Глава 14

– Апчхи! – не удержала я рвущийся наружу чих.

– Дульче, ты все-таки простыла! – патетически сказал фьорд Кастельянос. – А все потому, что ходишь в туфельках с тоненькой подошвой. Сейчас для них слишком холодно. Нужно не форсить перед молодыми людьми, а одеваться по погоде. Замерзшие ноги – прямой путь к воспалению легких. Мы его, конечно, вылечим…

Я виновато шмыгнула носом и опять чихнула. Вчера мы с Бруно наконец смогли выбраться на выставку кошачьего внутреннего мира. Лучше бы не выбирались! Мало того, что я замерзла на обратном пути, так еще всю ночь кошмары мучили.

– В самом деле, Дульче, – озаботилась фьордина Каррисо, – ты же больна. Тебе лечиться надо. Сейчас мы проведем первичное лечение, возьмешь флакончик и пойдешь домой спать. И чтобы завтра никаких туфелек!

Сил спорить у меня не было: в горле горели маленькие шаровые молнии, перекатывались, играли друг с другом и очень больно жалили; глаза слезились; из носа непрерывно текло. Хотелось забраться под теплое одеяло и уснуть. Но работу я пропускать не могла, что и попыталась сказать фьордине Каррисо.

– Чушь! – припечатала она. – Тебя найдется кому заменить. А в отделении эпидемия не нужна. Разнесешь заразу вместе с обедом. Оно нам нужно?

– Апчхи! Апчхи! Апчхи! – возмутилась я.

– Пойдем со мной, – вздохнула фьордина Каррисо.

– Я тоже могу заняться Дульче, – встрепенулся фьорд Кастельянос. – У тебя и без того много дел, Монсеррат. А я ее подлечу и до дома провожу.

– Рамон, пора бы тебе понять, – ответила наставница. – Девочкой я займусь сама, у тебя тоже достаточно дел, не так ли?

– Монсеррат, у меня куча свободного времени! – возмутился он.

– В самом деле? Тогда жду к вечеру статью, которую ты уже месяц как должен сдать в «Вестник целителя»? – с явственной насмешкой сказала она.

– Ну нет, столько свободного времени у меня нет…

Но фьордина его уже не слушала. Она повела меня в кабинет для процедур, не обращая никакого внимания на возмущавшегося Кастельяноса. Какой он все-таки заботливый – подумал и обо мне, и о фьордине Каррисо. Жаль, что у него с личной жизнью все так плохо складывается.

Мысли были вялые и неповоротливые. Им, как и мне, хотелось только одного – спать. Что там делала фьордина Каррисо, я и не заметила. Просидела с закрытыми глазами, чувствуя, как по телу пробегают волны исцеляющей магии. Стало легче дышать, шаровые молнии из горла наконец наигрались и улетели по своим делам. Но общая слабость и желание спать никуда не делись.

– Дульче, – наставница потрясла меня за плечо, а когда я открыла глаза, вручила пузырек, – выпьешь это часа через три-четыре, когда проснешься. А сейчас иди домой. И чтобы завтра пришла в ботинках! – Тут она подозрительно прищурилась и спросила: – Ты купила ботинки, Дульче, как я тебе говорила?

– Нет, фьордина Каррисо, – покаянно сказала я. – Я куплю, непременно куплю, но потом.

– У тебя денег нет? – проницательно заметила она. – Все потратила?

Я смущенно уставилась в пол. Как сказать, что вместо ботинок купила два платья, я не представляла. Но не купить я просто не могла. Я и сейчас об этом не жалела – стоило лишь вспомнить о восторге Бруно, когда он увидел меня в этом новом платье, как хотелось петь от счастья.

– Дульче, я дам тебе в долг, – твердо сказала наставница. – Отдашь со следующей зарплаты. А лучше всего мы с тобой сходим завтра вместе, чтобы ты наверняка их купила и мне не пришлось больше об этом волноваться.

Я вяло запротестовала, но она не стала меня слушать, а выставила из отделения, и я пошла домой, еле переставляя ноги и спя на ходу. А ведь вчерашний день так хорошо начинался!

С самого утра Бруно вытащил меня в Льюбарре. Солнце светило столь ярко, что если и было холодно, так самую малость. А в обед, в том ресторанчике, где мы были в первый раз, так совсем даже жарко.

