21
2014 год
Я стою над костями, зная, что должна отвернуться, понимая, что должна бежать отсюда. Но я не могу заставить себя закрыть эту маленькую дверь, снова запереть Бек в смердящей темноте. У меня кружится голова, перед глазами все прыгает. Я чувствую ее запах – запах ее разлагающегося тела и волос. Я наклоняюсь вперед в уверенности, что меня сейчас вырвет. Но ничего не выходит.
Гаражные ворота слегка вибрируют, шум подъезжающей машины звучит утрированно в тишине гаража. Скрип резины – автомобиль заворачивает к дому. На долю секунды мне кажется, что ворота сейчас откроются, и родители увидят, как я, полуодетая, стою над скелетом их дочери. Но машина останавливается, мотор глохнет, и я слышу, как открываются двери. У меня всего несколько секунд.
Дверца страшного тайника закрывается со щелчком, и я придвигаю картонные коробки обратно. Сейчас они поднимаются по дорожке. Скрежет металла – это ключ проворачивается в замочной скважине. Я бегу обратно в постирочную и захлопываю гаражную дверь за мгновение до того, как открывается входная. О господи. Они увидят, как я выхожу отсюда. Они поймут, что я видела. Я неподвижно стою в постирочной, стараясь не издавать ни звука.
– Бек?
Босыми ногами я чувствую холодный кафель. Рядом негромко вращается сушильная машина. Пока они думают, что я ничего не видела, у меня все еще есть время, главное, выбраться из дома.
– Бекки?
Я слышу, как мама шаркает по ковру. Она почти у постирочной комнаты, собирается подниматься по лестнице в мою спальню, но она увидит меня, когда будет проходить мимо.
– Как все прошло? – кричу я в ответ, без разбора нажимая кнопки на стиральной машине.
– Что ты здесь делаешь, милая? – спрашивает мама, появляясь в дверном проеме. Ее лицо выглядит иначе – глаза светятся и кожа какая-то странная, восковая, – но она улыбается. Выглядит счастливой.
– Не могу разобраться, как это работает. Я хочу кое-что постирать.
– Я все сделаю, милая. Тебе лучше прилечь, если у тебя голова болит, – говорит она.
– Знаю. Просто хочу помочь, – отвечаю я, стараясь говорить нормально, хотя ноги у меня дрожат и хотят бежать прочь. Даже страха в моем голосе может оказаться достаточно. Они не должны догадаться.
– Как мило с твоей стороны, Бек. А где твои вещи?
– Я оставила их наверху.
– Ну, тогда сходи принеси их.
Я заставляю себя медленно повернуться, идти, а не бежать. Она включает машину, вода начинает заливаться в пустой барабан.
– Бек?
Мои плечи напрягаются.
– Да.
– Твой халат грязный.
Я осматриваю его. Впереди на подоле темные следы – я опускалась на колени в гараже.
– Видимо, это когда я выходила на улицу, чтобы попрощаться, – говорю я слабым голосом. Она знает, что я не выходила наружу.
– Тогда дай мне его.
– Я принесу его вместе с другими вещами. – Мой голос звучит странно, как-то высоко и наигранно, но я ничего не могу с этим сделать.
– Чтобы пятен не осталось. – Она протягивает руку.
Она не просит. Я скидываю его, чувствую себя ужасно незащищенной в одном полотенце. Она берет у меня халат. И в этот момент раздается звонок мобильного. Карман халата начинает светиться. Но она не останавливается; не возвращает его мне.
– Что ты делаешь? Мой мобильник! – кричу я, но она кидает его в машину.
Я подскакиваю, сую руки по локоть в горячую воду. По мере того как телефон погружается в воду, звонок становится мягче, тише – когда я вытаскиваю мобильник из намокшего кармана, раздается последняя трель. Затем он перестает звонить; экран темнеет.
Игнорируя меня, мама достает из шкафа стиральный порошок и кондиционер для белья. Она сделала это специально. Она не могла не слышать телефонный звонок. Возможно, она даже увидела телефон у меня в кармане и поэтому настояла на том, чтобы я сняла халат. Я бегу от нее, вверх по ступеням, придерживая руками маленькое полотенце.
Я закрываю дверь в свою комнату и подпираю ручку стулом, потом натягиваю новую одежду; вещи колются и пахнут пластиком, но так намного лучше, чем быть голой. Я сажусь на кровать. Это происходит на самом деле. Меня начинает трясти.
Они убили ее. Один из них убил Бек и запихнул ее в эту темную дыру. От волнения я начинаю задыхаться. Они знали. Все это время один из них знал. По крайней мере один. Они просто тянули время, ждали, пока Андополис потеряет интерес, пока Пол и Эндрю уедут. Я сжимаюсь в комок, пытаюсь успокоиться и дышать ровнее. Мне нельзя паниковать. Я должна выбраться отсюда. Но все, о чем я могу думать, – это ее скелет под домом, свернутый клубком, как маленький испуганный ребенок. Он лежал здесь все это время, спрятанный в темноте.
Окно. Я отталкиваюсь и поднимаюсь на ноги. Репортеры слишком далеко, чтобы услышать что-нибудь, но я их вижу. Миниатюрные мужчины с миниатюрными камерами. Если я могу видеть их, значит, и они могут видеть меня. Я прижимаюсь к стеклу и бешено машу им. Один парень достает сигарету. Остальные даже не шевелятся. Я могу попытаться докричаться до них, но родители услышат меня раньше. Я могу выпрыгнуть. Это два этажа, есть риск сломать себе что-нибудь, но они наверняка заметят, если я пролечу в воздухе. Другого выхода нет. Я пытаюсь открыть окно, но оно не поддается. Я дергаю что есть силы, кажется, мышцы вот-вот порвутся, но рама даже не шевелится. Она наглухо закрашена. Я подсовываю под нее пальцы и тяну, тихо поскуливая, обламывая ногти. Ничего не получается; кончики пальцев в крови и дрожат. Я начинаю плакать, задыхаясь. Я не могу его открыть. Единственный выход – через входную дверь, а я не хочу спускаться туда. Я ощущаю себя Рапунцель, запертой наверху в башне. Выхода нет. Можно попытаться разбить окно, но стекло толстое, и они обязательно услышат звон, прежде чем я успею сбежать. Тогда они догадаются. Я окажусь рядом с Бек – и будем мы, как близнецы, гнить вместе.
