Лидия

Он и раньше ей объяснял, да она никак не возьмет это в толк. А его голос все вздымается, опадает и течет, будто песня.

– Вам несказанно повезло, Лидия Мори. Вы такая везучая. Выиграли главный приз – три миллиона долларов! А ведь главный приз разыгрывают всего раз в два года.

Порой она не слышит ни слова из того, что он говорит, только его голос. Бывало, она, зажав трубку плечом, засыпала под его убаюкивающие напевы о выигранных миллионах. Главный приз, рассказывал Уинтон, еще ни разу не получал американец, и технически это невозможно, однако он, Уинтон, предлагает ей свою помощь. Ради нее он готов рискнуть карьерой и помочь ей обходными путями получить заветный приз.

– Вот на что я готов ради вас, – говорит он, и его голос – океан теплоты.

Иногда она вешает трубку посреди разговора, бросает ее на стол и выключает свет. Но на следующий день Уинтон обязательно перезванивает. Обычно между девятью и десятью утра, а потом еще раз – после шести, когда она уже отправила все счета, сходила в магазин за тем малым, что ей сейчас необходимо (туалетная бумага, консервированный суп «Прогрессо», английские маффины) и выпила кофе в кофейне. Часто она слышит его звонок еще с порога. И расстраивается, когда он не звонит. Конечно, Уинтон – жулик, это дураку ясно. Он флиртует, не скупится на комплименты, говорит ласково, но настойчиво. Лидия понимает, что таким образом ее заманивают в ловушку, ею манипулируют. Она все это знает, но каждый раз снимает трубку. А иногда нарочно не снимает, как девчонка, которая просит маму не отвечать, зная, что звонит ее ненаглядный – пусть помучается. Но на следующий день она непременно ответит. Это понятно и Уинтону, потому что он всегда перезванивает.

– Лидия Мори, я по вам скучал. Вы, должно быть, ходили плясать в бар или разбивали сердце какому-нибудь бедолаге.

Через месяц рассказов о призовых деньгах, обходных путях и рисках Уинтон начинает слегка давить. Три миллиона долларов достанутся кому-то другому, если она не оплатит международный налог на приз. Первый налог – 750 долларов, сущие гроши по сравнению с суммой приза, но и эти деньги компания ей возместит. Они бы заплатили сразу, да так не положено. Сперва она должна заплатить, а комитет тут же вышлет деньги обратно. Без уплаты налогов (Уинтон говорит это строго, не нараспев) ничего у них не получится.

Лидия платит. Едет в Торрингтон, в магазин «Уолмарт», и кладет 750 долларов на карту, а карту отправляет по почте в Асторию, Квинс, где якобы живет уполномоченный представитель лотереи. «Уолмарт», Квинс, карта, возмещение – какая нелепость! Явное надувательство. Как он вообще мог подумать, что Лидия ему поверит? Однако же она пока не готова отказаться от ежевечерних звонков. И в конце концов, существует крошечная вероятность, что вся нелепая история Уинтона – правда. Лидия даже дала волю фантазии и представила, как после получения выигрыша отправит крупную сумму Уинтону – помочь немного его семье, помочь ему выучиться. Но нет, скоро она положит конец этому цирку. Только не прямо сейчас. Пусть эти 750 долларов станут своеобразным испытанием. Конечно, Уинтон его не пройдет, и цирк на этом закончится. Все вернется на круги своя. Лидия сознательно не продумывает все до конца, сознательно защищается от признания собственной глупости и расточительности. Она хочет посмотреть, что будет дальше, и не задает себе лишних вопросов.

Итак, она кладет карточку в конверт и высылает его Теодору Беннетту из Астории, Квинс, работнику лотереи. Уинтон сказал, что к карте не надо прилагать никаких писем, и указывать обратный адрес на конверте тоже нельзя. И хотя ей невыносима мысль о выброшенных на ветер 750 долларах, Лидия все же бросает конверт без обратного адреса в почтовый ящик возле ратуши.

