Часть 2
Глава 1
Офис, выставочный зал и склад занимают соседние помещения в промышленном комплексе на окраине Лилля, откуда слышно шоссе Е 42. Этой весной Бернар проводит здесь день за днем, работая на дядю Кловиса, который занимается продажей окон. Более унылого места, чем этот офис, представить невозможно – ламинированный пол, запах освежителя воздуха, слегка засаленная мебель.
Среда, пять пятнадцать вечера.
За большими окнами безучастный свет весны и звуки промышленного комплекса. Бернар ждет, когда дядя придет закрываться. Он уже в пиджаке и сидит, разглядывая вещи на подоконнике: рядом с депрессивного вида растением стоит под склонившимся цветком фигурка ангелочка с меланхоличной улыбкой на личике в форме сердечка.
Появляется Кловис и проверяет, все ли шкафы заперты.
– Выше нос, – говорит он, тщетно подбадривая племянника.
И Бернар идет за ним по пустым, пахнущим хлоркой лестницам.
Выйдя на улицу, они садятся в «БМВ», припаркованный, как всегда, у самого входа.
Кловис ни за что не взял бы Бернара, не будь он сыном его сестры. Он считает его туповатым и медлительным – весь в отца, машиниста поезда. Нетребовательным. Склонным глазеть часами на всякую ерунду, вроде капель дождя, текущих по стеклу. Как типично для такого, думает Кловис, вылететь из университета. У Кловиса отношение к университету двойственное. С одной стороны, ему кажется, что это просто такой способ отлынивать несколько лет от работы для папенькиных сынков. Но с другой, там их должны чему-то учить. Ведь кто-то же становится хирургом или адвокатом. Так что, вылететь из университета после двух лет, как Бернар, оставшись ни с чем, представляется Кловису наихудшим вариантом. Непростительной растратой времени.
Они покидают промышленный комплекс и въезжают на шоссе Е 42.
Этот сопляк курит травку и даже не скрывает этого. Курит в своей комнате, в доме родителей, в типовом кирпичном доме тихого рабочего квартала. И не думает о том, чтобы съехать от них. Еду ему готовят, ему стирают. А ему уже сколько? Двадцать один? Двадцать два? И это мужчина?..
Как-то раз Кловис попробовал поговорить с ним с одобрения сестры. (Отец мальчика, очевидно, не собирался этого делать.) Он усадил его в баре, взял пиво и сказал коротко и ясно:
– Тебе пора повзрослеть.
И этот мальчишка взглянул на него своими туманными голубыми глазами из-под блондинистых лохм и спросил коротко и ясно:
– Вы о чем?
И Кловис ответил ему коротко и ясно:
– Ты неудачник, приятель.
И мальчишка – если можно называть мальчишкой детину, чей подбородок порос рыжеватой щетиной – продолжал пить пиво и не произнес больше ни слова.
С этим Кловис его и оставил.
Но затем, после этого разговора, когда он попытался дать понять Матильде, что думает о ее сыне, она сказала ему:
– Что ж, Кловис, если ты так хочешь помочь ему, может, возьмешь к себе на работу?
Так и получилось, что он взял его к себе на фирму. Сначала на склад, но потом, когда Бернар отправил окна не тому заказчику, перевел в офис, где у него было меньше возможностей напортачить. Подходить к телефону ему было строго запрещено. И так же строго-настрого запрещено было участвовать в любых денежных операциях. Так что вариантов для него оставалось, прямо сказать, немного. Он принимал почту. И за эту смехотворную работу, выполняемую кое-как, он получал двести пятьдесят евро в неделю.
Кловис вздыхает в голос, пока они стоят на светофоре по дороге в город. Пальцы его постукивают по рулю.
На авеню де Дюнкерк они заезжают заправиться на бензоколонку «Шелл», которая нравится Кловису.
Бернар тем временем глазеет в окно с пассажирского места.
Кловис платит за бензин, V-Power Nitro+, покупает какую-то жидкость для протирания широких ветровых стекол в летнее время, решив, что она ему пригодится, и снова занимает место за рулем «БМВ».
Он пристегивается, когда его племянник произносит первые слова за время поездки:
– Ничего, если я возьму отпуск?
Бесцеремонная прямота вопроса при полном отсутствии какой-либо преамбулы шокирует Кловиса.
– Отпуск? – переспрашивает он почти саркастически.
– Да.
– Но ты ведь только начал.
На это Бернар ничего не отвечает, и Кловис какое-то время тоже молчит, выезжая с заправки. Затем он повторяет:
– Ты ведь только начал.
