Планы на вечер
Странная категория, придуманная людьми, – свободное время. Для какой вот цели они придумали эту категорию, если все их усилия на получение его в своё распоряжение тут же трансформируются в усилия по придумыванию как бы его быстрее убить?
Я понимаю ещё, если люди, добившись свободы во времени, знаете, зависали бы такие – ну, типа, обновления там загружали какие или прошивку новую скачивали. То есть проводили бы свободное время так, как предполагает его название – ничего не делая, максимум глядя в окошко на клубы тумана или сидя на скамеечке у берега моря, поглощая носом йодированный озон.
Так нет же! Освободившись от дел, они начинают суетиться всем туловищем и метаться из крайности в крайность, сжигаемые острой необходимостью убить своё свободное время. Схватятся за книжку – бросят книжку: нет, не то. Побегут в кино – убегут из кино: фильм-то говно и жалко на него тратить своё драгоценное свободное время. Побегут в ресторан и сидят в нём, уставившись в тарелку: и зачем мы пришли в корейскую кухню, если хотели в индийскую? Вот где эта самая эйфория и зачем? Зачем, спрашивается, я отпрашивался с работы, не пошёл на учёбу и не стал помогать другу таскать диван? И книжка та нормальная была в общем-то, да и кино похуже видали; блин, а уже и спать скоро пора! Ну почему, почему и за что у меня так мало свободного времени? Мне бы его побольше, уж тогда бы я… ух! А что «ух» – всегда за скобками. Вот посмотрели бы на львов, например. Вот у тех всегда всё в скобках, никаких пустяшных терзаний. Ну не жалуется лев львице, что он ужасно устал на работе и вообще у него кружится голова от отсутствия свободного времени и вечной занятости. Потому что он просто знает, что жизнь его проходит с одинаковой скоростью независимо от того, занят он или свободен.
А ещё у льва нет зияющих пустот внутри, которые начинают требовать заполнить себя немедленно и тянут, тянут в себя всё вокруг, пока мозг ничем не занят или занят тем, чем вовсе и не обязательно сейчас заниматься. И отчего, скажите мне, после всего этого им (людям, конечно, а не львам) не живётся спокойно в своём занятом времени, раз толку от свободного всё равно получить не умеют?
В этом разрезе больше всего повезло военным – вот они насчет свободного времени не парятся вообще. Нет у них свободного времени потому что.
– А есть ли у тебя планы на вечер, мой зелёный друх? – спросил Борисыч, покручивая пуговицу на моей шинели.
– А есть.
– И это странно, хочу заметить, ведь я тебе их ещё не доводил!
– Борисыч. Мы даже на службе в одинаковых должностях находимся, а уж вне её…
– А как же принцип «сам погибай, а товарища выручай»?
– А ты у меня один товарищ, да?
– А хулиже, как говорят французы, и нет. Было бы странно предположить, что у такого типка, как ты, их может быть двое. Опять же, даже если и да, но кто тебя кормит от сосцев своих флотской мудростью всласть? Андрей Борисович тебя кормит! А как помочь ему надо, так вот оно как выходит.
– Так ты бы с этого и начал, и отпусти мою пуговицу, пока не оторвал: я же не убегаю!
– Ну, сейчас не убегаешь, а как скажу, что делать надо, то, глядишь, и дунешь во всю прыть. Хлипкий нынче лейтенант пошёл и пугливый, что твоя лань.
– Так что?
– В девятнадцать ноль-ноль жду. Будешь помогать!
– Помогать что?
– Не что, а кому. Помогать мне. Остальное уже детали! И не вздумай! Ларису натравлю!
Жена Борисыча, Лариса, была родом из кубанского казачьего клана, и если браться её описывать, то самым подходящим эпитетом выйдет слово «очень»: очень крупная, очень красивая и очень добрая. Борисыч, как и любой порядочный питерский интеллигент, жену боялся, а чтоб не бояться в одиночку (что само по себе пугает), пытался заставить её бояться и остальных, рассказывая о её суровом нраве, непреклонной воле и тяжёлой руке. Семьи военнослужащих – это вообще практический чистый матриархат в отдельно взятых ячейках общества, в целом, безусловно, склонного к господству мужчин. Вот почему, вы думаете, жёны военнослужащих не участвуют в борьбе за равноправие женщин? А вот именно поэтому: если ты царица, то на кой хер тебе равноправие? И образ жизни их мужей вполне способствует образованию такого социального перекоса: мужья привыкли подчиняться на автомате и не придавая этому значения, редко бывают дома и с радостью перекладывают все обязанности, включая управление, на жён, меняя все эти прелести на право управления пультом от телевизора и неограниченный доступ к холодильнику.
