5
Тьма нагличает
— Эй. Рэй! — сказал Чарли, сходя по лестнице на склад.
На ступеньках он всегда старался шуметь как можно больше и обычно выпаливал громкое и заблаговременное «эгей», дабы предупредить работников, что он идет. Сам он успел сменить несколько мест, прежде чем занялся семейным бизнесом, и по опыту знал: крадучее начальство никто не любит.
— Эй, Чарли, — ответил Рэй.
Он прикрывал позиции — сидел на табурете за стойкой.
Сильно под сорок, высокий, лысоватый; по миру он перемещался, не поворачивая головы. Не мог. Шестью годами ранее, служа в полиции Сан-Франциско, Рэй шеей поймал пулю группового насильника — тогда-то он и сумел в последний раз оглянуться через плечо без зеркала. Жил он на щедрую городскую пенсию по нетрудоспособности, а на Чарли работал в обмен на бесплатное проживание в квартире на четвертом этаже; таким образом их финансовые отношения не попадали ни в какие бухгалтерские книги.
Он развернулся на табурете лицом к Чарли.
— Эй… э-э… мне хотелось сказать, это, насчет твоей ситуации. В смысле, утраты. Рэчел всем нравилась. Это… если я могу чем-то…
После похорон Чарли видел Рэя впервые и неловкости вторичных соболезнований еще не преодолел.
— И так тебе спасибо, что взял на себя мои смены. Над чем трудишься? — Чарли отчаянно пытался не глазеть по сторонам на всяческие предметы, пылавшие вокруг тускло-красным.
— А, это. — Рэй развернулся и отъехал от стола, чтобы Чарли увидел монитор, с которого лыбились ряды азиатских девиц.
— Называется Отчаявшиеся-Филипины-точка-ком.
— Это здесь ты познакомился с мисс ДавноТебяЛюблю?
— Ее не так зовут. Лили наболтала? У этой малявки проблемы.
— Ну, это ж малявки, сам знаешь, — сказал Чарли, неожиданно заметив у входа почтенную даму в твиде: она разглядывала горку с антиквариатом.
В руках у дамы была фарфоровая лягушка, пылавшая тускло-красным.
Рэй кликнул по одной фотографии — открылась личная информация.
— Ты погляди на эту, босс. Говорит, тащится от гребли шестерками. — Он снова крутнулся на табурете и поиграл бровями.
Чарли отвлекся от дамы с пылающей лягушкой и посмотрел в монитор.
— Это вид спорта, Рэй.
— Ни фига. Смотри, тут говорится, что в колледже она была кормчей. — Рэй снова поиграл бровями и предложил Чарли пятерню для хлопка.
— И это в гребле есть, — ответил тот, ни на гран не просветив экс-полицейского.
— Это такой человек в лодке, который сидит на корме и орет, куда грести.
— Правда? — разочарованно протянул Рэй.
Женат он был три раза, и все три жены слиняли из-за его неспособности выработать взрослые навыки общения. Рэй реагировал на окружающий мир с полицейской кочки, и, хотя многих женщин такая реакция поначалу привлекала, все рассчитывали, что рано или поздно это свое мировоззрение он, приходя домой, станет вешать в чулан, как табельное оружие. А он не вешал. Когда Рэй вышел на работу в «Ашеровское старье», Чарли потратил два месяца на то, чтобы отучить его покрикивать на покупателей:
«Проходим, проходим, нечего тут разглядывать».
Очень много времени Рэй проводил в разочаровании от самого себя и рода человеческого в целом.
— Но, старина, — это же гребля! — сказал Чарли, чтобы хоть как-то его приободрить.
Несмотря на свою неуклюжесть, экс-полицейский ему нравился. По сути Рэй был парень хороший, добрый и верный, трудолюбивый и пунктуальный; а самое главное — лысел он быстрее Чарли.
Рэй вздохнул:
— Может, другой сайт поискать? Как называется слово, когда у тебя требования еще ниже, чем у «отчаявшейся»?
Чарли немного почитал на открытой странице.
— У этой женщины магистерская степень по английской литературе в Кембридже, Рэй. И посмотри только на нее. Она же роскошная. И ей девятнадцать лет. Чего ей отчаиваться?
— Эй, погоди-ка. Магистерская степень в девятнадцать — да эта девка для меня слишком умная.
— Нет, не умная. Она врет.
Рэй развернулся на табурете к Чарли так резко, словно его ткнули в ухо карандашом:
— Не может быть!
— Рэй, посмотри на нее. Она выглядит, как азиатские модели для «Кальмарных Угощений с Кислым Яблоком».
— У них есть и такое?
Чарли показал куда-то в витрину слева.
— Рэй, позволь представить тебе Китайский квартал. Китайский квартал, это Рэй. Рэй, Китайский квартал.
Экс-полицейский смущенно улыбнулся. В двух кварталах выше по улице располагался магазин, где торговали одними сушеными деталями акул: в витринах красовались портреты ослепительных китаянок с акульими селезенками и глазами в руках, — модели улыбались так, словно им только что вручили награду Киноакадемии.
— У последней, с кем я тут познакомился, в личных данных и впрямь было несколько ошибок и упущений.
— Например? — Чарли наблюдал за твидовой дамой с пылающей лягушкой.
Дама приближалась к кассе.
— Она, в общем, сказала, что ей двадцать три, пять футов ростом и весом сто пять фунтов, и я подумал:
«Ладно, с изящненькой можно развлечься». А оказалось — сто пять кило.
— Так ты не этого, что ли, ожидал? — уточнил Чарли.
Дама приблизилась, и он улыбнулся, ощущая, как внутри нарастает паника. Она собиралась купить лягушку!
— Пять футов — и двести тридцать фунтов. Она же сложена как почтовый ящик. Ну, это я, может, и пережил бы, но ей оказалось даже не двадцать три — ей шестьдесят три. Ее мне пытался продать кто-то из внуков.
— Прошу прощения, это не продается, — сказал Чарли даме.
— Так выражаются, это правда, — продолжал Рэй, — но ведь не бывает людей, которые бы кому-нибудь продавали свою бабушку.
— Почему это? — спросила дама.
— Пятьдесят баксов, — сказал Рэй.
— Неслыханно, — произнесла дама.
— На ней же написано — десять.
— Нет, полтинник за ту бабушку, с которой встречается Рэй, — поправил Чарли.
— А лягушка не продается, мэм, простите. Она дефектная.
— Тогда почему она у вас на полке? Почему на ней ценник? Я не вижу в ней никаких дефектов.
Очевидно, она и впрямь не видела, что дурацкая фарфоровая лягушка в руках у нее не только светилась — она принялась пульсировать. Чарли дотянулся через стойку и выхватил лягушку из рук дамы.
— Она радиоактивная, мэм. Извините. Ее нельзя покупать.
— Я с ней не встречался, — сказал Рэй.
— Я просто полетел на Филиппины, чтобы с нею познакомиться.
— Никакая она не радиоактивная, — сказала дама.
— Вы пытаетесь задрать цену. Прекрасно, даю вам за нее двадцать.
— Никак нельзя, мэм, опасно для общества, — произнес Чарли, стараясь напустить на себя озабоченность и прижимая статуэтку к груди так, словно защищал покупательницу от лягушкиной смертоносной энергии.
— К тому же она откровенно нелепа. Как вы можете отметить, на банджо у этой лягушки всего две струны. Это же издевательство. Давайте мой коллега покажет вам наших мартышек с цимбалами. Рэй, будь добр, покажи девушке, пожалуйста, мартышек. — Чарли понадеялся, что «девушка» завоюет ему лишние очки.
Дама попятилась от стойки, прикрываясь сумочкой, как щитом.
— По-моему, я вообще ничего у вас покупать не хочу, извращенцы.
— Эй! — возмутился Рэй таким тоном, будто на посту здесь был один извращенец, и при этом — не он.
И тогда она это сделала — спорым квикстепом шагнула к полке с обувью и подхватила с нее пару красных «всезвездных „конверсов“» двенадцатого размера. Они тоже пылали.
— Тогда мне это.
— Нет. — Чарли швырнул лягушку через плечо Рэю, который едва успел ее поймать, чуть при этом не уронив.
— Эти тоже не продаются.
Твидовая дама попятилась к двери, пряча кроссовки за спиной. Чарли двинулся на нее по проходу, норовя схватить «конверсы».
— Отдайте.
Едва толкнувшись попой в дверь, дама вскинула голову — зазвенел колокольчик на притолоке, — и Чарли сделал свой ход — резкий обманный маневр влево, кинулся вправо, дотянулся ей за спину и цапнул кроссовки за шнурки, равно захватив и полную горсть твидовой задницы в придачу. Протанцевал обратно к стойке, швырнул кроссовки Рэю, затем развернулся к твидовой, бросая ей вызов, как борец сумо.
Та же по-прежнему стояла в дверях, явно не понимая, в ужасе она или же ей отвратительно.
— Вас всех здесь нужно пересажать. Я сообщу о вас в Бюро по улучшению бизнеса и в местную торговую ассоциацию. И вы, мистер Ашер, можете передать мисс Северо что я еще вернусь. — С этими словами она вылетела за дверь и пропала.
Чарли повернулся к Рэю.
— Мисс Северо? Лили? Она приходила к Лили?
— Школьный инспектор, — ответил тот.
— Заходила пару раз.
— Мог бы предупредить.
— Не хотел терять клиента.
— Так Лили…
— Выскакивает черным ходом, когда ее видит. Еще ей хотелось проверить у тебя, что все записки насчет прогулов Лили — не туфта. Я за тебя поручился.
— Все, Лили возвращается в школу, а я выхожу на работу.
— Здорово. Сегодня звонок был — наследство на Тихоокеанских высотах. Много хорошей женской одежды. — Рэй постукал листиком бумаги по стойке.
— Я для такого не очень квалифицирован.
— Я займусь, только сначала нам нужно многое наверстать. Переверни, будь добр, табличку «Закрыто» и запри дверь, а?
Рэй не пошевелился.
— Ну да, только… Чарли, ты уверен, что готов вернуться на работу? — И он повел подбородком на лягушку и кроссовки.
— А, это. Мне кажется, с ними что-то не так. Ничего странного не замечаешь?
Рэй присмотрелся.
— Не-а.
— Или вот: когда я отнял у нее лягушку, она сразу кинулась к кроссовкам явно не своего размера?
Рэй взвесил истину против славной сделки, которая у него тут сложилась, — бесплатная квартира, «черный» доход и начальство, которое по сути своей было приличным парнем, пока не случилось 51/50, — и сказал:
— Да-а, что-то в ней было не то.
— Ага! — сказал Чарли.
— Вот бы еще где-нибудь раздобыть счетчик Гейгера.
— У меня есть, — ответил Рэй.
— Правда?
— Ну да. Сбегать?
— Потом, — сказал Чарли.
— Только запри дверь и помоги мне тут кое-что собрать.
Еще час Рэй наблюдал, как Чарли перемещает явно случайный набор предметов из лавки на склад, по ходу внушая Рэю, что никогда, ни при каких обстоятельствах не следует выставлять это и кому бы то ни было продавать. Затем Рэй принес счетчик Гейгера, по дружбе выменянный на огромную теннисную ракетку без струн, и проверил всю кучу, собранную Чарли. Предметы, разумеется, оказались инертны, как грязь под ногами.
— И ты не видишь никакого сияния, никакой пульсации в этой куче? — спросил Чарли.
— Извини. — Рэй покачал головой, несколько смущаясь от того, что приходится такое наблюдать.
— Но все равно хорошо, что ты на работу вышел, — добавил он, стараясь приободрить босса.
— Может, и хватит на сегодня? Сходи проверь малышку, а утром позвонишь насчет этого наследства. Я все тут сложу и надпишу, чтоб Лили не продавала и не меняла ни на что.
— Хорошо, — ответил Чарли.
— Но и не выбрасывай. Я с этим еще разберусь.
— Ну, босс, еще бы. До завтра.
— Ага, спасибо, Рэй. Когда закончишь, можешь идти домой.
Чарли вернулся в квартиру, всю дорогу наверх поглядывая на руки — не осталось ли красного сияния от кучи, — но все казалось в норме. Он услал домой Джейн, выкупал Софи и на сон грядущий почитал ей несколько страниц из «Бойни номер пять», после чего сам лег пораньше и спал урывками.
Наутро очнулся в некоем тумане и сразу же подскочил на кровати — распахнув глаза и колотясь сердцем: на тумбочке лежала записка. Еще одна. Потом он заметил, что на сей раз почерк не его, а номер — очевидно, телефонный, и вздохнул. Это встреча, которую ему назначил Рэй. Чарли сам положил записку на тумбочку, чтобы не забыть.
«М-р Майкл Мэйнхарт, — гласила записка; и ниже: — Высококачественная женская одежда и меха».
Последнее слово два раза подчеркнуто. Номер — местный.
Чарли взял листок — под ним обнаружилась еще одна страничка из блокнота: имя на ней было то же самое, теперь уже почерком самого Чарли, а под ним — цифра 5. Он не помнил, чтобы писал такое.
Тут у окна его спальни на втором этаже проскользило что-то крупное и темное, но, когда Чарли посмотрел в окно, это что-то уже пропало.
На Заливе лежало одеяло тумана, и с Тихоокеанских высот огромные оранжевые башни моста Золотые Ворота торчали из туманного сугроба, как морковки из физиономий уснувших снеговиков-двойняшек. На Высотах же утреннее солнце уже расчистило небеса, и повсюду гоношились работники — прибирали дворы и сады вокруг особняков.
Приехав к Майклу Мэйнхарту, Чарли первым делом обратил внимание, что на него никто не обратил внимания. Во дворе работали двое парней — Чарли помахал им на ходу, но те в ответ махать не стали. Затем почтальон, спускавшийся с обширного крыльца, согнал его с дорожки на росистую траву, даже не попросив прощения.
— Прошу прощения! — саркастически обратился к нему Чарли, однако почтальон был в наушниках и слушал нечто такое, что вдохновляло его трясти башкой, подобно голубю, клюющему амфетамины, посему он скакал себе дальше.
Чарли собирался крикнуть ему вслед что-нибудь насмерть умное, но передумал: хотя о почтовом служащем, устроившем кровавую баню, он слыхал много лет назад, коль скоро выражение «дойти до почты» относилось к чему бы то ни было, помимо выбора средства пересылки сообщений, ему казалось, что судьбу лучше все же не испытывать.
