Уиллоу

Луиза Флорес просит рассказать поподробнее про Мэттью и Айзека, моих сводных братьев, – кажется, так называется наше родство. Но слово «брат» звучит тепло, по-семейному, а одной семьей мы не были. Ни с Джозефом, ни с Мириам, ни с Айзеком. А Мэттью… Мэттью – совсем другое дело.

Сидя в скудно обставленной комнате, по другую сторону стола от Луизы Флорес, вспоминаю Мэттью. Ростом он пошел в отца, но волосы были другие – коричневые, как шоколадные пирожные, которые пекла мама. Глаза у Мэттью тоже коричневые – темно-карие. Должно быть, когда-то давно Мириам выглядела так же, пока не превратилась в серую мышь. Айзек же, наоборот, ничего не взял от матери и целиком и полностью пошел в Джозефа. Волосы у него были рыжие, причем везде – и на руках, и на ногах, и на лице.

– Поподробнее? О чем? – уточняю я.

– Какие у тебя с ними были отношения? Подвергалась ли ты сексуальным домогательствам с их стороны? Или этим занимался только Джозеф?., если, конечно, ты говоришь правду. А может, они тоже были жертвами? Как они относились к кататоническому ступору матери?

– К чему? – переспрашиваю я.

– Так называется то, про что ты рассказываешь.

Луиза Флорес объясняет, что, судя по моим описаниям, Мириам страдала болезнью, которая называется кататоническая шизофрения. «Если, конечно, не сочиняешь», – прибавляет Луиза Флорес. Эта женщина не слишком-то верит в мою правдивость. Представляю, как Мириам сидит в углу комнаты в плетеном кресле, уставившись прямо перед собой, и ничего не предпринимает, а в соседней комнате ее муж проводит время в свое удовольствие.

Моя спальня была смежной с комнатой Мэттью и Айзека. В первый год общая стена была единственным, что нас объединяло. Ели мы отдельно, за столом вместе не сидели. Когда проходили мимо друг друга в коридорах, опускали глаза или отводили взгляд. Мэттью и Айзек раньше жили в разных комнатах, но, когда Джозеф с Мириам привезли меня, братьям пришлось поселиться в одной. Может быть, это им не понравилось. Не знаю. В этом доме никто рта не раскрывал – боялись. Большую часть дня Мэттью и Айзек проводили в школе, а когда возвращались, сидели у себя – делали уроки или читали Библию. Джозеф запрещал Мэттью и Айзеку со мной разговаривать. Стоило мальчикам хотя бы мельком глянуть в мою сторону, сразу принимался читать нотации о вреде дурного влияния.

За все время, что жила в доме, Айзек ни капли не изменился. Даже наоборот, постепенно стал еще больше похож на отца. Всячески старался ему угодить. С крыши бы спрыгнул, если бы Джозеф велел. Но Мэттью был другим.

Помню ту ночь, когда мы в первый раз заговорили друг с другом. Мне было десять лет. Прошел почти год с тех пор, как меня забрали из приюта. Джозеф уже успел наведаться в мою спальню раз двадцать. Было уже далеко за полночь, но я лежала в кровати и не могла уснуть. Впрочем, такое со мной теперь случалось часто. Вспоминала маму и папу и старалась придумать как можно больше «люблю тебя, как». Вдруг в коридоре заскрипели деревянные половицы. Кто-то шел к моей двери. Я затаила дыхание, уверенная, что сейчас зайдет Джозеф и навалится на меня всей своей тяжелой, потной массой. Задрожала, сердце заколотилось быстро-быстро, ладони намокли, перед глазами все помутилось, в ушах зазвенело. Как всегда. Но тут дверь открылась, и в проеме возник совсем другой силуэт, не похожий на фигуру Джозефа. И голос был другой – тихий и добрый. Звучал он неуверенно, даже испуганно, а значит, мне этого человека бояться не стоит.

– Ты знала, что тараканы могут жить без головы неделю? – шепотом спросил он.

Это был Мэттью. Узнала по голосу.

