Естественный отбор

Первое, чему я удивился, попав в дивизию атомных подводных лодок, – простецкие отношения между людьми. Не панибратские, не неуважительные, а именно простые. Дежурный по дивизии, когда увидел, что я пытаюсь замаршировать в его рубку строевым шагом, замахал на меня руками:

– Расслабься, сынок! Это тебе не парад!

Ну как тут расслабишься – целый капитан первого ранга же сидит и что-то в журнале пишет.

– Тащ капитан первого ранга! – начинаю торжественный доклад, как учили.

– Да всё я знаю, – перебивает меня дежурный, – прибыл для прохождения и так далее. Кто по специальности-то?

– Киповец, – говорю.

– Жалко, что не минёр, я б тебя к себе забрал. Мне минёр позарез нужен. Не хочешь быть минёром? Хуле там – одна труба и три клапана.

– Никак нет, – говорю, – я в механики хочу!

– Ну, смотри, я тебя предупреждал. Пошли, отведу тебя к механикам.

Поднимаемся на второй этаж штаба дивизии, там огроменный (мне тогда так показалось) коридор с кучей кабинетов.

– Маслопупые! – кричит капитан первого ранга. – Я вам лейтенанта привёл!

Откуда-то из кабинета выскакивают два офицера: один высокий, полный и бородатый капитан первого ранга (начальник электромеханической службы) и среднего роста худощавый капитан второго ранга (флагманский электрик).

– Лейтенант! Ну наконец-то! – кричит бородатый. – Я уж думал, что опять нас кинут. Иди к нам в горячие объятия, лейтенант!

Покидаю приветливого капраза и иду в кабинет к этим странным людям. Странные люди сидят и пьют чай на сваленных в кучу на столе схемах, бумагах и фрагментах скатерти.

– Садись, лейтенант, – они смахивают с табуретки ещё какие-то схемы на пол. – Чай будешь?

Конечно, я бы выпил чаю: непривычная жара и целый день на ногах то по штабам, то по автобусам.

– Спасибо, – говорю, – но нет.

– Стесняешься, небось, при таких-то шишках?

– Есть немного.

– А не надо! – говорит мне начальник электромеханической службы. – У нас тут всё по-простому. Если ты – гондон, то от нас быстро съебёшь, а если нормальный парень, то можешь с нами даже запросто и чай пить. Ты гондон?

– Да нет, вроде нормальный парень.

– Ну тогда садись и пей чай.

Сидим пьём чай.

– Какой у тебя средний балл? – спрашивают.

– Четыре и шесть, четыре и семь где-то.

– А ещё что есть?

– Курсы военных переводчиков закончил.

– Это тебе особенно в трюмах пригодится! – смеются. – В море-то ходить хочешь? Или на отстойник сейчас будешь проситься?

– Конечно, хочу, чего бы я сюда ехал тогда?

– Ну хуй тебя знает! А почему хочешь-то?

– Ну… это… романтика там и всё такое.

Опять ржут:

– Рома-а-анти-и-ика-а-а!!!

– Да это вы в романтике просто ничего не понимаете! – набираюсь я смелости, видимо, от чая.

– О, наглый, это хорошо. На ТК-20 пойдёшь.

НЭМС берёт трубку телефона и звонит:

– Серёга! Метнись-ка мне быстрым оленёнком и вызови Хафизыча к телефону!.. Ну и что, что пенсионер? НЭМС сказал – оленёнком, значит – оленёнком. Попизди у меня ещё тут!

Дышит в трубку.

– Хафизыч! Ну, танцуй!.. Танцуешь там? Чо-чо. Лейтенанта тебе отрыл с боем. Что «спасибо!»? Не булькает твоё спасибо. Три литра мне должен теперь… Да ты ещё поплачь мне! Ага, «три» я тебе сказал, иниибёт! Счас пришлю его к тебе.

Подводит меня к окну:

– Вон, – говорит, – видишь «Акулы» стоят? Твоя третья слева. Иди.

Иду. На пирсе лысоватый человек татарской наружности орёт на матроса с автоматом:

– Да ты знаешь, как у нас ебут? За хвост – и об палку! Ещё раз, блядь, увижу, и дорогая не узнает, какой у парня был конец!

Поворачивается ко мне. На бирке написано «КБЧ-5». Он самый, значит.

– Ну, добро пожаловать на борт, лейтенант.

Спускаемся в центральный.

– Вот, – показывает механик на самый большой пульт в ЦП, – это твой «Молибден», у нас он называется «пианино». Единственное, что мне от тебя нужно, чтоб ты на нём хуярил, как Ван Клиберн на пианине! Всё остальное – пыль и суета. Пошли пульт ГЭУ покажу.

