Глава 31. Выход

Трипольский посмотрел на руки – они дрожали как никогда раньше. Казалось, возьми он стакан с водой, и в нём не останется и капли. В голове, как зацикленная, крутилась одна и та же мысль.

Пустой космопроходец существует.

Его останки острыми кусками лежали прямо тут, на полу! Не то глина, не то стекло... Он рассыпался, разлетелся от первой же пули гордеева. И Алексей готов был поклясться оксфордскими чертежами, что Рената стреляла уже в неподвижную куклу. Она промахнулась дважды и лишь с третьей попытки попала, но всё это время его слепой близнец оставался неподвижен.

Алексей боролся со страхом как мог. Не отступать. Нельзя поддаваться панике и бросать начатое. В том нет конструктива. Следовало во что бы то ни стало оживить ЭВМ. Теперь уже ему самому потребуются значительно большие вычислительные мощности, нежели кустарно сцепленные в параллели носители камер.

Это же невероятный шанс! Трипольский был глубоко убеждён: если что-то возможно измерить, то возможно и изменить. Ведь само по себе наблюдение так или иначе уже является воздействием!

Пережитый ужас не сломил его. Не загнал дрожащим и скулящим пареньком в дальний угол кубрика, нет. Страх за собственную жизнь по-особому повлиял на Алексея. Мысли ускорились, обострились в поисках путей выхода. Ибо из мельком слышанных рассказов Павлова он хорошо уяснил одно: Пустой не отступает. Никогда. А значит, это не последняя их встреча. И в следующий раз он хотел быть во всеоружии.

Первый же вопрос, которым задался Алексей, вышел прямым попаданием в цель. Почему Пустой замер, не довершил начатое? Что ему помешало?

Рената. Но не её пуля, нет. Свинец лишь раскрошил уже окоченевшую оболочку. Пустого остановил её взгляд. Вторая точка наблюдения. Она, сама того не желая, подвергла его изменению только лишь тем, что увидела. Иного рационального объяснения случившемуся Трипольский не находил.

Теория его строилась на знаменитом парадоксе: один только факт наблюдения, но не исключено, что и точка зрения ищущего, «превращали» фотон то в частицу, то в волну. Если учёный жаждал видеть в нём частицу, то непременно находил свойственные ей проявления. Но ровно так же дело обстояло и с волной!

Пусть бедняга Роберт дальше блуждает во мраке суеверий – он сам того хочет. Он же, Алексей Сергеевич Трипольский, бросит мифу вызов и разобьёт его!

Рацио Трипольского бунтовал недолго. Современная наука многое списывала в «феномены». Чего стоит только феномен Антонова с запутанными частицами, на котором базировался «прыжок» и космоходство в целом. Чем структурно сложнее объект, тем будет точнее его копия в точке сборки. Как? Почему? Феномен – и всё тут. Про Ординатора вообще стоило молчать. Его земная природа вызывала у Алексея стойкие сомнения.

Но то был необходимый шаг – принять факт существования чего-либо необъяснимого с тем, чтобы идти дальше и изучать. Своего рода отправная точка, без которой работа с теорией зачахнет даже не в зародыше – раньше, захлебнувших волной противоречий, которые при чуть большем углублении запросто могли стать и не противоречиями вовсе.

Точно так поступил и Алексей. Для себя он принял факт существования Пустого космопроходца, но это не значило, что он разделил точку зрения большинства на его счёт. Он не признал в нём некую карающую силу космоса, чем Пустого рисовали байки. Скорее, он являлся чем-то вроде сгустка негативных мыслей яркой личности, отражением, эхом, стремящимся…

Вспомнив описания жертв Пустого, Трипольский выронил злосчастную отвёртку и насадку-индикатор. Выглянул в отсек, прислушался к звукам коридора за закрытой теперь переборкой.

Пустой ведь что-то говорил… Будто бы от его, Алексея, лица. Жуть всё-таки. С другой стороны, и на Земле имеются необъяснённые по сей день явления, нередко тоже пугающие. Хотя бы небезызвестные случаи встреч с шаровыми молниями, участившиеся за последние пятьдесят лет многократно. Часто летальные случаи. И тут ведь не обходилось без мракобесия – единобожцы углядели в том какой-то там знак и верещали о нём из каждого проплаченного интервизора. Недолго, правда – вмешались правительства.

Подлезая под широкую плату с тремя охладителями, Алексей невольно покосился то место, где несколько часов назад рассыпалась его несостоявшаяся смерть. Останки уже убрали в карантинный контейнер. Но холод будто бы чувствовался и сейчас.