– Правда? – отозвалась я, тоже шепотом, села на кровати и оперлась на локти. В комнате было почти темно, только фонарь за окном мигал – то включится, то опять выключится. И так всю ночь.

– Ага, – кивнул Мэттью. – Иногда даже целый месяц. А дохнут оттого, что им пить нечем.

– Надо же.

Минуту или около того Мэттью стоял в полном молчании, потом закрыл дверь и вернулся в свою комнату. На следующий день нашла под матрасом книгу. От посторонних взглядов ее прятало лоскутное одеяло и оборки на матрасе. Это была детская энциклопедия про насекомых и пауков. Сразу поняла, что книгу принес Мэттью. Когда Джозеф ушел на работу, а мальчики отправились на автобусную остановку ждать школьный автобус вместе с соседскими ребятами, которые толкали и дразнили их, я села на кровать и буквально проглотила энциклопедию в один присест.

В Огаллале я ходила в школу, поэтому читать научиться успела. Мама каждый вечер перед сном просила меня что-нибудь прочесть ей вслух – то заметку из модного журнала, то рецепт из кулинарной книги Джулии Чайлд, то письмо. Читала я хорошо. За день изучила энциклопедию Мэттью от корки до корки и тайком отнесла обратно к нему в комнату. Спрятала под кроватью, пока Айзек или Джозеф не вернулись. Узнала много нового про уховерток, богомолов, цикад и стрекоз. Оказалось, продолжительность жизни слепня – от тридцати до шестидесяти дней, королева пчел на зиму зарывается в землю и впадает в спячку, а периодических цикад можно увидеть только раз в тринадцать – семнадцать лет.

Через несколько дней Мэттью подложил мне в комнату новую книгу – «Морские анемоны». Из нее я узнала, что морские анемоны, они же актинии, похожи на цветы, но на самом деле это кораллы. Актинии хищники, и они не стареют, как другие животные и растения. В книге говорилось, что они бессмертные. Оказалось, они охотники – впрыскивают в свою добычу парализующий яд и проглатывают. Питаются они рыбой, креветками и планктоном. Мне эти актинии совсем не понравилось – с виду такие красивые и воздушные, а на деле жестокие и коварные. Заманивают своих жертв в ловушку, прельщая очарованием. Нет, так нечестно, подумала я.

Еще через несколько дней под матрасом обнаружилась энциклопедия «Горные породы и минералы». Потом еще одна книга, и еще. Почти каждую неделю Мэттью потихоньку приносил мне что-нибудь из школьной библиотеки. Так я прочла «Паутинку Шарлотты», «Дневник маленькой девочки» и «Из архива миссис Базиль Э. Франквайлер, самого запутанного в мире». Чтению посвящала каждую свободную минуту, когда не убирала дом, не мыла Мириам и не готовила на ужин салат с треской и сэндвичи.

Время от времени посреди ночи Мэттью останавливался у двери моей спальни по пути в туалет или на кухню за стаканом воды. Я научилась отличать шаги Мэттью от шагов Джозефа. Мэттью шел тихо, осторожно, а возле моей комнаты замирал в нерешительности. Джозеф же, наоборот, шествовал уверенно. В мою белую дверь он заходил без малейших сомнений и колебаний. Мэттью открывал ее медленно, осторожно, чтобы не скрипнула, а Джозеф сразу раскрывал нараспашку, не боясь, что шум разбудит домочадцев. Мэттью оставался всего на пару секунд и уходил, сообщив какой-нибудь любопытный факт, который мне был совершенно не нужен, – и ему, скорее всего, тоже. Впрочем, дело было не в фактах. Между нами установилась связь, что-то вроде дружбы.

Я была не одна. В одну ночь Мэттью говорил:

– Ты знала, что крокодил не может высунуть язык?

В другую:

– Ты знала, что единственное слово с тремя буквами «е» подряд – «длинношеее»?

