Глава 15
Коверный
Станция Электросила, 12 ноября 2033 года
– Репетируешь? – окликнули его.
Артем поймал мячик и обернулся. Там, у прохода между кабельных катушек, стояла гостья. Пухлощекая худенькая девушка со странным именем Изюбрь. Было в этом имени что-то красивое, тонкое, изящное и – совершенно неприспособленное к жизни.
И неважно, что на самом деле Изюбрь – это олень. Оленей он все равно видел только в книжке.
Артем улыбнулся.
– Ага. Как твои дела?
Она помедлила. Румянец горел на щеках девушки яркими, неестественно красными пятнами. Робость и смущение в одном лице. Артем еще не разобрался, какое место занимает девушка в иерархии цирка, но явно – не последнее.
Но почему-то с ней он чувствовал себя свободнее, чем с другими циркачами.
Возможно, потому что в этих встречах один на один смущаться приходилось не ему?
– Х-хорошо, – вот и сейчас она замялась и уставилась в пол. – Мои дела… отлично.
Не очень похоже, если честно.
– Здорово, – сказал Артем. И снова подбросил мячик.
«Влюбилась она в меня, что ли? Еще не хватало».
* * *
Сегодня Лахезис он не увидел. Ее место за столом пустовало. Артем придвинул поближе тарелку с кашей, взял ложку. Почти чистая, это хорошо.
– А где гадалка? – спросил он у соседа. Как у человека с неопределенным пока статусом, место у Артема было с низшим персоналом. С рабочими сцены.
– Болеет она, – сказал старший униформист. Покосился на Артема: – А ты с какой целью интересуешься?
Артем уткнулся в тарелку. Он знал, что на такой вопрос нельзя отвечать. Ловушка. И так люди косятся, когда он задает вопросы. Впрочем, он всегда задает вопросы.
После ужина его поставили в очередной раз убирать территорию. Артем, подметая, бродил по лагерю. Пока – шаг за шагом, вроде бы случайно, – не оказался рядом с палаткой с нарисованными птицами. Ее палатка. Лахезис.
Артем мгновение раздумывал. Постучать, нет? Аккуратно прислонил метлу к стене палатки. Затем откинул клапан и нырнул внутрь.
Темнота.
– Есть кто?
Когда зрение адаптировалось, он увидел гадалку. Лахезис сидела в глубине, полулежа, а в руке держала… бутылку. Мгновением позже гадалка увидела Артема. Глаза ее расширились. Бутылка мгновенно спряталась в широких складках ее разноцветных одежд. Но Артем все равно знал, что бутылка где-то там. Где-то рядом.
Он потянул носом воздух. В палатке пахло благовониями и мятным успокаивающим снадобьем. И – алкоголем. Проклятым ядовитым алкоголем. Вот она, болезнь гадалки. Артем знал несколько людей с таким заболеванием – и большинство из них кончили плохо.
Глаза Лахезис блеснули в полутьме.
– Тебя не учили стучаться?
– А вас – не пить из горла?
Пауза. Артем слышал дыхание Лахезис.
– Это будет наш секрет, хорошо? – голос ее стал мягче, с мяукающими вкрадчивыми нотками. Артема это задело, как фальшивая нота. Словно то, что она пытается его задобрить, делало ее… меньше, что ли. Не такой сильной.
Не такой отчаянной.
Он покачал головой.
– Нет? – Лахезис подняла брови. Лицо гадалки без грима выглядело старше. – Однако… и это мой новый рыцарь?
Он молча протянул руку. Гадалка хмыкнула.
– Красивый жест, – голос ее был полон сарказма. – Неужели ты думаешь, я тебе отдам?
Артем ждал.
– Упрямый, да?
– Упрямый, – сказал он.
– Милый мальчик, – сказала Лахезис насмешливо. – Тебе так хочется всех спасать. Понимаю. Но меня спасать не надо. Поверь, я знаю, о чем говорю.
