Уиллоу

В чемодане, который принес Мэттью, и впрямь оказалось почти все, что мне нужно. Деньги – и много! Еда – шоколадные батончики, мюсли, печенье. Не знаю, как он раздобыл все это богатство. Села в автобус, прижимая чемодан к себе. Моя единственная вещь. Пока ехали по сельской Небраске, постепенно вставало солнце, все еще казавшееся зимним. Поставила чемодан на дрожащие коленки и открыла защелку. Внутри лежала книга – конечно, что же еще? Это ведь наша традиция. «Пятьдесят штатов». Бегло пролистала, проверяя, не написал ли Мэттью чего-нибудь мне на память. Оказалось, написал – текущей черной ручкой, чернила которой размазались по глянцевым страницам толстой книги. Рядом с заголовком «Аляска» – «слишком холодно». «Небраска» – «только не здесь». «Иллинойс» – «может быть». Этот путеводитель должен был помочь мне наладить новую жизнь. Мэттью обо мне позаботился. «Монтана» – «отличное место, чтобы спрятаться».

Да, пожалуй, мне действительно нужно спрятаться. Лечь на дно. Меня, наверное, будут искать. Или нет? Джозеф точно будет, да и полиция тоже. Но тут напоминаю себе, что Джозеф мертв и больше до меня не доберется.

Закрыла глаза и попыталась задремать, но сон не шел. Перед глазами так и стоял безумный взгляд Мэттью, когда он ворвался в мою темную комнату. С ножа капает кровь. В ушах так и звучал предсмертный вопль Джозефа. Постаралась не думать о том, как там Мэттью и все ли с ним в порядке.

Казалось, на меня уставился весь автобус, будто все до единого пассажиры знают, что случилось. Съехала вниз по спинке сиденья и попыталась спрятаться от чужих глаз. Ни на кого не смотрела, даже не ответила на приветствие мужчины, сидевшего напротив на зеленовато-голубом сиденье. Черный костюм, белый воротник, в руках потрепанная Библия. Должно быть, священник. Нет, уж с кем, с кем, а с ним я точно разговаривать не собиралась.

Закрыла глаза и попыталась не обращать внимания, хотя казалось, что он меня видит насквозь и знает про все мои грехи. Сразу учуял, как охотничья собака, идущая по следу.

Около полудня начала узнавать пейзаж за затемненным окном. Читала огромные зеленые щиты со знакомыми названиями городов, написанными белыми буквами. Норт-Платт, Сазерленд, Роско. И табличка у дороги «Добро пожаловать в округ Кит». Увидела знакомые белые амбары и загоны для скота. Неподалеку стоял заброшенный фермерский дом из дерева, так сильно накренившийся на один бок, что узнала его даже восемь лет спустя. А ведь именно столько не бывала в этих краях. Казалось, дом вот-вот обвалится прямо на желтую траву. Сажусь прямее и прижимаюсь носом к холодному стеклу. Сквозь шум двигателя автобуса до меня будто доносится голос мамы. «Люблю тебя, как хрюшки помои».

А потом автобус свернул на шоссе 61. Указатели показывали дорогу до озера Макконахи. Сколько песочных замков в свое время построила на берегу. Мама, бывало, просыпалась, видела, что денек будет погожий, сажала нас с Лили в машину, и мы ехали на озеро. Мама всегда забывала взять крем от солнца, и все мы сильно обгорали. Потом вечером считали друг у друга веснушки и сравнивали, у кого нос сильнее порозовел. Глядела в окно, а между тем автобус остановился на парковке Коноко, рядом с «Супер 8» и гостиницей «Комфорт» напротив кафе «У Вэнди». Мы с мамой туда ходили. Как же давно это было, будто в другой жизни! Вот аптека «Памида», а вот парковка для грузовиков. Оказалось, я все помню. Ничего не забыла. На пути в Форт-Коллинз автобус проезжал через Огаллалу. Да, это был мой родной городок. Я очутилась дома.

