Глава 3
Утром наступила осень. Температура за ночь опустилась на двадцать градусов. Мюррей, стоя у окна в трусах и майке, ликует. Он воображает, как бросит этот взвихренный осенний день, полный мокрых листьев, в лицо Хансу-Питеру со словами: «Ну, как тебе это? Не хочешь мороженки, а? Паразит паршивый». Он растягивает лицо в улыбке, но его вдруг колотит кашель, так что он отходит от окна, скрючившись, с разбухшими сосудами на потных висках, и пытается ругаться матерно:
– Еб… твою… ТАК!
В квартире повисает тишина, точно пыль. Эту мрачноватую двухкомнатную квартиру он подыскал при помощи Ханса-Питера примерно через месяц после прибытия в городок. Хозяин – мужчина средних лет, а раньше здесь жила до самой смерти его мать, так что почти вся ее мебель осталась на месте – громоздкая мебель темного дерева. Внизу, на первом этаже, Мюррей бродит среди картин и безделушек старой леди, ее педальной швейной машинки и влажного постельного белья. Он хотел найти полностью обставленную квартиру. Он пользуется ее старыми металлическими ножами и вилками, ее покрытыми пятнами тарелками. А на стенах висят фотографии цвета сепии, в рамках, с какими-то людьми в старомодных костюмах, с лицами замогильного цвета.
Квартира наполнена теплым, застоялым воздухом. Серая дождливая осень за двумя большими окнами кажется надежно отделенной от тепловатой тишины комнат. Все здесь напоминает театральные декорации. Дождь стучит по окнам точно галька. Мюррей закуривает. Он теперь предпочитает местную марку сигарет – до такой степени здесь прижился. Он сидит в горячей ванне, окруженной ржавыми трубами, бесцветными плитками, с лампочкой высоко под потолком.
Одевшись после ванной, он берет зонтик и бредет через ветер в «Уморни путник».
Ханс-Питер там, завтракает за столиком в затемненном баре. Кофе и рогалик с маслом. Взгляд его как будто застыл в точке в полуметре перед ним.
Очарованный, мать его, странник, думает Мюррей.
Не поздоровавшись с другом, он идет к бару, где сейчас работает Эстер. Вот Эстер – не его поля ягода.
Однако она дружит с Марией, так что, наверное, стоит быть с ней поприветливей, – и Мюррей улыбается ей.
Он чувствует неубедительность этой улыбки, и убеждается в этом, увидев себя в затененном дымчатом зеркале за спиной девушки. (Меню написано прямо на зеркале – он видит свое лицо сквозь строчки.)
– Да? – говорит Эстер.
– Капучино, – говорит его лицо в зеркале по-английски.
Пока она возится с машиной, он просматривает местную газету. Слов он не понимает, его глаза просто скользят по фотографиям, на которых он видит местных политиков – неприятных типов с жуткими стрижками, фальшиво улыбающихся, как он сам только что.
Получив свой капучино, он подходит к Хансу-Питеру, желает ему доброго утра и садится напротив.
Ханс-Питер с полным ртом молча кивает.
Он жует рогалик словно через силу.
Несколько секунд Мюррей смотрит на него с неприязнью.
– Где ты был прошлым вечером? – спрашивает он, наконец.
Ханс-Питер прожевывает и проглатывает. Он быстро говорит что-то – очень неразборчиво.
Мюррей кривится в раздражении:
– Что? Еще разок.
– Ум-маи-и, – говорит Ханс-Питер, проглатывая.
– Чего?
Ханс-Питер как следует проглотил все, что было во рту, и повторяет:
– У Марии. Дома у Марии.
– Это как же?
Ханс-Питер не выдерживает сверлящего взгляда Мюррея и отводит глаза.
– Ну, ты знаешь Марию?
– Марию, – произносит Мюррей, как будто пытаясь сообразить, кого он может иметь в виду. – Ту, что здесь работает?
– Да.
– Ты был у нее дома?
– Да.
– Зачем? – спрашивает Мюррей, искренне не понимая.
– Ну, – посмеивается застенчиво Ханс-Питер, – ты понимаешь…
– Нет, я не понимаю.
– Ну, мы это… Между нами что-то есть, – говорит Ханс-Питер.
Когда до Мюррея доходит, он ошарашен:
– Что – ты?
Ханс-Питер кивает.
– Ты с Марией?
Ханс-Питер опускает глаза.
– Ну да, – признается он.
Он как будто смущен. И вероятно, он неправильно понимает реакцию Мюррея. Ведь Мария моложе Ханса-Питера лет на двадцать. Она толстушка и не особенно привлекательная. Это все может быть причиной для смущения.
– Как это случилось? – спрашивает Мюррей, побледнев.