Вчера совершенно посторонняя дама назвала его «извращенцем», сегодня спихнул с дорожки гражданский служащий… Город все больше напоминает джунгли.
Чарли нажал на кнопку звонка и отступил вбок от двенадцатифутовой двери с витражом в свинцовом переплете. Минуту спустя до него донеслось легкое шарканье и за стеклами показался миниатюрный силуэт. Дверь медленно распахнулась.
— Мистер Ашер, — произнес Майкл Мэйнхарт.
— Спасибо, что пришли.
Старичок утопал в костюме в мелкую ломаную клетку, который, наверное, купил лет тридцать назад, будучи покорпулентнее. Он пожал Чарли руку, на ощупь стариковская кожа напоминала старую бумажку от китайского пельменя — остывшую и чуть присыпанную мукой. Чарли постарался не вздрогнуть, входя в величественную круглую залу, облицованную мрамором, где витражи доходили до потолка в сорока футах над головой, а плавная лестница вздымалась до площадки, уводившей к верхним крыльям дома. Чарли, бывало, задавался вопросом, каково это — жить в доме с крыльями. Как тут найти ключи от машины?
— Сюда, пожалуйста, — произнес Мэйнхарт.
— Я покажу, где моя супруга держала одежду.
— Соболезную вашей утрате, — машинально сказал Чарли.
Он уже десятки раз ездил в особняки усопших.
«Ты же не стервятник, — говаривал его отец. — Всегда хвали товар; может, тебе он покажется барахлом, а для хозяина в нем — вся душа. Хвали, но не желай. Можно и выгоду получить, и по пути не уронить ничьего достоинства».
— Срань господня, — вымолвил Чарли, заходя вслед за стариком в чулан размерами со всю свою квартиру. — То есть… у вашей супруги был изысканный вкус, мистер Мэйнхарт.
Перед ним простирались ряды дизайнерской одежды от кутюр — все, от вечерних платьев до вешалок в два этажа с трикотажными костюмами, распределенными по цвету и уровню официальности; пышная радуга шелков, льна и шерсти. Кашемировые свитера, пальто, накидки, пиджаки, юбки, блузы, белье.
Чулан был устроен в форме буквы Т, в центре — большой туалетный столик с зеркалом, а в крыльях (даже чулан тут с крыльями!) — аксессуары: туфли с одной стороны, ремни, шарфы и сумочки — с другой. Целое крыло туфель — итальянских и французских, ручной работы, из кож тех животных, что раньше жили счастливо и без пятен на коже и репутации. По бокам туалетного столика размещались зеркала в полный рост, и Чарли поймал в них отражение себя и Майкла Мэйнхарта: он сам — в подержанном сером костюме в тонкую полоску, Мэйнхарт — в своей ломаной клетке не по размеру, этюд в черно-серых тонах, в сем цветущем саду нагой и безжизненный.
Старик подошел к креслу у столика и сел, скрипнув и засопев.
— Полагаю, вам на оценку потребуется время, — сказал он.
Чарли стоял посреди чулана, озирался еще секунду и лишь потом ответил:
— Это зависит, мистер Мэйнхарт, от того, с чем вы желаете расстаться.
— Со всем. До последней нитки. Самого духа ее я здесь не вынесу. — Голос его прервался.
— Хочу, чтобы ничего не было. — Он отвернулся от Чарли в обувное крыло, стараясь не показывать, что готов сорваться.
— Понимаю, — сказал Чарли, не понимая.
Что тут еще сказать? Эта коллекция была совершенно не про него.
— Ничего вы не понимаете, молодой человек. Вы не можете понять. Эмили была всей моей жизнью. Я вставал по утрам ради нее. Ходил ради нее на работу, создал для нее бизнес. По вечерам мчался домой, чтобы рассказать ей, как прошел день. Ложился с ней спать и видел о ней сны. Она была моей страстью, моей женой, моим лучшим другом, любовью всей моей жизни. И вдруг однажды ее не стало, и вся жизнь моя сразу отменилась. Как вам такое возможно понять?
Но Чарли понимал.
— У вас есть дети, мистер Мэйнхарт?
— Два сына. Приехали на похороны и опять разъехались по домам, к своим семьям. Предложили сделать все, что смогут, но…
— Ничего не смогут, — сказал Чарли.
— Никто не может.
Теперь старик поднял на него взгляд — лицо его обратилось в утрату и пустыню, как морда мумифицированного бассета.
— Я просто хочу умереть.
— Не говорите так, — сказал Чарли, потому что говорить так принято.
— Это у вас пройдет. — Сказано это было потому, что ему самому все так говорили.
И теперь Чарли явно бросался чепуховыми штампами.
— Она была… — Голос Мэйнхарта зацепился за острый край всхлипа.
Сильный человек, как-то вдруг оборенный своей скорбью, стыдился ее показать.
— Понимаю, — сказал Чарли, думая о том, что Рэчел по-прежнему жива у него в сердце: когда он оборачивается в кухне что-нибудь ей сказать, а ее нет, у него спирает дыхание.
— Она была…
— Понимаю, — снова перебил его Чарли, стараясь облегчить старику жизнь, ибо знал, каково тому сейчас.
«Она была смыслом, порядком и светом, а теперь ее нет, и темной свинцовой тучей меня давит хаос…»
— Она была просто феноменальной дурой.
— Что? — Чарли так быстро повернул голову, что услышал, как в шее щелкнул позвонок.
Не ожидал.
— Эта тупица нажралась кремнегеля, — произнес Мэйнхарт.
С мукой и раздражением.
— Чего? — Чарли замотал головой, словно стараясь в ней что-то растрясти и оторвать.
— Кремнегеля.
— Чего?
— Кремнегеля! Кремнегеля! Кремнегеля, пень!
В ответ Чарли вдруг захотелось проорать некое жуткое потустороннее заклинание:
«Так это Крамнэгел! Крамнэгел! Крамнэгел, засеря!»
Но вместо этого он спросил:
— То, из чего делают фальшивую грудь? Она этого наелась? — По долям его головного мозга запинающимся призраком заметался образ пожилой дамы, обжирающейся вязкой пакостью из искусственных сисек.
Мэйнхарт оперся о туалетный столик и поднялся.
— Нет, пакетиков такой дряни, их суют в упаковки электроники и фотоаппаратов.
— Дрянь, на которой говорится «Не употреблять в пищу»?
— Именно.
— Но там же прямо на пакетике написано — и она это употребила?
— Да. Меховщик положил их ей в шубы, когда устанавливал этот шкаф. — Старик показал какой.
Чарли обернулся: у огромной двери чулана стоял освещенный стеклянный шкаф, и внутри висело с десяток меховых шуб. Вероятно, в шкафу имелся свой кондиционер, чтобы контролировать влажность, но Чарли не на это обратил внимание. Даже в тусклом флуоресцентном свете шкафа одна шубка совершенно явно тлела и пульсировала красным.
Чарли посмотрел на Мэйнхарта, стараясь не выдать себя, — хотя вообще не понимал, чего именно в себе выдавать не должен, — поэтому заговорил спокойно, однако пудру с мозгов при этом сдул.
— Мистер Мэйнхарт, я соболезную вашему горю, но обо всем ли вы мне рассказываете?
— Простите, но я не понимаю.
— Я вот о чем, — ответил Чарли.
— Почему вы решили обратиться именно ко мне из всех торговцев подержанной одеждой в Районе Залива? Есть люди, гораздо более квалифицированные для работы с коллекциями такого размера и качества. — Чарли метнулся к шкафу с шубами и дернул дверцу. Она мягко фукнула в ответ — туфф-та, — как герметизированная дверь холодильника. Чарли схватил рдевшую шубку — похоже, лисью.
— Или дело вот в этом? Вы позвонили из-за вот этого? — Чарли воздел шубу, словно орудие убийства перед обвиняемым.
«Говоря короче, — хотел было продолжить он, — и вы желаете смерти мне и моему мозгу?»
— Вы первый торговец подержанной одеждой в справочнике.
Шубка выпала у Чарли из рук.
— «Ашеровское старье»?
— Начинается на «А», — пояснил Мэйнхарт, — медленно, тщательно, стараясь, очевидно, не поддаться порыву снова обозвать Чарли пнем.
— Значит, шубка тут ни при чем?
— Отчасти при чем. Мне бы хотелось, чтобы вы ее забрали со всем остальным.
— А, — сказал Чарли, пытаясь прийти в себя.
— Мистер Мэйнхарт, я ценю ваш звонок, и коллекция у вас действительно прекрасная, вообще даже — поразительная, но я не готов принимать такой ассортимент. И буду с вами честен, хоть мой отец и перевернется в гробу от того, что я вам такое говорю: в этом чулане одежды — быть может, на миллион долларов. А то и больше. Если учесть то время и то место, которое займет ее перепродажа, стоит она, вероятно, где-то четверть этой суммы. У меня просто нет таких денег.
— Мы сумеем что-нибудь придумать, — ответил Мэйнхарт.
— Чтобы вы просто вывезли ее из дома…
— Наверное, я мог бы взять часть под реализацию…
— Пятьсот долларов.
— Что?
— Давайте мне пятьсот долларов, вывозите до завтра — и все это ваше.
Чарли начал было возражать, но тут нутром ощутил, как отцовский призрак восстает из гроба, чтобы тяпнуть его по башке плевательницей, если он не прекратит немедленно.
«Мы предоставляем важную услугу, сын. Мы — сиротский приют искусству и ремеслам, потому что согласны заниматься нежеланным, — мы придаем ему цену».
— Я не могу так поступить, мистер Мэйнхарт, — я как будто пользуюсь вашим горем.
«Ох, ешкин дрын, какой же ты, блядь, рохля, — ты мне не сын. Нет у меня сына».
Что это — призрак отца потрясает цепями у Чарли в голове? Почему тогда у него словарный запас и голос — как у Лили? Бывает ли совесть алчной?
— Вы окажете мне услугу, мистер Ашер. Огромную услугу. Если не возьмете вы, я тут же позвоню в «Гудвилл». Я обещал Эмили, если что-нибудь с ней случится, ее вещи не просто так раздать. Прошу вас.
В стариковском голосе звучало столько боли, что Чарли пришлось отвести взгляд. Чарли ему сочувствовал, потому что понимал. Не мог ничем помочь, не мог сказать: «Это пройдет», как все твердили ему. Оно не проходило. Становилось как-то иначе, но ничем не лучше. А у этого деда по сравнению с Чарли есть лишние полвека, в которые умещаются надежды, хотя для старика надежды эти — уже история.
— Давайте я подумаю. Проверю свои складские мощности. Если буду справляться, позвоню вам завтра, — вас устроит?
— Буду вам благодарен, — ответил Мэйнхарт.
И тут ни с того ни с сего Чарли сказал:
— Можно мне взять эту шубку с собой? Как образец качества коллекции — на тот случай, если придется ее делить с другими торговцами.
— Не возражаю. Позвольте, я вас провожу.
Когда они вышли в круглую залу, тремя этажами выше за свинцовыми переплетами промелькнула какая-то тень. Крупная. Чарли помедлил на ступеньках и глянул, заметил ли старик, но тот ковылял вниз, изо всех сил цепляясь за перила. У дверей повернулся к Чарли и протянул руку:
— Простите меня за эту… вспышку наверху. Я сам не свой с тех пор, как…
Едва старик начал приоткрывать дверь, на крыльцо рухнула какая-то фигура, отбросив на стекла птичью тень ростом с человека.
Чарли метнулся вперед, оттолкнув старика, и захлопнул дверь, прищемив громадной птице клюв — черный и массивный, он уже просунулся внутрь и защелкал, как садовые ножницы, отчего сотряслась, разметав по мраморному полу содержимое, стойка для зонтиков.
Лицо Чарли оказалось в какой-то паре дюймов от птичьего глаза, и торговец навалился на дверь плечом, чтобы клюв не отхватил ему руку. Птичьи когти заскрежетали по стеклу — тварь пыталась освободиться; одна толстая фацетированная панель треснула.
Чарли уперся в косяк бедром, затем сполз по нему, выронил лисью шубку и подхватил с пола зонтик. Им принялся тыкать птице куда-то в перья на шее — но выпустил косяк; один черный коготь змеей вполз в щель и дерябнул Чарли по предплечью, разодрав рукава пиджака и рубашки и саму кожу. Чарли всадил зонтик изо всех сил, и птичья голова рывком исчезла в щели.
Ворон пронзительно захрипел и взлетел — крылья взметнули ветер.
Чарли валялся на полу, переводя дух, и смотрел на панели витража так, словно в любой миг тень может возвратиться; затем перевел взгляд на Майкла Мэйнхарта, поникшего неподалеку, как марионетка без нитей. Рядом Чарли увидел трость с резной рукоятью — белый медведь слоновой кости. Трость упала со стойки для зонтиков. Она рдела. Старик не дышал.
— Да, вот херня-то, — произнес Чарли.
6
Герои с переменной скоростью
В переулке за «Ашеровским старьем» Император Сан-Франциско кормил фокаччей с оливками свою гвардию и старался уберечь собственный завтрак от собачьих соплей.
— Терпение, Фуфел, — говорил Император бостонскому терьеру, который кидался на вчерашний хлебный блин, как мохнатый и крайне прыгучий «Супер-Мяч», пока Лазарь — серьезный и мрачный золотистый ретривер — стоял рядом и дожидался своей доли.
Фуфел в ответ нетерпеливо фыркнул (отсюда и собачьи сопли). В нем разгорелся неистовый аппетит, ибо завтрак сегодня запаздывал. Император ночевал на скамье у Морского музея, и среди ночи его артритное колено выпросталось из-под шерстяного пальто на влажный холод, отчего прогулка на Северный пляж к итальянской пекарне, выдававшей им вчерашнее бесплатно, превратилась в медленное и тяжкое испытание.
Император закряхтел и сел на пустой молочный ящик. Это был не человек, а эдакий покатый медведь — плечи широкие, но отчасти сломленные бременем всего города. Седая путаница волос и бороды обрамляла лицо грозовой тучей. Насколько Императору помнилось, они с гвардией патрулировали городские улицы вечно, однако по дальнейшем рассмотрении — может, всего-навсего со среды. Тут он несколько сомневался.