Новое платье сидело так хорошо, что Бруно почти весь обед на меня глядел не отрываясь и все сокрушался, что в этом городке некуда пойти, чтобы развлечься. Я напомнила про выставку, на которую мы уже несколько дней не попадали – подходили к закрытию и могли любоваться лишь картинами на витринах. Почему-то казалось, что Бруно туда идти и не хочет. Вот и в этот раз пришлось несколько раз напоминать, когда после обеда он собирался опять осматривать достопримечательности Льюбарре в том парке с замечательной беседкой. Я была не против осмотра, но ведь еще совсем для него светло. Поэтому я начала его уговаривать пойти поглядеть, что же там у котов внутри.

– Ничего хорошего, – проворчал Бруно. – Знаю я, как эта Нильте рисует.

Но я его уговаривала, уговаривала и уговорила. Зря я это сделала. Даже представить не могла, что выражение «внутренний мир кошки» – это не аллегория, и я увижу ту жуть, которая разве что в кошмарах присниться может, откуда наверняка и черпала сюжеты своих картин столичная художница. Страдальческие морды распотрошенных котов удались ей лучше всего и стояли у меня перед глазами, когда мы возвращались в военный городок. Поход в художественный салон испортил весь день. Меня начало ощутимо подташнивать, и я захотела домой, что сразу сказала Бруно.

– Я же предупреждал, что не понравится, – проворчал он. – Ничего, вот будем во Фринштаде, я тебя непременно свожу на нормальную выставку. Но лучше, конечно, в ночной клуб, там намного интереснее.

Что такое «ночной клуб», я не знала. Пришлось поверить Бруно, что там интереснее, чем в художественном салоне. Впрочем, сейчас в любом месте мне было бы интереснее, чем на выставке этой художницы, Алисии Нильте. Нужно непременно запомнить ее имя, чтобы опять случайно не попасть. То-то выставка так рано закрывалась. Наверное, устроители боялись, что растерзанные коты начнут являться посетителям по ночам…

Но мне они являлись и днем. Стоило прийти домой, лечь в кровать и закрыть глаза, как почти сразу раздались вопли мучающихся животных. Или нет? Я с трудом заставила себя проснуться, и кошачьи вопли волшебным образом превратились в разговор на повышенных тонах. За моей дверью ругались Бруно и фьорд Кастельянос.

Я потерла ладонями лицо, чтобы окончательно проснуться, и пошла открывать. Фьорд Кастельянос, красный от злости, заносил руку с пустой кастрюлей над головой Бруно. То есть над тем местом, где должна была быть голова. Бруно уже сдвинулся в сторону и теперь сам явно пытался стукнуть целителя красивой коробкой с незнакомой надписью.

– Что случилось? – спросила я у разбушевавшихся фьордов.

Руки опустились, злость с лиц пропала, и теперь оба выглядели настолько прилично, что никто и не заподозрил бы, что они несколько мгновений назад чуть не подрались. Или подрались? Я осмотрела обоих, но видимых повреждений не заметила.

– Дульче, я пришел проверить, как ты после лечения, – сказал Кастельянос. – И вот, – он потряс руками, в которых кроме кастрюли был еще пакет, – чтобы лишний раз не пропускать через тебя чужую магию, принес молоко и мед. Сейчас разогреем, попьешь. Для горла это очень полезно.

– Спасибо, но мы сами справимся, – твердо сказал Бруно и попытался забрать у фьорда Кастельяноса его ношу.

Но не тут-то было. Целитель убрал руки чуть ли не за спину и недовольно сказал:

– Сами вы ни с чем не справитесь. Вы, фьорд, слишком безответственный.

– Зато Дульче ответственная, – возразил Бруно. – Она сделает все, что нужно. Правда?

Он так выразительно на меня посмотрел, что я не раздумывая кивнула.

– Ваша ответственная Дульче, – ядовито сказал Кастельянос, – больная стоит босиком на холодном полу.

Бруно посмотрел на мои ноги и нахмурился. Так нахмурился, что у меня появилось желание зажмуриться и поджать под себя ноги. Но с закрытыми глазами стало еще страшней, да и не видно, что собираются делать эти два очень недовольных фьорда.

– Почему без тапочек? – возмутился Бруно. – Ты же болеешь!

Тапочек у меня не было, но говорить об этом я не стала и молча надела туфли, стоявшие в прихожей.

– А вы тоже хороши, фьорд Кастельянос, – неожиданно продолжил Бруно, – видите, что больная девушка стоит на холодном полу без обуви, и начинаете рассуждать о чужой безответственности. Давайте сюда ваше молоко, без вас обойдемся.

Кастельянос смутился и беспрекословно вручил Бруно все, что принес. Кроме кастрюли – от кастрюли Бруно отказался:

– Неужели у Дульче своей кастрюли нет?