– А, пришёл, – обрадовался Борисыч, – ну проходи, раздевайся!
– Да я, пожалуй, только куртку сниму и ботинки.
– Бодришься? Молодец! Бодрость тебе сейчас пригодится!
– Что? Лейтенанта пригнал? Трус! Привет, Эдик! – из кухни на секунду выглянула Лариса в богатом халате с маками везде и бигудями под косынкой.
– Да что происходит-то?
– Антресоль разбирать будем! – торжественно произнёс Борисыч.
– А что за дрожь такая по всем каналам? Тоже мне.
– Вот ты дурак от своей молодости, ну вот как есть дурак. Это же – антресоль! Я вообще не знаю, что там происходит! В квартиру въехали – там уже что-то было, а я потом пять лет туда пихал всё ненужное! Представляешь, сколько там всего ненужного и в каком оно состоянии от долгой ненужности!
– Нет.
– Вот и я – нет. А неизвестность что? Правильно: заставляет звать на помощь худого лейтенанта! Я-то туда не влезу, я крупный самец, да и ребёнок у меня, сам понимаешь: рисковать мне не с руки.
– А чего вдруг приспичило, через пять лет-то?
– Ну как. Хозяин же я или где?
– Во прибалтывает! – крикнула с кухни Лариса. – Прямо вспомнила, чего за него замуж пошла!
– Так, тут слишком много ушей на квадратный метр площади, пошли в ванную – руки помоешь, а я те правду расскажу.
– Понимаешь, – продолжил Борисыч уже в ванной под шум воды, – приспичило тут одной царице полюбоваться на свою фотографию из восьмого класса средней школы, когда она была худой, как тростинка, и красивой. И где эта фотография – никто не знает, всю квартиру перерыли. Везла, говорит, её с собой, хоть ты тресни! Ну как везла, если нет нигде? Методом исключения получается, что на антресоли, я с краю-то всё выгреб, а дальше не влезаю уже – у меня ж антресоль, как у нормального куркуля, в полкоридора! Ну пошли, хороняка, хватит мыло моё мусолить!
Борисыч перекрестил меня и вздохнул.
– Я всё слышала! – крикнула Лариса с кухни.
– Ведьма, говорил я тебе! – прошептал Борисыч.
– Нет, просто в школе физику учила, а не за девками волочилась, как некоторые тут! Знаю, как звуковые волны распространяются!
– Ну как есть ведьма!
Мы притащили стол-книжку, и я нырнул в Неизвестное. В Неизвестном был сумрак, сушь и пахло отнюдь не петрикором. Самый одинокий в мире паук, привлечённый неожиданным движением воздуха и худой, как мумия самого себя, с удивлением вылупил на меня глаза, но, поняв, что такую тушу ему не съесть, обречённо вздохнул и уполз обратно в темноту. Вот почему, интересно, такая мягкая и невесомая паутина так сильно раздражает, когда липнет на лицо?
– Ну что ты там затих? – из далека другого мира, мира света, простора и воздуха, крикнул Борисыч. – Уснул, что ли?
– Уснёшь с тобой, – пробурчал я и начал вытаскивать из плотно спрессованной залежи вещи.
– О! – то и дело кричал внизу Борисыч. – Так вот это где! О! Надо же! Ну ты подумай! Блииин, вот же оно! Не останавливайся, умоляю тебя, Эдик, не останавливайся!
И чего там только не было, хочу вам доложить. Фрагменты лыж, запчасти от коньков, части от санок, экзотические и не очень инструменты, коробки, какие-то банки и бутылки… Впрочем, чтоб не утомлять, давайте я скажу вам, чего я там не нашёл: живых людей, смысла жизни и алкоголя. Всё остальное в той или иной мере было представлено в этом заполярном Эльдорадо.