И Ханс-Питер рассказывает ему, что в прошлую пятницу он был здесь, в «Уморни путнике», до закрытия, как и обычно. На улице лил дождь, а у Марии не было зонтика – она все ждала, пока дождь прекратится, и он предложил ей пойти к нему в комнату и переждать там. Он предложил ей сигарету, они закурили вместе, и в итоге она осталась у него на ночь. С тех пор, говорит он Мюррею, он уже дважды ночевал у нее.
– Ну, вот, – завершает Ханс-Питер.
И начинает есть второй рогалик.
Какое-то время Мюррей не может выдавить ни слова.
Деревца на улице раскачиваются от ветра.
В затененном баре Эстер разговаривает с кем-то по телефону, смеясь.
«А ведь я той ночью ночевал у Бекки, – думает Мюррей. – Ворочался под одеялом с Человеком-пауком. А они… В те же самые минуты. В прошлую пятницу».
Он смотрит на Ханса-Питера с выражением шока и омерзения.
– Какого хрена она в тебе нашла? – говорит он.
Что она нашла в Хансе-Питере? Этот вопрос мучает Мюррея всю ночь, не давая заснуть. Он сидит у себя, как в гробнице, и курит в темноте. Ему кажется очевидным, что если бы он сам выразил свои намерения в отношении Марии яснее, скорее всего, она предпочла бы его, а не Ханса-Питера. Эта мысль изводит его. Не то чтобы он так уж жаждал обладать ею физически. В его чувствах к Марии была какая-то бессильная сентиментальность, что-то расплывчатое, даже сродни жалости. А что она нашла в Хансе-Питере – это вполне ясно: Ханс-Питер – просто уменьшенный вариант его самого, этакий обедненный Мюррей. Иностранец откуда-то с Запада, у которого водятся хоть какие-то деньжата. У Ханса-Питера даже есть машина – старый, изъеденный ржавчиной «фольксваген поло» на 1,2 литра, с протекающим маслом. В рамках «Уморни путника» он вполне сгодится на роль богатого папика.
Он запал на нее, решает Мюррей.
Запал на эту толстую шлюху.
И это хорошо хотя бы тем, что дает ему больше времени, чтобы сосредоточиться на бизнесе. Которым ему так или иначе нужно заниматься, а не тратить время на всяких потаскух. Его бизнес. Трансферы в аэропорт. Микроавтобус до аэропорта Загреб. Он знает парня по имени Благо, у которого есть водители. У него есть реклама. Вебсайт почти готов. Ему только нужны микроавтобусы. У него есть средства на один, по его словам, но ему нужно четыре, чтобы бизнес пошел в гору. Поэтому он предложил Мюррею войти в дело. Они обсуждали это в «Джокере» и потом еще за обедом. Вложить деньги на микроавтобусы, получить пятидесятипроцентную ставку – в этом состояло предложение Благо. И в прошлую среду, когда Мюррей сидел в банке «Эйч-эс-би-си» в Кингстоне рядом с Темзой, он оформил кредит, под дом в Чиме, и перевел деньги на счет ЗАО «Славонски зрачне лук», реквизиты которого ему сообщил Благо. Благо показывал ему на сайте микроавтобусы, которые намеревался купить – списанные полицейские фургоны, в Осиеке. Сказал, что собирается туда за ними, как только у него появятся деньги. Мюррей хотел поехать с ним, чтобы лично увидеть эти фургоны.
– Я кое-что понимаю в них, – сказал он Благо.
Он настаивал на праве вето, если они покажутся ему недостаточно хорошими.
С тех пор, как вернулся из Королевства, он набирал номер Благо пару раз, чтобы узнать, не пришли ли деньги.
Благо не отвечал. Очень на него похоже.
Самое неприятное для него – это внезапно образовавшаяся дыра в его ежедневном расписании из-за Ханса-Питера, который теперь почти не бывает с ним. Раньше они встречались каждое утро в «Уморни путнике». Но в эти дни Ханс-Питер там почти не появляется. Мюррей пьет свой капучино и делает вид, что читает газету. Иногда он сидит так больше часа.
Время от времени Ханс-Питер все же показывается. Однажды утром, увидев его, Мюррей обращается к нему со своей типичной фразой: «Какие планы на сегодня?» Ответ обычно подразумевал, что особых планов не имеется, и они договаривались встретиться чуть позже в «Джокере», то есть вскоре после обеда.
Но сегодня Ханс-Питер только пожимает плечами.
Когда Мюррей предлагает выпить в «Джокере» «чуть позже», Ханс-Питер поначалу мнется, а затем говорит, что собирается пойти в кино.
– О? – восклицает Мюррей. – И что ты смотришь?
