Арбуз

Слава проснулся прежде будильника. Сон (какой-то приятный, длинный, полный приключений в тропиках и триумфальных побед) растаял моментально, и как ни цепляйся за него, а вспомнить себя не позволял, оставив лишь послевкусие, которое медленно заменялось лёгкой горечью. Под одеялом было тепло, но открытые глаза почти сразу начали стыть. До подъёма оставалось десять минут, но лежать уже было невмочь. Сунув ноги в корабельные тапочки с подмятыми задниками, Слава пошёл в туалет.

– Блин, ну честно, – бормотал Слава вниз, – ну вот нельзя потерпеть десять минут, да? Вот горело, да? Ты в туалете неделю не был? А в четыре утра чего не пошёл? Хоть бы поспать ещё можно было! Представь, скока я из-за тебя в год не досыпаю вот так вот по пять-десять минут, это же решительно возмутительно!

В ответ привычно молчали.

Сонное тепло постепенно уходило, и становилось зябко, мурашки выбегали дружными стайками по спине и рукам. Когда Слава получал эту однушку (целых четырнадцать с половиной метров почти собственной жилплощади!), некоторые ему даже завидовали. Ну как же: отхватил себе еврейский второй этаж! А о том, что квартира располагалась прямо над входом в подъезд никто и не подумал, включая самого Славу, а зря: зимой полы в ней были ледяными, и как ни конопать окна, хоть до состояния полной герметичности, в ней почти всегда было холодно. Кто удумал строить здесь дома по такому южному проекту? Наскоро одевшись, Слава побежал чистить зубы и с некоторым огорчением заметил, что полотенцесушитель опять холоднее сердца красавицы, но расстраиваться из-за этого не стал – конец двадцатого века на дворе! Забросив сырые носки в микроволновку на пять минут, насыпал себе кофе в кружку и, не желая ждать, пока нагреется электрическая плита, залил его кипятком из крана.

Зазвенел будильник.

– Да я уже встал, припадошный! – крикнул ему Слава.

Пару лет назад Слава развелся с женой, и поэтому он давно уже привык разговаривать с вещами в квартире – осознание собственной лёгкой придурковатости бодрило, и от этого становилось веселее. Хотя стоит сказать, что от одиночества Слава не страдал вовсе: служил он на лодке доктором, а во время отпусков и затиший по службе обычно просился в госпитали или больницы поработать для опыта, в чём ему не отказывали – дефицит хирургов был почти везде. Он иногда только ездил домой проведать маму и искренне удивлялся, что все ему пытались то сосватать кого-то, то просто подсунуть для временного сожительства: в одиночестве своём он находил массу полезных плюсов и практически ни одного минуса. «А что мне девушка! – обычно отмахивался он на расспросы про свой холостяцкий быт. – Хочу кисель пью, хочу на этом, как его, трамзистроре играю!»

Сделав несколько глотков кофе (обжёгшись на первом и смешно дуя после этого в кружку), закурил первую сигарету. Опять же, с семьёй дома как курить? А первая сигарета – она у Славы была традиционно самая важная; это потом весь день можно курить или у себя в гальюне, или на бегу, или в строю в рукав, а первую надо было обязательно расслабленно, сидя на кухонном диване и попивая кофеёк.

В окно шлёпнулся снежок. Две чёрные фигуры стояли неподалёку в сером рассвете, и одна из них крикнула:

– Докторила! Ты на работу идёшь?!

– Дебилы! – крикнул Слава в окно. – Что вы орёте! Люди же спят! Фигуры переглянулись: одна из них пожала плечами, а вторая крикнула в ответ:

– А сам чо орёшь тогда, умник? Давай выходи, а то сейчас зайдём к тебе и весь кофе выпьем!

– И марципаны съедим! – добавила первая, которая до этого жала плечами.

– Иду! – махнул им Слава в окно и достал носки из микроволновки.

Те были чуть сыроваты, но ничего, досохнут на ногах. Наскоро докурив («Вот скоты, и покурить спокойно не дали!»), одевшись, прихлёбывая на ходу кофе, Слава проверил, что выключил везде свет, плиту, воду, и выскочил из стылой квартиры на бодренький морозец.

– Здравия желаю, товарищи коллеги!

– И ты не болей!

Сняли рукавицы, пожали руки, двинулись к сопкам.