Когда автобус остановился, пассажиры высадились. Кто-то отправился в туалет, кто-то – перекусить. А мне отчаянно захотелось схватить чемодан и сбежать. Сердце забилось сильно-сильно, руки и ноги дрожали. Даже протолкалась мимо новых пассажиров, садившихся в автобус. Неловко держа чемодан перед собой и протискиваясь вперед по узкому проходу, только бормотала «извините» и «простите». Люди поглядывали на меня косо. А девушка с длинными темными волосами, которой я наступила на ногу в красивой туфле, язвительно пробормотала:

– Ну что вы, всегда пожалуйста.

Но я ни на кого не обращала внимания. Думала, что без проблем найду дорогу до нашего сборного домика. Хотя не уверена, что, когда мне было восемь, могла справиться с этой задачей. Впрочем, какая разница? Даже если бы в придорожную канаву легла, все равно почувствовала бы себя дома. Кожей ощущала – вот она, Огаллала, моя родина. Конечно, сразу же подумала про папу с мамой. В голове завертелась глупая мысль: вдруг мама сейчас здесь? На самом деле родители не погибли, просто вышло недоразумение. Дойду до нашего домика, а там все как раньше – и мама, и папа, и маленькая Лили. Никакая не Роз – Лили! И я ее единственная сестричка, а не какая-то там Калла. Стоит открыть нашу дверь с сеткой от насекомых и ступить на порог, как случится чудо. Мне снова будет восемь лет, и все станет как раньше. Мама, живая и здоровая, будет порхать по комнатам крошечного домика, снова заражая нас всех энергией и энтузиазмом. В доме все останется по-прежнему. Никакая новая семья, как я воображала, там не живет, и их маленькая дочка не спит в моей кровати. А про Джозефа я даже не слышала. Да-да, просто недоразумение вышло, повторяла я себе, спускаясь по высоким ступенькам автобуса. Не успела шагнуть на асфальт, как сразу обдало холодным ветром. В голове пронеслась мысль, что это плохой знак, но я только отмахнулась. С решительным видом рванула вперед, продолжая твердить себе то, что, как прекрасно понимала, было всего лишь фантазиями. Вышло недоразумение, и все. Мама с папой живы. Летела по улицам, точно на крыльях, и не оглядывалась. Вот только чемодан сильно мешал – при каждом шаге бил по ноге.

Дорогу все-таки нашла – ноги сами принесли куда надо. Не обращая внимания ни на чемодан, ни на холодный ветер, стрелой неслась по Проспектор-Драйв. Папа бы сказал – на автопилоте. Однажды спросила: наверное, трудно сидеть за рулем много часов подряд? Неужели папа совсем не устает? И папа ответил, что, когда устанет, ведет машину на автопилоте. Проходя мимо старых кирпичных зданий, которые помнила с детства, думала про маму. А вот и знакомые улицы, у которых нет названий, только номера – Первая, Вторая, Третья, Четвертая. Перед построенными по одному образцу и похожими, как близнецы, белыми домиками высажены деревья, листьев на которых в марте, конечно, не было. Над головой висели телефонные провода. Между тем деревьев и жилых домов становилось все больше. Маленький городок, прохожих на улицах которого почти не было, остался позади, я добралась до окраины. Вышла на Спрус-стрит и увидела знакомые сборные домики, широкие поля и рекламные щиты. Мимо по трассе на бешеной скорости проносились машины. Помнила – если стоять рядом с дорогой, даже волосы над головой взлетают.

К тому времени как добежала до Кэньон-Драйв, ноги горели от напряжения. Пальцы онемели, из носа текло. Чемодан всю дорогу так терся о ногу, что, наверное, остались ссадины.

Домик оказался гораздо меньше, чем я помнила. И обшивка была вовсе не белоснежной, а скорее грязно-желтоватой. Крыльцо, в детстве казавшееся огромным, состояло всего из четырех низеньких, покосившихся ступенек. Бежевые алюминиевые перила стояли сломанные, не хватало почти половины перекладин. Перед домом заметила баскетбольное кольцо, которого у нас не было. Во дворе был припаркован красный хетчбэк «хонда». Раньше на этом месте стоял наш «блуберд».

Застыв на противоположной стороне Кэньон-Драйв, стояла и смотрела на дом, который раньше был моим. Набиралась храбрости, чтобы подняться на крыльцо и повернуть дверную ручку. С одной стороны, понимала, что мама меня там не ждет, а с другой – от всей души надеялась ее там встретить. Что, если?.. Вдруг в голове пронеслась мысль: не осмелюсь постучаться в дверь – не узнаю, живы родители или нет. Хотя, может, это и к лучшему. Если откроют чужие люди, папа с мамой для меня будто бы погибнут еще раз.