– «Железный человек – 3», – говорит Ханс-Питер.
Повисает молчание. Затем Мюррей спрашивает:
– Не против, если я тоже пойду?
Снова молчание. Затем Ханс-Питер роняет без особого энтузиазма:
– Если хочешь…
– Если ты не против, – говорит Мюррей.
Ханс-Питер смотрит вниз на свои кроссовки «Адидас».
– Хорошо, – произносит он.
– Так где мы тогда встретимся? – спрашивает Мюррей.
– Здесь? – предлагает Ханс-Питер без особого энтузиазма.
И они встречаются здесь ранним вечером. Ханс-Питер приходит с Марией.
Мария, похоже, не очень рада увидеть Мюррея, ожидающего их в слаксах. Он пытается быть милым. Но все тщетно. Она едва произносит пару слов, пока они едут в автобусе на окраину городка, где находится обшарпанный торговый центр с несколькими кинозалами.
В переполненном автобусе Мюррей начинает высказывать сомнение по поводу намечающегося мероприятия. Спутники как будто стараются не обращать на него внимания. Встречаясь взглядом с Марией, он пытается улыбаться. Она сразу отводит глаза, и он спрашивает ее о фильме:
– Так что мы будем смотреть? Стоящий фильм?
Она делает вид, что не слышит его.
Большинство людей в очереди за билетами – почти еще дети: ребята со стеклянными серьгами, в мешковатых штанах, визгливые девицы в мини-юбках или спортивных костюмах, потягивающие сладкие коктейли и кидающиеся попкорном. Среди этих взбудораженных юнцов, в компании Ханса-Питера и Марии, то и дело обжимающихся, Мюррей высиживает два часа, пытаясь смотреть шумный боевик. Фильм дублирован на хорватский, так что он ни хрена не понимает.
После кино, пока Мария зашла в дамскую комнату, Ханс-Питер говорит ему, что они собираются к ней домой, и спрашивает Мюррея, чем он думает заняться.
– Ну, не знаю, – отвечает Мюррей, переминаясь с ноги на ногу.
Повисает молчание, и Мюррей с ужасом подозревает, что Ханс-Питер жалеет его – какой-то ебаный Ханс-Питер испытывает жалость к нему.
Да ну, к черту.
– Ты не волнуйся, – говорит он. – Мне есть чем заняться. Добавь ей за меня, хорошо? – И он кивает с неприятной улыбкой в сторону Марии, которая приближается к ним.
Следующие несколько часов он проводит в «Джокере», потягивая лагер «Пан» и думая о том, что если уж такие, как Ханс-Питер, могут подцепить бабенку, то он-то и подавно, так их растак.
Матвей кивает.
Мюррей и не заметил, что произнес это вслух. Матвей, высокий и сухощавый, напоминающий монаха-аскета, достает стаканы из мойки и ставит на поднос под барной стойкой.
Еще нет восьми вечера, а Мюррей уже порядком набрался.
Позже, в «Оазисе», он натыкается на Дамьяна.
Они сидят за одним столиком в кебабной, и Мюррей говорит:
– Если уж такие, как Ханс-Питер, могут подцепить себе бабенку, то я-то и подавно, так их растак.
И поедает кебаб, некрасиво чавкая.
– Несомненно, – кивает Дамьян.
Он со своим приятелем уже собирался уходить, когда появился Мюррей. Они говорят по-хорватски, эти двое – отрывистый, насмешливый обмен словами. Мюррей, закидывая склизкие остатки кебаба в рот, пытается понять, о чем идет речь.
– Чем теперь займешься? – спрашивает он, промокая губы салфеткой.
Друг Дамьяна, как выясняется, прекрасно говорит по-английски. Как американец.
– Мы будем тусоваться, – говорит он, ухмыляясь. – Ты с нами?
– Да, черт побери, – говорит Мюррей. – Славный ты малый. Идем.
Когда они уходят, один из братьев, владеющих этой кебабной, говорит что-то Дамьяну.
Эти два брата-близнеца, албанцы, выглядят по-бандитски. Бритые, круглые головы. Массивные носы. Мощные шеи и тяжелые надбровные дуги. Мюррей не умеет различать их. Первое время он даже не понимал, что их двое, пока однажды не увидел вместе. Обычно они сидят на террасе заведения, под навесом, где стоит фонтанчик, курят кальян и попивают чай. Рядом с ними сидят и другие мужчины, еще более отчаянного вида, часто с усами, и разные женщины, молодые и старые. Белая форсированная «хонда аккорд» с дизельным движком на 2,2 литра часто припаркована рядом, и Мюррей считает, что она принадлежит братьям.
