4. Третья. Огонь
Мир был мягким и теплым, но погруженным в непроглядную тьму, и выплывать из нее не хотелось.
Эрвин сжался, попытался задремать снова, урвать еще немного сна перед тем, как сигнал большого гонга пролетит над обителью Вечности, давая монахам и послушникам сигнал вставать. Но ничего не вышло, и он открыл глаза, ожидая увидеть потолок общей спальни, балки и паутину в углу.
Потолок действительно располагался наверху, но куда более низкий, и по нему бегали багровые отблески. А лежал юноша не на тонкой циновке, а на чем-то мягком, и под головой было никак не глиняное изголовье.
Воспоминания хлынули потоком: вызов к настоятелю… нападение людоедов… путь до Кардифра… однорукий нищий… Он невольно дернулся, и это движение вызвало боль в затылке, и Эрвин не выдержал, застонал.
– Папа, он очнулся! – прозвучавший рядом голос оказался женским, и юноша так удивился, что на миг забыл про боль.
Где он находится, и как сюда попал?
Послышался скрип дверных петель, и рядом с Эрвином появилась девушка, рыжая, веснушчатая, с лучистыми синими глазами. Мгновением позже около нее возник мужчина лет сорока, с такими же алыми волосами и крупным носом, и на физиономии его появилась довольная ухмылка.
– Слава Небесам, ха-ха-ха! – заявил он. – А мы уж начали бояться, что удар оказался слишком сильным! Корделия, а ну немедленно иди и принеси свежий компресс, самое время заменить его.
Девушка улыбнулась, и вдруг показала Эрвину язык, отчего он дернулся снова, и чуть ли не сильнее, чем в первый раз.
– Ух, проказница! – мужчина проводил дочь взглядом. – Да, позвольте назваться, молодой господин, я – Корнелий Фаск, лекарь Кожевенной четверти славного города Кардифра. Вы должны благодарить Небеса, что мы спугнули тех негодяев, что оглушили вас и собирались ограбить и прирезать. Я как раз возвращался от пекаря Сигирта, у него случился приступ грудных болей, и Корделия меня сопровождала…
– Прирезать, помилуй меня Вечный? – спросил Эрвин.
Лекарь кивнул:
– Конечно, зачем им выжившая жертва, способная рассказать о нападении стражникам? Их было двое, один вроде бы без руки, скособоченный весь, другой маленький такой, они сразу пустились наутек, но карманы ваши обчистить успели, да и поклажу утащили с собой. Да, ну и дела при новом градоначальнике – честных людей прямо на улице…
Он продолжал говорить, но Эрвин более не слушал, поскольку в комнату вернулась Корделия. Нет, юноша сталкивался с женщинами, когда сопровождал брата-мытаря при объезде горных селений, но случилось это давно, пять лет назад, и тогда не довелось увидеть ни одну из них близко.
Девушка была плотненькой, шустренькой и очень улыбчивой, а ловкость, с которой она обходилась с пациентом, говорила, что она регулярно помогает отцу и что лекарское дело ей не в новинку.
Со лба юноши убрали высохшую тряпку, ее место заняла мокрая, резко пахнущая какими-то травами. Поправляя ее, Корделия задела Эрвина рукой, а затем и вовсе придвинулась так близко, что прижалась к его предплечью мягкой… округлой… нет, не боком!
Юноше стало жарко, и он понял, что краснеет.
Поспешно отвел взгляд, но успел заметить, что девушка проказливо улыбается.
– А ну хватит тут вертеться! – беззлобно напустился на дочь Корнелий. – Распустила юбки! Видишь же, что молодой человек из тех монахов, и женщины его не интересуют, ха-ха.
Эрвин очень хотел бы, чтобы это было правдой.
Он попытался вспомнить хоть какую-то молитву, чтобы отогнать наваждение, но на ум не пришло вообще ничего, словно от удара по затылку из головы вылетело все, вызубренное за годы пребывания в монастыре. Немного легче стало, когда Корделия, фыркнув и гордо задрав нос, покинула комнату.
– От ведь егоза, видали? – голос лекаря выдавал, что он сильно любит дочурку. – Внимания на ее выходки не обращайте, она девчонка добрая, если что, зовите ее… Будем вас лечить потихоньку, а как выздоровеете, так и своим путем отправитесь, ведь не ко мне же вы в Кардифр прибыли, ха-ха?
– Но я… – Эрвин сосредоточился, вспоминая, что там было сказано о его поклаже. – Но мне нечем заплатить за лечение, господин, и я готов покинуть вас немедленно, чтобы не вводить в расходы.
– Ерунда! – громыхнул Корнелий. – А ну хватит таких разговоров! Дайте-ка я посмотрю ваш затылок… Так, компресс рукой придержите, чтобы не свалился, от него еще польза будет, ха-ха…
Юноша осторожно сел, и пока лекарь изучал его голову, смог оглядеть комнату. Та оказалась маленькой, с крохотным оконцем, но зато с небольшой печкой, занимавшей один из углов.