– Я не был в этом уверен, – ответил целитель. – Насколько мне известно, у Дульче не так много денег, чтобы покупать кастрюли.

– Ничего, я и без кастрюли подогрею, – оптимистично сказал Бруно.

Он же маг Огня! Конечно, что ему стоит что-то разогреть! Я восхищенно посмотрела на своего парня, он приосанился и принял необычайно важный вид.

– Ну-ну, – Фьорд Кастельянос был настроен очень скептически, – подогреете… Может, лучше по старинке, в кастрюльке? А то мне не улыбается опять увидеть вас в числе моих пациентов.

Бруно недовольно засопел и ответил:

– Я дипломированный маг. Молоко смогу разогреть без ваших указаний, и тем более кастрюль. Чужие кастрюли нам не нужны! Всего хорошего, фьорд Кастельянос.

Но целитель уходить не торопился, он внимательно меня осмотрел и спросил:

– Дульче, как ты себя чувствуешь?

– Спасибо, намного лучше, чем утром, – ответила я. – Горло почти не болит. Сейчас еще выпью зелье фьордины Каррисо – думаю, совсем хорошо станет.

– Ты еще не выпила зелье? Как можно так без… – Он замялся, решил не повторяться с безответственностью и сказал: – Оставлять без внимания указания Монсеррат?

Поначалу я смутилась, но потом поняла, что мне есть чем ему ответить:

– Я спала, вы меня разбудили. А фьорда Каррисо сказала выпить, когда проснусь.

– Ходят здесь всякие, кастрюлями гремят, будят больных девушек, – ехидно сказал Бруно. – Теперь вы убедились, фьорд Кастельянос, что мы и без вас разберемся?

Кастельянос еще немного недовольно посопел, но все же распрощался и ушел. А Бруно тут же начал командовать:

– Дульче, поменяй туфли на тапочки. Тапочки теплее.

– У меня нет тапочек.

– Как это – нет? – удивился он. – Это неправильно.

Я смутилась. Говорить, что не купила тапочки, потому что для меня более важным оказалось купить платье? Нет, он не поймет.

– Мне нравится ходить босиком, – наконец придумала я отговорку.

– Тогда надень теплые носки, – предложил он. – Хотя нет, погоди. Фьордина Каррисо сказала, ты заболела, потому что у тебя нет ботинок. Я купил. Померяй – вдруг маленькие?

Какой он заботливый. Я раскрыла коробку в восторге уже от того, что он обо мне подумал. Но когда увидела его покупку, моему восхищению просто не было предела. Они были такие хорошенькие! Бархатистая замша приятного серебристо-серого цвета. Шнуровка. Кованые детальки. Ботинки прекрасно сидели бы на ноге, если бы…

– Надо же, они тебе большие, – расстроенно сказал Бруно.

– Ничего страшного, – начала я его успокаивать. – Большие – не маленькие. В носок можно газеты затолкать. Зато такие красивые!

– Ну уж нет, моя девушка не будет заталкивать газеты куда попало, – возразил Бруно. – Я их обменяю. И чтобы опять с размером не промазать, дай какие-нибудь туфли.

Я неохотно стащила свои единственные.

– У тебя же тапочек нет, – сказал он. – Давай другие, эти ты уже нагрела. Тебе нельзя остужать ноги.

– Других нет.

– У тебя одна пара обуви? – поразился Бруно. – Разве такое бывает?

Я думала, что сквозь землю от стыда провалюсь. Смотрела на свои единственные туфли и переживала, что не купила еще одни. Но ведь можно с каждой зарплаты покупать себе и Марите что-то новое, тогда через год у нас обеих будет уже шикарный гардероб. Тут мне пришло в голову, что, наверное, неприлично, когда посторонний фьорд покупает мне обувь, и нельзя брать эти ботинки.

– Бруно, давай ты их просто в магазин вернешь? – предложила я. – А я завтра с фьординой Каррисо уже договорилась в магазин сходить. Наверное, лучше, если я себе сама ботинки куплю.

– Вот еще, – недовольно сказал он. – Я не обеднею от покупки одних ботинок.

– Одних – нет, – согласилась я. – Но ты же на меня столько денег тратишь, что иногда страшно становится.

Бруно улыбнулся, показав безупречные зубы, я невольно им залюбовалась и отвлеклась от размышлений на тему что прилично, а что нет.

– Дульче, – сказал он, – мы сейчас сделаем так. Ты выпьешь зелье и ляжешь в кровать, а я возьму твои туфли и обменяю эти ботинки на нужные. И не спорь. А потом займемся кастельяносовским молоком, чтобы завтра ты была совсем здоровой и мы смогли пойти куда-нибудь. Но только не в картинную галерею, – торопливо добавил он. – Искусством я на ближайший месяц сыт.