И он смотрит с завистью, как один из них кивает Дамьяну на прощанье и что-то по-дружески говорит. Ему бы хотелось, чтобы братья обращались так же и с ним. Он ест у них кебабы уже второй год и давно чувствует, что между ними есть что-то общее, что-то такое, что отличает их от остальных людей, некое превосходство над остальными. Однако они никогда не обращаются к нему, вот как сейчас один из них обратился к Дамьяну, и вообще никак не проявляют своего расположения к нему.
В пылу момента Мюррей решает заговорить с ними первым. Брат, сказавший что-то Дамьяну, стоял рядом, у двери, прислонившись к косяку, и ковырял во рту зубочисткой.
– Ну, хорошо, – говорит ему Мюррей с нажимом, проходя мимо.
И близнец смотрит на него с легким удивлением – в своей рубашке без воротника под коричневой кожаной курткой, – смотрит вслед Мюррею.
И как же это, вашу мать, случилось?
Мюррей, в своей гробнице, в полной безопасности, сидит на унитазе и скулит, роняя слезы на грязный линолеум.
Как это случилось?
Еще никогда он не испытывал таких эмоций в туалете, не чувствовал такой интимной близости с унитазом, с болтами, покрытыми ржавчиной, которыми он был привинчен к полу.
Наплакавшись хорошенько, он распрямляется и вытирает глаза.
Осматривает в зеркале свой жирный подбородок.
Это зеркало всегда какое-то туманное, мутное. Его лицо кажется каким-то искаженным. Он смотрит на себя с презрением.
Все из-за женщины. О, да, из-за женщины. Из-за многих женщин. Вместе с Дамьяном и его другом он обследовал злачные места городка – пару-тройку, сколько их там было. Злачные места. Полные студентов, подростков. Там ему не повезло, хотя он пытался, бог видит, пытался. Пытался в гомоне этой новой музыки замутить с кем-нибудь из них. С этими подростками с осветленными волосами. Мюррей скалился на них и пытался донести до них свои намерения. Кричал о том, какой у него был Эс-класс. Кричал: «Вы видели Лондон?» Кричал: «Я вам покажу его, хорошо?» Он предлагал ей работу, этой девице. И она уже готова была оставить ему номер, так он думал, когда ее оттащили друзья. (Позднее он видел, как она блевала в парке. Или это была не она?) Друг Дамьяна исчез. И они с Дамьяном направились в ночной клуб. Дамьян сказал, что знает одно место – и слова его текли легче обычного. Одно место, открытое всю ночь. Такси. Да, такси. А затем снова на выход во влажную ночь. Дамьян заплатил. Мюррей спросил его покурить. И вот они там. Эта женщина, восседающая на высоком табурете у барной стойки. Не молодуха, явно. А может, это он сидел на табурете, и она сама подошла к нему и заговорила. И он стал рассказывать ей о своем Эс-классе, который у него когда-то был. И спрашивать, была ли она в Лондоне. Так, сколько ей было? Сорок? Пятьдесят? И отнюдь не красотка. Даже тогда, в таком состоянии, он это понимал. Она прикасалась к нему. Клала руку ему на ногу. (А где же был Дамьян?) Ее рука на его ноге. И тогда он прямо спросил:
– Хочешь поехать ко мне?
Она молча кивнула и провела рукой вверх по его бедру.
– Ну, ладно, – сказал он.
– Минутку, – произнесла она, поглаживая его ногу. – Подожди.
– Ну, ладно, – сказал он.
И он ждал ее, довольный собой. А затем стал беспокоиться, сумеет ли он в таком состоянии. И тогда он увидел, как она разговаривает с двумя мужчинами у туалетов. И по ее манере держаться он все понял. И ему захотелось уйти. Он соскользнул с табурета, стараясь устоять на нетвердых ногах, и стал двигаться к двери. И вдруг она оказалась рядом, держа его за руку. Крепко держа.
– Все хорошо? – спросила она. – Идем?
– Слушай, я устал, – сказал он ей, пытаясь высвободиться. – Давай в другой раз.
– Не говорит так, – сказала она, водя рукой по его брюкам, нащупывая что-то.
– Устал я, блядь, – выпалил он, отпихивая ее.
И вышел на улицу, в прохладный ночной воздух. Под фонари. Он пошел быстро, не зная, куда идет. И услышал шаги за спиной – и чем быстрее он шел, тем ближе звучали эти шаги. И вот его схватили чьи-то руки. И бросили спиной на фургон. Двое мужчин. Лиц в тени не разобрать. Он услышал свой голос, почти визг:
– Что вам надо?
У них было несколько претензий. Он вступил с ними в договоренность, как будто бы сказали они ему. И теперь он должен им денег. А еще он ударил ее, так сказали они. И поэтому он должен им еще больше.