Обойти несущую параллель даже Бурову представлялось невозможным. С другой стороны, Истукан недаром Истукан. И дело тут не в его нелюдимости. Дело в его закостенелости. Панцире, из которого он не очень-то стремился вылезать. Экспериментировать? Это не про него!..

Увлёкшись, Алексей даже ненадолго позабыл о Пустом. Обложенный хлипкой гирляндой сцепленных носителей, среди которых роль драйвера выполняла камера из кубрика Кислых, напрямую подключенная к вывернутому наизнанку проектору, он лишний раз боялся перевернуться на другой бок, хоть и отлежал уже одну сторону рёбер.

Принцип вывода из строя модифицированных аналоговых ЭВМ был прост, как умысел забравшегося в женское общежитие студента. Слишком высокие токи пережигали шлейфы и контактные соединения в случайных местах, и внешне это почти никак не проявлялось. Не было видно ни гари, ни ещё каких признаков в местах порыва электроцепи.

Почти тот же ток, что уничтожил цепи ЭВМ, теперь показывал ему точки, где следовало провести ремонт. Трипольский отыскивал наиболее вероятные на его взгляд места порывов и подставлял два полярных щупа. Проскакивающие мизерные искорки показывали где именно следует сделать напайку. Разглядеть их все было очень сложно, но уж точно легче, чем действовать методом научного тыка.

Порывов оказалось меньше, чем он думал. Настолько, что он раньше времени перешёл ко второй стадии экспериментальной реанимации. Франкенштейн из проектора и камер остался в блоке, а сам он вылез, чтобы размять затёкшую спину. Охладители начинали гудеть один за одним – обходная цепь смыкалась. Подобное никто ещё не делал. Но всегда ведь будет кто-то, кто станет первым…

Вторая задача была не менее сложной. ЭВМ должен «подумать», что ничего не было. Алексею предстояло потереть алгоритм вывода из строя и все его фантомы, коих наверняка окажется не меньше десятка. Главное, не стирать последний фантом. Тут-то и зарылась собака, как говорил забавный дед-кадровик из НИМИ. При попытке уничтожить единственный оставшийся фантом алгоритм непременно выдаст метастазу. Которую потом и ещё днём с огнём не сыщешь. Нужно было его «покалечить». Вписать в него ошибку, но не просто вставить грубый костыль, а суметь убедить фантом, что ошибка та в нём была изначально. Это поэзия. Это и есть киберискусство! Пусть с изнаночной его стороны…

 Когда ЭВМ ожил, Фарадей сел в кресло, то и дело оглядываясь на переборку. Он сходу вычислил, что фантомов всего двенадцать. Десять нашлись на раз. С одним пришлось повозиться – запрятался хорошо. С двенадцатым дело обстояло очень просто, ведь известно, что отпечатывается он в теле последней введённой в ЭВМ команды, какая бы она ни была. Там-то Алексей и обнаружил фантом, который ему предстояло оперировать, пришивая лишнюю «ногу».

Почти сразу внимание Трипольского привлекли маркеры. Судя по ним, последним действием перед вводом алгоритма отключения, стала попытка вызова орбитального транспорта. А это значило, что этот ЭВМ кисловцы не отключали безвозвратно, как того требует Устав. Они лишь усыпляли его, хоть и грозило это в определённых условиях нестабильной работой основного. Алексей вспомнил, что счёл предшественников идиотами. Но не извинился даже мысленно.

Неверно был введён код команды для вызова орбитального транспорта, за чем последовала временная блокировка. Но как это могло произойти? Ординатор же выдаёт их всякому, имеющему доступ…

Алексей небыстро, но управился с последним фантомом. И, не на шутку заинтересовавшись, начал поиски. В таких случаях ЭВМ наверняка делает снимок введшего некорректный код – дело безопасности же! Файл обнаружился повреждённым, пришлось чуток поколдовать над ним, а после отослать на проектор, что находился в сцепке с несколькими носителями внутри блока.

Проекция явила широкое лицо, в котором Алексей узнал полковника Иконникова. Он выглядел очень устало, помято и что-то говорил перед тем, как запись оборвалась.

На восстановление звука ушло ещё некоторое время. Управившись, Фарадей вновь запустил воспроизведение.

– Он… не синтетик!.. Он человек!.. – рублено объявил Иконников и перед тем, как ввести неверный код во второй раз, вдруг приблизил перекошенное лицо к камере ЭВМ: – Живой человек!..

Трипольский распрямился. Сердце парня бешено колотилось, дыхание то и дело терялось, сбитое восторгом. Только что подтвердилась его теория! Это триумф!!.