Артем сжал зубы. Он чувствовал, что выглядит глупо – с этой своей настойчиво протянутой рукой и своим наивным «отдай», но отступить не мог.
Вернее, не хотел.
– Мне лучше знать, – голос был хриплый, непривычный.
Лахезис помедлила. Потом насмешливо хмыкнула.
– Ладно, уболтал. Если я отдам тебе бутылку, ты никому не расскажешь?
– Никому.
– Хорошо.
Бутылка оказалась у него в руках. Стекло было еще теплым – от ее ладоней.
Гадалка провела рукой по изуродованной половине лица – словно хотела рассмотреть ее кончиками пальцев. Вздрогнула.
Помахала в воздухе длинными кистями. Ногти были выкрашены в черный цвет.
– Раньше я выступала в розовом трико с коричнево-розовыми ромбами, – сказала Лахезис. – Силач Максим поднимал меня на ладони, как пушинку. У меня были стройные и сильные ноги, они служили мне хорошо. По-настоящему. Хоть я этого и не ценила тогда. Это было так давно, – она помолчала. – Наш цирк был прекрасен. Намного лучше, чем сейчас.
– Я видел… Я помню.
Лахезис покачала головой. Щеки впалые, лицо заострившееся, под глазами – круги. Ведьма, подумал Артем неизвестно почему. Красивая и желанная ведьма. Ей можно только поклоняться, как богине.
– То, что ты видел – это старый цирк, – сказала Лахезис. – Его уже нет. То, что вокруг тебя – цирк новый. Им руководит Питон.
«Значит, Питон и есть таинственный Директор. Я подозревал». Но почему – новый?
– Подожди. Но это же… я видел этот цирк раньше! – Артем не понимал.
Гадалка покачала головой, повторила с нажимом:
– Это новый цирк. Прежнего подземного цирка больше нет, мальчик. Все закончилось на станции Парнас.
Артем молчал.
– Это было как страшный сон. И помню я только обрывки, как вспоминаешь после пробуждения осколки сна.
Фокусник Антон, или, как он себя называл «Исключительный Антонелли», мертв, съеден Пожирателем. Силач Максим, мой партнер по номеру, тоже мертв, – гадалка засмеялась грубым смехом без тени веселья. – Выжила Лера, девочка на шаре. Она же Элеонора фон Вайскайце, как ей нравилось себя называть. Глупая-глупая девчонка… Романтичная девочка выжила и стала Лахезис, циничной гадалкой в коричневом тюрбане, с длинной трубкой в желтых прокуренных пальцах. Тебе нравится моя трубка? А мои бордовые губы? А мое изуродованное лицо? Что ты молчишь?! Я же вижу, тебе нравится.
Темные глаза гадалки смотрели на Артема в упор.
– Ну, что молчишь, мальчик? Ты все еще хочешь меня любить?!
Он повернулся и вышел.
– Мальчик! – услышал он за спиной – Мальчик, вернись! Артем! Пожалуйста!
Он остановился.
– Иди сюда. Поцелуй меня, мальчик.
Он замер.
– Не заставляй меня говорить «пожалуйста». Или ты боишься?
Он решительно повернулся и пошел к ней. Остановился рядом. Руки словно чужие, не знаешь, куда их деть.
Гадалка смотрела на него. В ее взгляде была странная смесь издевки и мольбы.
– Пожалуйста, – сказала она.
Поцелуй. Ее губы пахли дешевой водкой, табаком, вишней и – чем-то невыносимо женским. Артему показалось, что голова его оторвалась и летит вверх. Так воздушный пузырек уносится в глубокой воде. И голова его выскочила на поверхность, и прыгает по волнам, словно поплавок…
Цветные сполохи. Сладость. Наслаждение.
– Питон нас убьет. Сначала меня, потом тебя… – пробормотала она. – Пусть, пусть.
Сладость. Горечь. Вспышки в глазах.