– Я ее не ударял, – проскулил он. – Ни разу…
Но они как будто требовали все, что он имел при себе. Его ударили в лицо и повалили. А затем вытащили бумажник и, опустошив, бросили ему.
И вот он остался один лежать на влажном асфальте, пытаясь понять, уж не снится ли ему этот кошмар.
Пожалуйста, пусть это будет сон.
Его рот ощущался как-то неправильно. И что-то было с глазами… Что же было не так?
Колесо.
Полная хрень.
Колесо машины…
«Тойота-ярис»?
Он поднимается на ноги, его шатает.
Ему плохо. Ему вдруг стало очень плохо.
Два дня спустя, когда его рот пришел в норму, он выползает в «Уморни путник» и видит там Ханса-Питера.
– Я слышал о твоем ночном загуле, – говорит Ханс-Питер. – Ага, об этом. Ну и ночка.
Время сейчас чуть за полдень. Мария работает за стойкой.
– Что, правда? – интересуется Мюррей, улыбаясь озабоченно. – И что ты слышал?
– Дамьян сказал, это была хорошая ночка.
Улыбающийся Мюррей чуть расслабился.
– Не хуевая такая ночка, – говорит он, – вообще-то.
– Ты с тех пор в себя приходишь? – спрашивает Ханс-Питер.
– Так точно. Прихожу в себя. Если ты меня понимаешь.
Сам Мюррей не вполне себе понимает. Он отпивает пиво, первое пиво за все это время.
Вчера он пережил нечто вроде темного полудня своей души. Несколько часов ужасающего отрицания. Всеохватное чувство, что он прожил впустую всю свою жизнь и теперь все кончено. На улице светило солнце.
И сейчас светит, воспламеняя желтеющую листву деревьев перед общежитием.
Он видит их сквозь пыльное окно.
– Как сам? – спрашивает он Ханса-Питера. – Ты в порядке?
– Я в порядке, – отвечает Ханс-Питер.
Мюррей видит, как листок отделяется от дерева и планирует вниз.
Ханс-Питер говорит:
– Дамьян говорит, ты вроде бы искал себе подругу той ночью.
– Что? Я искал?
– Так он сказал.
Мюррей жует губы с беспокойством.
– Не знаю, что он там сказал.
– Что ж, – говорит Ханс-Питер, – я знаю одну ошень милую леди, которая может тебе подойти.
– И кто же это? – спрашивает Мюррей с неприязнью.
– Ошень милая леди, – снова говорит Ханс-Питер и добавляет шепотом: – Мать Марии.
Мюррей произносит сдавленно:
– Мать Марии?
– Да.
– Иди ты на хрен.
– Пошему?
– Вот блядь… – усмехается Мюррей.
– Пошему нет? Она дофольно молода…
– Это насколько же?
– Сорок фосемь, я думаю. И она в хорошей форме, – говорит Ханс-Питер с намеком.
– Ты видел ее или как?
– Конечно.
Мария, которой пока некого обслуживать, ходит по залу, собирая посуду. Она останавливается за спиной Ханса-Питера, кладет руки ему на плечи. Ее внушительные бедра оказываются прямо напротив Мюррея.
– Я как раз рассказывал Мюррею, – говорит ей Ханс-Питер, чуть повернув голову, – о твоей матери.
– Да? – улыбается она.
Кажется, она уже простила Мюррея за то, как он вел себя с ними в кино. Теперь он даже думает, что, возможно, его тогдашнее поведение могло подвигнуть ее к мысли пристроить его к своей очевидно одинокой и жаждущей мужского внимания матери.
– Просто сходи с ней куда-нибудь выпить, – говорит Ханс-Питер.
Говорит? Подсказывает? Указывает? Мюррей еще не решил, как на это реагировать – гребаный Ханс-Питер говорит ему, что делать, – и тут Мария произносит:
– Она правда симпатичная. И гораздо худее меня.
– Не будем ошуждать ее за это, – говорит Ханс-Питер почти вкрадчиво.
– Она все время говорит мне похудеть.
– Не слушай ее.
– Но это правда – я должна.
– Ничего подобного, – обращается к ней Ханс-Питер, а затем – к Мюррею: – Так ты сделаешь это? Сходишь с ней выпить?
Нелепо было бы сказать что-то вроде «Да ни в жисть, идите на хрен», когда здесь стоит Мария, улыбаясь ему, а высветленная челка спадает ей на глаз.
– Есть фотка? – спрашивает он через несколько секунд. – То есть, в телефоне или где-то еще?
– Может быть, – говорит она. – Ага, вот.
Перегнувшись через плечо Ханса-Питера, она передает свой телефон Мюррею.
Он смотрит.