Александр Александрович слышал выстрелы, чувствовал панические импульсы, колким эхом докатывавшиеся до него через психосервера. Не в силах просто лежать, он попытался подняться. Неизвестно на что он рассчитывал. В результате час кряду тихо выл от боли, отвернув лицо к стене, и замолчал только когда в медблок принесли кого-то стонущего. У него не было сил посмотреть кто это. У Саныча вообще ни на что уже не оставалось сил.

Когда ушла Рената, он открыл слезящиеся глаза. Боль плотоядным спрутом охватывала спину, уходила куда-то в грудной отдел позвоночника. Плохо дело… Плохо…

Кого-то поместили в карантин – из изолятора доносились слабые шумы. Чтобы посмотреть, ему пришлось бы приподняться и обернуться, а значит снова бередить чуть поутихшего спрута.

Подопригора с удивлением обнаружил, что ему всё равно кто там, в изоляторе… На миг сделалось страшно от этой мысли. Но лишь на миг…

Ему очень хотелось забыться. Не уснуть на время. А именно забыться. Так, чтобы надолго. А лучше – навсегда. Надлом в душе бывшего командира источал холод смертельной тоски, усталости от всего, и в первую очередь от необходимости быть кем-то другим, не собой-настоящим. От всего, что звалось службой.

 Закрыв глаза, Александр Александрович попытался уснуть. Его тянуло вернуться в зелёную кухню, но не где Вандал отчего-то делает то, о чём его не просили. А в старую, добрую иллюзию дорогого сердцу минувшего… Но даже сильно захоти он сейчас, ничего не вышло бы. Ординатор присутствовал частично, и значило это, что Рената наконец-то ушла отдыхать.

Пусть. Ей надо. Надо…

Он спохватился слишком поздно: трёхногое нечто под ним хлипко покачнулось, чтобы не свалиться, Саныч схватился за лжемраморный стол, ощутив его гладкость и прохладу.

Грохотнул, выключаясь, чудовищно старый холодильник. На залитом солнцем подоконнике, свесив длинный хвост, сидел чёрный толстый кот. Его очень занимало щебетание воробьёв на припорошенных снежком ветках…

– Бэтмен!..

Кот отозвался. Он всегда отзывался коротким мурканьем на собственное имя. Саныч завороженно подошёл к окну, протянул руку и коснулся чёрной шерсти старого проходимца. Тёплая.

Больно!..

Бэтмен, засранец, за палец его тяпнул! Он из забыл, что кот кусался при каждом удобном случае! Ком подкатил к горлу, что-то сдавило в груди. Саныч выдохнул, ничего не понимая – он видел улицы! Не перманентно-застывший урбанистический пейзаж, а живой, дышащий зимней прохладной Киев! Что это?.. Галлюцинации? Снова газ?

Вандала не было.

Саныч покосился на дверь. Ему казалось, или он слышал звуки телевизора?

Потянув на себя дверцу холодильника, он в конец потерял дар речи. Пакетированное молоко в красном литровом стакане, высохшие шпроты в открытой банке, хлеб… Вандал всегда убирал хлеб в холодильник. Балбес!

Как же так… Что за шутки… Не может же…

Собравшись духом, Саныч толкнул дверь из кухни.

Коридор. Недоклеенные обои у туалета – денег другу тогда не хватило. У входной двери обувь, на вешалке кожанка с едва стаявшим снегом. И музыка. Тихо пел старую-престарую балладу рок-идол прошлого, убаюкивая: «засыпай, на руках у меня засыпай…». Саныч застыл, не в силах более сделать и шагу.

– Ты долго там?

Вздулись желваки. Он глянул на прокушенный Бэтменом палец с тоненькой кривой крови. Поднёс ко рту, облизнул. Солёно.

– Иду… – севшим голосом просипел он и вышел в зал.

На низком журнальном столике ждала, ароматно паря, кружка горячего чая. Чёрного и крутого, как чёрт. Вокруг лежали рукописи черновиков, краями не раз подмоченные тем же чаем.

Вандал сидел в любимом продавленном кресле, закинув ногу на ногу и поставив на себя усиленно жужжащий ноутбук. Лицо друга – живое, сосредоточенное – на один краткий миг вселило ужас в сердце Подопригоры. Как же он мог позабыть его! Как же мог он его не вспомнить, а приделать мнемокопии чёртову погребальную маску!

– Я тут чего подумал… – щурясь одним глазом, чтобы не угодить в него ложкой, Вандал смачно отпил чаю. – Курить брошу. Как-то нехорошо последнее время. Да ещё понаснилось чуши… Мол, хожу, говорю, а сам мёртвый.