– Блин, а я дверь-то закрыл?

– Слава, не начинай, а! Сходи уже к психиатру!

– Да это не лечится – я узнавал.

– Ну вот и греби дальше – подумаешь, вынесут твой «Рубин», Сегу и микроволновку!

– Книги же!

– Давай-давай, только вперёд – тебе сегодня тропу топтать, не коси!

Эту особенность Славиного организма знали все, кто с ним дружил, – ему всегда казалось, что он забыл что-то важное: выключить плиту, закрыть дверь или форточку. Утомившись всё время возвращаться, он даже однажды завёл себе на карманном куске электрокартона контрольный лист по покиданию квартиры: там была нарисована таблица, в которой он ставил галочки карандашиком в графах «Выключить плиту», «Закрыть воду», «Закрыть дверь» и так далее, но это абсолютно ему не помогло. Выйдя на улицу, он смотрел в лист, бормотал: «Вот я тормоз, дверь не закрыл, а галочку поставил!», после чего бежал обратно, и дверь всегда оказывалась закрытой.

Он вообще ничего никогда не забывал, но всё время думал, что что-то забыл; по этому поводу над ним дружелюбно подтрунивали и обычно от дома уводили под руки, а в таблицу, коварно выкрав из кармана, дописали: «Поссать. Не забыть стряхнуть», «Дать денег в долг Саше и забыть об этом», «Любить Родину» (писал штурман тушью, так что табличку пришлось выбросить и мучиться дальше уже без неё).

На корабле была приятная предновогодняя суета. Вроде все занимались повседневностью, но в предновогоднем приподнятом настроении, непонятно откуда взявшемся, так как денег опять не выдали, и командир, разругавшись со всем штабом и пообещав сжечь бербазу, выбил более-менее нормальный паёк из тушёнки, селёдки, серых макарон и яичного порошка вместо всего остального, а потом долго ругался с кем-то, в одиночестве бродя по пирсу. Говорил тихо – слов было не разобрать, но по струйкам пара чётко угадывалось, где были сложноподчинённые предложения, а где короткие междометия с восклицательными знаками.

Но чрезвычайно вредное, зато так крепко вбитое с детства ощущение ожидания чуда проникало и в прочный корпус, заражая собой всех вокруг без разбора чинов, рангов и проблем. Не обошло оно и Славу, несмотря даже на то, что он по натуре в общем-то был довольно циничен и доктор. И Слава тоже предвкушал: проведя заранее подготовку, он договорился с давно примеченной медсестричкой Любой из гарнизонного госпиталя. За коньяк и конфеты с ананасами она уговорилась встретить Новый год с ним и почти наедине, что однозначно предвещало секс, но вот что удивительно: замечтавшись на запах мандарин в амбулатории, Слава уже представлял, куда Люба будет размещать свои вещи в его квартире и как расставит пузырьки с косметикой в ванной. А туфли? У неё же наверняка куча обуви, и вот куда её деть в прихожей метр на метр? Шкафчик купить, что ли, придётся? Или вообще лучше к ней переехать будет? Интересно, а у неё шторка в душе есть или она на пол воду льёт? От сосредоточенности мыслей даже мокрота под ногами почудилась. Что, в общем, и привело доктора в чувство.

– Да ну нафиг! – отряхнул он голову от шальных мыслей и вышел прогуляться по проходным палубам, посмотреть, как там личный состав без него загибается, и отдохнуть от мечтаний.

Личный состав не страдал абсолютно, вырезая снежинки и развешивая мишуру по стойкам секретного оборудования, создававшегося с целью уничтожения всей разумной жизни на Земле, что не могло не радовать врачебную душу – убивать Слава не любил, а спасать очень даже нравилось. Но тут, как назло, хоть бы палец кто защемил: так и зелёнка вся скиснет с этими бороздителями!

В шестом Славу взяли в оборот его давешние попутчики: штурманёнок Саша и акустик Артём.

– О, докторишка! А ты с кем Новый год встречать будешь: с правой рукой или повысишь остроту ощущений с дерзкой левой?

– Ой, вот вы петросяны, конечно, где вас только выстругивают в таких количествах?

– Не, ну серьёзно? Мы с женой к Андрюхе в гости идём, Артём с Венькой своим встречает, а ты опять одиноким волком?