Женщина с кошкой. Сразу так не скажешь. Худее, чем Мария, да. Неплохо? Может быть.
– А как же твой отец? – спрашивает он с ухмылкой, отдавая телефон и ничего не говоря о фото. – Он не будет против?
– Он живет в Австрии, – говорит она. – И они в разводе. Очевидно.
– Очевидно, – повторяет Мюррей.
Вообще-то он пытался пошутить. Он подразумевал, что ее отец уже сыграл в ящик.
– Ладно, – кивает он. – Я попробую.
– Тогда дать тебе ее номер? – спрашивает Мария.
– Она говорит по-английски, или…
– Конечно.
– …Или почему бы тебе не позвонить ей? – предполагает он, внезапно занервничав. – Устрой это.
Прислонясь к его плечу, она смотрит на Ханса-Питера, ожидая его мнения, возможно, даже разрешения.
– Давай, – говорит Ханс-Питер. – Устрой это.
Неожиданно еще один листок отделяется от дерева и планирует на тротуар.
По пути домой, через несколько часов, Мюррей заходит в «Оазис» купить кебаб. Пластиковая вывеска – пальма и улыбающийся верблюд – светится в сумерках. Один из близнецов-албанцев стоит у входа, осматривая окрестности. Он не замечает Мюррея, и Мюррей после секундного колебания ничего не говорит ему. Сделав заказ на английском, он ждет свой кебаб, поглядывая на кусочки пахлавы, словно раздумывая, не купить ли ее. Больше чем когда-либо, ему хочется получить какой-нибудь знак внимания от братьев, хоть самый маленький, говорящий, что они смотрят на него как на равного себе – всего лишь как на равного, не более того. Дамьян, который удостоился от них кивка и нескольких слов, сразу вырос в глазах Мюррея. Теперь он считает Дамьяна достойным человеком. Пахлава блестит, сочась медом. Да, теперь Дамьян представляется ему более значительной фигурой, чем он сам.
Братья, словно не замечая присутствия Мюррея, обмениваются несколькими фразами на неизвестном ему языке с поваром, наполняющим питу нарезанным салатом. Полив питу соусом, он плотно заворачивает ее в фольгу и отдает Мюррею. Фольга теплая на ощупь.
– Спасибо, – говорит Мюррей.
Повар молча кивает.
И вот на самом выходе Мюррей решается. Он смотрит одному из братьев прямо в глаза и говорит громко и отчетливо:
– Увидимся еще, дружок.
И выходит на вечернюю улицу.
Брат ничего не сказал ему. Ничего.
Может, просто от удивления.
Той ночью Мюррей увидел сон. Он лежит на своей кровати. За окном идет дождь, сильный дождь. Окно открыто. Он лежит на кровати и слушает дождь. Этот дождь напоминает ему что-то, словно льется откуда-то из прошлого. Комната странно пуста. В ней нет ничего, кроме кровати, на которой он лежит, причем лежит головой в ногах. Он лежит и слушает дождь, и вдруг из темной ванной комнаты выходит большая собака – овчарка. Тихо дыша, она подходит к кровати и ложится на пол. И задевает стакан, стоявший там, он падает и катится по полу. Собака зевает, поскуливая, и снова дышит. Дождь по-прежнему идет. Мюррей, все так же лежа на кровати, вытягивает руку и гладит собаку по загривку, запуская пальцы в шерсть. Собака тихо дышит. Дождь идет и идет, и на полу перед окном набирается лужа.
В воскресенье после обеда он идет пропустить стаканчик с мамой Марии.
Едва увидев ее перед ирландским пабом, он понял, что не хочет ее, и испытал облегчение. То есть совсем не хочет. Это была высокая женщина средних лет, с несуразно длинными ногами, в джинсах, с коротко стриженными темно-лиловыми волосами, цвета баклажана.
Ее ладонь, когда они пожали руки, была холодной и шершавой.
Этот ирландский паб был едва ли не самым шикарным местом во всем городке, куда захаживали белые воротнички из городской администрации и бонзы местной мафии. «Гиннесс» стоил там почти столько же, сколько в Лондоне. А интерьер напоминал типичный привокзальный британский паб. До крайности потертый и обшарпанный. Внешнее сходство было поразительным. Чего нельзя было сказать о сервисе.
Они уселись в кабинку на мягкие диваны, и Мюррей заказал себе пол-литра крепкого портера. Мама Марии заказала белое вино.
