VII
После этого я постаралась как можно скорее разыскать миссис Гроуз, и не в моих силах дать вразумительный ответ, что я перенесла за этот промежуток времени. Однако и до сих пор я слышу тот крик, с каким я бросилась прямо в ее объятия:
— Они знают… это просто чудовищно; они знают, знают!
— Но что же они знают?… — Она обняла меня, и я почувствовала, что она мне не верит.
— Да все, что и мы знаем… и бог ведает, что еще сверх того!
И тут, когда она выпустила меня из своих объятии, я объяснила ей, объяснила, быть может, и самой себе с полной связностью только теперь:
— Два часа тому назад, в саду, — я это выговорила с трудом, — Флора видела!
Миссис Гроуз приняла мои слова так, как приняла бы удар в грудь.
— Она вам сказала? — спросила миссис Гроуз, задыхаясь.
— Ни единого слова — в том-то и ужас. Она затаила все про себя! Ребенок восьми лет, такой маленький ребенок!
И все же я не могла выразить всей меры моего потрясения. Миссис Гроуз, само собой, могла только раскрыть рот еще шире.
— Так откуда же вы знаете?…
— Я была там… я видела собственными глазами: я поняла, что и Флора отлично видит.
— То есть вы хотите сказать, видит его?
— Нет — ее.
Говоря это, я понимала, что на мне лица нет, ибо это постепенно отражалось на моей товарке.
— В этот раз — не он, но совершенно такое же воплощение несомненного ужаса и зла: женщина в черном, бледная и страшная… при этом с таким выражением, с таким ликом!.. на другом берегу озера. Я пробыла там с девочкой в тишине около часа; и вдруг среди этой тишины явилась она.
— Откуда явилась?
— Откуда все они являются! Неожиданно показалась и стала перед нами, но не так уж близко.
— И ближе не подходила?
— О, такое было чувство, словно она не дальше от меня, чем вы.
Моя товарка, повинуясь какому-то странному побуждению, сделала шаг назад.
— Это был кто-нибудь, кого вы никогда раньше не видели?
— Да, но кто-то такой, кого видела девочка. Кто-то, кого видели и вы. — И чтобы миссис Гроуз поняла, до чего я додумалась, я пояснила: — Моя предшественница — та, которая умерла.
— Мисс Джессел?
— Мисс Джессел. Вы мне не верите? — воскликнула я.
Она в отчаянии смотрела то вправо, то влево.
— Неужто вы уверены?…
Нервы мои были так натянуты, что это вызвало у меня взрыв раздражения:
— Ну так спросите Флору — она-то уверена!
Но не успела я произнести эти слова, как тут же спохватилась:
— Нет, ради бога, не спрашивайте! Она отопрется… она солжет!
Миссис Гроуз растерялась, но не настолько, чтобы не возразить инстинктивно:
— Ах, что вы, как это можно?
— Потому что мне все ясно. Флора не желает, чтобы я знала.
— Ведь это только жалеючи вас…
— Нет, нет… там такие дебри, такие дебри! Чем больше я раздумываю, тем больше вижу, и чем больше вижу, тем больше боюсь. Но чего только я не вижу… чего только не боюсь!
Миссис Гроуз напрасно силилась понять меня.
— То есть вы боитесь, что опять ее увидите?
— О, нет — это пустяки теперь! — И я объяснила: — Я боюсь, что не увижу ее.
Однако моя товарка только смотрела на меня растерянным взглядом.
— Я вас не понимаю.
— Ну как же: я боюсь, что девочка будет с ней видеться — а видеться с ней девочка несомненно будет — без моего ведома.
Представив себе такую возможность, миссис Гроуз на минуту пала духом, однако тут же вновь собралась с силами, как будто черпая их в сознании, что для нас отступить хотя бы на шаг — значит в самом деле сдаться.
— Боже мой, боже, только бы нам не потерять головы! Но в конце концов ведь если она сама не боится… — Миссис Гроуз попыталась даже невесело пошутить: — Может, ей это нравится!
— Нравится такое — нашей крошке!
— Разве это не доказывает всю ее святую невинность? — прямо спросила моя подруга. На мгновение она меня почти убедила.
— О, вот за что нам надо ухватиться… вот чего надо держаться! Если это не доказательство того, о чем вы говорите, тогда это доказывает… бог знает что! Ведь эта женщина ужас из ужасов.
Тут миссис Гроуз на минуту потупила глаза и наконец, подняв их, спросила:
— Скажите, откуда вы это узнали?
— Так вы допускаете, что она именно такая и есть? — воскликнула я.
— Скажите, как вы это узнали? — просто повторила моя подруга.