Я невольно рассмеялась. Но от подарка хотела отказаться. Тогда он подхватил меня на руки и отнес в кровать, проследил, чтобы я выпила зелье, забрал туфли и отбыл. Я хотела его дождаться, но глаза начали сами собой закрываться и, как я ни пыталась с этим бороться, все же закрылись. А когда проснулась, было уже совсем темно, но Бруно сидел рядом на стуле и смотрел этак задумчиво.

– Проснулась? – уточнил он. – Я тебе еще тапочки купил и теплые носки. А сейчас будешь молоко пить.

Но с молоком вышла незадача. Попить удалось только после того, как Бруно принес из магазина третью бутылку. Только тогда он смог послать достаточно маленький силовой поток, чтобы молоко подогреть, а не испарить.

– У меня всегда плохо получались заклинания, для которых нужно мало силы, – недовольно сказал он.

– Так у тебя же такой огромный Дар! – восторженно сказала я. – Поэтому и сложно из него вычленить такую малость.

– Ну да. – Успокоенный, Бруно закладывал уже вторую ложку меда. Он отпил из стакана, удовлетворенно кивнул и протянул напиток мне: – Пей. Кастельянос, при всей своей вздорности, плохого не посоветует.

Сладкое молоко я пила крохотными глоточками, смотрела на озабоченное лицо своего парня и думала, какой Бруно замечательный. Повезет той, чьим мужем он станет. А вдруг бабушка права и это судьба? Она же говорила, что увидим друг друга и сразу влюбимся?

На Бруно я взглянула с некоторой надеждой, вдруг он сразу разрешит мои сомнения, но он ответил вопросительным взглядом. Я только вздохнула. Глупости выдумываю. Какая судьба? Он собирался жениться на богатой красавице, и только ее трагическая смерть этому помешала. Если бы не смерть той девушки, он бы никогда не пошел в армию, и мы бы не встретились. Бедный Бруно! Ему так тяжело, а он не сдается, еще и обо мне заботится.

Смутившись, я протянула руку и погладила его по плечу:

– Спасибо тебе за все. Если бы не ты, не знаю, что бы со мной было.

– Что-что, – немного ворчливо ответил он. – Кастельянос бы был.

Я подумала, что Кастельянос не стал бы долбиться в дверь, если бы я не сразу открыла, и ушел бы домой. Он, конечно, тоже хороший и заботливый, но он целитель, ему по профессии положено. Тут я увидела еще один сверток и вопросительно посмотрела на Бруно.

– Ты же сказала, что у тебя нет запасного одеяла, – немного смущенно сказал он. – Вот я и решил, что еще одно одеяло и подушка нам не помешают.

Нам… У меня не было никаких сил протестовать. В глубине души затеплилась надежда. Может, ему удастся забыть покойную невесту рядом со мной? Я так этого хочу! Не потому, что он из богатой семьи. А потому что Бруно – это Бруно. Такой замечательный, что просто другого такого нет на всем свете. И я его… люблю. Да, люблю и хочу быть рядом.

Вечером он наотрез отказался уходить, сказал, что чувствует за меня ответственность, и устроился на полу, завернувшись в принесенное одеяло. Мне не спалось – Бруно ворочался и вздыхал. А мне было так стыдно. Остался он из-за меня, и теперь ему жестко и неудобно, а я сплю на кровати, как императрица.

– Бруно, тебе там не дует? – не выдержала я.

Все же он не так давно из госпиталя. Переохладится, заболеет, и назад, в палату. А самое ужасное – не в наше отделение. Но и в нашем будет не слишком хорошо – уж больно его невзлюбил фьорд Кастельянос. Неужели до сих пор не может простить Бруно катание на тележке?

– Разве что немного.

Настоящие мужчины никогда в таком не признаются, потому что им стыдно казаться немужественными. Перетерпят все неудобства, но ни за что о них не скажут. И все это из-за меня!

– Зря ты здесь остался, – опечалилась я. – Сам подумай, что со мной за ночь может случиться? Ты же видел, я почти здорова после лечения фьордины Каррисо и ее зелья. Она говорила, что я как новенькая к утру буду. А наставница просто так болтать не будет, понимаешь?

– Я должен убедиться. Вдруг тебе станет плохо ночью?

– А теперь тебе станет плохо утром, – возразила я. – И если еще продует – сразу придется идти в госпиталь. Лучше бы пошел в казарму.