– Борисыч, а зачем тебе коньки сорок пятого размера?
– Мне!
– А ты на коньках умеешь кататься?
– Нет.
– Ну и?
– Ну и вдруг научусь, а коньков нет!
– А как ты научишься, если они на антресоли лежат?
– Что ты понимаешь! Резервы человеческого организма бесконечны!
– Ах, так! – из-под пыльных щелей, снизу, возмутилась Лариса. – Я запомнила! Только вякни мне теперь, что на службе устал! Эдик, ты чай с сахаром будешь?
– С каким сахаром? Он руки с мылом помыл! Полкуска смылил!
– Андрей, а это что такое? Ты же сказал, что выкинул, и мы новое покупали!
– Лариса, у тебя молоко убежало!
– Сейчас у тебя здоровье убежит!
– Ребята, – пискнул я с высоты своего положения, – а ничего, что я тут всё слышу, как вы ругаетесь, и авторитет старшего по званию офицера стремительно тает прямо у меня на ушах?
– Вот видишь? – это Борисыча тенор.
– Сейчас вы оба у меня увидите! – это Ларисин бас.
– Я-то за что? – это мой писк.
Что-то там ещё внизу происходило, но я углубился в забой и даже несколько потерял связь с внешним миром. Откуда у людей берётся столько коробок? У них что, больше чем по две пары обуви на человека? А вот это вот что за мешок? А вот вообще коробка какая-то здоровая и тяжелющая – внутри что-то сыто и солидно постукивает.
– Борисыч, я тут коробку какую-то нашёл! Загадочную!
– Тащи к выходу: разгадаем!
– Фото моё ищите!
– Лариса, отстань! Там загадочная коробка, слышишь же!
Тащилась по дну коробка легко, а вот выдавая её наружу, сил своих я не рассчитал и чуть не рухнул вниз вместе с ней; Борисыч, принимая снизу, тоже удивлённо крякнул, опуская её на пол. Сверху мне было не видно за широкой спиной, но возился Борисыч изрядно, а потом поднял на меня удивлённые глаза.
– Эдик, – отчего-то прошептал он.
– Борисыч, – тоже шёпотом ответил я ему сверху.
– Это ящик сгущёнки!
– Да ладно!
– Да сам погляди!
– Что вы там шепчетесь? – из кухни опять вышла Лариса. – А что у вас глаза по шесть копеек? А это что? Сгущёнка? Сколько ей лет? Андрей, брось каку немедленно!
– Выбросить ящик сгущёнки? Да ты в своём ли уме, женщина?
– Андрей, не зли меня! У неё срок хранения в шесть раз превышает норму! Ты читать умеешь? Читай, что написано: «Срок хранения один год», а дата выпуска шесть лет назад! Ты ещё скажи, что есть это собираешься!
– Нет, блин, на мусорку понесу!
– И немедленно! А я в окно прослежу! Или я за себя не ручаюсь!
Делать нечего – никакой военный в здравом уме в открытый конфликт со своей женой не вступает – ведь только она знает, из чего состоит то, что лежит у него в тарелке.
Но чем сильны военные моряки, так это хитростью. План созрел у нас буквально между пятым и четвёртым этажами: Борисыч жил на пятом, я – на втором в соседнем подъезде, а мусорка стояла за домом. Быстро заскочив ко мне, мы вытряхнули банки прямо в коридоре и бегом понесли на мусорку уже пустой ящик, правда, несли его вдвоём и даже на всякий случай подгибали при этом колени.
– Другое дело! – крикнула Лариса из окна. – Ступайте чай пить: у меня пирог подошёл!
– Принёс? – спросил Борисыч на следующий день после подъёма флага.
– Что принёс?
– Сгущёнку.
– Какую сгущёнку?
– Эдикбля!
– Да не боись, моряк ребёнка не обидит! В сумочке лежит, родненькая.
– Ты сейчас смерти избежал только благодаря тому, что быстро говоришь. Назначаю испытания на четырнадцать ноль-ноль в моей каюте! Попрошу не опаздывать!
В четырнадцать ноль три в каюте сидели, кроме Борисыча, начхим и киповец ГЭУ.
– Почему опаздываем, офицер? – спросил начхим.