— Как узнала? Узнала, едва только увидела ее. По тому, как она смотрела.
— На вас… этак злобно, хотите вы сказать?
— Боже мой, нет — это я перенесла бы. На меня она ни разу не взглянула.
Она пристально смотрела только на девочку.
Миссис Гроуз попыталась вообразить себе это.
— Смотрела на Флору?
— Да, и еще такими страшными глазами.
Миссис Гроуз глядела мне в глаза так, словно они и в самом деле могли походить на те глаза.
— Вы хотите сказать, с неприязнью?
— Боже нас сохрани, нет. С чем-то гораздо худшим.
— Хуже, чем неприязнь? — Перед этим она действительно стала в тупик.
— С решимостью — с неописуемой решимостью. С каким-то злобным умыслом.
Я заставила миссис Гроуз побледнеть.
— С умыслом?
— Завладеть Флорой.
Миссис Гроуз, все еще не сводя с меня глаз, вздрогнула и отошла к окну; и пока она стояла там, глядя в сад, я закончила свою мысль:
— Вот это и знает Флора.
Немного спустя она обернулась ко мне.
— Вы говорите, эта особа была в черном?
— В трауре — довольно бедном, почти убогом. Да, но красоты она необычайной.
И тут мне стало понятно, что я убедила в конце концов жертву моей откровенности — ведь она явно задумалась над моими словами.
— Да, красива — очень, очень красива, — настаивала я, — поразительно красива. Но коварна.
Миссис Гроуз медленно подошла ко мне.
— Мисс Джессел и была такая… бесчестная. Она снова забрала мою руку в обе свои и крепко сжала ее, словно для того, чтобы укрепить меня в борьбе с нарастающей тревогой, которую принесло мне это открытие.
— Оба они были бесчестные, — заключила она. Так на краткое время мы с ней во второй раз оказались лицом к лицу все с тем же; и, несомненно, мне как-то помогло то, что я именно сейчас поняла это так ясно.
— Я ценю ту великую сдержанность, которая заставляла вас до сих пор молчать, — сказала я, — но теперь, конечно, пора поведать мне все.
Казалось, она была согласна со мной, но все же только молчанием и дала это понять, а потому я продолжала:
— Теперь я должна узнать. Отчего она умерла? Скажите, между ними было что-нибудь?
— Было все.
— Вопреки разнице в?…
— Да, в должности, в положении, — горестно вымолвила миссис Гроуз. — Ведь она-то была леди.
Я задумалась. И снова увидела ее.
— Да, она леди.
— А он был много ниже, — продолжала миссис Гроуз. Я чувствовала, что мне в присутствии миссис Гроуз, конечно, не следует слишком подчеркивать положение слуги на общественной лестнице, но как можно было изменить то, что моя подруга считала унижением бывшей гувернантки? С этим надо было считаться, и я считалась тем охотнее, что вполне представляла себе фигуру «личного слуги» — ловкого, красивого, но бестыжего, наглого, избалованного и развращенного.
— Этот малый был негодяй.
Миссис Гроуз замолчала, полагая, быть может, что в этом случае надо выбирать слова и считаться с оттенками смысла.
— Я никогда такого, как он, не видела. Он всегда делал, что хотел.
— С нею?
— С ними со всеми.
И тут стало так, как будто перед глазами моей подруги снова возникла мисс Джессел. На мгновение мне, во всяком случае, показалось, что я вижу ее отраженный образ так же явственно, как видела его на берегу пруда, а я высказалась решительно:
— Надо думать, что и она была не прочь!
Лицо миссис Гроуз выразило, что так это и было, однако она сказала:
— Бедная женщина, она за это поплатилась.
— Значит, вы знаете, отчего она умерла? — спросила я.
— Нет… ничего я не знаю. Я и знать не хотела; я была даже рада, что не знаю, и благодарила бога, что для нее все кончено. Хорошо, что выпуталась наконец.
— Так у вас были, значит, свои соображения…
— Насчет причины ее отъезда? Насчет этого — да. Ей нельзя было оставаться. Вообразите, у нас, да еще гувернантка! А потом мне думалось… и сейчас еще думается. И то, что мне представляется — просто ужасно.
— Не так ужасно, как то, что представляю себе я. — И тут я поняла: ей, видимо, явилась картина самого жалкого моего поражения. Это снова пробудило все ее сострадание ко мне, и, вновь соприкоснувшись с ее добротой я не выдержала. Я разрыдалась точно так же, как до того заставила разрыдаться ее; она прижала меня к своей материнской груди, и я не сдерживалась.
— Не могу! — вырвалось у меня сквозь слезы. — Не могу я спасти и защитить детей. Это еще хуже, чем мне снилось во сне, — они погибли!
