Октябрьские газеты, описывая венчание Флёр Форсайт и Майкла Монта, едва ли сумели передать символический смысл этого события. Брачный союз правнучки «Гордого Доссета» с наследником девятого баронета был явным и очевидным знамением того смешения классов, которым поддерживается политическая устойчивость всякого государства. Наступило время, когда Форсайты могли отказаться от своей естественной антипатии к «мишуре», не подобавшей им по рождению, и принять её как вдвойне естественную дань их собственническим инстинктам. К тому же им следовало подняться по общественной лестнице, чтобы освободить место всем тем, кто пришёл к богатству несравненно позже. В этой спокойней и столь изящной церемонии, происходившей на Ганновер-сквер, а затем среди «забавной» обстановки на Грин-стрит, невозможно было непосвящённому отличить армию Форсайтов от боевого отряда Монтов – так далеко позади остался «Гордый Досеет». Разве складкой на брюках, усами, произношением, блеском цилиндра Сомс хоть сколько-нибудь отличался от самого девятого барснета? Разве не была Флёр столь же сдержанна, быстра, красива и непокорна, как самая породистая кобылица из стана Маскхемов, Монтов или Чаруэлов? Одеждой, внешностью и манерами Форсайты, пожалуй, могли даже дать противнику очко вперёд. Они принадлежали уже к «высшему классу», и отныне, когда деньги их соединились с землёй, их имя будет по всей форме внесено в родословные призовых скакунов. Произошло ли это с опозданием и сия награда собственническому инстинкту вместе с деньгами и землёй не должна ли была вскоре попасть в переплавку, оставалось пока что вопросом настолько спорным, что его ещё не ставили на обсуждение. В конце концов Тимоти сказал, что консоли идут в гору. Тимоти, последнее, недостающее звено; Тимоти, лежащий на смертном одре в доме на Бэйсуотер-Род, как сообщила Фрэнси. Передавали также шёпотом, будто молодой Монт вроде как социалист, что с его стороны совсем не глупо: своего рода страховка по нынешним временам. Смущаться тут нечем. Землевладельческий класс время от времени позволяет себе эдакие милые дурачества, направленные в безопасное русло и не идущие дальше теории. Как заметил Джордж своей сестре Фрэнси: «Заведут щенят – и он утихомирится!»

Церковь с белыми цветами и чем-то синим в середине восточного окна производила впечатление чрезвычайного целомудрия; она как будто всем своим видом старалась смягчить несколько рискованную фразеологию службы, словно бы стремящуюся задержать помыслы присутствующих на щенятах. Форсайты, Хэймены, Туитимены расположились на левом крыле; Монты, Чаруэлы, Маскхемы – на правом, в то время как подруги Флёр по школе и товарищи Монта по окопам позевывали и тут и там, без различия флангов, а три почтенные старые девы, заглянувшие в церковь по пути из магазина Скайуорда, вкупе с двумя домочадцами Монта и старой няней Флёр, защищали тыл. В общем церковь была настолько полна, насколько можно требовать при современном неупорядоченном положении дел в стране.

Миссис Вэл Дарти, сидя в третьем ряду, не раз в продолжение спектакля пожимала руку своему мужу. Для неё, знавшей всю подоплёку этой трагикомедии, самый драматический её момент был почти мучителен. «Хотела бы я знать, – думала она, – чувствует ли Джон там, в Британской Колумбии, что происходит здесь сейчас?» В то утро она получила от брата письмо, которое заставило её улыбнуться и сказать:

– Джон поехал в Британскую Колумбию, Вэл, потому что его тянуло в Калифорнию. Он боится, что в Калифорнии слишком хорошо.

– Ага! – сказал Вэл. – Значит, к нему вернулось чувство юмора.

– Он купил землю и вызвал к себе мать.

– Что ей там делать?

– Ей ничего не надо, кроме Джона. Ты всё ещё считаешь это счастливой развязкой?

Лукавые глаза Вэла сузились в две серые щёлочки между чёрными ресницами.

– Флёр ему не пара. Она не так воспитана.

– Бедная маленькая Флёр! – вздохнула Колли.