Пощечина. Звонкая, как выстрел. Артем отшатнулся, щека горела огнем. Дикая его натура вспыхнула пламенем, кровь вскипела. Он сжал кулаки. Вскочил на ноги, отступил на шаг.
– За что? – сказал он.
Лахезис засмеялась. От ее смеха по коже пошли мурашки.
– Глупый-глупый мальчик. Но такой красивый. Такой милый.
Мальчик?! Артем усилием воли заставил себя сдержаться.
И тут он понял, что она чудовищно, безобразно пьяна.
– Ты думаешь, я пьяна, мальчик? – она прочитала это в его глазах. – О, да. Я пьяна. Но еще я искренна. Знаешь, мальчик, как мне здесь душно?! О, ты не знаешь! Ты ничего не знаешь. Питон… Это он меня душит. Он такой, прекрасный, сильный, заботливый, все сделает, все проблемы решит. Он такой – мечта. Душная слепая мечта каждой женщины.
Знаешь, сколько раз я решала бежать от него? Сотни раз. Но ничего не получилось. Наверное, мне просто не хватает смелости.
Она смотрела на него темными глазами, полными страха и тоски.
– Потому что он найдет меня и убьет. Я знаю. В нем это есть. Он тоже в своем роде Пожиратель, наш Питон. Вроде того, что схватил меня на Парнасе. Только объятия его ласковей и – крепче. И он никогда не отпускает свою добычу. Можешь поверить. Ты в этом еще убедишься, мой мальчик. Убедишься. А теперь иди. И забудь меня. Слышишь?
Артем вышел из палатки гадалки, остановился. Теперь он хотел пойти и умереть. Как угодно, лишь бы сдохнуть. Лишь бы она пожалела, что так обошлась с ним. Лишь бы…
Он все еще ощущал, как горят губы от поцелуя. И ее запах… он был вокруг него, впитался в одежду, в волосы, в кожу. Артем покраснел. Что, если сейчас каждый поймет, что он целовался с гадалкой?
А что, если это поймет Питон?
«Он тоже в своем роде пожиратель», вспомнились слова Лахезис.
Плевать я хотел, подумал Артем упрямо. Плевать я на него хотел. На все его угрозы.
Поцелуй жег губы, словно напалм. Прожигал насквозь.
Как пьяный, натыкаясь на вещи и людей, он добрел до стены и уткнулся в нее лбом, чтобы остудить жар.
«Он убьет нас. Сначала тебя, потом меня». Слова Лахезис. Нужно бежать отсюда. Но согласится ли гадалка? И как это вообще провернуть? И эта пощечина…
Артем сжал зубы до скрипа.
– Черт! Черт! Черт! – он ударил кулаком в стену. Бетон глухо отозвался.
Он поднял голову и вздрогнул, увидев, что маленькая акробатка наблюдает за ним. Значит, она все видела? И все слышала?!
Уши словно раскаленные. Того и гляди, зашипят.
– Значит, ты здесь из-за нее?
– Не твое дело, – буркнул он. Отвернулся.
Лана помедлила.
– Ты ее любишь? – спросила наконец.
Артем не ответил.
– Значит, любишь, – миниатюрная акробатка насмешливо вздохнула. – Мужчины, когда любят, всегда об этом молчат.
* * *
– Я сегодня буду выступать, – сказала Изюбрь. – Ты… придешь посмотреть?
Артем почесал затылок. Отставил в сторону метлу, с которой уже свыкся, как с родной, и – оглушительно чихнул. Раз, другой.
– Извини, – сказал он. И тут же чихнул еще раз. На глазах выступили слезы. Проклятая пыль!
– Будь здоров.
– Ага, спасибо. Я постараюсь, – он помедлил. – Но я, наверное, буду помогать рабочим.
– А-а.
Изюбрь замолчала, словно забыла, что еще хотела сказать.