Он решил обратиться к гвардии с декларацией о важности сострадания перед лицом нарастающего прилива гнусной злоебучести и политической хорьковости в близлежащем королевстве Соединенных Штатов.
(Он уже давно понял, что аудитория внимала лучше всего, когда в погребах карманов его пальто еще таилась сдобренная мясом фокачча; ныне же в шерстяных глубинах благоухали пепперони и пармезан, поэтому королевские гончие были просто зачарованы.)
Но, едва он прочистил горло, из-за угла, визжа тормозами, вылетел фургон, встал на два колеса, врубившись в шеренгу мусорных баков, и замер в какой-то полусотне шагов. Водительская дверца распахнулась, и наружу выпрыгнул худенький человек в костюме; в руках он держал трость и женскую меховую шубку. Он ринулся прямиком к черному ходу в лавку Ашера. Но не успел сделать и двух шагов, как упал на бетон, словно его шарахнули чем-то сзади, перекатился на спину и принялся отбиваться тростью и шубкой от воздуха. Император, знакомый в городе почти со всеми, признал в человеке Чарли Ашера.
Фуфел зашелся в приступе тявканья, а более уравновешенный Лазарь рыкнул лишь раз и припустил к Чарли.
— Лазарь! — крикнул Император, но ретривер рвался вперед; теперь за ним последовал и его лупоглазый брат по оружию.
Чарли уже вскочил на ноги и размахивал тростью так, словно фехтовал с привидением; щитом ему была женская шубка. Император жил на улице, а потому не раз видел, как люди сражаются с невидимыми демонами, но Чарли Ашер, что и говорить, набирал очки. Трость его шмякала обо что-то — вроде как воздух, но в нем было нечто: какая-то тень, что ли?
Император воздвигся на ноги и захромал к потасовке, но не успел сделать и пары шагов, как Лазарь подпрыгнул и кинулся вроде бы на Чарли — однако взмыл над старьевщиком и тяпнул зубами у него над головой; после чего повис там, сомкнув челюсти на основательном шмате невидимой шеи.
Чарли воспользовался отвлекающим маневром — шагнул назад, размахнулся и шарахнул тростью куда-то над левитирующим золотистым ретривером. Раздался шмяк, и Лазарь разжал челюсти, но теперь на невидимого противника бросился Фуфел. Какова бы ни была его цель, он промазал и собачьим накатом со свистом влепился прямо в мусорный бак.
Чарли снова кинулся к стальной двери черного хода, но та оказалась заперта; он потянулся за ключами, и тут что-то поймало его сзади.
— Отдай, ебучка, — завизжала тень.
Женскую шубку, похоже, вырвали из рук Чарли, и она взмыла в воздух — вверх, за четырехэтажный дом и прочь с глаз.
Чарли развернулся с тростью наизготовку, но что бы там ни было раньше, теперь оно, судя по всему, исчезло.
— Ты же сидеть над дверью должен, орать «никогда» и прочую поэзию, нет?! — заорал он небесам.
И добавил для полноты картины:
— Мудило злобное!
Лазарь гавкнул, потом заскулил. Из мусорного бака с Фуфелом донеслось заливистое металлическое тявканье.
— Да, такое не всякий день узришь, — произнес Император, хромая к Чарли.
— А вы видели?
— Вообще-то не очень. Только тень, но точно что-то было. Там же было что-то, правда?
Чарли кивнул, пытаясь отдышаться:
— Оно вернется. Оно летело за мной через весь город. — Он порылся в кармане.
— Вам бы всем лучше нырнуть со мной в лавку, Ваше Величество. — Чарли, само собой, знал Императора.
В Сан-Франциско Императора знали все.
Император улыбнулся:
— Любезно с твоей стороны, однако мы здесь в полнейшей безопасности. Ныне же мне потребно освободить подданного из сего гальванизированного узилища.
Старик наклонил мусорный бак, и Фуфел явился оттуда, фыркая и тряся головой, словно готов был оторвать задницу любому человеку или зверю, коему бы хватило безрассудства встретиться с ним на узкой тропинке (и оторвал бы — при условии, что человек или зверь ростом оказались бы по колено или ниже).
А у Чарли с ключом по-прежнему не получалось. Он давно знал, что замок надо менять, но тот вроде работал, если его немножко подрочить, стало быть, приоритетом смена замка так и не стала. Ну кому, блин, взбредет в голову, что однажды придется быстро убегать от гигантской птицы? Тут он услышал хриплый визг, обернулся… Уже не один, а два громадных ворона, обмахнув крышу, пикировали в переулок. Собаки выпустили по крылатым интервентам залп неистового лая, и Чарли вложил столько языка тела в ерзанье ключом в замке, что почувствовал, как в бедре надорвалась атрофированная танцевальная мышца.
— Они вернулись. Прикройте меня. — Чарли швырнул трость Императору и приготовился к удару, но едва палка легла в подставленную старикову ладонь, птицы сгинули.
Слышно было даже, как там, где они только что были, хлопнув, сомкнулся воздух. Собаки осеклись на полурыке; Фуфел заскулил.
— Что? — спросил Император.
— Что стряслось?
— Исчезли.
Император посмотрел на небо.
— Ты уверен?
— Пока да.
— Я видел две тени. Теперь уж точно видел, — сказал Император.
— Да, сейчас они были вдвоем.
— Что они такое?
— Понятия не имею, но когда вы взяли трость, они… в общем, пропали. Вы правда их видели?
— Уверен. Они были сродни злонамеренному дыму.
Ключ наконец повернулся в замке, и дверь на склад Ашера открылась.
— Вы должны зайти. Отдохните. Я закажу чего-нибудь поесть.
— Нет-нет, нам с бойцами надлежит длить наш дозор. Сегодня утром я решил выступить с декларацией, и нам потребно встретиться с печатником. Это вам понадобится. — Император вручил Чарли трость, словно передавал ему ключ от городских ворот.
Чарли потянулся было к ней, но передумал.
— Ваше Величество, я думаю, вам лучше оставить ее у себя. Я полагаю, вам она будет полезнее. — И Чарли показал подбородком на скрипучее колено старика.
Рука Императора не дрогнула.
— Я не преклоняюсь пред материальным, знаешь?
— Это я понимаю.
— Я твердо верю, что вожделенье — главный источник человеческого страдания, как тебе известно, и нет преступника подлее, нежели тот, кто возжелал материального.
— Я своим бизнесом управляю на тех же принципах. Однако же настаиваю — трость должна остаться у вас. Окажите мне любезность, если угодно?
Чарли поймал себя на том, что отчасти перенимает выспренние обороты Императора, словно перенесся к такому королевскому двору, где титулованное лицо отличают по крошкам в бороде, а королевская гвардия не пренебрегает вылизыванием собственных яиц.
— Ну, коли это любезность, соизволю. Прекрасная выделка.
— Но самое главное — она поспоспешествует вам в дозорах.
Вот теперь Император выдал вожделенье сердца своего — он широченно ухмыльнулся и прижал трость к груди.
— И впрямь красивая. Чарли, должен тебе кое в чем признаться, но прошу поверить мне, как человеку, кто вместе с сотоварищем своим только что свидетельствовал появленье двух гигантских теней в обличье воронов.
— Само собой, — улыбнулся Чарли, хотя еще минуту назад решил бы, что улыбка его затерялась где-то в ушедших месяцах.
— Не сочти сие низменным, но едва я коснулся этой трости, как ощутил, будто ждал ее всю свою жизнь.
И Чарли, сам толком не сообразив, почему, ответил:
— Я знаю.
А парой минут ранее в лавке Лили сидела, погруженная в думы. Думы у нее были не обычного свойства — не о мире, где все дураки, жизнь бессмысленна, а само житье — тщета, особенно если твоя мать забыла купить кофе. То была дума поособенней, и началась она, когда Лили явилась на работу и Рэй заметил, что сегодня ее очередь носить пылесосную тиару, более того — подчеркнул, что если тиара на Лили, то и пылесосить лавку должна Лили.
(Вообще-то ей нравилось носить тиару с фальшивыми брюликами, которую Чарли в приступе отъявленной буржуазной крадучести постановил надевать каждый день всякому, кто сметает пыль и пылесосит лавку, — и ни в какое иное время. Возражала она против пылесоса и метелки. Она чувствовала, что ею манипулируют, помыкают и пользуются вообще, — причем не в смысле наслаждений.)
Но сегодня, когда она убрала тиару, пылесос и наконец залила в себя пару кружек кофе, думы не прекратились — они излились в полномасштабный ангст, и тут Лили осенило, что ей все-таки надо будет прикидывать, что делать с колледжем-карьерой, поскольку, что бы там ни говорила «Великая большая книга Смерти», не она, Лили, избрана темным ставленником разрушенья. Блядь!
Она стояла на складе, озирая то, что накануне сюда навалил Чарли: обувь, лампы, зонтики, фарфоровые статуэтки, игрушки, пару книг, старый черно-белый телевизор и портрет клоуна, выписанный по черному бархату.
— Он сказал, что это барахло светится? — спросила она Рэя, стоявшего в дверном проеме.
— Да. И заставил меня все проверить моим счетчиком Гейгера.
— Рэй, на хера тебе счетчик Гейгера?
— Лили, зачем тебе серьга с летучей мышью в носу?
Лили проигнорировала вопрос и взяла вчерашнюю керамическую лягушку: теперь к земноводному скотчем крепилась бирка «НЕ ПРОДАВАТЬ И НЕ ВЫСТАВЛЯТЬ», выведенная аккуратным почерком их босса.
— И это одна из них? Вот это?
— С нее он и поехал, — обыденно произнес Рэй.
— Твоя инспекторша из школы пыталась ее купить. Тут-то все и началось.
Лили была потрясена. Она отступила к столу Чарли и села в скрипучее конторское кресло.
— Ты видишь, как что-нибудь светится или пульсирует, Рэй? Вообще когда-нибудь видел?
Тот покачал головой:
— У него сильный стресс — потерял Рэчел, один растит малышку. Может, ему надо как-то помочь. У меня, например, когда я покинул силы полиции… — Рэй умолк.
В переулке поднялась какая-то суета: собаки гавкали, люди кричали, потом кто-то заработал ключом в замке черного хода. Секунду спустя ввалился Чарли — запыхавшийся, костюм в грязи, один рукав разодран и окровавлен.
— Ашер, — сказала Лили.
— Ты ранен. — Она мигом вымелась из кресла, а Рэй взял Чарли за плечи и усадил.
— Со мной все хорошо, — ответил Чарли.
— Подумаешь.
— Я принесу аптечку, — сказал Рэй.
— Сними с него пиджак, Лили.
— Да нормально все, — сказал Чарли.
— Хватит говорить обо мне в третьем лице. Я здесь.
— Он бредит, — высказалась Лили, выкорчевывая Чарли из пиджака.
— У тебя есть болеутолители, Рэй?
— Не нужны мне болеутолители, — сказал Чарли.
— Заткнись, Ашер, это не тебе, — машинально ответила Лили — и тут задумалась: книга, история Рэя, бирки на барахле в задней комнате…
Задумалась и содрогнулась.
— Извините, босс. Давайте я вам помогу.
Рэй вернулся из лавки с небольшой пластмассовой аптечкой, задрал Чарли рукав и стал промывать перекисью водорода.
— Что случилось?
— Ничего, — ответил Чарли.
— Поскользнулся, упал на гравий.
— Рана вполне чистая — никакого гравия нет. Ну ты и падаешь.
— Долгая история, — сказал Чарли.
— Ай!
— Что там за шум был в переулке? — спросила Лили — ей настоятельно требовалось выйти покурить, но оторваться от происходящего она была не в силах.
Она и вообразить не могла, что Чарли Ашер — тот самый. Ну как это возможно?
Он такой… такой недостойный.
Темное подбрюшье жизни ему не ведомо, как ведомо ей. Однако это ему светятся предметы.
Он — оно и есть.
Лили была крайне удручена.
— А, это собаки Императора чайку в мусорку загнали. Ничего особенного. Я упал с крыльца на Тихоокеанских высотах.
— Наследство, я помню, — сказал Рэй.
— Как там все?
— Нехорошо. Вдовец был убит горем, и ему при мне стало плохо с сердцем.
— Да брось ты.
— Нет, на него просто как бы накатило, когда подумал о супруге, и он рухнул. Я делал ему искусственное дыхание и массаж сердца, пока «скорая» не подъехала. Увезли в больницу.
— Так… — начала Лили, — ты забрал там… э-э, взял там что-нибудь особенное?
— Что? — Глаза Чарли распахнулись.
— В каком это смысле — особенное? Ничего там особенного не было.
— Остынь, босс, я просто спрашиваю, достанется ли нам бабусино тряпье.
— «Он — оно», — думала Лили. Гондон.
Чарли покачал головой:
— Не знаю — все так странно. Все это так очень странно. — На этих словах он содрогнулся.
— Странно в каком смысле? — спросила Лили.
— В смысле круто и темно или в смысле, что ты Ашер и по большей части не рубишь фишку?
— Лили! — рявкнул Рэй.
— Иди в зал. Подмети что-нибудь.
— Ты не босс мне, Рэй. Я просто являю сочувствие.
— Все в порядке, Рэй. — Чарли, похоже, задумался, как ему определить понятие «странно», и не пришел ни к какому рабочему варианту.
В конце концов произнес:
— Ну, во-первых, имущество этой женщины нам сильно не по зубам. Вдовец якобы позвонил нам, потому что мы — первый старьевщик в телефонной книге, но не похоже, что он на такое способен.
— Это не странно, — сказала Лили.
«Признайся, и точка», — подумала она.
— Ты сказал, он был убит горем, — произнес Рэй, промакивая мазью-антибиотиком порезы Чарли.
— Может, у него все иначе.
— Да, а кроме того, он злился на жену за то, как она умерла.
— Как? — спросила Лили.
— Наелась кремнегеля, — ответил Чарли.
Лили вопросительно глянула на Рэя: «кремнегель» звучал технически-ботанически, а техника была особой областью Рэева ботанства.
Экс-полицейский ответил:
— Это влагопоглотитель — его пакуют в электронику и прочее невлагостойкое барахло.