– Но мне полагается отпуск, разве нет? – настаивает Бернар.
Кловис смеется.
– Меня тревожит твое отношение, – говорит он.
Это замечание Бернар также оставляет без ответа.
Кловис сжимает руль, борясь с накатившей волной возмущения.
Ирония ситуации заключается в том, что он был бы более чем счастлив отпустить племянника куда подальше на неделю или две. А то и – как знать – навсегда?
– Ты уже куда-то собираешься? – спрашивает он.
– На Кипр.
– А, Кипр, – говорит Кловис. – И долго думаешь пробыть на Кипре?
– Неделю.
– Понятно.
Они проезжают в молчании около километра, потом Кловис говорит:
– Я подумаю об этом, ладно?
Бернар ничего не отвечает.
Кловис чуть наклоняется к нему и говорит:
– Ладно?
Бернар, кажется, впервые демонстрирует некоторое смущение.
– Ну, я уже оплатил, понимаете? Путешествие. Такие дела.
Новая волна возмущения, еще сильнее прежней, окатывает Кловиса.
– Что ж, это было довольно глупо.
– В общем, мне нужно ехать, – объясняет Бернар.
– И когда этот твой отпуск?
– Через неделю.
– Через неделю? – произносит Кловис с театральным возмущением.
– Ага.
– Но ты должен был сообщить об этом как минимум за месяц.
– Правда? Вы этого мне не говорили.
– Это написано в твоем трудовом договоре.
– Ну… Я не знал.
– Ты должен читать документы, – говорит Кловис, – прежде чем подписывать.
– Я не думал, что вы этим воспользуетесь…
– Это я, значит, пользуюсь?
– Слушайте, – говорит Бернар, – я уже оплатил поездку.
Кловис молчит.
– Вы же не собираетесь всерьез меня останавливать? – спрашивает Бернар.
– Меня тревожит твое отношение, Бернар.
Они приехали на улицу родителей Бернара, безликую улицу, застроенную рядом узких кирпичных домов.
«БМВ» останавливается у одного из них, и сначала выходит Бернар, а затем неспешно появляется Кловис.
Против обыкновения он тоже заходит в дом.
Они застают обоих родители Бернара. Его отец, в рабочем жилете, пьет пиво. Он только недавно пришел. Коренастый, светловолосый, усатый – прямо вылитый Астерикс. Он сидит за столом посреди комнаты с одним окном, куда входят непосредственно с улицы, и в тусклом свете читает газету. Мама Бернара в том же помещении у дальней стены, где располагается кухня, моет посуду.
Увидев Бернара, никто не отрывается от своего занятия.
– Салют, – говорит он.
Они что-то бормочут в ответ. Отец отхлебывает пиво из коричневой бутылки.
– Андре, – приветствует его Кловис.
Андре поднимает глаза от газеты. Матильда тоже смотрит на него через пространство кухни, залитое неоновым светом, и улыбается. Она рада видеть брата.
Андре не улыбается.
Если счастье в том, чтобы иметь на один евро больше, чем твой зять, то Кловис счастливее, чем Андре, в миллион раз.
А Андре – в жопе.
Кловис входит в комнату.
– Чем обязаны такой чести? – спрашивает Андре.
Матильда интересуется, не хочет ли он чего-нибудь.
– Нет, спасибо, – отказывается Кловис.
Она подходит к нему, щурясь после яркого света кухни, и целует.
– Я оказался в затруднительном положении, – говорит Кловис.
Сестра предлагает ему сесть, но он опять отказывается.
– Я хотел помочь, – говорит он, – я пытался помочь. Но Бернар дал ясно понять, что не нуждается в той помощи, которую я в состоянии оказать ему.
Услышав свое имя, Бернар, который изучал содержимое холодильника, переводит взгляд на дядю.
– Боюсь, это так, – говорит печально Кловис.
– В чем дело? – спрашивает Андре.
Кловис, глядя на него, отвечает:
– Я увольняю вашего сына. – Чуть повернув голову в сторону кухни, он добавляет: – Да, Бернар, все верно – теперь ты можешь отправляться на все четыре стороны.
Бернар, все так же освещаемый лампочкой открытого холодильника, продолжает смотреть на дядю.
Матильда сразу обращает на Кловиса свои просящие глаза, но тот непреклонен.
– Нет, нет, – говорит он. – Я уже принял решение.
– Я так и знал, – бормочет Андре сурово.
– Что? – обращается к нему Кловис. – Что ты знал?
