Джун
Она знает, чем и где все закончится. Там, где суша обрывается, сменяясь морем, а между сушей и морем – одна-единственная комната. Дочкино письмо спрятано в оранжевый блокнот, а тот лежит поверх двух таких же на пассажирском сиденье. В мотеле «Супер эйт» она прочитала его раз десять, слово за словом, пока менеджер не потребовал съехать немедленно – или оплатить еще одну ночь. Почерк был знакомый, дочкин, а вот слова – чужие. Они принадлежали девочке, которую Джун почти не помнит, девочке из далекого прошлого, которая еще ничего не знала о разводе родителей. После этого Лолли перестала откровенничать с Джун и никогда не признавалась ей в любви. В письме она мучительно пыталась нарисовать будущее, в котором Джун только предстояло занять важное место. Однако этого не случилось, думает она, вспоминая их перепалку с Люком накануне свадьбы. И все же Лолли пыталась. Перед смертью она сумела как никогда приблизиться к себе прежней – и от этого запоздалого чуда, предсмертного подарка судьбы, который принес больше сожалений, чем радости, Джун теперь было еще горше.
Въезжая из Айдахо в Вашингтон, она вдыхает аромат Лолли. Она учуяла его еще в мотеле: знакомый запах доносился от страниц дневника. Уилл подарил Лолли этот странный парфюм с ароматом горячего шоколада еще в Мехико и с тех пор регулярно пополнял ее запасы. Джун порылась в дочкиной сумке и нашла там небольшую бело-коричневую бутылочку. Пшикнула немного себе на запястье и на страницы письма, которые затем спрятала обратно в блокнот. Теперь запах какао и корицы заполняет весь салон «Субару». Почему же она позволила дочери так отдалиться? Как могла это допустить?
Словно бы ответом на вопрос у нее в голове раздается крик Люка: «Господи, да бросай уже!» Он бежит от нее по лужайке за домом и кричит: «Бросай! Бросай!», а она все теребит в руках пластиковое фрисби. «Чего ты боишься?!» Теперь Люк стоит, сложив руки на груди. Это было их второе лето вместе, и они решили пойти на улицу побросать тарелку. До лужайки-то дошли, но что-то мешало Джун бросить фрисби. Она не помнит, что именно – вероятно, занятие казалось ей чересчур детским… Или она не делала этого назло Люку, который практически настоял на игре. Постояв пару минут, он ушел, обиженный и расстроенный. В их отношениях бывали такие моменты: она не могла стать такой, какой ему хотелось, но он почему-то настаивал. Эдакая игра в «ястребов и голубей», где она всегда, даже глазом не моргнув, одерживала победу. Люк обычно в бешенстве уходил – совсем как Лолли. Джун вспоминает, как желтая пластиковая тарелка потом несколько недель валялась на газоне, никто не хотел ее подбирать. Люк даже обходил ее газонокосилкой, и вокруг постепенно образовалось небольшое кольцо из нестриженой травы. За все это время никто и словом не обмолвился о тарелке, а в один прекрасный день она просто исчезла.
Правая рука Джун сползает с руля и ложится на оранжевый блокнот. Пальцы скользят по потертой обложке, а потом Джун не выдерживает и кладет блокнот себе на колени. Вдыхая аромат Лолли, она выжимает педаль газа. Ничто не должно помешать ей добраться до «Лунного камня», поэтому она не превышает скорость. Если останавливаться только на дозаправку, уже вечером она будет там. Никакой спешки нет, но ей не терпится увидеть изнутри комнату из дочкиного письма, услышать вой ветра и грохот волн, полюбоваться на те же звезды и луну, вдохнуть тот же соленый воздух. Да, она не найдет в «Лунном камне» свою дочь, но ближе, чем там, они уже никогда и нигде не будут.
Дорога займет еще несколько часов. Она будет ехать, пока не упрется в океан, и найдет ту комнату, и останется там.