— Гадость, на которой написано «Несъедобно»? — уточнила Лили.
— Боже, как это глупо. Все же знают — «Несъедобное» не едят.
Чарли сказал:
— Мистера Мэйнхарта все это довольно крепко подкосило.
— Ну я думаю, — сказала Лили.
— Он женился на полной, блядь, УО.
Чарли поморщился:
— Лили, это неуместно.
Та закатила глаза и пожала плечами. Она терпеть не могла, когда Чарли впадал в режим «Па-пик».
— Ладно, ладно. Я пошла на перекур.
— Нет! — Чарли соскочил с кресла и преградил Лили путь к черному ходу.
— На улицу! Отныне ты куришь на тротуаре.
— Но ты же сам говорил, что когда я курю перед входом, я похожа на малолетнюю прошмандовку.
— Я осуществил переоценку. Ты повзрослела.
Лили прищурила глаз, дабы поглубже заглянуть ему в душу и тем самым прозреть его истинную повестку дня. Огладила свою черную виниловую юбочку, и та при касании пискнула, будто под пыткой.
— Ты пытаешься сказать, что у меня большая попа, да?
— Я совершенно никаким местом не пытаюсь этого сказать, — стоял на своем Чарли.
— Я просто говорю, что твое присутствие перед входом в лавку — тот актив, который может привлечь клиентуру из туристов с канатной дороги.
— А. Ну ладно. — Лили схватила пачку гвоздичных со стола и двинулась мимо стойки наружу — думать думу, а на самом деле — кручиниться, потому что, как ни надеялась, она — отнюдь не Смерть.
Книга предназначалась Чарли.
В тот вечер Чарли дежурил в лавке, не понимая, зачем наврал своим работникам, — и тут заметил, как снаружи у витрины промелькнула какая-то вспышка. Через секунду вошла поразительно бледная рыжая женщина. На ней было короткое черное платье и черные блядские «лодочки». По проходу она шла так, словно явилась на пробы для видеоклипа. Волосы ее длинными локонами струились по плечам и спине, словно огромная темно-рыжая мантия. Глаза — изумрудно-зеленые, и, когда женщина заметила, как Чарли смотрит, она улыбнулась и остановилась шагах в десяти.
Чарли ощутил почти болезненный толчок — он будто бы зародился из паха — и через секунду признал автономную реакцию похоти. Ничего подобного он не ощущал с тех пор, как умерла Рэчел, и теперь невнятно устыдился.
Женщина разглядывала его — осматривала, будто подержанный автомобиль. Чарли был уверен, что наверняка заливается румянцем.
— Здравствуйте, — сказал Чарли.
— Чем могу служить?
Рыжая снова улыбнулась — слегка — и полезла в сумочку: ее Чарли поначалу не заметил.
— Я нашла вот это, — сказала женщина, вытащив серебряный портсигар.
Такие Чарли видел теперь нечасто, даже на рынке антиквариата. Портсигар рдел, пульсируя, — как вещи на складе.
— Я была тут недалеко, и что-то мне подсказало — место ему здесь.
Она подошла к стойке напротив Чарли и положила перед ним портсигар.
Чарли едва мог шевельнуться. Он таращился на рыжую, даже не сознавая, что упирается взором в ложбинку меж грудей, чтобы не смотреть в глаза; а женщина, похоже, обмахивала взглядом его плечи и голову, будто бы наблюдая за тучей мошек над Чарли.
— Потрогайте меня, — сказала она.
— А? — Он поднял взгляд, увидел, что она не шутит.
Женщина протянула руку: ногти наманикюрены и того же темно-красного оттенка, что и помада. Он взял ее за руку.
Едва он коснулся руки, женщина ее отняла.
— Вы теплый.
— Спасибо. — В тот же миг он понял, что она — нет.
Пальцы ее были холодны как лед.
— Значит, вы не из нас?
Он попробовал прикинуть, что это «нас» может значить. Ирландцы? Гипотоники? Нимфоманы? Почему он вообще об этом подумал?
— Нас? В каком это смысле — «нас»?
Она отступила на шаг.
— Нет. Вы не просто берете слабых и больных, да? Вы берете любых.
— Берем? В каком это смысле — «берем»?
— Вы даже не знаете, да?
— Чего не знаю? — Чарли стало очень нервно.
Ему, бета-самцу, было очень трудно функционировать, оказавшись объектом внимания красивой женщины вообще, но эта его пугала.
— Секундочку. Вы видите, как эта штука светится? — Он протянул ей портсигар.
— Она не светится. Я просто почувствовала, что место ей здесь, — ответила женщина.
— Как вас зовут?
— Чарли Ашер. Написано же — «Ашеровское».
— Чарли, вы, похоже, славный парень, и я точно не знаю, что вы такое, — да вы и сами, судя по всему, не знаете. Правда?
— В моей жизни случились кое-какие перемены, — ответил Чарли, не понимая, зачем вообще с нею этим делиться.
Рыжая кивнула — мол, я так и думала.
— Ладно. Я знаю, как бывает, если… э… вдруг понимаешь, что неподконтрольные тебе силы превращают тебя в такое, к чему нет инструкции пользователя. Я понимаю, что значит не знать. Но кто-то же где-то знает. Кто-то может вам рассказать, что происходит.
— О чем вы? — Но он знал, о чем она.
Не знал он другого: как она сумела узнать.
— От вас умирают люди, правда, Чарли? — Произнесла она это так, будто собрала все мужество и сообщила, что у него между зубов остался шпинат. Скорее услуга, нежели обвинение.
— Откуда вы?..
— Откуда она…
— Потому что я это делаю. Не как вы, но тем не менее. Найдите их, Чарли. Пройдите по своим следам и отыщите того, кто был рядом, когда ваш мир изменился.
Чарли посмотрел на рыжую, затем на портсигар, затем снова на рыжую — та больше не улыбалась, уже пятилась к дверям. Пытаясь не упустить из рук нормальную реальность, он сосредоточился на портсигаре и произнес:
— Наверное, я смогу произвести оценку… Колокольчик над дверью звякнул, а когда Чарли поднял голову, женщина пропала.
Он не видел, как она миновала витрины по обе стороны двери, — она просто исчезла. Он выскочил наружу, прямо на середину улицы. Канатный вагон, ходивший по Мэйсон, только переваливал гребень холма у Калифорния-стрит, и Чарли услышал звонок, жидкий туман тащился с Залива, отбрасывая радужные нимбы от неоновых вывесок прочих заведений, но нигде никакой рыжей не наблюдалось. Чарли дошел до угла и посмотрел вдоль Вальехо, но там опять никакой рыжей — только Император со свитой псовых сидел под стеной.
— Доброго вечера тебе, Чарли.
— Ваше Величество, здесь только что рыжая не проходила?
— О да. Я с ней поговорил. Думаю, у тебя нет ни шанса, Чарли, — мне представляется, она уже кому-то суждена. И она предупредила, чтоб я держался от тебя подальше.
— Почему? Она не сказала?
— Она сказала, что ты — Смерть.
— Я — Смерть? — переспросил Чарли.
— Смерть — я? — Дыхание в гортани замерло.
В голове он воспроизвел весь прошедший день.
— А если и Смерть?
— Знаешь, сынок, — сказал Император, — я не дока в прекрасном поле, но эту информацию, наверное, имело бы смысл придержать свиданья до третьего, когда они узнают тебя чуть получше.
7
Танатост
Хотя воображение бета-самца часто повергало Чарли Ашера в робость и даже паранойю, если дело доходило до приятия неприемлемого, оно же ему служило, как туалетная бумага из кевлара — пуленепробиваемая, чуть противная в применении. Погибнет он не от собственного неумения верить в невероятное. Чарли Ашер никогда не станет жучком, размазанным по затуманенному ветровому стеклу тусклого воображения.
Он знал: все, что с ним случилось за последний день, — вне пределов возможного для большинства людей, а поскольку единственным свидетелем, способным эти события подтвердить, был человек, полагавший себя Императором Сан-Франциско, Чарли, конечно, никому не сумеет доказать, что за ним гонялись гигантские вороны-сквернословы, а затем оракул в блядских «лодочках» объявил его экскурсоводом в неоткрытую страну.
Даже Джейн ему такого не спустит. Понять его захотел бы — смог бы — всего один человек, и в десятитысячный раз Чарли ощутил, как отсутствие Рэчел коллапсирует в груди миниатюрной черной дырой. Так его соучастником стала Софи.
Крохотный ребенок в комбинезончике с Элмо и младенческих «док-мартенсах» (подарок тети Джейн) сидел в своем автомобильном стульчике на кухонной стойке рядом с аквариумом.
(Чарли купил ей шесть больших золотых рыбок, примерно когда она стала различать движение. Девочке нужны домашние животные. Рыбок он назвал в честь адвокатов из телевизора. В данный момент Мэтлок шел по пятам Перри Мэйсона, стараясь сожрать длинную струйку рыбьих какашек, что тянулась у Перри из кормового слипа.)
У Софи уже пробились материнские темные волосы и, если Чарли не ошибался, та же потрясенная нежность к нему на лице (плюс разлив слюней).
— Значит, я Смерть, — произнес Чарли, пытаясь сконструировать сэндвич с тунцом.
— Папа у тебя Смерть, золотко. — Он проверил, как там тост — механизмам выброса тостов он не доверял, ибо производители тостеров иногда желали его смерти.
— Смерть, — повторил он; тут консервный нож скользнул, и Чарли ударился о стойку перевязанной рукой.
— Черт!
Софи забулькала и выпустила очередь счастливого детского лепета, который Чарли принял за «Ну расскажи, папуля? Пожалуйста, ну прошу тебя — расскажи».
— Я даже из дому выйти не могу — боюсь, кто-нибудь замертво падет к моим ногам. Я — Смерть, солнышко. Сейчас тебе, конечно, смешно, но ты никогда не попадешь в приличный детский садик, если папа у тебя укладывает людей поспать в ямку.
Софи выдула пузырь слюнявого сочувствия. Чарли извлек тост из аппарата вручную. Сыроват, но впихнешь его туда еще раз — непременно подгорит, если не следить за тостом ежесекундно и не выковырять вручную опять. Поэтому теперь Чарли, вероятно, подхватит какой-нибудь редкий и вредный для здоровья патоген недожаренного тоста. Тостовое бешенство! Ешь тостерных производителей.
— Это смертельный тост, барышня. — Он показал Софи кусок недожаренного хлеба.
— Тост Смерти.
Он положил хлеб на стойку и снова пошел на банку тунца приступом.
— Может, она выражалась фигурально? В смысле, может, рыжая просто имела в виду, что я… ну, понимаешь, смертельный зануда? — Это, конечно, не очень объясняло всю остальную происшедшую жуть.
— Как ты считаешь? — обратился он к Софи.
В лице ее он искал ответа, а малютка сияла ему типичной рэчелианской улыбкой умника (минус зубы). Она неприкрыто наслаждалась его мучениями, и, странное дело, Чарли от этого стало легче.
Консервный нож опять соскользнул, сок тунца брызнул на рубашку, а тост упрыгал под стойку, и теперь на него налипли комья пыли. Мусор на его тосте! Мусор на тосте Смерти. Черт, да что за радость быть Повелителем Преисподней, если на твоем недожаренном тосте — мусор?
— Йопь!
Он схватил с пола тост и запустил мимо Софи в гостиную. Малютка проследила глазами за полетом хлебобулочного изделия, потом опять перевела взор на папу и восхищенно взвизгнула, словно говоря:
«Еще, папа. Сделай так еще!»
Чарли вынул ее из стульчика и прижал к себе, вдыхая кисло-сладкий младенческий аромат; на комбинезончик выдавились отцовские слезы. Он сумел бы все это, если бы рядом была Рэчел, а без нее — не мог, не хотел.
Просто не будет никуда выходить. Вот его решение. Единственный метод обезопасить население Сан-Франциско — сидеть дома. И четыре следующих дня он сидел в квартире с Софи, а за продуктами отправлял соседку сверху — миссис Лин.
(И у него уже скапливалась довольно обширная коллекция овощей, о названиях и способах приготовления коих он не имел ни малейшего понятия, ибо миссис Лин — вне зависимости от того, что он заносил ей в список покупок, — затаривалась только на рынках Китайского квартала.)
А через два дня, когда в блокноте на тумбочке появилось новое имя, Чарли нанес ответный удар: спрятал блокнотик под телефонным справочником в ящик кухонного шкафа.
Тень он увидел на крыше дома напротив на пятый день. У самого выхода с чердака. Сначала не очень понял, гигантский ли это ворон или такую тень отбрасывает обычная птица, но едва до него дошло, что сейчас полдень и любая нормальная тень лежать будет отвесно внизу, крохотный вороненок неверья сгинул вмиг. Чарли закрыл все жалюзи с той стороны квартиры и заперся в спальне с Софи, коробкой «памперсов», корзиной продовольствия и шестериками детского питания и апельсиновой газировки; так он прятался, пока не зазвонил телефон.
— Вы чего это делаете? — раздался в трубке низкий мужской голос.
— Совсем спятили?
Чарли был ошарашен: судя по номеру на определителе, кто-то не туда попал.
— Я ем такую штуку — то ли дыню, то ли кабачок.
— Он глянул на зеленую фиговину: по вкусу дыня, по виду кабачок, только с шипами. (Миссис Лин называла ее «заткнись-и-ешь-полезная».)
Человек произнес:
— Вы лажаете. У вас есть работа. Делайте то, что говорится в книге, или все важное у вас отберут. Я не шучу.
— В какой книге? Кто это? — спросил Чарли. Голос ему показался знакомым, и у него почему-то сразу включился режим тревоги.
— Этого я вам, извините, сказать не могу, — ответил человек.
— Простите.
— У меня ваш номер высветился, дурила. Я знаю, откуда вы звоните.
— Ой, — произнес человек.
— Раньше думать надо было. Что же у вас за такая зловещая власть над тьмой, если вы даже номер свой не блокируете?
На дисплее определителя значилось: «Свежая музыка» — и номер. Чарли перезвонил, но никто не ответил. Он сбегал на кухню, выкопал из ящика телефонную книгу и поискал «Свежую музыку». Магазин неподалеку от верхней Маркет, в районе Кастро.