Приходилось признаваться, что нет, всего этого я не знала. Потом остаток бессонной ночи проводила, пытаясь подобрать еще одно слово, в котором три «е» подряд. Вот Мэттью удивится, когда утру ему нос. Но на ум приходили только похожие слова – «короткошеее», «толстошеее»… Так ничего и не придумала.

– Ты знала, что Венера – самая жаркая планета? Температура поверхности четыреста пятьдесят градусов Цельсия.

Что такое градусы Цельсия, я не знала, да и планеты припоминала с трудом. Много воды утекло с тех пор, как я сидела в классе школы в Огаллале и учила про Солнечную систему и про то, что температуру измеряют в градусах. На следующий день Мэттью принес книгу по астрономии.

А однажды спросил:

– Ты знала, что моим родителям платят почти двадцать баксов в день за то, что они тебя воспитывают?

– Серьезно? – удивленно спросила я. Понятия не имела, что людям за это полагается вознаграждение. – Кто им платит?

Может, деньги берут из крошечных сбережений, которые скопили мама и папа? Или социальная работница раскошеливается?

Мэттью покачал головой в темноте:

– Никто. Это государственные деньги, от штата Небраска.

Он стоял в дверях в клетчатых пижамных штанах и белой майке с желтыми пятнами спереди. Мэттью был высокий и тощий, и майка уже была ему коротка.

– За Лили штат тоже платит? – спросила я.

Неужели Пол и Лили Зигер нашли легкий способ зарабатывать двадцатку в день, заботясь о моей сестренке?

Но Мэттью ответил – нет.

– Тем, кто усыновляет детей, денег не дают. Наоборот, твоим Зигерам самим пришлось заплатить, чтобы им отдали Лили. Десять тысяч долларов или около того.

– Сколько? – подскочила я. Десять тысяч долларов – очень большая сумма. Получается, Зигеры купили мою сестренку, точно товар в магазине. Не знала, что и думать – то ли радоваться, что ради Лили они готовы были выложить такие деньги, то ли огорчаться, что с ней обращаются, будто с вещью. Прямо список покупок – одежда, арахисовое масло, спрей от насекомых, ребенок…

Подумала – интересно, если когда-нибудь у меня будет больше десяти тысяч долларов, смогу ли я выкупить Лили обратно? А может, Зигеры сами ее вернут – как покупку, которая не устроила, не подошла. Тогда скоплю денег и заберу ее себе.

Но что меня уж точно смутило, так это то, что Джозефу и Мириам платят за опекунство. Получается, меня, в отличие от Лили, не покупали.

– Откуда ты знаешь? – спросила я у Мэттью.

Тот пожал плечами:

– Просто знаю, и все.

Потом закрыл дверь и ушел.

– Почему ты ни разу не попыталась сбежать? – спрашивает Луиза Флорес.

Дежурный в углу, успевший расслабиться и откинуться на спинку стула, кажется, тоже желает услышать ответ на этот вопрос. Действительно – почему я не предприняла ни одной попытки побега? Кошусь на него. Дежурный устремил на меня внимательный взгляд карих глаз, в котором читается вопрос: «Вот именно – почему?» Одет в синюю форму, которая слишком ему велика. Он еще совсем молодой парень.

– Мне было страшно, – отвечаю я. – Боялась остаться, боялась уйти. Боялась, что Бог прогневается, если ослушаюсь Джозефа. Так он мне говорил, и я в это верила.

Я понимала, что бежать мне некуда – во всяком случае, на тот момент. Мало того – если убегу, Джозеф сделает Лили что-то плохое. Он меня постоянно этим пугал. А если и нет, то Господь нашлет на меня бури и хищных птиц, а потом превратит в соляной столп, как жену Лота. Или устроит потоп, и я утону.

– Я тогда была маленькая, – напоминаю Луизе Флорес.

До того, как перебралась к Джозефу и Мириам, верила и в Санта-Клауса, и в Зубную фею, и в Пасхального кролика. До тех пор, пока у меня не выпал клык. Положила зуб под подушку и всю ночь ждала, что придет фея и положит вместо него золотые монетки. В Огаллале именно так всегда и случалось. Но фея не пришла. Тогда я подумала, что она просто не может найти меня в новом доме в Омахе. Наверное, сейчас летает по всей Огаллале и ищет меня.