Артем почувствовал себя виноватым. Он отставил метлу и шагнул к девушке.
– Извини. Я… ну, я действительно постараюсь, хорошо?
Они вдруг замерли – когда поняли, что оказались слишком близко друг к другу.
– Ты… не бери в голову… – сказала Изюбрь и умолкла. Неловкое молчание. Напряжение.
И тут в их компании появилась третья.
Лана, воздушная гимнастка. Наглая и независимая. Вся в блестках. Бесцеремонно вошла в палатку и сложила руки на груди. С ехидной усмешкой оглядела обоих.
Артем почувствовал легкий привкус досады. Отступил от Изюбря.
– Слышала, ты опять с Питоном спорил? – акробатка была в голубом обтягивающем трико, тонкая ткань облегала ее тонкую фигурку. Очень плотно. Слишком плотно. Артем увидел ее соски и отвел глаза. Красиво. Завораживающе. Стыдно, черт. Взгляд все норовил вернуться…
Артем дернул головой. Потом кивнул.
– Да, поспорил.
– Смелый ты.
Прозвучало скорее как «ну, ты и идиот». Артем моргнул от неожиданности. Открыл рот, но сказать было нечего. Идиот, конечно. Кто сомневался.
– Он меня выгонит? – спросил Артем.
Акробатка пожала худенькими плечами. Игриво улыбнулась Артему и подмигнула. Изюбрь вдруг вспыхнула, как ядерный взрыв. Миг – и она убежала.
Акробатка посмотрела ей вслед и снова повернулась к парню.
– Не обижай ее.
Артем в первый момент не понял, что она имеет в виду.
– Что? Какое мне до нее дело?!
– Не знаю, может, никакого. А руку под подол ей запустил, я сама видела.
Что?! Артем задохнулся от возмущения. Акробатка Лана показала ему язык. Язык был нежно-розовый, как у ребенка. Выскочила из палатки вслед за Изюбрем.
– Врешь! – крикнул он вслед в бешенстве. Но было уже поздно, акробатки и след простыл. Только колыхнулся клапан палатки.
«Запустил руку? Под подол?» Артем все никак не мог прийти в себя. Что это было? Такое обвинение? Гнусная клевета.
Или… Артем помотал головой. Да нет, ерунда.
Может, это ревность?
Ха-ха. Два раза. Очень смешно.
* * *
После дневной репетиции – обед.
Артем никак не мог наесться. Он выхлебал варево, закусил галетой. Захрустел, наслаждаясь, запил сладковатым теплым чаем. Эти дни он уставал так, что, казалось, кусок не полезет в горло… Но это иллюзия. Стоило впихнуть в себя первую ложку, голод просыпался. Артем ел, ел и ел, сколько давали. До крошки. И все равно выходил из-за стола полуголодным.
Растущий организм, сказал старик Акопыч.
К чему его готовят, Артем до сих пор не понимал. Кто он будет? Жонглер? Но зачем тогда занятия на пианино? Музыкант? Но зачем тогда гимнастика, растяжки, стойки на руках и прочая акробатика? Зачем уроки актерского мастерства, когда ему нужно было лаять, рычать, мяукать, изображать закипающий чайник, сонную рыбу или как Голодный Солдат уныло бродит по опустевшему дому, гоняясь за диггером?
Что все это значит?
Кто он?
Артисты в ответ на вопросы только ухмылялись и посмеивались. Они явно что-то знали, но рассказывать не спешили. Наконец, он всех утомил своим напором. Артема стали чураться.
Даже Изюбрь вспыхивала и удирала. Пряталась в женской палатке, чтобы только не встречаться.
Хотя, может, у нее были другие причины избегать встреч. Артем не знал.
– Война же! Вы чего? – услышал он разговор. За соседним, «артистическим» столом Гудинян беседовал с Питоном. Остальные артисты прислушивались. – Веганцы взяли Восстание и Маяк, Владимирку и Достой, сейчас идут на Сенную. Пушку, говорят, уже почти сдали.