Телефон зазвонил снова, и Чарли схватил трубку с кухонной стойки так свирепо, что чуть не выбил себе зуб.
— Безжалостный ублюдок! — заорал Чарли в трубку.
— Вы вообще отдаете себе отчет, чего мне все это стоит, бессердечное вы чудовище?
— Сам иди на хуй, Ашер, — ответила Лили.
— Если я ребенок, это не значит, что у меня нет чувств. — И повесила трубку.
Чарли перезвонил.
— «Ашеровское старье», — ответила Лили.
— Семейное предприятие буржуазных штопаных гондонов вот уже тридцать лет.
— Лили, прости меня — я обознался. Ты чего звонила?
— Moi? — переспросила Лили.
— Je me fous de ta gueule, espece de gaufre de douche.
— Лили, прекрати говорить по-французски. Я же извинился.
— С полицией будешь разговаривать. Тут тебя ждут.
Перед нисхождением в лавку Чарли пристегнул Софи к груди, как террорист — бомбу-младенца. Малютка только что перебралась через новый рубеж и научилась держать головку, поэтому пристегнул он ее лицом вперед, чтобы она могла озираться.
Пока Чарли шел, ручки и ножки у Софи болтались по сторонам, будто она прыгала с парашютом (в роли парашюта выступал щупленький ботаник).
Полицейский стоял у кассы против Лили и выглядел при этом как реклама коньяка: двубортный костюм цвета индиго — итальянского пошива, шелк-сырец, — льняная сорочка оттенка буйволовой кожи и ослепительно желтый галстук. Лет пятидесяти, латинос, поджарый, с резкими чертами, напоминающими хищную птицу. Волосы гладко зачесаны назад, и седые пряди у висков наводили на мысль, что он летит, хотя с места он не двигался.
— Инспектор Альфонс Ривера, — сказал полицейский, протягивая руку.
— Спасибо, что спустились. Эта девушка сообщила мне, что в понедельник вечером работали вы.
Понедельник. Тогда он отбивался в переулке от воронов, тогда в лавку зашла бледная рыжая красавица.
— Ты имеешь право ничего ему не сообщать, Ашер, — сказала Лили, очевидно вспомнив о лояльности, невзирая на штопаную гондонность Чарли.
— Спасибо, Лили, но можешь сделать перерыв — сходи посмотри, как там в Бездне дело обстоит.
Лили что-то буркнула, затем извлекла нечто из ящика под кассой — предположительно, сигареты — и удалилась посредством черного хода.
— Почему этот ребенок не в школе? — спросил Ривера.
— Она особенная, — ответил Чарли.
— Знаете, домашнее образование.
— Она поэтому такая жизнерадостная?
— В этом месяце изучает экзистенциалистов. На той неделе попросила творческий день — убить араба на пляже.
Ривера улыбнулся, и у Чарли отлегло от души. Инспектор извлек из нагрудного кармана фотографию и протянул Чарли. Софи потянулась ее цапнуть.
На снимке был пожилой господин в воскресном костюме — он стоял на ступенях церкви. Чарли узнал Собор святых Петра и Павла всего в нескольких кварталах от лавки, на Вашингтон-сквер.
— Вы видели этого человека вечером в понедельник? На нем были темно-серое пальто и шляпа.
— Нет. Извините, не видел, — ответил Чарли.
Он правда не видел.
— Я пробыл в лавке часов до десяти. Заходили несколько покупателей, но такого не было.
— Уверены? Его зовут Джеймс О'Мэйлли. Он нездоров. Рак. Его жена говорит, где-то в сумерках в понедельник вышел прогуляться и домой не вернулся.
— Нет, простите, — сказал Чарли.
— Вы спрашивали у вагоновожатого с канатной дороги?
— С той сменой я уже побеседовал. Мы думаем, он мог где-нибудь здесь потерять сознание, и мы его не нашли. Столько времени прошло — надежды почти нет.
Чарли кивнул, стараясь выглядеть при этом глубокомысленно. Хорошо, что полицейский не спрашивает о нем самом, — до того хорошо, что у Чарли почти кружилась голова.
— Может, стоит спросить Императора, — вы же с ним знакомы, правда? Он город знает от и до, лучше нас с вами.
При упоминании об Императоре Риверу несколько повело, но затем он расслабился и снова улыбнулся.
— А это неплохая мысль, мистер Ашер. Попробую выследить Императора. — Он протянул Чарли визитку.
— Если что-нибудь вспомните, позвоните мне, хорошо?
— Позвоню. Э-э, инспектор… — промолвил Чарли, и Ривера, отойдя от прилавка на несколько шагов, остановился.
— А разве инспекторы обычно такие дела расследуют?
— Да, обычно подобным занимается рядовой состав, но это может быть связано с тем, чем сейчас занимаюсь я, потому я вам и достался.
— А, тогда ладно, — сказал Чарли.
— Красивый костюм у вас, кстати. Не мог не отметить. Я ими занимаюсь.
— Спасибо, — ответил Ривера, с легкой тоской оглядев рукава.
— Некоторое время назад мне выпал короткий отрезок удачи.
— Это здорово.
— А потом закончился, — сказал Ривера.
— Миленькая малютка. Вы с ней берегите себя. — И он вышел за дверь.
Чарли повернулся к лестнице и чуть не врезался в Лили. Руки ее были скрещены под надписью «Ад — это другие» на черной майке, и выглядела Лили еще субъективнее обычного.
— Ну, Ашер? Тебе есть что мне сказать?
— Лили, у меня нет времени на…
Она протянула ему серебряный портсигар, оставленный рыжей. Тот по-прежнему красно светился. Софи потянулась к нему.
— Что? — спросил Чарли. Неужто Лили видит? Неужто она тоже принимает зловещее свечение?
Лили открыла портсигар и сунула Чарли под нос:
— Прочти гравировку.
«Джеймс О'Мэйлли», — гласил витиеватый шрифт.
Чарли отступил на шаг.
— Лили, я не могу… я ничего не знаю про этого старика. Послушай, мне нужно попросить миссис Лин присмотреть за Софи и быстро смотаться на Кастро. Потом объясню, ладно? Честно.
Лили мгновенье подумала, осуждающе глядя на Чарли так, словно застала его за кормлением собственного bete noire сухим завтраком «Фруктовые петельки», затем смягчилась.
— Иди, — сказала она.
8
Трамвай «Смятение»
И вот в брешь Кастро кинулся Чарли Ашер: антикварная трость со шпагой — под рукой на сиденье фургона, челюсть выпячена штыком и вся физиономия — воплощенный этюд ужасающей решимости. Полквартала, еще пол квартал а и еще половинку вперед — так в Долину Безалкогольных Баров С Заоблачными Ценами и Вообще Внеземных Причесок нахлестывал своего железного коня праведный бета-самец. И горе тому никчемному глупцу, кто осмелился возжелать смерти смертоносного старьевщика, ибо за смертную жизнь его наш герой не даст и ломаного гроша. «В Голубятне будет дан бой, — думал Чарли, — и я палю за справедливость».
Ну, не вполне «палю» — у него же шпага в трости, не пушка, — скорее «тычу за справедливость»: маловато, конечно, пафоса для ангела-мстителя, походить на коего Чарли стремился, — он просто рассвирепел и готов надрать кому-нибудь задницу, вот и все. Поэтому ты, давай, это… поосторожней.
(По случайному совпадению, «Тыц за справедливость» в тот момент было вторым по популярности произведением в «Видеопрокате Кастро» — оно постепенно вытесняло «Рождение звезды: режиссерскую версию» и уступало только «Легавым без штанов», номеру один, как кнутом подстегнутому.)
Свернув с Маркет, сразу же за углом Ноэ-стрит Чарли увидел: «Свежая музыка», квадратные буквы самодельной вывески-витража, — и волосы у него на загривке тут же встали дыбом, а в мочевом пузыре возникла настоятельная потребность. Тело его переключилось в режим «драка-или-драпак», и уже второй раз за неделю он собирался пойти вопреки своей бета-самцовой природе и предпочесть драку. Что ж, так тому и быть, подумал Чарли. Так тому и быть. Он лицом к лицу встретится со своим мучителем, вот только найдет место для парковки. Которого он не нашел.
Чарли объехал квартал, виляя меж кафе и баров: и тех и других на Кастро было в изобилии. Поездил взад-вперед по переулкам, уставленным рядами викторианских особнячков в безупречном состоянии (и за безумные цены), но стойла для своего верного жеребца не отыскал. Через полчаса орбитальных облетов всего квартала он снова направился прочь от центра и поставил фургон на платную стоянку в гараже Филлмора, после чего на древнем трамвае вернулся по Маркет-стрит к Кастро.
Славненький зелененький антикварненький трамвайчик, сделанный в Италии, с дубовыми скамьями, латунными поручнями и оконными рамами красного дерева; чарующий латунный колокол и предел скорости — где-то миль двадцать в час. Вот так Чарли Ашер и кинулся в битву.
Он пытался вообразить, как на подножках трамвая висит орда гуннов — размахивает свирепыми сабельками, по ходу осыпает стрелами настенные росписи в Миссии, — или, быть может, тут плывет спецназ викингов: щиты приторочены к стенкам трамвая, громыхает огромный барабан, а они гребут себе и гребут, дабы подвергнуть разграбленью антикварные лавки, садо-мазо-бары, суси-бары, садо-мазо-суси-бары (не спрашивайте) и художественные галереи Кастро.
Но тут Чарли подвело даже его внушительное воображение. Он вышел на углу Кастро и Маркет и протопал квартал обратно к «Свежей музыке». У лавки он помедлил: ну вот и что теперь?
А если тот человек просто взял и попросился звякнуть с этого телефона? Вдруг Чарли ворвется с угрозами и воплями, а за прилавком — какой-нибудь попутанный пацан? Но тут Чарли глянул в дверь и там, за стойкой, совсем один стоял необычайно высокий черный мужчина, с ног до головы одетый в мятно-зеленое. Тут-то Чарли и утратил рассудок.
— Вы убили ее! — завопил он и пошел на штурм стоек с компакт-дисками, преграждавших подступы к мятно-зеленому.
На бегу он выхватил шпагу — или, во всяком случае, попытался, надеясь, что выхватится она одним плавным движением и тотчас перережет горло убийце Рэчел. Но трость провалялась на складе у Чарли очень долго, и шпагу из ножен не вынимали много лет — за исключением трех случаев, когда с нею из лавки хотела уйти Эбби, подруга Лили (один раз попробовав ее купить, и Чарли ей отказал, и два раза — попробовав ее украсть).
Маленькую латунную защелку, высвобождавшую клинок, заело, поэтому, нанося смертельный удар, Чарли размахнулся всею тростью, а та была тяжелее — и медленнее, — чем сама шпага. Человек в мятно-зеленом — проворно для своих габаритов — пригнулся, и Чарли снес целую полку с дисками Джуди Гарленд, потерял равновесие, отрикошетил от стойки, крутнулся на месте и снова попробовал тот комбинированный замах, который он столько раз видел в кино — им выхватывали мечи и полосовали врага самураи, — а сам он столько раз мысленно отрепетировал по пути сюда.
На сей раз шпага покинула ножны и смертельной дугой просвистела в трех футах от человека в мяте, подчистую обезглавив картонную фигуру Барбры Стрейзанд.
— Это не… не-блядь-спровоцированно! — громогласно рявкнул черный дылда.
Чарли едва успел принять стойку для удара слева — и тут заметил, как на него надвигается что-то крупное и темное; в последний миг он успел распознать, что именно. Ему на голову обрушился антикварный кассовый аппарат. Вспышка, звяк колокольчика — и все потемнело и стало очень липким.
Когда Чарли пришел в себя, он был привязан к стулу в задней комнате музыкальной лавки — помещение как две капли воды походило на его собственный склад, только составленные башнями коробки были набиты пластинками и компакт-дисками, а не ассортиментом потрепанного барахла. Над Чарли высился черный дылда, и пленник поначалу решил, что дылда обращается в туман или дымок, но затем понял, что рябью подернуто его собственное зрение, — и сразу же всю голову изнутри, как стробоскопом, осветило болью.
— Ай.
— Как шея? — спросил дылда.
— Не сломана? Ноги чувствуете?
— Валяйте, убейте меня, подлый трус, — произнес Чарли, изгибаясь на стуле и стараясь кинуться на своего поимщика; он ощущал себя немножко Черным рыцарем в «Святом Граале» «Монти Пайтона» после того, как бедолаге откромсали руки и ноги.
Если этот тип сделает к нему хоть шаг, Чарли сумеет головой протаранить ему причинные — в этом он был уверен.
Дылда резко топнул — прямо Чарли по ноге: мокасины восемнадцатого размера из перчаточной кожи привелись в движение двумястами семьюдесятью фунтами смерти и торговца запиленными пластинками.
— Ай! — Чарли заскакал на стуле в круге боли.
— Черт бы вас побрал! Ай!
— Так вы ноги свои ощущаете?
— Заканчивайте. Валяйте. — Чарли вытянул шею, словно подставляя горло под нож: стратегия его заключалась в том, чтобы подманить мучителя, после чего зубами порвать ему бедренную артерию, после чего злорадствовать, глядя, как кровь струится по мятно-зеленым штанам на пол.
Чарли будет долго и зловеще смеяться, наблюдая, как из этого мерзкого ублюдка вытекает жизнь, а потом доскачет на стуле до улицы, впрыгнет на Маркете в трамвай, пересядет на Ван-Несс на сорок первый автобус, соскочит на Коламбусе и два квартала пропрыгает до дома, где его кто-нибудь развяжет.
У него был план — и проездной на автобус, действительный еще четыре дня, — поэтому сукин сын не тому смерти пожелал.
— У меня нет намерений вас убивать, Чарли, — произнес дылда, держа безопасную дистанцию.
— Простите, что пришлось вас стукнуть кассой. Но вы не оставили мне выбора.
— Вы могли бы отведать фатального укуса моего клинка! — Чарли пошарил вокруг глазами: вдруг мужик бросил трость со шпагой где-то под рукой.
— Можно и так, только я предпочел не оставлять пятен и обойтись без похорон.
Чарли напряг мускулы, стараясь разорвать узы, кои, как он теперь осознал, представляли собой пластиковые магазинные пакеты.
— Вы связались со Смертью, вам это известно? Я — Смерть.