Саныч медленно опустился на диван рядом со столиком, тоже взял кружку, отпил. Крепкий чай вязал рот. Другой Вандал и не заваривал.

– Мне тоже… – он прочистил горло. – Мне тоже приснилось, будто ты… Что ты умер…

– Точно брошу. Это знак. Всем правит мысль, помнишь?..

– Всегда помнил, друг. Всю жизнь…

Вдруг раздался стук в дверь.

– Открой, это, наверное, пицца.

Саныч поднялся. Он до смерти хотел поверить во всё это. Он отдал бы что угодно, лишь бы так всё и было. Только бы не лишаться единственной за всю жизнь родственной души, не видеть покорёженные войной судьбы, не слышать зацикленного визгливого смеха в лесах далёкой планеты…

Снова постучали. В голове почему-то возникло эхо стука, словно он происходил не из-за двери, а изнутри его самого. Саныч напрягся. К горлу подкатил ком.

Нет. Только не это. Не надо, не надо…

Он взялся за ручку и глубоко вздохнул, закрыв глаза. Там никого. За дверью никого нет. Никого. И никогда не было.

Саныч повернул ручку и открыл входную дверь. Лестничная клетка встретила его холодом бетонных ступенек и густой синевой краски на стенах. Подъезд был пуст.

– Пицца? – донёсся голос из зала. – Жрать охота!

– Не, дружище. Ошиблись дверью, – Саныч задвинул щеколду, повернулся и, смахнув одинокую, тяжёлую слезу, кивнул:

«Всем правит мысль».

Рената заикалась так, что Буров почти ничего не понял из сказанного. Ясность внёс мертвенно бледный, трясущийся Трипольский. На полу ощутимым холодом парили осколки чего-то непонятного, точно тут взорвалась пустотелая глиняная кукла, заполненная холодным газом. Алексей уверил его, что видел собственную копию. Слепого близнеца, который неотвратимо шёл к нему.

Напряжение зашкалило. Критическая масса терпения Бурова имела грандиозную величину, но и события, сопровождавшие экспедицию, были из ряда вон выходящие. Синтетик с умыслом на людей, мимики и убийство Иконниковым части собственной команды. Пропажа Грау и Павлова. Некто лишний в числе группы, Ганич-Михайлов со своим бредом, теперь ещё это. Внешне Истукан оставался спокоен. Но только внешне.

«Оса» в ангарном отсеке транслировала голос Бёрда. Подозрительно, но американец передавал слова командира о неостероне. Отчего сам Роман ничего не говорил? Почему не воспользовались импульсом? Буров помрачнел, сделавшись темней грозовой тучи. Пора брать янки в оборот. Уж шибко лояльничает с ним Нечаев!

Буров вышел из ангарного отсека только починив коленный сервопривод «Осы», в которой успел повоевать Роман. Давно следовало его отремонтировать. Никто же не поручится, что белотелые не вернуться. Они тут, в модулях, как щенки в картонной коробке – защита лишь видимая, мнимая.

Сей факт бесконечно удручал Бурова. Если он и желал успеха затее Трипольского, то только лишь потому, что ЭВМ позволил бы им включить систему внешнего наблюдения.

В коридоре по пути во второй командный он встретил Ренату. Судя по всему, женщина только что проснулась. Выглядела психосервер отчего-то крайне озабочено и, направляясь в медблок, даже не заметила рядом с собой хмурого гиганта.

«Мать Тереза», – усмехнулся про себя Буров.

Стремление Неясовой растратиться на других никак не умещалась в его мировоззрение. Это было выше его понимания. Вот даже сейчас – едва очнувшись ото сна, она, не видя никого перед собой, спешит в медблок. У неё теперь целых три подопечных. И из всех реальной помощи заслуживал разве что Подопригора.

Трипольский налетел на него на пороге. Выглядел паренёк даже хуже, чем несколько часов назад – пытаясь что-то сказать, немо хватал ртом воздух и жестикулировал тонкими, пляшущими руками. И улыбался так, словно только что нащупал лазейку, ведущую к решению математической гипотезы Эрдёша.

Вот дела, он-таки сумел! ЭВМ тихо гудел охладителями, а внутри раскрытого блока, над сплетением проводов самодельной вычислительной параллели витала проекция. Это был Иконников – изменившийся, но отнюдь не постаревший. Будто бы даже наоборот – слегка помолодевший с момента расстрела шестерых учёных…

Рената работала по инерции, на автомате. События дня высосали из неё остатки жизни, женщина потухла окончательно, ощущая серый углепластик действительности как сквозь плотную пелену. Если случившееся во втором командном и вернуло ей часть сил, то лишь на время. Определив после этого Милош в карантинный медизолятор и оказав ей необходимую помощь, она села на стул возле кушетки Подопригоры и больше не смогла встать.