Не испытывая к ней влечения, Мюррей совсем не нервничал, чего на самом деле опасался. По-английски она говорила прекрасно, и довольно скоро он уже рассказывал ей о Лондоне, телефонных продажах и, с чуть меньшей увлеченностью, о Шотландии. Ей как будто нравилась Шотландия, она то и дело спрашивала что-то о ней. Хотя ему не очень-то хотелось говорить об этом. Когда опустились сумерки, он рассказывал ей о «мерседесе» Эс-класса, который был у него когда-то, и шинах «Мишлен» высшей категории, которыми он пользовался.
– Самого наилучшего качества, – сказал он ей.
Она кивнула. Она пила второй бокал вина.
Он пил третий портер.
– Большая разница, – объяснял он ей, крутя в руках стакан, – какие шины.
– Я знаю, – сказала она.
– Огромная разница.
Она была школьной учительницей, преподавала английский. И под конец вечера ему стало казаться, что, может быть, он все же хочет ее немножко.
Она казалась заинтересованной в Эс-классе, как и любая другая женщина, в этом сомневаться не приходилось. Она попросила объяснить ей, что значит Эс-класс, для начала. И он провел ее по всей линейке «мерседесов», от 1,8-литрового A-класса через прочие классы, различные варианты двигателей, доступные для них, и так далее вплоть до модели «S 500 L».
Это заняло примерно полчаса.
А затем он спросил:
– А какую машину водите вы?
Она назвала модели «сузуки».
Он сказал, что не очень разбирается в «судзуки».
– Неважно.
– Довольны ею? – спросил он.
Она кивнула, улыбаясь.
– Вполне.
– Какой… Какой у нее объем двигателя?
Вопрос почему-то показался ей смешным. Она рассмеялась.
– Я не знаю, – сказала она. – Я так рада за Марию и Ханса-Питера. Он такой приятный мужчина.
– О, ну да, – произнес Мюррей расплывчато и посмотрел в окно.
Уж о Хансе-Питере ему совсем не хотелось говорить, это точно.
– Хотела бы я, чтобы Мария немного похудела, – сказала ее мама искренне. – Вы не думаете, что ей надо бы похудеть немного?
– Определенно.
– А вы ей намекнете? Меня она не слушает.
– Я? – спросил Мюррей, не вполне понимая, как с этим быть. – Конечно. Я перекинусь с ней словцом об этом. Хотите еще выпить?
– Нет. Спасибо.
Отпивая четвертый портер, он решил, что определенно хочет ее, даже очень.
Он рассказывал ей о своем бизнесе – трансферных рейсах в аэропорт. Он, наконец, сумел связаться с Благо – «местным партнером», как он назвал его, – и Благо подтвердил, что деньги поступили. Они собираются съездить в Осиек на следующей неделе, посмотреть на списанные полицейские микроавтобусы. Принять какое-то решение. Дело двигалось. Он сказал ей, что здесь имеется потенциал к чему-то «весьма серьезному». Глядя ей прямо в глаза, он пояснил:
– Транспортный сектор прискорбно недоразвит в этой части Хорватии.
Она согласилась.
И тогда он попробовал взять ее за руку. Она быстро отняла ее, но с легкой улыбкой, дававшей простор воображению.
Так что, направляясь в туалет, он решил, что непременно сделает еще одну попытку. Он застегнул ширинку и вымыл руки.
– Смерть, – сказал он своей самодовольной физиономии в зеркале, – или победа.
Среда следующей недели.
Мария за работой, так что Ханс-Питер и Мюррей обедают вместе. Они идут в китайский ресторан «Златна рижека». Он расположен на маленькой площади меланхолического облика, вымощенной булыжником, усыпанным опавшими листьями.
Войдя, они садятся за буфетную стойку.
Ханс-Питер заказывает горку пророщенной сои с нарезанной морковкой, щедро сдобренную усилителями вкуса.
Мюррей начинает с темного мяса, столь же неестественно аппетитного на вид.
Они сидят у окна и смотрят на мир за ним. Напротив старый книжный магазин. Несколько велосипедов привязаны к металлической раме.
Мюррей догадывается, о чем хочет спросить его Ханс-Питер, закидывающий сою себе в рот.
Он должен быть уже в курсе произошедшего. Мария наверняка сказала ему. Однако он спрашивает:
– Как все прошло в воскресенье?
Мюррей смотрит на свое лоснящееся мясо с колечками лука и зеленого перца.
– Это ты мне скажи, – бормочет Мюррей.
– Что ж, – признает Ханс-Питер, гоняя дешевой вилкой по тарелке последние ростки, – не так чтобы очень, я слышал.
– Я не знаю, что произошло, – говорит Мюррей тихо, как бы оправдываясь. – Я не знаю, как это произошло.
Ханс-Питер смотрит на него какое-то время.
– Полиция?
На Мюррея жалко смотреть.
– Мария все еще не хочет разговаривать со мной? – спрашивает он, не поднимая глаз.