— Ага, я знаю.
— Да?
— Конечно. — Дылда развернул спинкой вперед еще один деревянный стул и уселся на него верхом.
Колени у дылды теперь оказались на уровне локтей, и он стал похож на огромную древесную лягушку, готовую прыгнуть на свою насекомую добычу. Чарли впервые разглядел, что у мужчины золотистые глаза, яркие и заметные: с темной кожей они как-то не сочетались.
— Я тоже, — добавил зловещий мятно-зеленый лягух.
— Вы? Вы — Смерть?
— Одна из, не единственная. Не уверен, что единственная Смерть вообще существует. По крайней мере, в наши дни.
Чарли не мог такого постичь, поэтому снова принялся бороться с узами и качаться, пока черный дылда не протянул руку и не утвердил его стул на ножках, чтобы Чарли не опрокинулся.
— Вы убили Рэчел.
— Нет, не убивал.
— Я вас там видел.
— Это правда. В этом-то и проблема. Будьте добры, перестаньте уже дрыгаться? — Он потряс Чарли за стул.
— Но смерти Рэчел я не причинял. Мы так не работаем — по крайней мере, в наши дни. Вы что, в книгу не заглядывали?
— В какую книгу? Вы что-то говорили про книгу по телефону.
— В «Великую большую книгу Смерти». Я послал ее вам в лавку. И женщине сказал, что посылаю, и извещение о доставке получил, поэтому я знаю, что она у вас.
— Какая еще женщина? Лили? Она не женщина, она ребенок.
— Нет, там была женщина где-то вашего возраста, с прической под «новую волну».
— Джейн? Нет. Она ничего не говорила, и никакой книги я не получил.
— Ох, блин. Так вот почему они лезут. Вы не в курсе.
— Кто? Что? Они? Мятно-Зеленый Жнец тяжко вздохнул:
— Нам, видимо, придется тут еще посидеть. Пойду кофе сварю. Вы будете?
— Ну еще бы — сначала вызовете у меня ложное ощущение безопасности, а потом напрыгнете.
— Да вы же весь связаны, мудила, на хера мне у вас чего-то вызывать? Пытался ткань человеческого бытия выеть — так надо ж было кому-то вашу сраку прищучить.
— Ой, ну конечно — давайте со мной теперь по-черному ботать. Расовую карту разыгрываете, а как же.
Мятно-Зеленый поднялся на ноги и двинулся в лавку.
— Сливок надо?
— И два сахара, пожалуйста, — ответил Чарли.
— Такая отпадная, зачем ты ее возвращаешь? — сказала Эбби Нормал.
Она была у Лили лучшей подругой, и они обе теперь сидели на полу склада «Ашеровского старья» и листали «Великую большую книгу Смерти».
На самом деле Эбби звали Элисон, только она не желала больше претерпевать мучения от бесславья своего, как она его называла, «имени рабыни дневного света». Окружающие лучше реагировали на ее избранный псевдоним, чем на имя Лили — Мглива Эльфокусс, которое диктовать нужно было по буквам.
— Оказалось, она Ашеру, не мне, — ответила Лили.
— Он разозлится, если узнает, что я ее присвоила. А поскольку он сейчас, наверно, Смерть, у меня могут быть неприятности.
— И ты ему скажешь, что книжка все это время была у тебя? — Эбби почесала бровь — вернее, штифт с серебряным паучком: пирсинг был свежим, еще не зажил, и не ковырять его было трудно.
Подобно Лили, Эбби вся была в черном — от сапог до прически, с одной лишь разницей: на переде ее черной футболки изображались красные песочные часы «черной вдовы», она была тощее и в своей нарочитой жути больше походила на беспризорника.
— Не, просто скажу, что не туда засунула. Тут такое часто.
— И сколько ты думала, что ты Смерть?
— Типа месяц.
— А как же сны, имена и прочее, про что там говорится? У тебя же такого не было, да?
— Я думала — просто сил набираюсь. Много списков составила — тех, кого лучше б не было.
— Ага, я тоже так делаю. И что это Ашер, ты дорубила только вчера?
— Ну, — сказала Лили.
— Фигово, — сказала Эбби.
— Жить вообще фигово, — сказала Лили.
— И теперь что? — спросила Эбби.
— На два года в колледж?
Обе кивнули — скорбно — и воззрились в глубины своих лаков для ногтей, дабы не делиться унижением от того, что одна из них во мгновение ока низверглась с высот полубогини мрака до местной недотепы. Всю жизнь обе надеялись на что-то величественное, темное и сверхъестественное, поэтому когда такое наконец случилось, они к нему отнеслись, вероятно, равнодушней, нежели полезно для здоровья. Страх, в конце концов, — механизм выживания.
— Так все эти штуки — «душевные предметы»? — спросила Эбби с той бодростью, какую в тот миг допускала цельность ее натуры.
Она обвела рукой горы барахла, которое Чарли пометил знаками «Не продавать».
— В них, типа, душа хранится?
— Так в книжке, — ответила Лили.
— Ашер утверждает, будто они светятся.
— Мне нравятся «конверсы».
— Забирай, твои, — сказала Лили.
— Честно?
— Ну. — Она сняла кроссовки с полки и протянула подруге.
— Он их никогда не хватится.
— Крутняк — У меня как раз к ним есть идеальные красные сеточки.
— В них, наверно, душа какого-нибудь потного школьного чемпиона, — сказала Лили.
— Пусть падет к моим ногам, — ответила Эбби, делая пируэт и арабеск — остатки (вместе с расстройством аппетита) ее десятилетнего балетного образования.
— Так я, значит, у Смерти — вроде помощничка Санты? — спросил Чарли, взмахнув чашкой.
Дылда развязал ему одну руку, чтобы пленник мог пить кофе, и Чарли теперь при каждом жесте крестил склад музыкальной лавки брызгами французской обжарки. Мистер Свеж нахмурился.
— О чем это вы, Ашер? — Свежу было неловко от того, что Чарли Ашера сначала пришлось стукнуть кассовым аппаратом, а потом привязать к стулу, и теперь он боялся, что от удара у жертвы как-то пострадал мозг.
— Я о Санте в «Мэйсиз», Свеж. В детстве мы же все наверняка замечали, что у Санта-Клауса в универмаге «Мэйсиз» накладная борода, а на Юнион-сквер работают по меньшей мере еще шестеро Сант из Армии спасения, и тогда мы спрашивали у родителей, и они отвечали, что настоящий Санта живет на Северном полюсе, он очень занят, поэтому тут у нас другие парни — у Санты они помощники, они ему помогают в работе. Ведь это самое вы мне и говорите — что мы у Смерти помощники Санты?
Мистер Свеж, стоявший у стола, теперь снова уселся напротив Чарли и заглянул ему в глаза. Ответил очень мягко:
— Чарли, вы же знаете, что это не так, правда? В смысле — про помощников Санты?
— Конечно, я знаю, что никакого Санта-Клауса не бывает. Это у меня метафора такая, костолоб.
Этой возможностью мистер Свеж воспользовался, чтобы вытянуть руку и отвесить Чарли оплеуху. И немедленно об этом пожалел.
— Эй! — Чарли отставил кружку и потер залив в своих обмелевших волосах, который немедленно покраснел от удара.
— Грубо, — сказал мистер Свеж.
— Давайте грубить не будем.
— Так вы утверждаете, что Санта все-таки существует? — спросил Чарли, ежась от предвкушения новой плюхи.
— Господи, в какие же глубины уходит этот заговор?
— Нет, никакого Санты, нафиг, не существует. Я просто хочу сказать, что я не знаю, кто мы такие. Не знаю, есть ли на свете большая Смерть с заглавной «С», хотя в книге намекается, что некогда она существовала. Я просто говорю, нас таких много — в этом городе я знаю десяток, — и все мы собираем сосуды души и следим, чтобы они попадали в нужные руки.
— И принцип здесь такой, что люди случайно заходят к вам в магазин и покупают пластинку?
Тут глаза Чарли распахнулись во всю ширь: до него дошло.
— У Рэчел был компакт Сары Маклахлан. Так это вы его забрали?
— Да. — Свеж смотрел в пол — не потому, что ему было стыдно, а не хотелось видеть боли в глазах Чарли Ашера.
— Где он? Я хочу его увидеть, — сказал Чарли.
— Я его продал.
— Кому? Найдите покупателя. Я хочу вернуть Рэчел.
— Не знаю. Женщине. Имя не спросил, но уверен, что он был ей сужден. Такие вещи понимаешь.
— И я пойму? С чего бы мне такое понимать? — спросил Чарли.
— Почему мне? Я не хочу убивать людей.
— Мы не убиваем людей, мистер Ашер. Это неверное представление. Мы всего-навсего способствуем восхождению души.
— Но я вот что-то сказал одному парню, и он от этого умер, а другому стало плохо с сердцем из-за того, что я сделал. Смерть, которая наступает в результате наших действий, приравнивается к убийству, если только мы не политики, правда? Так почему я? Я не натаскан молоть языком. Почему я?
Мистер Свеж поразмыслил над тем, что сказал Чарли, и нечто зловещее поползло вверх по его позвоночнику. За все годы он не помнил такого, чтобы его действия привели непосредственно к чьей-то смерти, — да и от прочих Торговцев Смертью подобного не слыхал.
Кто-нибудь, конечно, иной раз появлялся в тот миг, когда человек отходил, но такое бывало нечасто и само по себе к летальному исходу не приводило.
— Ну? — спросил Чарли.
Мистер Свеж пожал плечами:
— Потому что вы меня видели. Вы же не могли не заметить, что, когда выходите за душой, вас никто не видит.
— Я никогда не выходил ни за какой душой.
— Выходили и еще будете выходить — во всяком случае, должны. Вам, мистер Ашер, следует и дальше выполнять программу.
— Да, это вы мне уже сказали. Так, значит, вы забираете эти души и э-э… становитесь невидимкой?
— Не в прямом смысле, нет, — просто нас никто не видит. Можно заходить прямо к людям домой, и они вас не заметят, хоть вы рядом стоять будете, но если заговорите с кем-нибудь на улице, вас увидят, официантка примет заказ, такси остановится — ну, не для меня, потому что я черный, но вообще, знаете, останавливаются. Это, я думаю, как-то связано с волей. Я проверял. Нас видят животные, кстати. Когда изымаете сосуд, берегитесь собак.
— Вот так, значит, и становятся… как нас зовут?
— Торговцами Смерти.
— Да бросьте. Серьезно?
— В книге этого нет. Я сам придумал.
— Клево.
— Спасибо. — Мистер Свеж улыбнулся, на миг обрадовавшись, что можно не думать о тягостном и уникальном превращении Чарли Ашера в Торговца Смертью.
— Вообще-то, мне кажется, это какой-то тип с конверта пластинки, там он стоит за кассой, глаза красным светятся, — но когда придумал, я этого не знал.
— В самый раз.
— Да, мне тоже так показалось, — сказал мистер Свеж.
— Еще кофе?
— Если можно. — Чарли протянул пустую чашку.
— Значит, вас кто-то увидел. Так вы и стали Торговцем Смертью?
— Нет, это вы им так стали. Я думаю, вы, может… э-э… — Свежу не хотелось путать беднягу, но, с другой стороны, он и не знал, что произошло на самом деле.
— Я думаю, вы, может, от всех нас как-то отличаетесь. Меня никто не видел. Я работал в охране казино в Вегасе, а потом у меня там все скисло — говорят, у меня проблемы с субординацией, — поэтому я переехал в Сан-Франциско и открыл эту лавку — подержанные пластинки и компакты, сначала по большей части джаз.
— Ну а там все и началось: засветились сосуды, люди стали с ними заходить, он начал выискивать их на распродажах, когда хозяева умрут.
— Не знаю, как или почему, но так все и вышло. Я никому ничего не рассказывал. А потом мне почтой прислали книгу.
— Опять эта книга. У вас тут ее нет случайно?
— Существует лишь один экземпляр. По крайней мере, известный мне.
— И вы его взяли и отправили?
— Заказной же! — громыхнул Свеж.
— И кто-то у вас в лавке расписался за бандероль. По-моему, я свою роль сыграл.
— Ладно, простите — и дальше?
— В общем, когда я обосновался на Кастро, тут было очень грустно. На улицах либо совсем старики, либо очень молодые ребята, а все, кто между, либо уже на том свете, либо у них ВИЧ — ходят с палочками, таскают за собой кислородные баллоны. Смерть повсюду. Как будто именно здесь и нужна была станция душ — и тут я такой, пластинками торгую. Затем почтой пришла книга. Ко мне притекало много душ. Те первые годы я собирал сосуды каждый день — иногда по два, по три. Удивительно, сколько геев вкладывает душу в музыку.
— И вы все продали?
— Нет. Они приходят и уходят. На полках всегда что-то остается.
— Но как вы можете быть уверены, что нужный человек получает нужную душу?
— Это же не моя проблема, верно? — Мистер Свеж пожал плечами.
Сначала он тоже переживал, но все, казалось, происходит как должно, и он постепенно доверился механизму или власти, что за всем этим стояла, — уж какие ни на есть.
— Ну, если вы так к этому относитесь, зачем вообще этим заниматься? Не нужна мне такая работа. У меня уже есть работа — и ребенок есть.
— Придется. Поверьте, когда мне прислали книгу, я пытался этого не делать. Мы все так поступали. Ну, те, с кем я разговаривал. Насколько я понимаю, вы уже видели, что в таком случае бывает. Слышите голоса, потом возникают тени. В книге они зовутся Преисподниками.
— Гигантские вороны? Эти, что ли?
— До вас они были просто неразличимыми тенями и голосами. А сейчас что-то не так. Началось с вас и вами продолжается. Вы им уступили сосуд души, так?
— Я? Вы же сказали, Торговцев Смертью целая куча.
— Другие соображают, что к чему. Это вы сделали. Мне показалось, в начале недели я заметил, как один пролетал. А сегодня вышел — и голоса плохие. Совсем плохие. Вот тогда-то я вам и позвонил. Это же вы, правда?
Чарли кивнул.
— Я не знал. Откуда мне было знать?
— Так им достался один?
— Два, — ответил Чарли.
— Из стока высунулась рука. В мой первый день.
— Ну, тогда все, — произнес Свеж, обхватив голову.