И в самом деле, разве не странная это свадьба? К этому молодому человеку, Майклу Монту, Флёр прибилась, конечно, рикошетом, когда была в отчаянии от того, что затонул её корабль. Такой прыжок в холодную воду, несомненно, «крайняя мера», как выразился бы Вэл. Но трудно было о чем-нибудь судить по фате и спине невесты, и глаза Холли перешли к обозрению общей картины этого христианского венчания. Сама она вышла замуж по любви и удачно, а потому мысль о несчастных браках приводила её в содрогание. Замужество Флёр могло и не стать несчастным, но это чистая лотерея. Освящать же вот так лотерею искусственно-елейным обрядом перед толпою фешенебельных вольнодумцев – ведь «расфрантившись», как сейчас, если кто и думает, то только фривольно, – представлялось Холли самым близким подобием греха, какое мыслимо в наш век, отменивший это понятие. С преподобного Чаруэла (Форсайты ещё не подарили миру ни одного прелата) взгляд Холли перешёл на Вэла, который сидел рядом с нею и думал (она не сомневалась) о мэйфлайской кобыле в связи с очередными скачками. Взгляд скользнул дальше и уловил профиль девятого баронета, согнувшегося в каком-то суррогате коленопреклонения; Холли заметила складочку над коленями, где он подтянул брюки, и подумала: «А Вэл свои забыл подтянуть!» Перевела глаза на скамью второго ряда, где взволнованно колыхались пышные формы Уинифрид, и дальше – на Сомса и Аннет, стоявших рядом на коленях. Лёгкая улыбка пробежала по её губам: Проспер Профон, вернувшийся из плавания к Полинезийским островам Ламанша, тоже, наверно, стоит на коленях где-нибудь позади них. Да, странное «маленькое дельце», как бы ни обернулось оно в дальнейшем; однако оно происходит в подобающей церкви и завтра будет описано в подобающих газетах.

Запели псалом. Холли слышала, как девятый баронет на другом крыле пел о мидийском воинстве. Её мизинец прикоснулся к большому пальцу Вэла – у них был один молитвенник на двоих, – и лёгкая дрожь пробежала по её телу, как бывало двадцать лет назад. Вэл наклонился и шепнул:

– А помнишь крысу?

Крысу на их свадьбе в Капштадте, чистившую усики за столом регистратора! Холли до боли зажала большой палец Вэла между своим мизинцем и безымянным.

Пение кончилось, начал свою речь прелат. Он говорил о том, в какое опасное время мы живём и какие превратные суждения высказывает палата лордов по вопросу о разводе. «Мы все солдаты, – сказал он, – сидящие в окопах под ядовитыми газами „князя тьмы“, и мы должны держаться мужественно. Цель брака – дети, а не просто греховное счастье».

Бесёнок заплясал в глазах Холли: ресницы Вэла смежились; ни в коем случае нельзя допустить, чтобы он захрапел. Большим и указательным пальцами она всё больше щипала его за ляжку, пока он не заёрзал на скамье.

Проповедь кончилась, опасность миновала. Уже расписывались в ризнице; все облегчённо вздохнули.

Голос позади произнёс:

– Выдержит она дистанцию?

– Кто это? – спросила шёпотом Холли.

– Старый Джордж Форсайт!

Соблюдая чинность, Холли скосила глаза на человека, о котором столько слышала. Недавно возвратившись из Южной Африки, она почти не знала своих родичей и всегда глядела на них с детским любопытством. Джордж Форсайт был очень грузный и очень элегантный; под его взглядом её охватывало странное чувство, точно на ней нет платья.

– Пошли лошадки! – опять услышала она его голос.

Новобрачные медленно сходили со ступеней алтаря. Холли глянула сперва в лицо молодому Монту. Губы его и уши подёргивались; глаза, скользившие от кончика его ботинок к бледным пальчикам на чёрном его рукаве, вдруг уставились вперёд, в пространство, словно он видел перед собой неприятеля. У Холли создалось впечатление, что он духовно пьян. А Флёр? Тут совсем иное. Девушка в совершенстве владела собой и была красивей, чем когда-либо, в белом платье, в белой фате на тёмно-каштановых волосах, падавших чёлкой на лоб; веки её скромно нависли над тёмно-карими глазами. Телом она присутствовала здесь. Но где блуждала её душа? Проходя, Флёр подняла веки – и беспокойный блеск белков запечатлелся в глазах Холли, как трепет крыльев посаженной в клетку птицы.