– Скажу, так от зависти лопнуть можете! С одной там… из госпиталя. А чего ты с Венькой? Где половина твоя?

– Да психанула и к мамке в Питер рванула на последние деньги, а Венька, ну ты в курсе, сказал: буду с папой и ниибёт – сама ехай в свой Питер!

Венькой звали пятилетнего сынишку Артёма. Был он необычайно живым, улыбчивым мальчиком, но с такой твёрдостью характера, что все диву давались, откуда такая в неугомонном живчике. Год назад у Веньки вылезла паховая грыжа, он часто мучился от болей, не мог толком присесть, и Слава в итоге провел операцию, заодно вырезав и аппендикс, а потом помогал выхаживать малыша. С тех пор тот был в него влюблён восторженной детской любовью с примесью обожания и на каждый праздник требовал отвести его к дяде доктору для вручения собственноручно изготовленной открытки. Визиты эти вызывали двоякие чувства у Славы: с одной стороны, детей он любил, да и Веня был достаточно самостоятельным малышом и нянчиться с ним не требовалось – тот вполне умел занять себя сам, и с ним было приятно беседовать, а с другой стороны, после этих визитов особенно остро чувствовалась пустота маленькой квартирки, и всегда нечем было себя занять от внезапно нахлынувшей тишины.

– Ну ты во сколько на случку-то убегаешь, а то Венька тебе и открытку уж изготовил, ждёт, что мы к тебе зайдём накануне.

– Да часов в девять пойду, раньше смысла нет – до Нового года можно и не дотянуть, так что часов в шесть и заходите: Венька в «Сегу» погоняет, мы с тобой по стопарику!

– Ну закусь тоже с тебя, а то у меня шаром покати. Вот (и Артём показал пакет) у интенданта риса выпросил, а то Венька макароны не ест эти, думаю, тефтелей ему на Новый год настряпать!

– И чо – он тебе риса дал?

– Мало того! Даже шоколадку добавил и мандаринок! Ну в шесть тогда жди: приберись там хоть, ёпта!

– Вот ты и приберёшься, раз такой умник, пока мы в «Сегу»!

Говорили долго. Взаимное подкалывание (скорее традиционное) быстро сошло на нет (когда никто не реагирует должным образом, что толку метать стрелы сарказма и иронии: колчан-то не бесконечный). Обсудили то да сё, как жить будут после Нового года, хотя понимали, что, скорее всего, так же, но планы строили громадные. Договорились, как водится, встретиться у ёлки на площади после нолей, но Артём сказал, что если только Венька не уснёт, а Слава, что если только Люба к этому времени не разденется. Потом завалились все в амбулаторию, долго пили чай, нашли аскорбинку в тумбочке и отдали её Артёму – на том и разошлись.

Прибежав домой, Слава схватился за большую приборку в квартире: была вероятность, что удастся затащить Любочку к себе, что было бы более предпочтительно для Славы – на своей территории лев более решителен и видит меньше преград, что сулит, как вы понимаете, некоторые выгоды в борьбе полов.

К шести приехали на саночках Веня с Артёмом, и Веня торжественно вручил Славе огромную открытку с ужасно корявой, но тщательно заштрихованной чёрным карандашом подводной лодкой, украшенной гирляндой и надписью смешными буквами «С Новым годам! Щастя тибе дядя Слава!» и только после этого дал себя раздеть и отвести в комнату погреться. Поговорили о делах из детского сада и как вообще настроение, а потом, включив Вене приставку, ушли на кухню отметить приближение. Артём, когда был с Веней, никогда не напивался, а употреблял только для запаха и то – категорически не при сынишке. Проверив чистоту унитаза, ванной, кухонной плиты и стола, Артём остался доволен приборкой и уверил Славу, что медсестра теперь никуда не денется – в такой чистоте он и сам уже почти готов отдаться, но Славе не повезло потому, что при Вене Артём не напьётся до такой кондиции, чтоб посчитать Славу хотя бы симпатичным. На что Слава ответил, что, пожалуй, он даже уверен в том, что оторвётся сегодня на медсестре по полной – в теории-то всё должно сходиться: денег он припас как раз на нужную сумму, а коньяк с шампанским да под ананасы с шоколадом в чьём хочешь сердце лёд растопят, а Любочка и так, вроде как, не против…

– Что-то Венька грустный у тебя. Вроде улыбается, а глазки-то грустят.