– Офицеры не опаздывают, офицеры ждут подходящего момента! – ответил я военно-морской мудростью и выставил банку на стол секретера.
Банку внимательно осмотрели три инженера и один химик: повертели в руках, пощупали и понюхали.
– Да не, всё норм должно быть! – резюмировал результаты осмотра Борисыч.
Банку вскрыли ножом: внутри нас встретила густая, больше коричневая, чем жёлтая, субстанция; пахла хорошо.
– А давайте доктора позовём?
– А давайте!
Позвонили в амбулаторию:
– Андрюха, сгущёнку будешь?
– Что за странная привычка у вас, – ответил Андрюха, заходя в каюту, – ставить вопросительные знаки в конце повествовательных предложений? А чего вы на меня так уставились?
И тут как раз в трубке телефона запикали короткие гудки отбоя.
– А ты как три отсека за секунду преодолел?
– К чорту подробности! Подайте мне вон ту ложку, будьте так любезны!
Доктор проглотил первую порцию, вторую, на третьей блаженно зажмурился, а на шестой не выдержал Борисыч:
– Слышь, эскулап, ты веслом-то пореже махай! Тут и остальным сгущёночки попробовать хочется!
– Да сгущёнка как сгущёнка: чего её пробовать?
Пока быстро, но жёстко боролись с доктором за банку и отбирали у него ложку, в банке осталось значительно меньше половины. Попробовали. Сгущёнка как сгущёнка, только не того цвета и гуще, чем обычная, – и зачем только доктора звали?
– В чём прикол-то? – спросил доктор, долизывая стенки банки изнутри.
– Да она староватая, решили на тебе протестировать: ты же доктор, думали, проверишь сначала срок годности и всё такое.
– А чего его проверять? Плесени нет, запахов посторонних тоже, а дату я поглядел: она даже младше меня, а я вполне себе молод ещё.
– Эдик, неси ещё банку!
– Борисыч, так я одну принёс с собой!
– На такое стадо и одну? Ты нормальный вообще?
– Нет, надо было весь ящик притащить и сожрать его за один день?
– Ящик? – уточнил доктор. – А какая коечка тут у вас свободна? Я, пожалуй, останусь тут пожить на недельку-другую!
И началась сладкая жизнь: каждый день, начиная с этого, мы на десерт употребляли банку сгущёнки, нахваливая советские ГОСТы и аккуратность в производстве консервов какого-то там не помню завода и восхваляя свою с Борисычем смекалку и хитрость.
– Ну как сгущёнка? – спросила меня как-то Лариса, отловив в посёлке.
– Какая сгущёнка?
– Которую вы на антресолях у нас нашли.
– Лариса, ты чего, мы же её при тебе выбросили!
– О боже, как вам только родина ядерный щит доверила, если вы даже не можете учесть того, что у нас в квартире окна на обе стороны выходят? Ну как дети!
Ну конечно, как дети – это же сгущёнка, пища богов, а не какая-нибудь там печень трески или шпроты. Кто бы смог устоять? Вот и мы не смогли. А фотографию ту Лариса нашла позже у себя в сумочке: в одном пакетике с комсомольским билетом лежала себе завёрнутая. Что неудивительно, сказал Борисыч, который в сумку жены отродясь не лазил, вполне резонно полагая, что женская сумочка похлеще антресоли и есть суть, наукой не понятая до конца, и там вполне и за руку кто-нибудь укусить может.
– Тут же ларёк вчера хлебный стоял? Куда делся?
– В сумочке у себя смотрела? – спрашивал Борисыч и ловко уворачивался от гневного взгляда: любовь же всегда подскажет, когда нужно увернуться.
И вот почему у военных нет свободного времени? Потому что они всегда служат: то Родине, то друзьям и товарищам. Привычка такая вырабатывается, понимаете? А если какая пустота внутри изредка и образовалась, то это даже и хорошо: есть куда жидкости заливать и котлеты складывать, а моральные терзания и поиск смысла жизни – это всегда откладывается на потом. Ну на пенсионный возраст или вовсе на следующую жизнь. А кому не повезло и котлет не хочется, то вот вам самый дельный совет: не мучайтесь от пустоты свободного времени, разберите, наконец, свою антресоль!