В ней пылал огонь, дрова потрескивали, в дымоходе негромко гудело.
– Все не так плохо, трещины нет, только синяк, – сказал Корделий, помогая Эрвину лечь обратно. – Через пару дней пройдет, и можно будет вас с чистым сердцем отпустить.
– Я буду молиться за вас.
– Это, конечно, спасибо, – особого воодушевления в голосе лекаря не прозвучало. – Только вот в храм Сияющего Орла я и сам могу сходить, вы мне лучше другое пообещайте… – он на миг замялся. – Рассказать, что да как там у вас в горах, а то у нас про монастыри ваши такие небылицы рассказывают, что стыдно вспомнить, а мне интересно.
– Помилуй Вечный, все, что не запретно, я поведаю вам, господин, без утайки, – сказал Эрвин, и попытался отвесить поклон, что сделать лежа не так-то легко.
– Вот и славно! – обрадовался Корнелий. – Но это позже, после ужина… Одеяние ваше тут вот, на сундуке, если что, не смущайтесь, зовите Корделию, а я пока отправлюсь по делам, проверю, как там мои подопечные, ха-ха.
«Легко сказать – не смущайтесь» – подумал юноша, глядя в спину уходящему лекарю. Когда тот скрылся за дверью, он откинулся на подушку, и закрыл глаза, но даже под опущенными веками танцевало пламя, такое же рыжее, как волосы над веснушчатым лицом…
* * *
Позвать девушку пришлось довольно быстро, когда Эрвин понял, что еще немного – и напустит под собой лужу. Он долго собирался с духом, дважды прочитал молитву «Об Укреплении Духа», а затем обратился к Вечному просто так, своими словами, прося помощи и стойкости.
И лишь затем воскликнул:
– Корделия!
Дочь лекаря впорхнула в комнату и остановилась на пороге, подняв брови и уперев руки в бока. Эрвин, запинаясь, изложил просьбу, а когда девушка рассмеялась, едва не сгорел от стыда.
– О, вот как, – сказала она. – Пойдемте, господин… Я-то думала, что вас, горных монахов, не интересуют не только женщины, но и прочие низменные вещи… Пойдемте-пойдемте.
Голосок у девушки был сладенький, а смотрела она с ехидцей.
Его же язык, обычно бойкий и послушный, словно примерз к гортани, Эрвин только и мог, что краснеть да отводить взгляд. Дом у лекаря оказался большой, из множества маленьких, причудливо соединенных комнат, а отхожее место располагалось в специальной пристройке.
Выбравшись оттуда, юноша с ужасом обнаружил, что Корделия ждет его.
– Пойдемте, провожу, – заявила она. – А то еще заблудитесь от великой святости и мудрости…
– Э… мня, у… – промямлил Эрвин, борясь с онемевшими губами.
– Надо же, а мне казалось, что вы умеете разговаривать, – шагавшая впереди девушка оглянулась, он увидел ее смеющиеся глаза, и вновь смешался, хотя дальше было вроде некуда.
И странное дело, куда бы он не отводил взгляда, его тянуло к рыженькой дочери лекаря… Так цветок поворачивает венчик за солнцем, железные опилки влекутся к особому камню, называемому магнетитом, вещи, обладающие сродством, стремятся обратиться друг к другу.
Но о каком сродстве может идти речь здесь?
Или он, несмотря на жизнь в монастыре, ежедневные молитвы и чистоту духа, не свободен от пагубных устремлений, и Хаос тянет к послушнику руки, нашептывая сладостные мысли, внушая гнусные желания… например, дотронуться до этого гибкого стана, взять девушку за руку.
Так задумался, что едва не налетел на Корделию, когда та остановилась.
– Вот ваша комната, – сказала она.
– Да, эге… гхы… спасибо, – выдавил Эрвин, одновременно мечтая, чтобы она побыстрее ушла, и чтобы никогда не уходила.
Девушка скользнула мимо, задев его плечом, и юноша дернулся, точно после змеиного укуса. Чувствуя, что лицо его пылает, он подошел к кровати, опустился на колени, и принялся молиться, обращаясь к властителю мира, мешая слова из разных воззваний, нарушая канон.
Но молитва, чуть ли не впервые в жизни, не помогла, на душе не стало спокойнее, и образ Корделии не исчез из головы. Он улегся под одеяло, положил компресс на место, и попытался уснуть, надеясь, что хотя бы так станет легче, но не сумел даже задремать, не смог изгнать порочные мысли…
За окном окончательно стемнело, в комнате сгустился сумрак.