– Да он из-за мамы расстроился, конечно, поплакал даже немножко, но сейчас отходит потихоньку.

– Вот сука же, Артём, ну сука же.

– Не надо так Слава, тяжело ей тут, понимаешь.

– А Сашиной жене? А Костиной? А Антоныча с пятью детьми? Всем, блядь, легко, только твоя, как декабристка, ходит!

– Проехали, Слава, ладно?

Посидели пару часов и чёрт знает даже о чём говорили: вроде и ни о чём, но время улетело. Когда зашли звать Веньку в комнату, то постояли ещё и подождали: тот так увлечённо гонял маленького львёнка между антилопами, что сразу отрывать было жалко.

– Идём, да? – заметил их наконец малыш.

– Да, Вениамин Артёмович, пора нам, а то дяде Славе ещё на рынок надо успеть сходить.

– Спасибо, дядя Слава! С Новым годом!

И пока Артём запаковывал сына в зимнюю одежонку, закутывая в шарф и шапки, Слава незаметно наблюдал за ними – ему нравился Артём, ему нравился Венька, ему нравились их отношения, и да, ему было немного завидно, и вот тут и был тот единственный минус одиночества: детей Слава любил и иногда очень хотел, чтоб они у него были.

– Слушай, Венька, – очнулся Слава, – а забирай себе эту приставку насовсем! Она у меня без дела почти всё равно стоит!

Глаза Веньки загорелись, но он, прежде чем ответить, посмотрел на отца: тот отрицательно качнул головой, и Венька со вздохом отказался. Слава показал Артёму кулак за спиной ребёнка и не отстал:

– Ну тогда возьми к себе на время поиграться, а потом отдашь, как наиграешься, договорились? Договорились-договорились, и нечего на отца своего смотреть – это же не подарок, а так, на время и по дружбе, а по дружбе можно! Только давайте быстрее, ребята, а то я на рынок не успею!

До рынка тащили санки с Венькой вдвоём, бежали быстро и пели про трёх белых коней. Венька сидел в обнимку с пакетом и заливисто смеялся; всюду попадались нарядные люди, знакомые и незнакомые, которые с укутанными в целлофан блюдами салатов, тортов и закусок парами, стайками и группами спешили кто куда: все махали друг другу и поздравляли с наступающим. У рынка распрощались, Слава заскочил внутрь, и тут его накрыло той пустотой, которая всегда поджидала в моменты расставаний.

Сразу стало тихо внутри, хотя на рынке было ещё довольно людно, песня про декабрь, январь и февраль ещё вертелась в голове, но была уже так не к месту своим безудержным весельем, что скорее печалила и опускала вниз только что поднятое настроение. Слава рассеянно бродил по рынку, как будто забыв, за чем он сюда зашёл, или как будто зайдя просто погреться. Постоял у коньяка, повертел в руках бутылки: продавец в красном колпаке что-то говорил, но Слава его едва слышал. Пошёл к фруктам, решив сначала взять бананов или мандарин, и там очнулся от того, что увидел: на прилавке, поблёскивая натёртым покатым боком, лежал, а вернее, возвышался, как царь, над прочей мелочью, большой красивый арбуз. По цене как не совсем подержанный автомобиль отечественного производства. Это был первый год, когда стали появляться арбузы зимой, до тех пор купить их можно было только в конце лета.

– Это что у тебя, арбуз? – прозвучало, конечно, глупо.

– Он самый! Из Испании, видал какой красавец! Сладкий как мёд!

И продавец приветливо засверкал золотыми фиксами.

– Понятно, что красавец – за такую цену его и сусальным золотом покрыть можно!

– Не, ну а как ты хочешь, дорогой: на Новый год арбуз и не дорогой!

– Ну да… погоди уходить – сейчас схожу покурю и вернусь.

– Да не спеши, дорогой, я часов до десяти точно буду! – продавец сдвинул кепку на затылок и почесал лоб с явно проступающими залысинами по краям.

У входа на рынок Слава закурил. Откуда взялась эта мысль, он не понимал, но Веньку ему было немного жалко всегда: живёт в этой дыре на краю света, ходит в детский сад, сделанный из нескольких квартир на первом этаже жилого дома, выезжает отсюда редко – отцу платят отвратительно мало и ещё не всегда; мать, которая вечно психует на плохо устроенную жизнь и периодически уезжает в Питер к родителям, а потом, будто одумавшись, возвращается. «Тварь, – неожиданно зло подумалось, – ну как на Новый год бросила ребёнка, мужа, укатила, ну что, блядь, за скотство? И ещё трындят мне – женись, создавай семью! А попадётся такая, влюбишься, как дурак, так и свет в копеечку станет».