Потом стала думать про наш сборный домик на Кеньон-Драйв. Наверное, там уже поселилась другая семья. Может, у них даже есть маленькая девочка, которая теперь спит в моей кровати. Укрывается моим стеганым одеялом, ярко-розовым в оранжевый горошек, и любуется на ярко-синие занавески, которые мама сшила из ткани, которую купила задешево на распродаже, хотя этот цвет у меня в спальне ни к чему не подходил. Вдруг эта девочка спит, прижимая к себе мою любимую игрушку – мягкого фиолетового котенка? Читает с мамой мои книги с картинками? Просыпается утром и вместо выпавшего зуба обнаруживает под мягкой подушкой золотую монетку, а мне не достается ничего?

Однажды поделилась всеми этими мыслями с Мэттью. Рассказала, что Зубная фея меня потеряла, но я надеюсь, что она все-таки меня найдет, и не выбрасываю свой зуб. Спросила, что делать. Может быть, можно как-нибудь передать фее зуб. Он ей очень нужен, она ведь строит из детских зубов сверкающий белый замок у себя в стране фей.

– В стране фей? – переспросил Мэттью.

Тогда объяснила, что из зубов фея сооружает не только замок, но и деревню для всех своих подружек, и называется эта деревня страна фей. Мэттью молча уставился на меня, будто не знал, как ответить. Потом с запинкой произнес:

– Клэр, зубных фей не бывает, – долго молчал, а потом прибавил: – Лучше выброси этот зуб.

Тогда, как и в тот день, когда погибли мама с папой, умерла маленькая часть меня. Про Санта-Клауса и Пасхального кролика спрашивать побоялась. Но когда наступило Рождество, а подарки мне так и не принесли, я сразу поняла почему. И причина была вовсе не в том, что в этом году я плохо себя вела.

Через несколько дней Мэттью оставил у меня под матрасом книгу сказок. «Златовласка», «Три поросенка», «Румпельштилцхен». Особое внимание обратила на сказку про гамельнского крысолова – странного человека, который играл на волшебной дудке, услышав звуки которой дети покидали свои города и шли за ним. Больше их никто и никогда не видел. Читая эту историю, представляла в образе крысолова Джозефа, одетого как средневековый шут на картинке – в пестрое трико и лосины. Вот Джозеф идет по улицам Огаллалы, играя на дудочке и уводя за собой детей. Детей вроде меня.

Не знаю, чего больше боялась в этом доме. Самого Джозефа с его ястребиным взглядом и крючковатым носом, его рассказов о мстительном Боге, того, что он может причинить вред Лили? Джозеф в подробностях рассказывал, как подвесит ее за ноги и зарежет заживо. Брал меня холодной рукой за шею и рисовал страшную картину в жутких деталях, употребляя слова вроде «сухожилия» и «нервы». Что все эти слова значат, толком не понимала, но все равно очень пугалась.

Как ни странно, из-за угроз Джозефа и рассказов о Божьем гневе в доме чувствовала себя спокойнее и никуда бежать не хотела. Только смотрела в окно на мальчишек, гоняющих на велосипедах, и девчонок, рисующих мелками на асфальте. Эти дети были мои ровесники. Они и понятия не имели, что творится за закрытыми дверями в доме Джозефа и Мириам. Для них они были просто соседями со странностями. У нас в Огаллале тоже такая была – старая вдова миссис Уотерс, которая жила на нашей улице. Бывало, ходила по городу и громко, будто по телефону, разговаривала с покойным мужем.

Представляла, как мамы и папы велят этим ребятам держаться подальше от Айзека и Мэттью, – мол, с этой семейкой лучше не связываться. Сами они с Джозефом тоже не разговаривали. Зато потом наперебой твердили полиции, что сразу заметили – в этом доме происходит что-то подозрительное. Но предпринимать ничего не стали.