– Это не наше дело, – негромко сказал Питон. – Все поняли?
– Но… – Гудинян растерялся. Питон встал и ушел. Артисты смотрели ему вслед.
Акопыч убрал трубку в карман и кивком головы показал Артему – пошли репетировать. Артем вздохнул. Чертов старикан. Даже если вокруг начнется Четвертая мировая, Всемирный Потоп или что там еще обещано из кар небесных, Акопыч все равно погонит молодняк на тренировку. Гвозди бы делать из этих людей.
– Меньше вздыхай, больше работай, – посоветовал старик.
– Я работаю.
Старик задумчиво выбил трубку о ладонь. Артем никогда не видел, чтобы Акопыч курил, но в зубах у старика трубка оказывалась регулярно. Мундштук весь искусан.
– Вздыхаешь ты точно много. Надо тебя чем-то срочно занять, а то совсем воздыхательным станешь.
* * *
«Чертов старик! Подкинул работу». Опять уборка. Прутья белой пластиковой метлы изгибались в разные стороны, словно брови Акопыча.
Монотонные движения убаюкивали почище колыбельной.
Артем мел. Зевал и мел.
Черная палатка. Артем остановился, опустил метлу… Интересно. Палатка находилась в пустом пространстве, словно окруженная невидимыми стенами. Циркачи, уж на что бесцеремонные люди, обходили ее стороной. На глазах Артема парень со сломанной ногой сделал крюк, чтобы обогнуть палатку – хотя напрямик было короче. Артем почесал затылок. Что в ней такого страшного? Может, в ней животное, вроде двухголового питона?
– А что там? – спросил он у старого униформиста.
Униформист покачал головой. В его глазах Артем с удивлением увидел почти ужас.
– Не ходи туда, парень.
– Э… Почему?
– Шнурок ты еще. Подрастешь, поймешь. Но для тебя же лучше, если будешь держаться подальше, – униформист помедлил. – Особенно ночью.
– Но…
– Не задавай вопросов. Ясно?
– Ясно. Но что это за палатка?
Униформист помедлил. Потом наклонился к Артему и произнес едва слышно:
– Палатка директора.
– Что? Какого еще дире…
Циркачи обернулись. Тягостное молчание.
– Некогда мне тут с тобой, – сказал униформист. Лицо пошло багровыми пятнами. – Все, работай. Развелось лентяев.
«Директор?» Артем начал мести, но таинственная черная палатка не выходила у него из головы.
Существует ли он вообще? Этот директор цирка?
* * *
После возвращения Акопыч подозвал его к себе.
– Сегодня представление, – сказал старик. – Будь готов. Может, даже будешь помогать не только за сценой… Что еще?
– Изюбрь. Она звала меня посмотреть. Да на что там смотреть? – Артем почесал затылок. – Она ж… ну, неловкая.
Акопыч с интересом оглядел своего воспитанника с ног до головы.
Потом хмыкнул:
– Дурак ты, парень. Неловкая.
– Почему сразу дурак?
– Верно, она неловкая. И оступается. И ломает иногда что-то. Вообще, не девушка, а ходячий катаклизм. Но она чудо. Увидишь, поймешь.
– Но…
– Увидишь, я сказал.
Вечернее представление. Уже привычный аншлаг.
Силач Питон, он же Игорь, тягал тяжести. Поднимал и выносил на плечах тяжеленное пианино (уже знакомое Артему), на котором возлежала в откровенных позах блондинка Соня. Потом девушка вызывала из толпы зрителей нескольких женщин и мужчин – ставились два стула, Питон ложился на землю, напрягался как струна. Его поднимали и укладывали сверху – Артем видел, как лысый затылок силача ложился на один стул, а лодыжки в зашнурованных ботинках – на другой. Питон превращался в живой мост. На него вставали люди. Один, другой, третий. Итого семеро. Питон держал.