Ей было всё равно – что это за нечто там было, откуда и появится ли вновь. Предел сил, который она никогда ранее не ощущала, таки был достигнут. Поедай её заживо какая-нибудь тварь, Рената лишь апатично бы за тем наблюдала.

Заперев изолятор, Буров что-то услышал в ангарном и исчез из виду. Рената не была бы против, исчезни Истукан в принципе…

Дважды она поймала себя на том, что засыпает сидя. И в третий раз почти рухнула со стула, после чего с трудом поднялась и направилась в кубрик. Как в полусне она медленно шагала вдоль стены, а когда оказалась в жилом помещении, упала на застеленную койку без сил, лицом вниз.

То, что уже не спит, Рената поняла не сразу. Неясная тревога выволокла её из тяжёлого забытья, и тут же в сознание впился импульс Ординатора: «вторжение». Какое вторжение, кого, откуда?.. Ничего не было ясно. Подобный импульс она воспринимала впервые, и ни разу не слышала ничего похожего от опытных психосерверов.

Сознание Ренату догнало только у переборки в медблок. Она постояла чуть-чуть, приходя в себя, держась за стену, чтобы не упасть.

И вдруг услышала. Вопреки расхожему заблуждению, психосерверы не могли слышать чужих мыслей. Но вот чей-то диалог с Ординатором – запросто.

Рената чуть не застонала – её словно тянули на две стороны! Ординатор оставался нем и не предпринимал ничего, не говорил ни с кем, но меж тем она отчётливо слышала его бесполый голос, звучащий в диалоге с…

Александр Александрович!..

Рената ударила по панели, и переборка отъехала. Милош в карантинном изоляторе лежала, подтянув ноги – свернуться калачиком, как обычно, ей не давали руки, стянутые за спиной магнитными наручниками.

Подопригора не шевелился. Серый цвет губ майора сказал Неясовой больше, чем любой развёрнутый доклад. Она вмиг очутилась у его кушетки, прощупала пульс на шее – жив. Стало ясно, что дело тут не в отсутствии положенной дозы неостерона. Кто-то забрался в голову Александра Александровича под видом Ординатора! Или…

Или каким-то непостижимым образом вторгся в его разум с помощью иного Ординатора! Кислых! Больше некому! Но зачем?!.

До Ренаты долетали лишь обрывки фраз, но смысл происходящего она уловила легко. Саныч уходил. Сдавался. И в этом ему активно кто-то помогал, указывая путь!

От безысходности она несколько раз ударила майора по лицу. Безрезультатно. Он дышал всё медленнее, пульс слабел с каждой секундой. И тогда она решилась на крайние меры.

Рената уселась прямо на пол, спиной опершись о гудящий реаниматор. Их этому учили. Экспериментальная практика, не обкатанная, но очень перспективная, и в первую очередь – в медицине. Она закрыла глаза и разом, без подготовки сняла заслоны, предоставив Ординатору полноту власти на собственным сознанием.

Руки потяжелели – холодный стеклянный шар, казалось, стал неподъёмным. Вокруг, пронзая серую хмарь различными цветами, светились семь точек. Быстро найдя самую блёклую из них, Рената направила в её сторону Ординатор.

Вспышка!.. Перед ней вдруг возникла дверь, и она расслышала негромкую музыку. Незнакомый вокал с приятной хрипотцой проистекал оттуда же, откуда слышался неторопливый диалог! Рената заколотила в дверь ещё и ещё. Ей только и оставалось стучать как можно сильней – ручки нигде не было.

Шаги. Она услышала шаги и…

«Нет. Не надо…».

Она отступила, не зная, что делать. Это была мольба. Просьба не мешать. Неожиданная боль пронзила её насквозь, точно стальным штырём. Рената выгнулась и упала в шевелящийся туман.

Когда она с трудом поднялась на ноги, с виду ничего не изменилось. Всё так же гудел реаниматор, по-прежнему жгло основание затылка… Но Александр Александрович уже не дышал.

К прозрачной стенке карантинного изолятора прижималась Милош. Кисти её по-прежнему стягивали магнитные наручники, только вот держала она их уже перед собой, а не за спиной, как изначально.

Жест, который изображала повреждённая, Рената уже видела однажды. Мизинец прижат к безымянному, указательный – к среднему… Она неотрывно смотрела на Подопригору, а по лицу Милославы текла одинокая, тяжёлая слеза.