На Грин-стрит Уинифрид, несколько менее спокойная, чем обычно, принимала гостей. Просьба Сомса о предоставлении её дома для празднества застигла её в глубоко психологический момент. Под влиянием одного замечания, обронённого Профоном, она начала заменять свои ампир экспрессионистской обстановкой. У Миларда продавались очень забавные вещи с лиловыми, зелёными и оранжевыми квадратами и клиньями. Ещё месяц – и замена была бы завершена. А теперь завербованные ею чрезвычайно «занимательные» новобранцы не слишком подходили к старой гвардии – как если б одна половина её полка была одета в хаки, а другая – в красные мундиры и медвежьи шапки. Но она успешно проявляла своё миротворческое дарование в этом салоне, не подозревая, как совершенно он отображал революционизированный империализм её страны. В конце концов в этот день смешения двух начал чем больше мешанины, тем лучше! Уинифрид снисходительно обводила взглядом толпу гостей. Сомс вцепился руками в спинку старинного стула; молодой Монт зашёл за этот «страшно забавный» экран, которого ей никто ещё не сумел объяснить. Девятый баронет, в ужасе отпрянув от круглого пунцового стола, выложенного под стеклом крылышками синих австралийских бабочек, держится поближе к шкафчику в стиле Людовика XV; Фрэнси Форсайт схватилась руками за новую доску камина, на эбеновом фоне которой тонко вырезаны лиловые химеры; Джордж, облокотившись на старые клавикорды, держит в руке голубую книжицу, словно собираясь предложить кому-нибудь пари; Проспер Профон вертит ручку открытой двери, чёрной с ярко-синей филёнкой; а рядом Аннет обхватила руками свою собственную талию; двое Маскхемов засели на балконе среди пальм, точно им дурно; леди Монт, худая и решительная, наставив лорнет, воззрилась на красно-бело-оранжевый абажур центральной лампы с таким видом, точно перед ней разверзлась небесная твердь. В самом деле, каждый, по-видимому, за что-нибудь держался. Только Флёр, все ещё в венчальном уборе, стоит, ни на что не опираясь, и бросает налево и направо слова и взгляды.

В комнате гудит светский разговор. Никто никого не может расслышать; но это как будто и неважно, так как никто всё равно не стал бы дожидаться ответа. Разговор, решила Уинифрид, ведётся теперь совсем по-иному, чем в дни её весны, когда в моде была протяжно-певучая манера. Но всё-таки он «забавен», а это, конечно, главное. Даже Форсайты разговаривают чрезвычайно быстро – Флёр и Кристофер, Имоджин и младший отпрыск молодого Николаев, Патрик; Сомс, конечно, молчит; зато Джордж у клавикордов то и дело отпускает замечания, и Фрэнси тоже – у камина. Уинифрид подплыла к девятому баронету. Около него, казалось, можно будет отдохнуть; нос у него тонкий и немного нависает над губой, кончики седых усов тоже опущены книзу; она певуче протянула сквозь улыбку:

– Очень мило получилось, не правда ли?

Его улыбка выстрелила ответом, точно хлебным шариком:

– Вы помните, у Фрезера какое-то племя зарывает новобрачных по пояс в землю?

Так же быстро говорит, как все остальные! У него живые тёмные глаза с сетью морщинок вокруг, как у католического священника. Уинифрид почувствовала вдруг, что может услышать от него неприятные вещи.

– Свадьбы всегда так забавны, – пробормотала она и двинулась дальше, к Сомсу.

Он застыл на месте, и Уинифрид сразу поняла причину его неподвижности. Направо от него Джордж Форсайт, налево – Аннет с Проспером Профоном. Если Сомс пошевелится, он увидит либо эту пару, либо её отражение в насмешливых глазах Джорджа Форсайта. Он совершенно прав, предпочитая ничего не замечать.

– Говорят, Тимоти умирает, – сказал он мрачно.

– Где ты его похоронишь. Сомс?

– В Хайгете, – он сосчитал по пальцам. – Их там будет двенадцать, включая жён. Как ты находишь Флёр?

– Удивительно хороша!