Через своего знакомого в Торгово-промышленной палате он подыскал для Андре несколько лет назад работу машиниста в «Евростар» – собеседование было чистой формальностью. Но Андре чем-то не устроил график, и он отклонил предложение, чтобы и дальше продолжать валандаться день за днем на линиях между Лиллем и Дюнкерком, Лиллем и Амьеном. Со всеми остановками. По местным веткам. Даже не заезжая в Париж.
– Что ты знал? – спрашивает его Кловис, нависая над столом, где Андре сидит с газетой.
Тот отвечает, прикладываясь к пиву:
– Ты не очень-то хотел помочь, скажешь – нет?
– О, я хотел, – говорит Кловис. – Еще как хотел. Но ваш сын – лентяй. – Он поворачивает голову в сторону кухни и произносит, чуть повысив голос: – Да, Бернар, мне жаль говорить это, но ты лентяй. Ты лишен амбиций. У тебя нет желания совершенствоваться, продвигаться в этом мире…
– Прошу тебя, Кловис, прошу, – продолжает говорить Матильда.
Он кладет руку ей на плечо, призывая к спокойствию:
– Мне жаль, мне правда жаль. Несмотря на то, что говорит твой муж, я действительно хотел помочь. И я пытался. Я делал все, что мог. И я заплачу ему, – эти слова звучат как жест монаршей милости, – за месяц, вместо уведомления.
– Кловис…
– Это все, что я могу сделать, – говорит он. – Что еще я могу? Что вы от меня хотите?
– Дай ему еще один шанс.
– Если бы я думал, что это будет на пользу ему, я бы дал.
Андре что-то бормочет.
– Что?
– Херня, – повторяет Андре отчетливо.
– Нет. Нет, Андре, не херня, – говорит Кловис тихо, и его голос дрожит от гнева. – Какая мне-то была выгода от того, что я принял Бернара? Скажи, какая мне в том выгода?
Повисает напряженное молчание.
Затем Кловис говорит с печалью в голосе:
– Мне жаль, Бернар.
Бернар ест йогурт и просто кивает. Он далеко не так расстроен, как его родители.
Вообще-то он ничуть не расстроен. Все, что он понимает, это: 1) ему больше не нужно выходить завтра на работу или вообще когда-либо; 2) он получит тысячу евро ни за что.
А слезы его матери, вот-вот готовые пролиться, и затаенный гнев отца – это давно знакомые ему приметы семейного быта.
Он знает, что между его отцом и дядей существует какое-то ужасное противоречие, какая-то глубинная вражда, однако природа этой вражды за пределами его понимания. Ему кажется, так было всегда. Это просто часть жизни.
Как вечные споры его родителей.
Как раз сейчас начинается такой спор.
Он слышит из своей комнаты под крышей, как они спорят внизу.
Для споров у них есть две темы: деньги (это постоянная проблема) и Бернар.
Они беспокоятся за него, это он понимает. И сейчас они спорят, доходя до криков, из-за этого беспокойства.
Он о себе не беспокоится. Однако их беспокойство о нем вызывает у него смутное раздражение; вроде пронзительного воя сирены где-нибудь на улице, прорезающего ночную тишину. Вот так же примерно сейчас слышатся их голоса через два этажа. Они спорят о нем, о том, что он теперь «будет делать в своей жизни».
Для него этот вопрос – полная абстракция.
Он включает видеоигру – стрелялку от первого лица, и косит без числа вражеских монстров.
Через час-полтора ему это надоедает, и он решает пойти к Бодуэну.
Бодуэн также играет в стрелялку от первого лица, только экран у него гораздо больше и дороже, здоровый экран в оправе мощнецких колонок. Его отец, тоже по имени Бодуэн, работает дантистом, а Бодуэн-младший учится на дантиста в университете. Он единственный друг Бернара из университета, с кем он еще поддерживает связь.
Как у всякого зачетного мажора, у него всегда есть нычка первосортной травки – прямо из Голландии, – и Бернар, знающий, где взять, скручивает косяк, пока Бодуэн завершает уровень.
Он говорит:
– Меня уволили.
Бодуэн, будущий дантист, изничтожает полдюжины зомби.
– Я думал, ты работаешь на дядю, – говорит он.
– Ага. Он и уволил меня.
– Вот мудила.
– Мудила.
Бодуэн, не отворачиваясь от экрана, протягивает свою белую руку, чтобы Бернар дал ему косяк. Бернар повинуется.
– А мне насрать, – говорит он на случай, если друг думал, что ему не насрать.