Звонить Уинтон не прекращает, и Лидия с удовольствием возвращается к привычному ритму жизни. Утром трубку не берет, зато берет вечером – слушает его болтовню о последней подружке, которая разбила ему сердце подлой изменой, о сыне, которого ему нельзя видеть, о больной матери, о сестре, что сидит в тюрьме. В этих телефонных разговорах мир Уинтона обретает жизнь и краски. Он – взвинченный и ревнивый любовник, заботливый и прилежный сын. Ему двадцать восемь лет. По вечерам он ходит на курсы бухучета, чтобы уйти из лотереи – занятость тут неполная и платят мало. Он бы уже давно ушел, да вот хочет успеть переслать Лидии ее приз. Просто чтобы увидеть, как достойная американка – а не какой-нибудь европейский хлыщ – получает свои деньги.

Со временем родная сестра Уинтона превращается в двоюродную, потом в тетю и даже племянницу. Вечером он учится то на управляющего гостиницы, то на графического дизайнера, то на инженера. Бывшую зовут то Карла, то Нэнси, то Тесс, то Глория. А ему самому то двадцать восемь, то двадцать четыре, то тридцать. Эти несоответствия поначалу тревожат Лидию, а потом начинают смешить. Очередное доказательство, что все эти россказни про лотерею – чушь собачья. Но потом Уинтон вновь начинает расспрашивать ее о жизни. Задает те же вопросы, на которые она раньше не отвечала. Замужем ли она, кем работает, есть ли у нее дети? И тут-то, чувствуя, что их беседам нужен новый виток, иначе они сойдут на нет, Лидия рассказывает Уинтону про бывшего мужа, Эрла Мори. Рыжеволосого парня, с которым ей сперва было так весело, а потом – совсем нет. Который прозвал ее Закусью и щипал за ягодицы, оставляя крошечные фиолетово-желтые синяки. Который однажды ударил ее по голове телефонной книгой, да так сильно, что она потом весь день не стояла на ногах. Который почти каждый вечер кутил с братьями и кузенами в «Пробке», приходил домой вдрызг пьяным и, если повезет, ложился спать на диване в гостиной. Ей было девятнадцать, и уже через несколько месяцев такой жизни Лидия поняла, что ненавидит мужа и всю его семью, но ничего не может с этим поделать. Когда она наконец призналась матери, та велела ей сидеть смирно и благодарить судьбу за мужа из хорошей семьи. Все это Лидия рассказывает Уинтону – так, словно читает сыну сказку на ночь. О девочке, которая однажды заблудилась в лесу и не могла найти дорогу домой. Она говорит и говорит, совсем как Уинтон в начале, и слышит в трубке его дыхание. Изредка он позволяет себе комментарий или вопрос, а обычно лишь короткое восклицание в духе: «Нет, ну какой болван!» или «Пьянь вонючая!» Про других мужчин – что уходили от нее после первой же ночи – Лидия умалчивает. Про Рекса тоже. И про Люка ничего не говорит.

Десять дней спустя она получает по почте конверт из Ньюарка, Нью-Джерси. Конверт с мягкой подложкой, а внутри – семьсот пятьдесят долларов наличными. Ни письма, ни обратного адреса. Только деньги. Лидия сворачивает купюры в рулончик, прячет его в карман флисовой куртки и отправляется в кофейню. Уже начало февраля, но на окнах до сих пор висят рождественские украшения – из тех, что можно купить в аптеке или супермаркете, картонные санты, красноносые олени, снежинки размером с тарелку. Под потолком и над окнами натянуты гирлянды, а на стойке возле кассы красуется миниатюрная искусственная елка в серебряной мишуре, увенчанная пластмассовым ангелом. Из-за того, что в кармане у нее лежат крупные купюры, Лидия чувствует небывалый прилив сил и душевный подъем. Да, это ее деньги, она их не выиграла, а просто получила обратно, но все равно они греют душу. Быстро выпив кофе, она расплачивается пятидесятидолларовой купюрой. Официантка Эми (она уже явно на восьмом месяце) молча уносит купюру и приносит сдачу – без комментариев и какого-либо интереса. Лидия оставляет на чай пять долларов, надевает флисовую куртку и уходит домой.