Сомс кивнул головой. Никогда ещё дочь не казалась ему красивей, и, однако, он не мог отделаться от впечатления, что во всём этом было что-то неестественное, не мог изгнать из памяти девушку, забившуюся в угол дивана. С той ночи и по сей день он ничего нового от неё не услышал. Он знал от шофёра, что она пыталась произвести ещё одну атаку на Робин-Хилл и вернулась ни с чем: дом был пуст, она никого не застала. И было ему известно, что она получила письмо, но о содержанки его он знал лишь то, что оно заставило её прятаться и плакать. Он замечал, что она поглядывала на него украдкой, словно всё ещё хотела узнать, что в самом деле мог он сделать такого ужасного, что те так ненавидят его. Так и шло! Аннет вернулась домой и уныло проходило лето, когда однажды Флёр вдруг заявила, что выходит замуж за Монта. После этого заявления она стала несколько ласковей с отцом. И он уступил – что пользы было противиться? Бог свидетель, он никогда ни чем не хотел ей препятствовать! А молодой человек явно сходил по ней с ума. Конечно, ею двигало отчаяние, и она была молода, до нелепости молода. Но если б он стал возражать, кто знает, что бы она учинила? Вздумала бы, чего доброго, выбрать себе профессию, стала бы врачом или адвокатом – мало ли какая нашла бы на неё дурь! У Флёр не было способностей ни к рисованию, ни к поэзии, ни к музыке – единственные, по его мнению, законные занятия для незамужней женщины, если ей непременно нужно в наши дни что-нибудь делать. В общем спокойнее было выдать её замуж, потому что Сомс слишком хорошо замечал, какая лихорадка и беспокойство владеют ею дома. Аннет тоже относилась к проекту сочувственно, как видел Сомс сквозь завесу своего нежелания знать, каковы её собственные проекты, если они у неё есть. Аннет сказала: «Пусть её выходит замуж за этого молодого человека. Он славный мальчик, совсем не такой пустозвон, каким кажется». Откуда взялись у неё подобные выражения. Сомс не знал, но её согласие успокоило его сомнения. Жена его, как бы она себя ни вела, обладала трезвым взглядом на вещи и угнетающим избытком здравого смысла. Сомс перевёл на имя Флёр пятьдесят тысяч фунтов, приняв меры, чтобы они не перешли в чужие руки, если дело обернётся как-нибудь неладно. А может ли оно обернуться хорошо? Она не забыла того, другого, – Сомс это знал. На медовый месяц они собирались в Испанию. Флёр уедет и оставит отца в ещё худшем одиночестве. Но после она, может быть, забудет и вернётся к нему!

Голос Уинифрид вывел его из задумчивости.

– Как! Чудо из чудес – Джун!

В своём неизменном балахоне – и нелепо же она одевается! – с выбивающимися из-под ленты волосами, появилась двоюродная племянница Сомса, и Флёр, увидел он, подошла к ней поздороваться. Обе скрылись из виду в направлении лестницы.

– Право, – сказала Уинифрид, – она способна на самые невозможные поступки. Кто бы вообразил, что она придёт!

– Почему ты её пригласила? – буркнул Сомс.

– Потому что я была уверена, что она ни в коем случае не примет приглашения.

Уинифрид забыла, что за поведением человека лежит общий склад его характера; или, другими словами, она упустила из виду, что Флёр попала теперь в разряд «несчастненьких».

Получив приглашение, Джун сперва подумала: «И близко к ним не подойду ни за что на свете!» Но потом в одно прекрасное утро она проснулась от сна, в котором видела Флёр, в отчаянии махавшую ей рукой из лодки. И передумала.

Когда Флёр подошла и сказала: «Пойдёмте наверх, посидите со мной, пока я переоденусь», Джун вышла вслед за нею на лестницу. Девушка пошла вперёд, в бывшую комнату Имоджин, предоставленную ей для совершения туалета.

Джун присела на кровать, тонкая и прямая, похожая на маленький стареющий призрак. Флёр повернула ключ.

Девушка стояла перед нею, сняв венчальное платье. Какая она хорошенькая!

– Вы, верно, считаете меня дурой, – сказала она, и губы у неё задрожали. – Ведь это должен был бы быть Джон. Но что же делать? Майкл любит меня, а мне всё равно. Это хоть вырвет меня из нашего дома.

Засунув руку в кружева на груди, она извлекла письмо.

– Вот что написал мне Джон.

Джун прочла: «Озеро Оканаген, Британская Колумбия. Я не вернусь в Англию. Никогда тебя не забуду. Джон».

– Вы видите, она его надёжно упрятала, – сказала Флёр.

Джун вернула письмо.

– Вы несправедливы к Ирэн; она всё время говорила Джону, что он может поступить как захочет.