— Теперь нам со всей определенностью пиздец.
— Вы этого еще не знаете, — сказал Чарли, пытаясь разглядеть и светлую сторону.
— Пиздец мог с нами случиться и раньше. В смысле, мы оба торгуем старьем покойников, а это в некотором смысле — определение понятия «пиздец».
Мистер Свеж поднял голову:
— В книге сказано, что если мы не будем делать свою работу, все покроет тьма, станет как в Преисподней. Не знаю, как выглядит Преисподняя, мистер Ашер, но пару раз я видел гастролеров оттуда и вникать не хочу. А вы?
— Может, это Окленд, — сказал Чарли.
— Что — Окленд?
— Преисподняя.
— Окленд — не Преисподняя! — Мистер Свеж вскочил на ноги; насилия он не любил — его и не надо любить, если у вас такие габариты, но…
— Не злите меня, а то я вас стукну. Ни вы, ни я этого не хотим — правда, мистер Ашер?
— Вырезка? — предположил Чарли.
Чарли покачал головой.
— Я видел воронов, — сказал он, — а никаких голосов не слышал. Что за голоса?
— Разговаривают с тобой, когда ходишь по улицам. Иногда слышишь голос из вентиляционного люка, иногда из водосточной трубы, иногда из ливнестока. Это они — точно вам говорю. Женские голоса, дразнят. Я их много лет уже не слышал, совсем чуть не забыл, что это такое, — и тут вышел за сосудом, а один меня зовет. Раньше я звонил другим Торговцам, спрашивал, может, они натворили чего, но мы быстро прекратили.
— Почему?
— Потому что нам кажется, как раз это их и приманивает. Мы не должны вступать друг с другом в контакт. Не сразу поняли. Тогда я в городе нашел всего шестерых Торговцев, и мы вместе обедали раз в неделю, сравнивали впечатления, делились — вот тогда и стали замечать первые тени.
Вообще-то чтобы наверняка обезопаситься, это и у нас с вами последняя встреча. — Мистер Свеж снова пожал плечами и принялся развязывать Чарли, думая:
«Все изменилось в тот день в больнице. Этот тип все изменил, и я сейчас отправляю его, как ягненка, на убой… А может, это он будет убивать. Он может…»
— Постойте, я же еще ничего не знаю, — взмолился Чарли.
— Нельзя же меня отправлять туда наобум. А как с моей дочерью? Как я узнаю, кому продавать души? — Он паниковал и пытался задать все вопросы разом, пока его не отпустили на свободу.
— Что за цифры стоят под именами? Вы имена так же узнаете? Сколько мне этим заниматься и когда отпустят на пенсию? Почему вы всегда в мятно-зеленом? — Пока мистер Свеж отвязывал ему одну лодыжку, Чарли пытался снова привязать вторую к ножке стула.
— Из-за имени, — сказал мистер Свеж.
— Простите? — Чарли перестал привязываться.
— Я одеваюсь в мятно-зеленое из-за имени. Меня зовут Мятник.
Чарли совершенно забыл все, что его до сих пор тревожило.
— Мятник? Вас зовут Мятник Свеж?
У Чарли стало такое лицо, будто он изо всех сил пытается не чихнуть, — но он не выдержал и оглушительно фыркнул. И тут же пригнулся.
9
Дракон, медведь и рыба
На площадке третьего этажа в доме Чарли происходила встреча великих держав Азии — миссис Лин и миссис Корьевой. У миссис Лин, державшей на руках Софи, имелось стратегическое преимущество, но миссис Корьева, будучи в два раза крупнее миссис Лин, обладала потенциалом массивных ответных действий. У них имелось кое-что общее и помимо того, что обе они были иммигрантками и вдовами: они преданно любили малютку Софи, сомнительно владели английским языком и совсем уж рьяно сомневались в способности Чарли Ашера в одиночку воспитать дочь.
— Он сердил, когда сегодня уходил. Как медведь, — сказала миссис Корьева, обладавшая атавистической тягой к медвежьим сравнениям.
— Не надо зверина, говоряй, — сказала миссис Лин: она ограничивала себя английскими глаголами в повелительном наклонении — дань ее чань-буддистским убеждениям.
Так она утверждала.
— Кто зверина детке давай?
— Свинина детке хорошо. От свинины детка сильная, — ответила миссис Корьева и поспешно добавила:
— Как медведь.
— Детка от зверина ши-тцу, говоряй. Ши-тцу — собака. Какой добрый папа детка собака хочай?
Миссис Лин особо покровительствовала маленьким девочкам: она выросла в провинции Китая, где каждое утро по улицам ходил человек с тележкой и собирал трупики маленьких девочек, родившихся ночью и выброшенных за порог. Самой ей повезло: мама ухитрилась умыкнуть ее в поля и отказывалась вернуться домой, пока новорожденную дочурку не примут в семью.
— Не ши-тцу, — поправила ее миссис Корьева.
— Шикса.
— Ладно, шикса. Собака собака бывай, — ответила миссис Лин.
— Безобразие. — В этом слове, как и во всех прочих, произносимых миссис Лин, не слышалось ни единой буквы «р».
— Это не еврейская детка на идиш. А Рэчел еврей. — Миссис Корьева, в отличие от большинства русских иммигрантов, оставшихся в этом районе, евреем не была.
Ее предки вышли из российских степей, и она вела свой род от казаков, а те никак не считались особо дружелюбной к евреям расой. Сама она искупала грехи предков тем, что яростно квохтала (совсем как мать-медведица) сначала над Рэчел, а теперь над малюткой Софи.
— Цветам нужна вода, — сказала миссис Корьева.
Площадка заканчивалась большим эркером, выходившим на дом через дорогу и оконный ящик, где росла красная герань. Под конец дня две великие азиатские державы обычно стояли на площадке, любовались цветами, беседовали о том, как все подорожало, и жаловались на всевозрастающее неудобство обуви. Ни одна не осмеливалась завести собственную оконную клумбу с геранью — из страха, что может показаться, будто она украла идею у дома через дорогу; так началась бы эскалация оконно-ящичной конкуренции, которая неизбежно завершилась бы кровопролитием. Поэтому обе молчаливо согласились только любоваться красными цветами, их не желая.
Миссис Корьевой нравился сам их красный цвет. Она заточила вечный зуб на коммунистов за то, что кооптировали эту краску, иначе миссис Корьева была бы счастлива от нее безудержно. Хотя русская душа, сформированная тысячелетием тревоги и страха, не была экипирована для безудержного счастья, а потому, наверное, все к лучшему.
И миссис Лин в герани привлекал красный цвет: в ее космологии он представлял удачу, процветание и долгую жизнь. Сами врата храмов выкрашены были той же краской, поэтому красные цветы символизировали одну из многих троп к вечности ву, к просветлению; по сути, они и были вечностью в чашечке цветка. Кроме того, миссис Лин предполагала, что они будут недурны в супе.
Софи же краски мира открыла для себя совсем недавно, и одних красных клякс на фоне серых досок вполне хватало, чтобы на ее крохотном личике сияла беззубая улыбка.
Итак, троица дружно радовалась красным цветам, когда в окно ударилась черная птица и стекло треснуло огромной паутиной. Но птица от такого удара не отвалилась — напротив, она как-то умудрилась просочиться во все до единой трещинки и расползтись черной тушью по стеклу, захватив даже стены.
И великие державы Азии бежали к лестнице.
Чарли растирал левое запястье, где руку пережало пластиковым пакетом.
— Так что, мама назвала вас в честь рекламы полоскания?
Мистер Свеж теперь отчего-то не казался непрошибаемым, как полагается человеку таких габаритов.
— Вообще-то зубной пасты, — ответил он.
— Серьезно?
— Ну.
— Простите, я не знал, — сказал Чарли.
— Но вы же могли его поменять, правильно?
— Мистер Ашер, против своей сути продержишься недолго. В конце концов просто смиряешься. Моя суть в том, что я черный, во мне семь футов росту — однако я не в НБА, — меня зовут Мятник Свеж и я забрит в Торговцы Смертью. — Он вздернул бровь, словно обвиняя Чарли.
— Я научился принимать такое и радоваться.
— Я думал, вы скажете, что голубой, — произнес Чарли.
— Что? Не обязательно быть голубым, чтобы одеваться в зеленое.
Чарли поразмыслил над мятно-зеленым костюмом мистера Свежа — из сирсакера и не по сезону легкий — и ощутил некое сродство душ со столь освежающе поименованным Торговцем Смертью. Сам того не ведая, Чарли распознавал признаки другого бета-самца.
(Разумеется, бета-геи существуют: бета-любовник высоко ценится в голубом сообществе, потому что его можно выучить одеваться, однако всегда остается относительная уверенность, что у него не разовьется собственное чувство стиля и он не станет роскошнее вас.)
Чарли сказал:
— Наверное, вы правы, мистер Свеж. Простите меня за такое допущение. Приношу извинения.
— Все в порядке, — ответил мистер Свеж.
— Но вам действительно пора.
— Нет, я все равно не понимаю, как мне определять, кому достанутся души. То есть, после того как это случилось, в лавке у меня оказались всевозможные сосуды, о которых я и понятия не имел. Как мне узнать, что я не продал человеку такое, что у него уже есть? А если у кого-то соберется комплект?
— Такого не может быть. По крайней мере, насколько мне известно. Слушайте, вы сами поймете. Поверьте мне на слово. Когда люди готовы получить душу, они ее получат. Вы когда-нибудь изучали восточные религии?
— Я живу в Китайском квартале, — ответил Чарли, и хотя в строгом смысле это было вроде как бы правдой, на мандаринском диалекте он умел говорить ровно три фразы:
«Добрый день», «Крахмала поменьше, пожалуйста» и «Я невежественный белый дьявол», — всему этому его научила миссис Лин.
Сам он полагал, что последняя фраза переводится как «И вам доброго утречка».
— Позвольте тогда сформулировать иначе, — сказал мистер Свеж.
— Вы когда-нибудь изучали восточные религии?
— А, восточные религии, — ответил Чарли, делая вид, что неверно понял предыдущий вопрос.
— Разве что по каналу «Дискавери» — ну, знаете, Будда, Шива, Гэндальф, главных ребят.
— Понятие кармы вам знакомо? Как несделанные уроки опять задают в другой жизни?
— Да, разумеется. Ха. — Чарли закатил глаза.
— Ну так считайте себя агентом по переназначению душ. Мы — агенты кармы.
— Тайные, — с тоской произнес Чарли.
— Ну это, я надеюсь, само собой, — сказал мистер Свеж.
— Нельзя никому сообщать, кто вы такой, поэтому да, пожалуй, мы и есть тайные агенты кармы. Душу мы держим, пока человек не становится готов ее принять.
Чарли потряс головой, словно в уши ему натекло воды.
— Значит, если кто-то зайдет ко мне в лавку и купит сосуд души, то прежде он жил без нее? Какой ужас.
— Неужели? — переспросил Мятник Свеж.
— А вы сами-то уверены, что она у вас есть?
— Конечно.
— Почему вы так думаете?
— Потому что я — это я. — Чарли потыкал себя в грудь.
— Вот он я.
— Это у вас просто личность, — сказал Мятник.
— Да и то едва. Вдруг вы окажетесь пустым сосудом, а разницы и не заметите? Быть может, вы еще не достигли того жизненного рубежа, когда готовы получить себе душу.
— Чего?
— Ваша душа прямо сейчас может быть развита гораздо больше вас. Если ребенок провалит экзамены в десятом классе, вы станете отправлять его обратно в детский сад?
— Да нет, наверное.
— Правильно, вы оставите его на второй год только в десятом классе. Так же и с душами. Они только восходят. Личность получает душу, когда готова перенести ее на следующий уровень, когда способна выучить следующий урок.
— Поэтому, если я продам кому-то какую-нибудь светящуюся штуку, это будет значить, что человек все эти годы ходил без души?
— Такова моя теория, — сказал Мятник Свеж.
— За много лет я всякого начитался по теме. Священные тексты всевозможных культур и религий, но вот это объясняет процесс лучше всего, что мне попадалось.
— Значит, в книге, которую вы мне отправили, этого нет?
— Книга — лишь практическая инструкция. Там нет объяснений. Простая, как дважды два. Там сказано, чтоб вы завели себе календарь и клали у кровати — так вам будут сообщаться имена. Там не говорится, как искать этих людей, каков предмет; — только то, что это надо найти. Купите ежедневник. Я вот пользуюсь.
— А число? Всякий раз, когда я находил имя на тумбочке, внизу обязательно было число.
Мистер Свеж кивнул и чуточку смущенно улыбнулся:
— Это сколько дней у вас есть на то, чтобы изъять сосуд.
— То есть сколько человек еще проживет? Я не хочу этого знать.
— Нет, это не когда человек умрет, а когда вам надо изъять сосуд — сколько дней осталось. Я долго к цифрам присматривался — никогда не бывает больше сорока девяти дней. Я решил, что тут кроется какой-то смысл, и стал искать это число в литературе про смерть и умирание. Оказалось, сорок девять — число дней «бардо»: в «Тибетской книге мертвых» это переход между жизнью и смертью. И мы, Торговцы Смертью, неким образом выступаем посредниками при перемещении этих душ, только нам нужно успеть за сорок девять дней… Во всяком случае, такая у меня теория. Поэтому не удивляйтесь, когда вдруг окажется, что имя вы получили, а человек уже пару недель как умер. У вас все равно будет сколько-то дней «бардо», чтобы изъять сосуд.
— А если не успею? — спросил Чарли.
Мятник Свеж угрюмо покачал головой:
— Тени, вороны, из Преисподней полезет темное говно — поди угадай. Но штука в том, что разбираться надо будет вам самому. И вы со временем разберетесь.
— Как, если там ни адреса, ни инструкций? Вроде «под ковриком у двери».
— Иногда — и это чаще всего — сосуды сами к вам будут приходить. Так уж обстоятельства сложатся.
Чарли вспомнил рыжую красотку, что принесла ему серебряный портсигар.
— Иногда, говорите?
Свеж пожал плечами:
— Но придется и по-честному искать — найти человека, приехать к нему домой. Я как-то раз даже детектива нанял, чтобы кого-то мне нашел, — но от этого начались голоса. А чем ближе к цели — тем для людей вы будете… м-м… незаметнее.