Не успев дойти до тротуара, она замечает на парковке парня в зеленом свитере: тот проезжает на велосипеде прямо перед ней. Она и раньше его видела: он частенько тусовался в парке со своими сверстниками, курил. Вроде бы даже работал на Люка – впрочем, на него работали десятки парней в Уэллсе в возрасте от тринадцати до двадцати двух. Как бишь их называла Джун? «Карманники и наркоманы?» Лидия морщится от воспоминаний о ее добродушном подтрунивании и смотрит, как парень нарезает по парковке небольшие круги.

Уж не сын ли это Кейтлин Райли? Нетрудно представить, каких гадостей про Лидию он наслышался от матери. Ах да, Кейтлин ведь давно уже не Райли, а Мур. Она вышла замуж за подрядчика, который выстроил ей огромный дом на Уайлди-роуд, и до родов успела поработать медсестрой в больнице. Странно представлять ее медсестрой и матерью. В старших классах Кейтлин всем рассказывала, будто Лидия подбивает лифчик ватой. Лидия развивалась не по годам быстро и первая в классе обзавелась лифчиком, а в старших классах грудь у нее стала больше, чем у всех остальных девочек потока. На второй день учебы ее прозвали Лактадией. В авторстве клички никто так и не признался, но старшие мальчики стали подсовывать в ее шкафчик непристойные записки (с предложением прогуляться за трибуны, например) и улюлюкать, когда она садилась в автобус. «Напои молочком!» – таким воплем они встречали ее утром и провожали днем. К началу второй недели очень многие девочки – включая Кейтлин Райли – жестоко невзлюбили Лидию. Она была моложе Кейтлин на два года и раньше вообще не попадала в поле ее зрения, а теперь вдруг стала ее заклятым врагом. Кейтлин объявила войну Лидии. «У Лактадии нет молока», – любила приговаривать та и однажды вместе с другими девочками подкараулила ее на школьной лестнице. Они потребовали задрать кофту и доказать, что грудь у нее настоящая, а не ватная. Лидия так испугалась, что не могла даже убежать или послать Кейтлин куда подальше. Она медленно задрала блузку и выставила напоказ свои очень даже настоящие груди. До сих пор она помнит, как стояла, зажмурившись и прикрыв лицо блузкой, а мимо проходили какие-то парни, и один из них схватил ее за правую грудь. Она не видела, кто это был, и от потрясения потеряла дар речи. Когда она наконец опустила блузку, Кейтлин и другие девочки уже мчались вниз по лестнице. Лидия услышала их хохот и крик: «Уродина!» Унижения на этом не закончились, одноклассники то и дело шушукались у нее за спиной, но память о том случае на лестнице, когда она стояла голая, облапанная под укоризненными взорами Кейтлин Райли и ее подружек, до сих пор наводит на нее ужас. Лишь много позже, когда старшие девочки окончили школу, а сама она стала встречаться с Эрлом Мори (тот пользовался популярностью, и никто не осмеливался перейти ему дорогу), пелена ужаса, которая обволакивала ее каждый день на подходе к школе, начала рассеиваться. Сейчас, встречая Кейтлин в магазине или в аптеке, Лидия неизменно опускает голову и прячет глаза, пытается стать невидимкой, будто до сих пор учится в школе.

Лидия еще раз приглядывается к парню на велике. Может, это вовсе и не сын Кейтлин… Раньше она знала многих местных, но, когда Люк окончил школу – и позже, когда Рекс исчез, а заведения вроде «Пробки» перестали ее манить, – она прекратила общаться с кем-либо, кроме работодателей. Постепенно и как-то незаметно Лидия потеряла счет местным свадьбам и разводам, рождениям и смертям. Однако этого парня она всегда замечала. А последнее время – особенно часто. Она вспоминает одну из маминых застольных мудростей, которую та держала наготове на случай сплетен о чьем-нибудь грехопадении: «Недалеко от яблони падают только гнилые яблоки, а хорошие срывают и уносят домой». Лидия никогда не понимала этих слов, но теперь, кажется, начинает понимать – глядя, как парень (сын Кейтлин Райли?) выезжает с парковки и скрывается из виду. Она сминает в кармане упругий рулончик и ускоряет шаг.