А может быть, нам с Лили нарочно сказали, что родители разбились на машине, чтобы нас похитить? Я тогда была маленькая и глупая, всего восемь лет – вешай на уши любую лапшу. Джозеф ведь мне постоянно врал. А бедная мама искала меня все эти годы. Представила объявление о своей пропаже, с черно-белым фотороботом. Художник нарисовал, как, по его мнению, я должна выглядеть в шестнадцать лет. «Если вы что-то знаете о Клэр, пожалуйста, позвоните по телефону 1-800. В последний раз девочку видели дома, на Кэньон-Драйв, в городе Огаллала, штат Небраска. Волосы светлые, глаза голубые. Под подбородком маленький шрам, между двумя передними зубами щель. Была одета…»

Во что же я была одета, когда приехала мисс Эмбер Адлер и сказала, что родители погибли? Кажется, в голубую футболку, на которой был нарисован тюбик с ярко-красной помадой и следы от поцелуев, между которыми было написано «Чмок-чмок». А может, на мне было платьице, или топик в горошек, или…

Вдруг дверь домика резко распахивается, и тишину нарушают сердитые детские голоса. А потом раздается голос матери – не моей, конечно. Их матери. Звучит он раздраженно и устало. Женщина велит детям заткнуть наконец рты.

Вот они выходят на крыльцо, все трое. Хотя нет, четверо. На руках у женщины еще младенец. Ребята вприпрыжку сбежали вниз по ступенькам, точно разыгравшиеся котята. Двое толкались локтями и обзывали друг друга то дураками, то какашками. Оба мальчика одеты в джинсы, кеды, куртки и меховые шапки-ушанки. Ребенок на руках у матери завернут в розовое одеяльце. Значит, девочка. Должно быть, давно мечтала о дочке, подумала я. Между тем женщина свободной рукой подталкивала сыновей в спины. Сказала, чтобы поторапливались и скорее садились в машину, а то они куда-то не успеют. Тут один из мальчишек развернулся и заревел на всю улицу.

– Ты меня ударила! – возмущенно крикнул он матери.

– Дэниел, – ровным, ничего не выражающим тоном произнесла она, – садись в машину.

Но мальчишка истерику прекращать не собирался. Так и стоял возле крыльца и выл, хотя старшие мальчики уже залезли в автомобиль, как им велели, а девочку мать усадила в детское креслице. Дэниел – на вид ему было лет пять-шесть – скрестил руки на груди и обиженно надул губы, причем выпятил нижнюю так, что верхней стало почти не видно. Я наблюдала за всем этим, открыв рот. Мне бы и в голову не пришло разговаривать с мамой таким тоном. Не говоря уже о том, чтобы обзывать Лили дурой или какашкой. Сразу подумала, что мне не нравится этот мальчик, совсем не нравится. Раздражало все: темные волосы, выбивавшиеся из-под шапки, застегнутая не на те пуговицы куртка, явно купленная на вырост, пальцы в перчатках, едва видневшиеся из-под слишком длинных рукавов, синие сапоги и некрасивая гримаса на вытянутом лице.

А больше всего выводило из себя то, что он, похоже, искренне считал, что с ним поступают ужасно несправедливо: подумать только, заставляют ехать туда, куда он не хочет! Попробовал бы пожить с Джозефом, тогда узнал бы.

Я бы сейчас что угодно отдала за простую поездку в супермаркет. Помогала бы маме везти тележку и щекотала бы Лили пятки, когда сестренка начнет хныкать. Помню приятный запах свежеиспеченных пончиков в кондитерском отделе. Мама всегда разрешала мне выбрать четыре штуки – для всей семьи. Мы их ели на завтрак.

Я стояла на тротуаре, вспоминая усыпанные разноцветным драже пончики и пирожные с шоколадной глазурью, как вдруг женщина шагнула в мою сторону. Я инстинктивно попятилась.