– И мучиться всю ночь, не зная, что с тобой? Подумаешь, госпиталь! Ничего в нем такого страшного нет. Кроме Кастельяноса.

Я невольно удивилась:

– Почему Кастельянос страшный? Прекрасный целитель. Фьордина Каррисо говорит, отделению очень повезло, что он с нами. Таких специалистов мало.

Интересно, что такое Кастельянос делал с Бруно, что тот до сих пор о своем целителе с таким отвращением говорит и требует, чтобы я держалась подальше? Сама я ничего такого в отделении не замечала, но ведь есть же у просьбы Бруно какие-то причины? Меня и сейчас не привлекают ко многим процедурам. Для некоторых я слишком мало знаю, а для других постороннее вмешательство попросту опасно.

– Специалист, говоришь? – мрачно сказал Бруно. – Да, эти специалисты везде успевают. Даже шоколадки дарить.

Что так его эти шоколадки возмущают? Кастельянос же их от чистого сердца дарил. Чтобы мне не было так грустно и одиноко на курсах.

– Я не беру, потому что тебе это не нравится. Хотя фьорд Кастельянос на меня обижается.

– Пусть лучше обижается, чем на что-то рассчитывает.

Слова Бруно меня удивили. Но еще больше удивило то, что сказаны они были прямо в мое ухо. Так, что легкое дуновение прошлось по виску и чуть потревожило волосы. А с вечера он ложился намного дальше. Наверное, здесь меньше дует. Мне опять стало стыдно, что я причиняю столько беспокойства фьордам.

По-видимому, Бруно заметил мое состояние, потому что сел, придвинулся совсем близко и провел рукой по моей щеке, спустился на шею, потом на плечо, чуть сдвинув бретель ночной сорочки. Почему-то его действия меня совсем не успокоили, наоборот – я заволновалась еще сильней. Но теперь не потому, что ему приходится обо мне беспокоиться, а потому что…

Тут я поняла, что ответа на этот вопрос у меня нет. Волнение было странным, жарким, обжигающим. Хотелось подставляться под его руку и ждать. Чего? Я и сама не знала. А еще хотелось протянуть руку к нему. Если он пытается меня утешить, то ведь и я могу? Он же до сих пор печалится по безвременно ушедшей невесте, о которой я совсем ничего не знаю?

– Как звали твою невесту?

Бруно отдернул руку, словно обжегся. Зря я спросила, только разбередила ненужные воспоминания. Выражения его лица я не видела, но не сомневалась, что сейчас на нем – скорбь по погибшей девушке.

– Извини. И зачем я это спросила? Тебе же больно вспоминать.

Я совсем расстроилась и не знала, что сделать, чтобы исправить свою оплошность, поэтому все-таки погладила его по щеке. Он поймал мою руку, поцеловал и уже не отпускал. Но мне и не хотелось – с ним было так уютно, так надежно.

– Ты такой замечательный, – невольно сказала я. – Так все тонко чувствуешь и переживаешь.

Бруно смущенно откашлялся.

– Дульче, ты преувеличиваешь. У меня масса недостатков.

Это у него масса недостатков? Да с него хоть сейчас можно писать портрет героя Империи!

– Ни одного не замечала, – горячо запротестовала я. – Ты слишком скромный. Но разве это недостаток?

Бруно опять поцеловал мою руку и неожиданно шепнул:

– Дульче, ты удивительная.

Теперь уже смутилась я. Зачем он это сказал? Я же самая обычная, а вот он… Я вздохнула, вспомнив, что про покойную невесту он мне так и не ответил.

От моей руки, которую он продолжал держать в своей, вверх через запястье и локоть побежали толпой будоражащие мурашки, мешающие думать о чем-либо, кроме них. Почему-то моментально высохли губы, и мурашки побежали уже по всему телу. Близость Бруно ужасно волновала. А он был совсем рядом – как-то неожиданно уже не на полу, а на моей кровати. Вот что значит военная выучка.

Мысли путались, но они сейчас и не были нужны. Его губы накрыли мои, и все остальное стало неважным. Одна его рука приспустила лямку ночной сорочки, а вторая начала комкать ее подол, требовательно поднимаясь по моей ноге.

– У тебя ужасная ночная сорочка, – хрипло сказал Бруно. – Я подарю тебе другую.

Мне она тоже сейчас не нравилась. Она мне мешала, поэтому я не стала возражать, когда ночное одеяние оказалось на полу, а руки Бруно постарались его заменить. Наверное, боялся, что я замерзну…

Все, что случилось потом, было странным и ни на что не похожим, но таким правильным и нужным нам обоим.