятно?

– Д-да. Но… – Комар помедлил.

– Что но?

– Почему он желтый? Заболел?

Убер захохотал так, что золотая пелена вокруг путников задрожала. Кровавые тени зашевелились, занервничали.

– Да-а, брат Комар. Ты, как всегда, зришь в корень.

Учитывая, что владимирец остался единственным видящим в компании – сомнительная шутка. Комар помотал головой.

– Ты думаешь, мутант Асисяй – и есть тот грустный клоун? – спросил он Убера. – Серьезно?

– Нет, конечно. Это просто метафора. Сказать тебе, что там произошло? Просто один монстр схлестнулся с другим. А так как этот монстр нас не убил, то мы можем спокойно назвать его «хорошим».

Комар задумался. Кое-что здесь все же не сходилось…

– Тогда почему ты орал ему «любовь»?

– Потому, брат Комар, что я убежден – в последний миг надо выкрикнуть во весь голос то, во что веришь.

– Ты веришь в любовь? – Герда споткнулась, выправилась. В голосе было удивление.

– Я верю в силу легких, – парировал скинхед. – Выкрикнул первое, что на ум пришло…

– Любовь?

– Да! И это порвало парню шаблон, признайте.

Таджик хмыкнул. Герда засмеялась. Комар не выдержал и хмыкнул. Интересно, что смех – разгонял золотую пелену, делал голоса – дальше. «Убей их, Комар… у… бей…»

«Идите вы, – подумал Комар. – Куда подальше».

– Любовь? – продолжал скинхед. – Нет, детектива. Но я думаю, что ответ все же правильный. Если есть воинство добра, то Любовь – где-то в первых рядах, один из лучших бойцов. Даже если Добро проигрывает. Настоящая победа Добра – не в результате борьбы, а в самой борьбе. Пока Добро продолжает сражаться – пусть истекая кровью и выблевывая кишки – ни одно, даже самое охуевшее Зло не будет чувствовать себя в безопасности.

– Да уж. Слава богу, что мы не встретили там твоего Крысиного короля.

Убер хмыкнул.

– Повезло. Мы с тобой вообще везучие сукины дети, Комар! Ты заметил?

Комар поперхнулся. Откашлялся, оглядел пульсирующие, истекающие кровью стены Храма-на-Крови. Потом оглянулся на вереницу слепцов, бредущих за ним. Словно вереница прокаженных с какой-то средневековой гравюры.

«Везучие сукины дети».

– Да уж. Лучше и не скажешь.

Снаружи была питерская ночь. Золото-кровавый, людоедский сумрак закончился.

Свежий воздух.

Комар огляделся. Потом без сил опустился на землю. Ноги не держали. Компаньоны стояли на удалении от Храма-на-Крови – так, что шепот голосов почти не был слышен. «Надо же в такое дело встрять. И на старуху бывает проруха». Компаньоны все еще были слепы. «Может, нужно отойти подальше», – подумал Комар. Начал подниматься…

– Снег, – сказал вдруг Убер.

– Мальчики, вы видите? – Герда раскинула руки, ловя снежинки. – Это снег!

«Мальчики» переглянулись. Таджик засмеялся, поймал на ладонь снежинку.

– Мальчики с бантиками, – сказал он.

– И ничего смешного!

Пелена, затянувшая небо, стала непроницаемой. Потемнело. Снег валил, как в последний раз.

Словно это последний день Земли, и нужно успеть до того, как она исчезнет во вспышке космического пламени.