Ханс-Питер говорит:
– Она хочет объяснений. От тебя. О том, что произошло. Она не понимает.
– О том, что произошло?
– Ага.
– Когда мы вышли из паба, – говорит Мюррей, – я взял ее руки в свои. Она мне разрешила.
Ханс-Питер кивает и делает глоток спрайта.
– Она мне это разрешила, – повторяет Мюррей.
– Ага.
– Ну, и я подумал, хорошо. Ну, понимаешь…
На лице Ханса-Питера читается что угодно, кроме понимания.
– Ну, я держал ее за руки…
Ее руки были ледяными и шершавыми. Он был к тому моменту пропитан «Гиннессом». Она улыбалась. Теперь он видит эти губы, растянутые то ли в улыбке, то ли в гримасе страха.
– И я попробовал поцеловать их, – говорит Мюррей.
Он встречается глазами со светлыми, опушенными белесыми ресницами глазами Ханса-Питера.
– И тогда. И тогда. Она как бы закРРича-а-ла.
– Она закричала?
– Ага.
– Почему закричала? – спрашивает Ханс-Питер.
Этот вопрос он как будто обращает к бокалу спрайта – на Мюррея он не смотрит.
– Я просто пытался поцеловать ее, – говорит Мюррей.
– И что произошло потом?
– А потом какой-то ублюдок повалил меня, и кто-то позвонил в полицию.
– А что она делала?
– Что она делала? Я не знаю.
– Так, прибыла полиция, – подсказывает Ханс-Питер.
– Ага, – говорит Мюррей. – Прибыла. И я, как бы это, задвинул одному из них.
– Почему ты это сделал?
– Не знаю… Они так со мной обращались…
– Я понимаю, – говорит Ханс-Питер.
– Ну, меня повезли в участок. С этой сраной сиреной и так далее.
Ханс-Питер только кивает с сочувствием.
– И я провел ночь, – говорит Мюррей, – в этой сраной клетке.
– Тебя отпустили наутро.
Очевидно, Ханс-Питер уже знает всю историю.
– Они сказали, что миссис Евтович не хотела выдвигать обвинение против меня. И я еще подумал: Какая еще, на хрен, миссис Евтович?
– Это мама Марии.
– Ну да, знаю. Просто тем утром я не совсем четко соображал.
Тем утром. Не кайф. Хуже не бывает. Он понял это, когда посветлело…
– Я просто пытался поцеловать ее, – повторяет он, едва не плача. – Я ничего такого не сделал.
– Ясно.
– А что, она говорит, я сделал?
– Я не уверен, – отвечает Ханс-Питер уклончиво.
– Не знаю, что делать, – говорит ему Мюррей.
Ханс-Питер молчит. Он закончил свой обед.
Мюррей берет вилку и тоже собирается доесть мясо в темном, клейком соусе.
Что-то втыкается ему в зубы.
– Какого хрена! – Он выплевывает что-то на салфетку, что-то маленькое и твердое, точно дробинка. – Это еще что за хрень?
Ханс-Питер смотрит на дробинку на мокрой салфетке.
Мюррей продолжает жевать.
Ханс-Питер, рассмотрев дробинку, заключает:
– Вот шерт. Ты знаешь, что это, я думаю?
– Что?
– Я думаю… То есть, я не уверен… Я думаю, это микрочип.
– Какой еще микрочип? – спрашивает Мюррей с полным ртом.
– Для нахождения животных.
– Животных?
– Ага, собак, например, – говорит Ханс-Питер.
Мюррей после секундного замешательства выплевывает все, что было во рту.
– Ты чего несешь? – спрашивает он гневно. – Хочешь сказать, я ем ебучую собаку?
– Не знаю, – говорит Ханс-Питер.
– Я ем собаку?! – кричит Мюррей. – Ты это хочешь сказать?
– Я не знаю…
– Я, блядь, ем собаку?
– Я не знаю, – говорит Ханс-Питер.
Он шокирован и смущен реакцией Мюррея и его неожиданными слезами, текущими по раскрасневшимся щекам.
Мюррей пытается неловко вытереть слезы салфеткой.
– Я в это не верю, я в это не верю, – бормочет он.
Ханс-Питер беспомощно смотрит на китаянку, работающую за стойкой.
Мюррей обхватил лицо руками и рыдает в голос. Он что-то говорит, но ничего невозможно разобрать из-за рыданий, его мокрые от слез пальцы комкают салфетку.
Китаянка поймала взгляд Ханса-Питера. Она явно хочет, чтобы он что-то сделал, чтобы его друг не мешал остальным посетителям заведения.
Так что Ханс-Питер кладет свою нетвердую руку Мюррею на плечо и тихо говорит, что им пора уходить.