Невероятный человек.
Даже Лахезис, несмотря на слабость, снова работала. Раскладывала карты, предсказывала будущее, гадала на крови. Она обернулась, когда Артем проходил рядом, покачала головой «мне некогда». Он видел, как заострилось ее и без того худое лицо. Кожа пожелтела, на лбу выступила испарина. Блеск темных глаз стал попросту пугающим. И еще более завораживающим, решил Артем.
Близился финал представления. Лана, как водится, сорвала аплодисменты. После воздушных акробатов и танцев бородатой женщины наступил черед фокусника. Гудинян выступил с привычным блеском. Затем распорядитель объявил последний номер. Какой же?
Артем вытянул шею.
– Великолепная Изюбрь! – объявил церемониймейстер. – Встречайте! Встречайте!
Вздох разочарования. Зрители явно ожидали чего-то другого.
Артем озадаченно поморгал. Что все это значит? Разве в финале не должен быть ударный номер?
Маленькая пухлощекая Изюбрь вышла в центр арены, смущаясь, в руках у нее был небольшой черный футляр. Огляделась. Пауза. Зрители озадаченно переглядывались. Что все это значит?
Изюбрь вздохнула. Открыла футляр. Внутри лежала флейта. Девушка достала флейту, оглядела ее, затем поднесла к губам. Опять пауза. Артем вытянул шею. Изюбрь заиграла простенькую мелодию, иногда сбиваясь. Румянец смущения все сильнее пламенел на ее щеках. Чистые, пронзительные ноты взлетали под свод станции, замирали в гулкой пустоте метро.
Затем Изюбрь убрала флейту от губ и заговорила. Голос у нее был слегка мальчишеский, звонкий.
И когда она заговорила, зрители вдруг затихли. И начали слушать.
у меня красивые скулы
и маленький мокрый нос
когда мне чешут за ухом
мне кажется, это всерьез
бывают дрянные люди
но ты у меня другой
я так люблю твои руки
когда они пахнут едой
мне все равно зачем я
и кем я могла бы стать
я кошка
а ты меня просто гладь
я знаю все твои песни
ты тоже знаешь мою
давай ты гладишь мне спину
а я для тебя пою
или ты гладишь мне ногу
а я выгибаю хвост
когда ты торгуешься с Богом
я зеваю до слез
жалуешься понемножку
просишь чего-то дать
я кошка
что я могу понять?
ты веришь что Бог это типа
такой мужик с бородой
или другой, который
благостный и молодой
но я знаю только Бога
который един и прост
он в каждом моем когте
и в каждой из ваших звезд
он там где скрежет зубовный
и там где скрежета нет
он там где кончаются рельсы
и начинается свет
и хочется выгнуть спину
ластиться и рычать
я кошка
я не могу молчать
я люблю чтобы сухо
и петь никого не боясь
я не люблю когда эхо
стук и пепел и грязь
но вся эта пыль земная
вся эта пена дней
все что нас убивает
и делает нас сильней
все что мы получили
или хотим отнять
все что мы полюбили
чтобы больней терять
все что ты упускаешь
подбивая итог
знаешь
все это тоже Бог
я не умею плакать,
а хочется иногда
хочется быть собакой,
лаять на поезда
быть человеком, наверное, проще
чем хоть кем-нибудь стать
впрочем
я кошка
откуда мне это знать?
Последние звуки стихотворения затихли. Изюбрь замолчала, неловко поклонилась. Тишина. Артем стоял и чувствовал, как у него в груди все перевернулось. И замерло и дрожит, как струна, словно он перевел дыхание – и забыл об этом.
И давно уже не дышит. Ждет.
Потом раздались аплодисменты.
«Так вот ты какой, – подумал Артем. – Чудесный и странный зверь Изюбрь».
Ладони гудели. Он вдруг понял, что едва не отбил их, пока аплодировал.
