Финляндия поражала уже забытыми чистотой и опрятностью. Чистыми и опрятными были и везший их в Териоки вагон, и форма сопровождавших их финских солдат, и буфеты на многочисленных станциях. А в этих буфетах и пристанционных магазинчиках продавались продукты! Без очередей, без карточек и по довоенным ценам! Выменяв у пограничного офицера за один империал 30 марок (как потом оказалось, на четверть меньше официального курса), Тараканов купил три огромных булки белого хлеба, по полкилограмма масла и сыра, килограмм колбасы, большую плитку шоколада. Все это они с женой и сыном умяли мгновенно. Продукты были так вкусны, что есть хотелось еще и еще. Но надо было поостеречься – отвыкший от калорийной пищи организм уже начинал протестовать.

В Териоки их поселили в довольно холодную дачу вместе с еще тремя семьями беженцев. Дачный поселок, в котором размещался карантин, со всех сторон был окружен колючей проволокой и охранялся солдатами. Однако перемещаться внутри поселка – гулять по парку, ходить друг к другу в гости никто не запрещал. Их два раза в день весьма сносно кормили, а имеющим деньги позволялось заказывать дополнительные обеды. Проверкой беженцев занималась финская полиция и состоявший из эмигрантов Комитет для забот о русских в Финляндии, который возглавлял бывший петроградский градоначальник князь Оболенский. Князь был лично знаком с Кунцевичем, поэтому на следующий день после прибытия бывший чиновник для поручений и его супруга были освобождены из карантина, а через два дня Тараканов узнал, что Мечислав Николаевич сам стал заниматься проверкой своих вчерашних собратьев по несчастью.

Сразу же по прибытии в Териоки Настя отправила телеграмму дядюшке в Юрьев и на следующий день получила ответ с требованием немедленно приезжать. Кунцевич обещал помочь в скорейшем прохождении карантина, Настя ходила, вся светясь от счастья. Но через три дня из газет они узнали, что Красная армия и революционные эстонские полки начали наступление на Нарву. С поездкой в Эстонию решили повременить.

У них осталось пять золотых десятирублевок. Баронесса вновь начала грустить. Близкое окончание проверки теперь не радовало – вышедшим из карантина не полагалось ни бесплатного питания, ни бесплатного жилья. Через неделю, как раз в день взятия Нарвы советскими войсками, Кунцевич пришел в гости и объявил, что больше затягивать их пребывание в Териоках он не в силах, и предложил Тараканову с завтрашнего дня поступить к нему на службу – помогать проверять беженцев. Осип Григорьевич подумал-подумал и отказался. Кунцевич пожал плечами и ушел, даже не выпив чаю. Обиделся. На Настины упреки Осип Григорьевич сначала не реагировал, а когда жена совсем допекла, сказал:

– Настя, если бы я согласился, мне пришлось бы людей сортировать на чистых и нечистых и кого-нибудь обратно, в Совдепию отправить. А вдруг я ошибусь при сортировке?

Больше жена его не упрекала.

Тараканов нашел другую службу – кухонным мужиком при карантинной столовой. Работал он с пяти утра до десяти вечера – убирал помещение, мыл пол и посуду, колол дрова и носил воду, чистил картошку на всю ораву беженцев. Вечером он буквально валился с ног и засыпал, едва коснувшись головой подушки. Зато семья получила возможность и дальше бесплатно пользоваться жильем и питаться на казенный счет.

В субботу, седьмого декабря, смотрительница кухни рова Сэльгрен спросила у Осипа Григорьевича, не хочет ли он подзаработать.

– А что надо делать?

– Нетавно в карантин прибил ошень богатий щеловек, завтра он бутет давать звани обет, угощать рюсски эмигранти. Надо слюжить кюппари, эээ… половой! Будешь половой? Этот господин тает тесять марок.

– Конечно!

Столы сдвинули вместе и стали сервировать. Осип Григорьевич только и успевал таскать с кухни холодные закуски. По ассортименту застолье не уступало довоенным пирам у «Яра». Здесь было несколько видов мяса, всевозможная рыба, стояли даже вазы с фруктами.