Флёр горько улыбнулась.

– Скажите, не испортила ли она также и вашу жизнь?

Джун подняла глаза.

– Никто не властен испортить другому жизнь, дорогая. Вздор! Что бы ни случилось, мы не должны сгибаться.

С ужасом увидела она, что девушка упала на колени и зарылась лицом в её юбку. Приглушённые рыдания достигли слуха Джун.

– Не надо, детка, не надо, – бормотала она растерянно. – Всё будет хорошо.

Но острый подбородок девушки крепче и больней прижимался к её коленям, и страшен был звук её рыданий.

Ничего, ничего! Она должна через это пройти. Со временем ей станет легче. Джун гладила короткие волосы на этой изящной головке; и все её распылённое материнское чувство сосредоточилось в руке и через кончики пальцев передавалось девушке.

– Не сгибайтесь под ударом, дорогая, – сказала она наконец. – Мы не можем управлять жизнью, но можем бороться. Не падайте духом. Мне выпало то же. И я, как вы, не хотела забыть. Я тоже плакала. А посмотрите на меня!»

Флёр подняла голову; рыдание вдруг перешло в тихий сдавленный смех. Правда, призрак сидел перед ней жёлтый, худенький, но глаза у него были храбрые.

– Да! – сказала Флёр. – Извините меня. Я, вероятно, смогу его забыть, если помчусь быстро и далеко.

И, с усилием встав на ноги, она подошла к умывальнику.

Джун следила, как она смывает холодной водой следы волнения. Кроме лёгкою, вполне приличного румянца, ничего не осталось, когда она подошла к зеркалу. Джун встала с кровати и взяла в руку подушечку для булавок. Всадила две булавки не на место – вот все, чем сумела она выразить своё сочувствие.

– Поцелуйте меня, – сказала она, когда Флёр была готова, и ткнулась подбородком в тёплую щеку девушки.

– Я покурю, – сказала Флёр. – Не ждите меня.

Она осталась сидеть на кровати с папиросой в зубах, с полузакрытыми глазами, а Джун сошла вниз. В дверях гостиной стоял Сомс, словно тревожась, что дочь запаздывает. Джун тряхнула головой и, не останавливаясь, спустилась ещё на марш. Там стояла на площадке её двоюродная сестра Фрэнси.

– Смотри! – сказала Джун, подбородком указывая на Сомса. – Роковой человек!

– Что ты хочешь сказать? – спросила Фрэнси. – Почему роковой?

Джун не ответила.

– Не стану ждать, проводят и без меня, – сказала она. – До свидания!

– До свидания! – отозвалась Фрэнси, и в её серых кельтских глазах заиграла усмешка. Старая кровная вражда! Право, это не лишено романтики!

Склонившись в пролёт лестницы. Сомс увидел, что Джун уходит, и вздохнул с облегчением. Почему не идёт Флёр? Они опоздают на поезд. Поезд унесёт её прочь от него, но Сомс не мог думать без тревоги, что они на него не поспеют. Вот она явилась наконец, сбегает по лестнице в коричневом платье и чёрной бархатной шапочке, проходит мимо отца в гостиную. Он видит, как она целует мать, тётку, жену Вэла, Имоджин, и опять выходит, быстрая и прелестная, как всегда. Как обойдётся она с ним в эти последние минуты своего девичества? На многое он не надеялся!

Губы её прижались к середине его щеки.

– Папочка! – сказала она и умчалась.

«Папочка!» Много лет не называла она его так. Сомс вздохнул полной грудью и медленно начал спускаться. Придётся пройти через всю эту суматоху с конфетти и прочей ерундой. Но ему хочется уловить улыбку дочери, если она выглянет на прощание из машины, – впрочем, не надо, ещё угодят ей нечаянно туфлей в глаза. Голос молодого Монта пламенно зазвенел над его ухом:

– До свидания, сэр. Я вам бесконечно благодарен! И я так счастлив.

– До свидания, – ответил Сомс. – Не опоздайте на поезд.

Он стоял на третьей снизу ступеньке, откуда мог смотреть поверх голов – глупых шляп и голов. Вот уже сели в автомобиль; и началась кутерьма с конфетти, обсыпают рисом, бросают вслед туфлю. Какая-то волна поднялась в груди Сомса, и что-то – не поймёшь что – заволокло глаза.