— Но мне же надо как-то жить. У меня ребенок…
— И это получится, Чарли. Деньги прилагаются. Вот увидите.
Чарли и впрямь увидел. Вернее, видел уже: наследие миссис Мэйнхарт — если оно ему достанется, он заработает десятки тысяч.
— А теперь вам пора, — сказал Мятник Свеж.
Он протянул руку, и лицо его взрезала ухмылка — будто ночное небо распорол лунный серп. Чарли пожал дылде руку — ладонь старьевщика полностью исчезла в хватке музыкального Торговца Смертью.
— Я уверен, что у меня еще остались вопросы. Можно вам позвонить?
— Нет, — ответил мятный.
— Тогда ладно, я пошел, — сказал Чарли, вообще-то не двигаясь.
— Полностью брошен на милость сил Преисподней и прочая.
— Берегите себя, — сказал Мятник Свеж.
— Вообще без понятия, что это я такое делаю, — произнес Чарли, делая пробные детские шажочки к двери.
— На моих плечах — бремя всего человечества.
— Ага. Делайте зарядку по утрам, — ответил дылда.
— Кстати, — произнес вдруг Чарли, выбившись из ритма своего нытья.
— А вы — голубой?
— Я, — ответил Мятник Свеж, — одинокий. Целиком и полностью.
— Ладно, — сказал Чарли.
— Извините.
— Ничего. Простите, что огрел вас по голове.
Чарли кивнул, схватил из-за прилавка свою трость со шпагой и вышел из «Свежей музыки» в облачный день Сан-Франциско.
В общем, он, само собой, не вполне Смерть, но и не помощник Санты. Неважно, что никто ему не поверит, если даже он расскажет.
«Торговец Смертью» звучит как-то слишком, но мысль про тайного агента ему понравилась. Агент КАРМЫ — Кармический Анализ, Распределение, Мучительство и Ахинея… Хорошо, над расшифровкой он еще подумает, но все равно — тайный агент.
На самом деле, хоть Чарли этого и не знал, к тайному агентированию он был приспособлен неплохо. Поскольку бета-самцов не засекают никакие радары, из бет получаются отличные шпионы. Не типа «Джеймс Бонд на „астон-мартине“ с ракетными установками пежит красивую русскую атомную ученую на собольей простыне» — скорее типа «глубоко законспирированный бюрократ с плохо прикрытой лысиной выуживает раскисшие от кофе документы из мусорки».
Неприметность открывает ему такие двери, а также располагает к нему таких людей, что недоступны альфа-самцу, у которого тестостерон выступает на лбу. Вообще-то бета-самец бывает опасен — не столько, правда, в смысле «все тело Джета Ли — его смертельное оружие», сколько в смысле «бухой на газонокосилке идет в атаку на курятник, как Люк Скайуокер».
Итак, направляясь к трамвайной остановке на Маркет-стрит, Чарли мысленно примерял новую личину тайного агента. Ему это вполне себе нравилось, и тут, проходя мимо отверстия ливнестока, он услышал свистящий женский шепот:
— А малютку мы оттырим себе. Сам увидишь, свежее Мясо. Скоро-скоро.
Едва Чарли ворвался из переулка на склад, Лили кинулась ему навстречу.
— Легавый опять тут был. Тот дядька умер. Вы его убили? — К этой пулеметной сводке она прибавила: — А, сэр? — После чего отдала ему честь, сделала реверанс и, сложив руки, поклонилась на японский манер.
От всего этого Чарли несколько смешался — когда пригрозили дочери, его и так охватила паника, и он через весь город мчался домой как полоумный. Чарли понимал: такие знаки уважения — не к добру, ими Лили зловеще прикрывает какой-то проступок, либо собирается просить об услуге, либо — как часто уже бывало — девчонка просто хочет его смерти. Поэтому Чарли сел на высокий деревянный табурет у стола и спросил:
— Легавый? Дядька? Яснее, пожалста. И я никого не убивал.
Лили вдохнула поглубже.
— Тут снова был тот легавый, он уже заходил на днях. Выяснилось, что дядька, к которому на прошлой неделе вы ездили на Тихоокеанские высоты… — Она глянула себе на предплечье, где что-то было записано красными чернилами.
— …Майкл Мэйнхарт, покончил с собой. И оставил вам записку. Где говорит, что вы должны забрать всю одежду, и его, и жены, и продать ее по рыночной цене. А потом он написал… — Тут она снова сверилась с вымазанной рукой. — «Чего именно в сочетании „Я просто хочу умереть“ вы не поняли?» — Она подняла голову.
— Это он сказал после того, как я сделал ему искусственное дыхание, — пояснил Чарли.
— Так вы его убили? Или как вы это зовете? Мне можно сказать. — Она снова сделала реверанс, что встревожило Чарли больше, чем несколько.
Он давно уже постановил, что его отношения с Лили строятся на крепкой основе приязненного презрения, а теперь эта основа шаталась.
— Нет, я его не убивал. Что это вообще за вопросы?
— Вы убили дядьку с портсигаром?
— Нет! Этого я и в глаза не видел.
— Вы же понимаете, что я — ваш верный приспешник, — сказала Лили, на сей раз сопроводив заверение поклоном.
— Лили, да что с тобой такое?
— Ничего. Совершенно ничего со мной такого, мистер Ашер… э-э, Чарлз. Вы предпочитаете Чарлз или Чарли?
— Ты спрашиваешь только сейчас? Что еще сказал полицейский?
— Хотел с вами поговорить. По-моему, они обнаружили, что Мэйнхарт был в одежде покойной жены. И часа не прошло, как вернулся из больницы домой, услал сиделку, весь разоделся и проглотил пачку болеутолителей.
Чарли кивнул, вспоминая, как железно Мэйнхарту не хотелось держать в доме одежду супруги. Он стремился быть ближе к покойной жене — только еще ближе не получалось. И когда его не приблизила даже ее одежда, он последовал за женой единственным известным ему способом — слился с нею в смерти. Такое Чарли понимал. Если б не Софи, он бы тоже постарался объединиться с Рэчел.
— Изврат, а? — сказала Лили.
— Нет! — рявкнул Чарли.
— Нет, Лили, это не изврат. Это вовсе никакой не изврат. Даже не думай. Мистер Мэйнхарт умер от горя. Может, и не похоже, но это так.
— Извините, — произнесла Лили.
— Вы же специалист.
Чарли не отрывал взгляда от пола, пытаясь разглядеть на нем какой-то смысл: раз он потерял меховую шубку — сосуд души миссис Мэйнхарт, значит ли это, что пара никогда больше не будет вместе? Из-за него.
— А, и еще, — добавила Лили.
— Тут сверху кричала миссис Лин, вся по-китайски и на нервах, — какая-то черная птица вроде как разбила окно…
Чарли слетел с табурета и кинулся вверх по лестнице через две ступеньки.
— Она у вас в квартире, — крикнула Лили ему вслед.
Когда Чарли ворвался к себе, аквариум покрывала оранжевая пленка теле адвокатов. Азиатские державы стояли посреди кухни: миссис Корьева прижимала Софи к груди, и малютка буквально барахталась, стараясь выбраться из гигантского зефирного каньона защиты, пролегавшего меж массивных казацких кулей наслажденья.
Чарли выхватил дочь, уже третий раз утопавшую в декольте, и больше не выпускал.
— Что случилось? — спросил он.
Ответом ему был залп китайского и русского, в котором изредка взрывались английские слова: «птиц», «окно», «сломалывал», «черный» и «на себя кака сделай».
— Стоп! — Чарли вытянул свободную руку.
— Миссис Лин, что произошло?
Та уже оправилась от птицы и безумной скачки вниз по лестнице, однако являла нехарактерную робость, опасаясь, что Чарли заметит влажное пятно на кармане ее халата, где оранжево покоился новопреставленный Барнаби Джоунз, дожидаясь знакомства с вонтоном, зеленым лучком, щепотью пяти специй и суповой кастрюлькой.
«Рыба рыба бывай», — говорила себе миссис Лин, хомяча этого пройдоху. В аквариуме все равно еще пять дохлых адвокатов, кто же хватится одного?
— Ничего-ничего, — ответила миссис Лин.
— Птица окно ломай, нас пугай. Сейчас не так плохой.
Чарли перевел взгляд на миссис Корьеву.
— Где?
— Наш этаж. Мы говорил на площадке. Что лучше для Софи, и тут — бум, птиц влепил окно, черный чернила по стенке потекал. Мы побегал сюда, двери запирал. — У обеих вдов были ключи от квартиры Чарли.
— Завтра починим, — сказал Чарли.
— Но и только? Ничего… никто не влез?
— Третий этаж, Чарли. Никто не влазяй.
Чарли посмотрел на аквариум.
— А тут что произошло?
Глаза миссис Лин округлились.
— Мне надо уходяй. Вечер маджонг в храме играй.
— Мы заходил, двери запирал, — объяснила миссис Корьева.
— Рыб красивый. Софи посадил в стульчик, как мы всегда делал, потом ходил на площадку, смотрел, какой чистый горизонт. Миссис Лин оглянул, а рыб уже умер.
— Не я! Это русска мерлый рыба смотряй, — сказала миссис Лин.
— Ладно, — ответил Чарли.
— А вы видели в квартире каких-нибудь птиц, что-нибудь темное?
Женщины закачали головами.
— Только наверх давай, — сообщила миссис Лин.
— Что ж, поглядим. — Чарли переместил Софи на бедро и взял трость со шпагой.
Подвел обеих дам к маленькому лифту, оперативно произвел сравнительный анализ габаритов миссис Корьевой и кубического футажа кабины — и двинулся по лестнице.
Увидев разбитый эркер, он ощутил некоторую слабость в коленках. Само окно-то ладно, а вот на крыше напротив… Тысячу раз преломляясь в паутине треснувшего ударопрочного стекла, на дом через дорогу падала женская тень. Чарли вручил малютку миссис Корьевой, подошел к окну и пробил в нем дыру, чтобы лучше видеть. Но едва он это сделал, тень соскользнула по стене, пересекла тротуар и всосалась в ливнесток рядом с остановкой канатной дороги — там из вагона высаживалась дюжина туристов. Никто из них, похоже, ничего не заметил. Начало второго, и солнце отбрасывало тени почти отвесно. Чарли обернулся ко вдовам.
— Видели?
— Стекло разбилый? — уточнила миссис Лин, медленно подступая к окну и выглядывая в дыру, только что проделанную Чарли.
— Ой нет.
— Что? Что?
Миссис Лин посмотрела на миссис Корьеву:
— Ты правый. Цветы поливай давай.
Чарли тоже выглянул в дыру и понял, что миссис Лин имеет в виду оконный ящик: все герани высохли и почернели.
— Решетки на все окна. Завтра же, — сказал Чарли.
Неподалеку — если мерить полетом вороны, — под Коламбус-авеню, по широкому перекрестку, куда втекали несколько ливнестоков, расхаживал Орк — Древний, сутулый, как горбун, — и тяжелые шипы, торчавшие у него из-за плеч, царапали стены тоннеля, отбрасывая искры и смердя тлеющим торфом.
— Твоим шипам придет пиздец, если будешь так метаться, — сообщила Бабд.
Она скрючилась на корточках в устье боковой трубы поменьше, рядом с сестрами — Немайн и Махой. За исключением Немайн, у которой по всему телу проступало тиснение перьев цвета пушечной стали, прочие глубиной не отличались: только плоские отсутствия света, совершенно черные даже в том мраке, что сочился вниз сквозь решетки стоков, — тени, просто силуэты, темные предки современных девчонок на брызговиках дальнобойщиков. Тени — женственные, нежные и яростные.
— Сядь. Перекуси. Что хорошего в захвате Сверху, если в конце выглядишь херово?
Орк зарычал и развернулся к Морриган — всем трем.
— Слишком долго без воздуха! Слишком. — Из лукошка на поясе он подцепил когтем человеческий череп, закинул себе в пасть и захрумкал.
Морриган рассмеялись — будто ветер завыл в трубах: им понравилось, что он заценил их дар. Почти весь день они провели под кладбищами Сан-Франциско — копали черепа (Орку они нравились обезгробленными), оттирали с них грязь и налипшую пакость, покуда кость не засияла фарфором.
— Мы летали, — сказала Немайн.
Какой-то миг она помедлила, залюбовавшись иссиня-черными силуэтами перьев на собственной поверхности.
— Сверху, — избыточно добавила она.
— Они повсюду — вишенки, их можно украсть.
— Не красть, — ответил Орк.
— Ты мыслишь, как ворона. Они наши по праву.
— Так, да? Где ж ты сам был? А я вот что принесла. — Тень одной рукой воздела зонтик Уильяма Крика, а другой — меховую шубку, отвоеванную у Чарли Ашера.
И зонтик, и шубка еще светились красным, но быстро теряли накал.
— Из-за них я была Сверху. Летала. — Когда никто не отреагировал, Немайн добавила:
— Сверху.
— Я тоже летала, — опасливо встряла Бабд.
— Немножко. — Она чуточку робела от того, что на ней не проступили ни перья, ни третье измерение.
Орк поник огромной главой. Морриган подвинулись ближе и принялись гладить его длинные шипы, некогда бывшие крыльями.
— Скоро мы все будем Сверху, — сказала Маха.
— Этот новый не ведает, что творит. Он сам сделает все, и мы будем Сверху. Смотри, как далеко мы зашли, — и мы уже близко. Двое Сверху — и так быстро. Это Новое Мясо, этот невежда, — может, нам больше ничего и не надо.
Орк поднял бычью голову и ухмыльнулся, обнажив целую лесопилку зубов:
— Они будут как фрукты — бери да собирай.
— Видишь, — сказала Немайн.
— Что я говорила? Ты знал, что Сверху видно очень далеко? На много миль. И запахи чудесные. Я раньше и не задумывалась, как сыро и затхло внизу. Нам окно никак нельзя тут сделать?
— Заткнись! — рявкнул Орк.
— Епть, ну откуси мне голову, чего ждешь?
— Не дразнись, — ответил быкоглавый Танат.
Поднялся и повел остальные Смерти — Морриган — вниз по трубе к финансовому району. Там, в погребенном судне времен золотой лихорадки, они устроили себе гнездо.