– Может, тебе что-нибудь подсказать? – спросила она, переходя дорогу и направляясь ко мне. Еще бы ей меня не заметить – стою, как столб, и пялюсь на ее семью. Карие влажные глаза были усталыми, под ними набухли мешки. Сальные волосы уныло свисали – должно быть, совсем замоталась и не успевала помыть голову. – Ты, наверное, заблудилась?

И тут вдруг начала замечать вещи, на которые до этого не обратила внимания. Наклейки с зелеными клеверами на оконных стеклах. У нас таких не было. Фамилия, написанная черными буквами на почтовом ящике – «Бригмен». Овчарка, просунувшая голову между занавесками на окне и громко лаявшая. И занавески тоже незнакомые, кружевные. Деревянное кресло-качалка на узкой террасе. Садовый гном с табличкой «Добро пожаловать» в руках. Мальчик с некрасиво перекошенным лицом и его старший брат вылезли из машины, чтобы посмотреть, с кем там разговаривает мама. А та снова спросила:

– Точно помощь не нужна?

Тут я развернулась и кинулась прочь. Это не мой дом. При этой мысли даже дыхание перехватило. Стремглав пронеслась по Кэньон-Драйв, мимо припаркованных машин и заборов, почтовых ящиков и лужаек с жухлой травой. Только гравий под ногами разлетался в разные стороны. Голова кружилась. Боялась, что эта женщина, миссис Бригмен, кинется в погоню, поэтому решила срезать путь и побежала прямо через чей-то двор. Споткнулась о камень, упала. Брюки сразу промокли насквозь от грязного таявшего снега. Чемодан открылся, и все вещи вывалились наружу – и книги, и деньги разлетелись по снегу. Принялась торопливо подбирать их и запихивать обратно. Потом поспешно захлопнула крышку.

Фотографию увидела не сразу. Едва не оставила лежать в том дворе. Уже встала с колен, надеясь и молясь, что хозяева дома не наблюдают за мной из окна. Как вдруг заметила на снегу что-то яркое. Наклонилась, подняла. Это была мамина фотография – та самая, которую Джозеф много лет назад заставил меня порвать, а потом выбросить в мусорное ведро. Помню, как Мэттью с Айзеком сидели за столом и смотрели, как я их выкидываю, а потом поднимаюсь обратно наверх, чтобы молиться у себя в комнате, как приказал Джозеф. Молиться, чтобы Бог меня простил.

Значит, Мэттью тогда достал обрывки из ведра, сложил, точно головоломку, и склеил сзади скотчем. Аккуратно, кусочек к кусочку. Красивое лицо мамы, ее длинные черные волосы и сапфирово-синие глаза пересекали толстые белые линии, и все равно – вот она, безошибочно узнаваемая. Мама была одета в изумрудно-зеленое платье с глубоким круглым вырезом и рукавами-фонариками. Джозеф, конечно, нанес фотографии большой урон, и все-таки она уцелела и теперь лежит у меня на ладони.

Где Мэттью прятал ее все эти годы, тайком вытащив обрывки из мусора? Почему сразу не вернул? Впрочем, и так понятно, почему. Боялся, что Джозеф увидит фотографию и снова порвет. Но теперь на этот счет можно не беспокоиться.

Много лет не видела маму. За это время ее образ будто бы расплылся, потерял былые краски. Забыла и широкую улыбку, и ярко-красную помаду, которой мама красила губы в те дни, когда папа возвращался из рейса. А теперь я снова все это увидела – черные, как вороново крыло, волосы, синие глаза, ягодная помада на губах. На фотографии мама смеялась. Глядя на снимок, сразу вспомнила ее смех.

Фотографировала я. А потом мама взяла у меня фотоаппарат и тоже меня щелкнула. Мы сдали пленку в проявку, а когда получили снимки, мама взяла себе мой, а я – ее. Мама сказала, что так мы всегда будем вместе, даже когда будем далеко друг от друга. «Люблю тебя, как икс любит игрек», – сказала мама и чмокнула меня ярко-красными губами в щеку. Потом, когда ехали на машине домой, я смотрела на след от помады в зеркале заднего вида и никак не хотела стирать.

Прижала фотографию мамы к сердцу и разрыдалась, стоя на коленях в тающем мартовском снегу прямо посреди чужого двора. Теперь мама была со мной. Она бы никогда, ни за что меня не бросила.