Богатый беженец пригласил на званый ужин не всех, а только самый цвет карантина – представителей знатных и богатых семейств. Обед был назначен на семь вечера. Виновник торжества явился за четверть часа до назначенного времени и стал придирчиво инспектировать сервировку. Тараканов увидел его в тот момент, когда нес с кухни серебряное ведерко с замороженным шампанским. Увидел и чуть не уронил свою ношу. Богатым эмигрантом оказался не кто иной, как бывший его коллега агент Вейсброт.

В голове закрутились-завертелись фрагменты цветной мозаики, покрутились, покрутились и сложились в целую картинку. Тараканов поставил ведро на угол стола, снял передник, подошел к не обращавшему на него никакого внимания Вейсброту сзади и подсечкой повалил его на пол.

Рова Сэльгрен завизжала.

– Мадам, не кричите, – сказал смотрительнице Тараканов, связывая Вейсброту руки своим передником. – Это большевицкий шпион.

Визг усилился.

Генерал-майор свиты Его императорского величества, князь Александр Николаевич Оболенский и в эмиграции не расставался с военной формой, правда, носить ее приходилось без погон. Его сиятельство развалился в кресле и курил сигару. Напротив сидели Кунцевич и Тараканов.

– Вы, милостивый государь, всегда такой несдержанный? – спросил генерал у Осипа Григорьевича.

– Виноват, ваше сиятельство, накипело.

– Я, конечно, вас понимаю, но своим поступком вы оставили нам очень мало места для маневра. Вот-вот сюда прибудут представители финских властей, и этого Вейсброта придется передать им. А они могут расценить организацию ограбления в Советской России совсем не так, как оцениваем это деяние мы. Еще за героя этого изменника признают. А имеющиеся при нем немалые средства этому могут поспособствовать. Мечислав Николаевич, он вам денег не предлагал?

– Как же, предлагал. Десять тысяч фунтов.

– Ого! Это сколько же он вывез?

– Я думаю, его доля в награбленном составила около двух миллионов, – сказал Тараканов, – а это примерно пятьдесят тысяч фунтов стерлингов.

– Это же состояние! С такими деньгами в Европе он может весьма неплохо устроиться. Ну что теперь рассуждать. Не погорячись вы, Осип Григорьевич, мы могли бы господина Вейсброта своей властью в Совдепию вернуть, с соответствующими документами. А теперь… Теперь пишите рапорт, да как можно подробнее и красочнее, а я попытаюсь в нужном ракурсе его финнам преподнести. А там, как Бог даст.

Прибывшие в карантин чины финской полиции внимательно выслушали Оболенского, побеседовали с Таракановым, заковали Вейсброта в наручники и отвезли в Гельсингфорс. Назад он не вернулся.

24 ноября/7 декабря 1918 года. Териоки, Финляндия. Я, уполномоченный Комитета для забот о русских в Финляндии, отставной коллежский советник М.Н. Кунцевич, допросил Вейсброта Леонида Оттовича, родившегося 1872 года мая 15 дня, из мещан города Венден Лифляндской губернии, лютеранского вероисповедания.

По существу заданных ему вопросов Вейсброт пояснил следующее.

«В государственную службу я вступил по отбытии воинской повинности, 1 октября 1897 года писцом, в Венденское полицейское управление. В 1900 году переведен на должность околоточного надзирателя Рижского городского полицейского управления, с 1903 по 1908 годы служил в сыскной части рижской полиции полицейским надзирателем. В 1908 году был переведен в Московскую сыскную полицию, где прослужил до ноября сего, 1918 года. С 1910 года у меня на связи находился владелец кухмистерской, расположенной на ул. Солянка, дом 8, крестьянин Лабухин Афанасий. Расследуя одно из ограблений в районе Хитрова рынка, я в ходе обыска нашел и изъял в кухмистерской Лабухина ограбленные вещи и предложил ему сотрудничество в обмен на свободу. Лабухин согласился. После этого он стал снабжать меня известными ему сведениями о происходивших на Хитровке преступлениях. С его помощью мне удалось раскрыть несколько крупных ограблений, краж и разбойничьих налетов. Хочу пояснить, что я все это время не препятствовал Лабухину заниматься скупкой краденого, так как только в этом случае Лабухин мог добывать интересующую меня информацию.