Бодуэн делает затяжку и мычит.
– Я получу за месяц, – говорит Бернар не без гордости. – Выходное пособие или что там…
Бодуэна это не впечатляет.
– Да? – произносит он.
– И теперь я точно полечу на Кипр.
Бодуэн передает ему косяк и, не глядя, говорит:
– Я должен тебе сказать насчет этой поездки.
– Что?
– Я не полечу.
– Как это?
– Я не сдал биохимию-два, – говорит Бодуэн. – Нужно пересдать.
– Когда экзамен? – спрашивает Бернар.
– Через две недели.
– Так почему ты не можешь лететь?
– Отец не разрешит.
– Ну и хрен с ним.
Бодуэн смеется, словно одобряя. А затем говорит:
– Нет. Он говорит, это важно – чтобы я не провалил опять.
Бернар, сидящий позади него на одном из татами, разбросанных по всему полу, затягивается косяком. Он чувствует, что его подвели.
– Ты что, серьезно не летишь? – спрашивает он, и голос выдает его обиду.
И что самое паршивое – эту поездку затеял Бодуэн.
Это он нашел где-то в Сети нереально экономный горящий тур с перелетом из аэропорта Шарлеруа на семь ночей в отеле «Посейдон» в поселке Протарас. И это он убедил Бернара (правда, ему не пришлось прикладывать много усилий), что Протарас – это рай для гедониста, что погода на Кипре будет для мая великолепной и что это отличное время для отпуска. Он подпитывал энтузиазм Бернара, пока мечта об этом приключении не сделалась единственной мыслью, помогавшей ему скрасить нескончаемые серые будни в промышленном комплексе.
А теперь он заявляет, глядя на экран перед собой:
– Нет. Серьезно. Я не могу.
И снова его протянутая рука, ждущая косяка.
Бернар молча передает косяк.
– Ну и что мне теперь делать? – спрашивает он через какое-то время.
– Лети один! – говорит Бодуэн, перекрывая грохот динамиков. – Однозначно лети! Почему нет? Я бы полетел.
– Один?
– Почему нет?
– Только чудилы едут в отпуск в одиночку, – говорит Бернар.
– Не глупи…
– Это правда.
– Неправда.
Косяк – точнее, уже едкий окурок – снова переходит к Бернару.
– Очень даже правда, – говорит он. – Я буду чувствовать себя лохом.
– Не глупи, – произносит Бодуэн, заканчивая уровень и сохраняясь. – Он поворачивается к Бернару: – Думай как Стив Маккуин.
Бодуэн – фанат Маккуина, на стене у него висит постер с ним: американский актер сидит на винтажном мотоцикле, широко расставив ноги и глядя в камеру с прищуром.
– Или как Бельмондо, – добавляет он.
– Без разницы.
– Думаешь, я рад, что не лечу? – спрашивает Бодуэн.
Экран заполняет непривычно огромная и неподвижная эмблема «Уиндоуз».
– Без разницы, – повторяет Бернар.
Пока он с унылым видом сворачивает новый косяк, разминая табак из «Мальборо лайтс» друга, Бодуэн включает фильм «Железный человек – 3», хотя это кино еще только ожидается в кинотеатрах Лилля.
– Видел? – спрашивает он, отпив хороший глоток из бутылки «Эвиан».
– Что это?
– «Железный человек – 3».
– Нет.
– Там Гвинет Пэлтроу играет, – говорит Бодуэн.
– Да, я в курсе.
Они смотрят фильм на английском, поскольку знают его вполне сносно, чтобы понимать большинство диалогов.
Каждый раз, когда на экране появляется Гвинет Пэлтроу, Бодуэн перестает болтать и пускает в вожделении слюни. У него на нее «пунктик», как они говорят. Этого «пунктика» его друг не разделяет – никакого такого бурления гормонов и учащенного дыхания.
– Она ничего, – говорит Бернар.
– Ты, мой друг, человек из рабочего класса.
– У нее же сисек нет, – замечает Бернар.
– То, что ты это говоришь, – смеется Бодуэн, – только подкрепляет мой аргумент. – А затем он добавляет менторским тоном: – Во «Влюбленном Шекспире» видны ее сиськи. И они не такие уж маленькие, как ты, наверное, думаешь.
Бернар мысленно отмечает, что надо бы, придя домой, скачать и посмотреть этот фильм.
Что он и делает, и признает, что друг говорил дело: там действительно просматривается нечто достойное. Он ставит фильм на паузу и, расстегнув ширинку, оценивает это по достоинству.