Эрвин лежал, как в лихорадке, время от времени его начинало трясти, и он понимал, что вчерашний удар по затылку тут не при чем. Куда бы он ни смотрел – в очаг, где багровели угли, на потолок или в самый темный угол – он видел одно и то же: ее волосы, ее улыбку, ловкие движения.
Или это и вправду было искушение Хаоса, стремившегося погубить человеческую душу, или он испытывал то, о чем слышал, и что боялся даже назвать, но Вечный то ли не мог, то ли не хотел помочь своему слуге.
Где-то вдали громыхнула входная дверь, донесся голос Корнелия, реплика его дочери. Вскоре лекарь вошел в комнату, держа подсвечник с единственной, но очень толстой свечой.
– А вот и я! – объявил он громогласно. – А ну вставайте, господин, пора ужинать. Молодому человеку, пусть даже и монаху, нужно есть, это я точно знаю, слава Небесам! Корделия готовит так, что пальчики оближешь, ничуть не хуже ее покойной матушки, да простит ее Сияющий Орел, хе-хе.
– Да, конечно, – сказал Эрвин.
Ужином его кормили в малюсенькой кухне, где на окне сушились пучки трав, в том числе и мандрагора, а одну из стен целиком закрывали полки, уставленные горшочками, бочоночками и банками. Что именно он ел, юноша не понял, он старался поддерживать затеянную хозяином беседу и в то же время не смотреть на девушку, ничем не показать, что у него на душе.
Но все же заметил, что она улыбается, в синих глазах пляшут смешинки, и словно нож воткнулся в его сердце… Почему она это делает, для чего издевается, или ей доставляет удовольствие мучить других, и все женщины и вправду, как утверждал брат-сжигатель, есть орудия в руках Хаоса?
– Так что же вы думаете по этому поводу? – спросил Корнелий, и Эрвин понял, что часть беседы все же упустил.
– Ну, как бы… это, помилуй Вечный… – протянул он, надеясь утаить собственную невнимательность, и не осквернить уст ложью.
Но лекарь, к счастью, отвлекся на очередное блюдо, поданное в маленьких горшках, а потом и вовсе забыл, что о чем-то спрашивал. Ложка легла на столешницу, а он откинулся на спинку стула, шумно отдуваясь, и похлопал себя по оттопыренному животу.
– Славно поели, ха-ха, – произнес он. – Вот молодчина, дочурка, завидую я твоему мужу…
Рядом с предыдущими ранами на сердце Эрвина появилась еще одна, более глубокая: неужели ее обещали кому-то, и другой молодой человек обнимал ее или, больше того, целовал? Мысль о том, что его не должна интересовать рыжая девица, не помогла, и он понял, что сердится.
Найти бы этого будущего мужа, и набить ему морду…
На мгновение юноше стало стыдно – он испытывает желания, недостойные будущего монаха, того, кто положил свою жизнь на служение Вечности, он вообще забыл о том, что пропустил время вечернего молебна. Кроме того, он дал обет безбрачия, обещал Властителю никогда не прикасаться к женщинам.
– Пойдемте-ка в приемную, там поговорим, – предложил Корнелий, поднимаясь. – Я покажу свои книги, а вы мне все расскажете, и про монастырь, и про порядки тамошние.
– Да, конечно, – сказал Эрвин, радуясь, что уйдет от источника искушения, и в то же время не желая этого делать.
Все время, пока шел к двери, спиной чувствовал взгляд девушки, и взгляд этот жег похлеще раскаленного прута. Одолевало желание обернуться, посмотреть на нее хоть одним глазком, убедиться, что Корделия и вправду наблюдает за ним, что это ему не мерещится…
В приемной лекаря смог немного отвлечься – тут были книги, не так много, если сравнивать с монастырской библиотекой, но достаточно, чтобы заинтересовать послушника. Некоторое время они потратили, разглядывая «Начала человека» Парака ре Амальфи, а затем Эрвину пришлось рассказывать, какие порядки царят в обители.
– О, ха-ха! – то и дело восклицал Корнелий. – А они говорят!
Затем пришла Корделия со свечой и непреклонно заявила, что «папа, тебе пора спать, да и гостю тоже».
– Э, да, засиделись, – лекарь немного смутился. – А ну, дочурка, проводи господина в спальню!
– Я? – девушка проказливо улыбнулась. – Да он меня, похоже, боится!
Эрвин хотел сказать, что это не так, что он может дойти и сам, что помнит, где расположена его кровать, но ему не хватило духу. Корнелий, ворча по поводу «строптивой хулиганки», сам проводил юношу до комнаты, и, разрешив спать без компресса, удалился.
А Эрвин, молясь перед сном, вспомнил главу пятнадцатую из третьей главы Книги Второго Грехопадения, где сказано «Сердце того, кто думает о женщине, погружено в огнь пылающий, покрыто язвами многими».
Воистину так.