Нет. Пока они не знают, что я их раскусила, возможно, просто могу выйти из дома. Через входную дверь, как уже делала столько раз. Вытирая заплаканные щеки, я заставляю себя дышать ровно. Я хорошая актриса. У меня получится.
Когда я выхожу из комнаты Бек, в доме стоит тишина. Единственный звук – тихое жужжание стиральной машины. На всякий случай я держу в руках стопку грязной одежды. Сердце колотится, когда я неслышно спускаюсь по ступеням. Входная дверь все ближе. В пяти шагах, в трех. Вот я уже на нижней ступени. Дверь в одном шаге от меня.
– Бек? – Я оборачиваюсь. Мама стоит в гостиной. Она держит кухонные ножницы. Отец сидит на диване и смотрит на меня.
– Да?
– Куда ты собираешься?
– Я должна встретиться с Андополисом, – лгу я. – Он будет здесь с минуты на минуту.
– Ты несешь ему свое грязное белье? – спрашивает отец. Я не знаю, что сказать.
– Пусть он зайдет в дом. Если у тебя болит голова, тебе может стать плохо. Не следует ждать снаружи на холоде, – говорит она как ни в чем не бывало. Как будто она не держит перед собой острые блестящие ножницы.
Я перевожу взгляд с них на дверь. Я могла бы успеть выскочить, прежде чем она вонзит мне ножницы в спину. Отец встает, делает шаг между мной и дверью. Берет у меня из рук белье.
– Сделай, как просит мама, – говорит он.
– Ты не позволишь подравнять тебе волосы? – спрашивает она, глядя на мои секущиеся концы. Я сглатываю.
– О’кей.
Она усаживает меня на кухне и накидывает мне на плечи полотенце. Отец стоит позади нас и смотрит.
– У тебя всегда были такие красивые волосы. Не могу поверить, что ты их так запустила, – сетует она, расчесывая пряди. Зубья царапают мне кожу головы. Это не долго, не волнуйся. Винс может зайти и поговорить с тобой и отцом. Я хотела бы послушать, как там все продвигается.
Я пытаюсь оглядеться и понять, в комнате ли еще отец. Она рывком разворачивает мою голову обратно, и я смотрю только вперед.
– Мы же не хотим, чтобы было криво.
Холодные ножницы прикасаются к моему затылку, к шее; я слышу щелканье острых лезвий, когда они отрезают волосы. Мои руки крепко сжаты в кулаки под полотенцем.
– Будет выглядеть намного лучше.
– Спасибо. – Мой голос снова странный и высокий; я слышу в нем собственный страх. Но она, кажется, ничего не замечает.
– Мило и аккуратно, как раньше. – Я чувствую ее дыхание на затылке, когда она говорит.
Откуда-то из глубины дома раздается странный звук. Какой-то сдавленный плач.
– Что это было?
– Ты о чем, милая?
– Этот звук.
– Я ничего не слышала.
– А где папа?
– Наверное, прилег.
Я снова слышу этот мучительный звук.
– Приподними подбородок, – командует мама, поворачивая мое лицо так, чтобы я смотрела на нее. Она подносит ножницы к моему уху.
– Мне правда нужно проверить, здесь ли уже Андополис, – говорю я, глядя ей прямо в глаза. Почему я никогда не замечала, какие странные у нее глаза – стеклянные, блестящие, они никогда по-настоящему не сфокусированы на тебе.
– Почти закончили, – отвечает она.
Громкий гулкий хлопок. Я подскакиваю на месте.
– Осторожно, милая. Я не хочу тут мусорить.
– Что это было?
Она не отвечает. Ножницы щелкают снова и снова. Я чувствую, как по щекам катятся слезы, и я не могу их остановить. Звук напоминал оружейный выстрел. Мне нужно выбраться отсюда. Но она может перерезать мне горло одним движением ножниц.
– Пожалуйста, мама!
– Секунду, Бекки, – говорит она.
Я беззвучно плачу, прислушиваясь к отцу, но слышу только тишину. Затем она стягивает с меня полотенце.
– Сходи посмотри в зеркало! – говорит она. – Думаю, тебе понравится.
Я быстро поворачиваюсь и практически бегу к входной двери. Она не удерживает меня. Я могу идти. Я поворачиваю ручку, но она не двигается. Дверь не заперта, но не открывается. Я наваливаюсь на нее, отчаянно пытаясь открыть.
– Осторожно, Бек. Ты ее сломаешь, – говорит мама, проходя мимо с совком и щеткой.
Я замечаю: что-то подсунуто под дверь с другой стороны. Снова наваливаюсь на нее, больно ударяясь плечом, но она не поддается.
Краем глаза я вижу лицо Бек. Искаженный от боли рот, полные страха глаза. Я оборачиваюсь. То, что я вижу, – зеркало в прихожей, и это мое собственное отражение. Мои волосы пострижены в форме аккуратного боба, как у Бек. Я вижу то же самое, что видела она перед смертью. Наконец я знаю, что с ней случилось, и теперь мы разделим одну судьбу.
Потом я чувствую запах дыма.