Спускаемся в восьмой. Механик со мной на прицепе врывается в какую-то каюту. В каюте в обнимку с перегаром спит тело.

– Вот, Эдуард, знакомься, это тело зовут Владимир, и он один из двух киповцев ГЭУ. Как бы твой коллега по нихуянеделанью.

– Чо это нихуянеделанью? – возмущенно бурчит тело.

– Вова, какой ты пример показываешь лейтенанту! Ну, ёб твою мать! Где ключи от пульта?

– Ныармальный. Нормальный я пример показываю лейтенанту, – бурчит Вова и вытаскивает из кармана связку ключей, – закроете там потом всё.

– А ты не прихуел ли, Владимир?!

– Хафизыч, ну пожалуйста, ну сам же вчера…

– Всё. Дохуя пиздишь, – и механик выводит меня из каюты.

Меня поселили в соседнюю с Вовой каюту. А с Вовой жил ещё Андрей Борисыч, старый и опытный командир первой трюмной группы. Шефствовали они надо мной, вроде как.

Помню, однажды поспорили с начхимом в отсеке, просто поспорили и перешли на повышенные тона. Так они оба выскочили из каюты с криком:

– Кто тут нашего лейтенанта обижает?!

А начхим Дима ровесник с Вовой был, Борисыч-то постарше.

– Ну, я!

– Головка от хуя! А в глаз? Это наш лейтенант, и тока мы имеем право на него орать!

Ну, шутили, в общем-то. У нас крайне доброжелательная обстановка была в экипаже.

А за механиком нашим вообще можно ходить с блокнотом и записывать. Или на камеру снимать, когда он злился. Злился он редко, правда, но изображал из себя татарина в этот момент. Ну, так-то он и так был татарином, но в моменты расстройств изображал монголо-татарина, который отбился от орды и как-то случайно попал в Мурманскую область.

– Лёня, – звал он интенданта в кают-компании и тыкал пальцем в суп, – что это тут наплёскано у меня в корыте?

– Это щи, – удивлялся Лёня такой кулинарной необразованности целого подполковника.

– Щи? Лёня, да про них даже нельзя сказать «хоть хуй полощи»! Мой мазутный в них даже не пополощется! Где мясо, Лёня?

– Мясо во втором блюде!

– Да? А косточки, может, в третьем? Лёня, ты видишь эти руки?

Лёня внимательно смотрел на вытянутые к нему ладони и утвердительно кивал головой.

– Эти руки, Лёня, носят твою тушку по глубинам северных морей. И если эти руки начнут дрожать от недостатка мяса в организме, то ты, Лёня, в этих северных морях и останешься на всю свою яркую, но недолгую жизнь! А посмотри на Эдуарда!

Лёня смотрел на меня.

– Он же цистерны главного балласта продувает своими пальцами! Он же, как Икар, тебя к солнцу выносит и кислороду, а тыбля что? Капусту ему в воде варишь, как козлу какому?

А ещё механик носил ключи на широкой зелёной резинке от ПДУ и надевал её на лоб, как самурайскую повязку, когда думал. Ключи при этом болтались над правым ухом.

– Эдик, ну что у тебя с холодилкой?

– Да не могу разобраться, что-то автоматика там не хочет автоматить. Горит один предохранитель всё время, а из-за чего, не могу вычислить.

И он надевал резинку на голову:

– Неси схемы!

Несу. Разворачиваем.

– Блять, так они по размеру больше, чем стойка управления от неё!

Смотрим в схемы, водим по ним пальцами и понимаем, что ни хуя не понимаем.

– А гвоздик пробовал вставлять? – спрашивает механик атомного подводного крейсера стратегического назначения.

– Какой гвоздик?

– Железный, Эдик, банальный железный гвоздик!

– Куда?

– Куда не ходят поезда! Пошли!

Лезем в трюм седьмого.

– Снимай крышки со стойки!

Снимаю крышки, механик вставляет гвоздь вместо предохранителя и прижимает его эбонитовым колпачком.

– Врубай и смотри, откуда дым пойдёт.

Врубаю, холодилка радостно работает и холодит, а из одного блока валит дым. Вырубаю холодилку, меняю блок, ставлю предохранитель, запускаю. Работает, сука.

– Учись, студент! Гвоздь дарю.

И механик снимает с головы резинку (думать-то больше не надо) и, напевая что-то себе под нос, уходит с чувством выполненного долга.

Потом уже я вспомнил слова НЭМСа про гондонов. И, действительно, ведь ни одного не было. Были люди умнее, тупее, веселее, серьёзнее, с пристрастием к алкоголю и ведущие здоровый образ жизни, спокойные и сумасшедшие, но гондонов не было. А если и появлялись, то быстро куда-то исчезали. Естественный отбор в исполнении подводных сил Северного флота, я считаю.