С Иваном Николаевичем Беляевым я познакомился в 1912 году, – я расследовал кражу, совершенную из его квартиры. Это преступление мне удалось открыть и вернуть Беляеву практически все похищенное у него имущество. После этого мы стали дружить, так как у нас имелись общие интересы – и он, и я были страстными рыболовами. Мы неоднократно выезжали с ним на рыбную ловлю в окрестности г. Москвы.

В апреле 1918 года я был в гостях у Беляева – отмечал его именины. Находясь в состоянии опьянения, он жаловался мне на свою жизнь и на существующие в Совдепии порядки и говорил о своем желании эмигрировать. На это я возразил, что за границей нам, в нашем возрасте, будет трудно найти работу и что уезжать туда можно только при наличии определенного капитала. Тогда Беляев заявил, что капиталом можно обзавестись, и рассказал о том, что ему по долгу службы известно о каждом случае перевозки крупной суммы денег по Рязано-Уральской железной дороге. После этого у нас с ним возник умысел на совершение разбойного нападения на вагон с деньгами. К осуществлению этого преступления я привлек Лабухина. Мы несколько раз втроем встречались в кухмистерской Лабухина, разработали план нападения, распределили роли. Лабухин должен был устроить на Рязанскую дорогу своего знакомого, чтобы тот открыл вагон в момент нападения. Само нападение тоже должен был осуществить Лабухин и его сыновья. Беляев должен был сообщить о предстоящей перевозке денег и их сумме. Я должен был организовать обмен похищенных денег на изделия из драгоценных металлов и валюту иностранных держав, а также осуществлять общее руководство операцией и прикрытие ее участников.

22 мая Беляев сообщил, что принято решение об отправке в Тамбов 23 мая девяти миллионов рублей. Нам повезло, этот багажный вагон должен был сопровождать именно человек Лабухина. Если бы 23-го была бы очередь другого багажного кондуктора, человек Лабухина должен был бы с ним поменяться под благовидным предлогом.

…Лабухин не должен был никого убивать, об этом мы не договаривались. Когда я узнал, что все сопровождавшие поезд лица убиты, я потребовал у Лабухина объяснений. Он ответил, что сомневался в надежности своего человека и опасался, что тот, будучи с пристрастием допрошен в уголовной милиции, может его выдать… Мы поделили деньги – шесть миллионов достались Лабухину, один миллион – Беляеву, два миллиона – мне. Я сделал так, что начальник милиции включил меня в группу, созданную для раскрытия этого преступления, и контролировал ход розыска. Сразу сбежать из России мы не могли – процесс обмена советских денег на ценности занял продолжительное время.

…Арест Лабухина и его сыновей стал для меня полной неожиданностью. Я добился того, чтобы старшего Лабухина поручили допрашивать мне, и в обмен на молчание обещал организовать ему побег.

…Когда субинспектор Тараканов попросил меня проверить Беляева, я понял, что могу быть разоблачен, и решил действовать на опережение. В конце 1911 года начальник Московской сыскной полиции посылал меня в Тулу за личным делом Тараканова, в дороге от скуки я это дело прочитал и запомнил, что Тараканов расследовал нападение на почтово-телеграфную контору в Кашире, совершенное боевиками социал-демократической партии. Я съездил в Тулу, нашел его личное дело, нашел в Кашире еще одного участника этого расследования, после чего написал рапорт и отправил в Тульскую ЧК. Тараканов был арестован.

…Я организовал побег Лабухина, но об этом стало известно тюремной охране, и Лабухин был убит при попытке к бегству.

О судьбе Беляева мне ничего доподлинно не известно.

В содеянном я раскаиваюсь и прошу судить меня в Финляндии, по законам Республики, а не отправлять обратно в Совдепию.

С моих слов записано верно и мною лично прочитано. Дата, подпись».

На католическое Рождество советские войска взяли Юрьев.