Пересчитал деньги – на арбуз чуть не хватало, но это мелочи, тут он договорится, без сомнений.

– Так. Вот, всё что есть, отдашь арбуз? – протянул Слава, вернувшись, продавцу деньги.

– Да нормально, возьму, ну праздник же! Забирай, он твой!

– Смотри, будет плохой – принесу обратно!

– Не вопрос, брат, неси!

Схватив арбуз под мышку и, подгоняемый каким-то странным всплеском хорошего настроения, Слава побежал догонять Артёма с Венькой, но те были уже дома – в подъезде у батареи с саночек даже стёк снег и блестел лужицами под полозьями.

– О, а ты чего? – удивился, но несомненно обрадовался Артём.

– Зови Веньку!

Но Венька и так уже выбежал на стук и улыбался, выглядывая из-за спины отца.

– Веник! – торжественно начал Слава.

– Я не веник, мной ничего не подметают! – деланно надулся Веня.

– Не суть! Веник! Новый год же! Я же тебе гляди, что купил! Забыл отдать вам, балда, вот бежать пришлось!

– А-а-а-арбу-у-у-уз! – глаза малыша чудом не вываливались, так он их выпучил. – Арбуз! Арбуз!!! – малыш убежал в комнату и было слышно как он там прыгает по дивану, креслам, хлопая в ладоши. – Ура-а-а-а! Самый лучший Новый год!!!

– Славик, это что такое? Он стоит сколько?

– Артём, отстань! Мне он ничего не стоит – рыночник должен там мне был, вот и рассчитался арбузом. Не косись, слушай, мне на твою строгость во взглядах плевать – я хирург, а не акустик, меня строгими взглядами не запугать!

– Слава.

– Артём.

– …

– Пошли курнём, да я пойду.

Курили сначала молча.

– Слушай, Слава, ну врёшь же, что так взял? Ну, все деньги ведь отдал?

– Отъебись, чудище морское.

– А как же Любочка твоя? Месяц же слюни глотаешь? Чем брать теперь будешь?

– Чертовским обаянием, красотой, умом и искромётным юмором!

– А где возьмёшь-то ты их? В гости кого позовёшь для этой цели?

– Уписаюсь сейчас от юмора. Ну ладно, пошёл я, давай!

– Слушай! – кричал ему Артём уже вниз между поручнями. – Ты к нам приходи! У нас тефтели, мандарины и арбуз! Вместе встретим! Слышишь? Приходи!

Дома Слава долго не решался позвонить Любе, тянул время всячески, репетировал речь и даже переоделся в парадные джинсы и белую рубашку. Наконец, решился и набрал номер.

– Слава! – Люба, казалось, была рада. – Ну, ты где? У меня уже всё готово – только ты и коньяк с фруктами остались!

– Люба… тут такое дело, понимаешь, деньги кончились у меня неожиданно, думал есть, а их нет, оказалось. Не удалось мне ни коньяка, ни шампанского, ни фруктов купить. Только чертовское обаяние и осталось!

Слава немного засомневался, уместна ли эта бравада в конце, но притворяться виноватым он всё равно не собирался.

– Ну как же так? Ты же обещал, я на тебя рассчитывала и не брала ничего, а как сейчас? Как мы Новый год встречать будем?

– Ну так и будем, не знаю, чаю попьём, телевизор посмотрим.

– Чаю?

Чёрная, уже нагретая ладонью трубка из толстой пластмассы немного помолчала, а потом запикала короткими гудками.

«Вот тебе и вся любовь», – подумал Слава и аккуратно положил трубку на аппарат.

Слава неспешно, плавно растягивая движения, переоделся в домашние треники, старый, связанный мамой свитер, выключил свет, увидел, что горит в кухне, но махнул на это рукой и лёг на диван. Закрыл глаза. За окном слышались суета, шум голосов, хруст снега и хлопки салютов от самых нетерпеливых.

«Уснуть бы», – подумал Слава и чему-то заулыбался.