Глава 93

Над темным, местами тронутым робкой весенней зеленью полем отчаянно щелкал жаворонок, выводил, тоскуя, звонкую чистую свою песню. Ветер неторопливо шевелил стяги, да солнце всплескивало искрами на гербах.

Короткий крик рожка.

Первыми ударили маги. Льдистые искры осыпались на траву. Прикрытые заклятьями с обеих сторон, копейщики пошли вперед, ощетинив ряды. Чернцев было мало. Первая линия магов, защищавших копейщиков, выдохлась: то здесь, то там снимали маги щит, чтобы пустить смену, и ратники, попавшие под действие спеленывающих заклятий вражеских колдунов, падали на колени, не в силах пошевелиться.

Конники появились справа. Яростно обрушились на чернских ратников, загоняя их к лесу, где уж поджидали, схоронившись в засаде, вооруженные мечами из проклятого металла наемники.

Какой-то бородач, коренастый, с копной черных волос, на которую, верно, не удалось найти кожаного шлема, отчаянно хлестал с правой руки белыми молниями, а когда сила выдохлась, вытащил из-за спины пару железок и, ловко орудуя ими, заставил нескольких наемных мечников отступить. Однако противников было слишком много, и скоро бородатый упал.

Чернцы отступали, стараясь держать строй и не уходить к лесу.

Копейщиков сменили палочники. Разрядив свои посохи в защите на покров для копейщиков, теперь они отчаянно дрались ими. За криками и треском дерева никто сразу не приметил, как на поле показались новые всадники под лисьим бяломястовским стягом, предводительствовал которыми статный молодой маг в голубом плаще книжника. Да только глядели все не на плащ, а на повязанное белым платком лицо.

— Князь Якуб! — крикнул кто-то радостно. — Подмога! Правду сказала княгиня!

И тут тот, кого приняли они за Якуба, вынул из поясной сумки книгу и, подняв ее над головой, ударил силой по открытым ему сбоку чернским магам, сбивая с ног. За ним, целясь по трое-четверо, начали наносить магические удары маги из бяломястовской дружины. Отповедь била их по плечам, кого-то вышвырнуло из седла, но чернцам пришлось куда хуже. Сотники скомандовали отход, пытаясь сохранить и перегруппировать горстку ратников, но все стороны понимали, что исход битвы уж ясен и Черне стоит опустить знамена.

Гонцы понеслись к холму, где на возвышении в окружении самых верных дружинников сидела княгиня с младенцем-князем.

Между двух армий осталась полоса, усеянная мертвыми телами, переломленными посохами и копьями. В этот миг вновь грянул над всеми жаворонок, и словно соткался из его песни одинокий черный всадник.

Он поднял руку — и ударил. Ударил сильно, страшно, как ни одному манусу не под силу. Словно сидела в нем проклятая небова сила.

Хуторские маги попадали на землю. Свои попытались их поднять и в ужасе попятились. Большинство были мертвы, а черный манус, гарцуя на своем коне, вновь поднимал руку, готовясь ударить, и даже не покачнулся в седле.

К нему, прикрытые магическими и простыми кожаными и деревянными щитами, бросились мечники, но он смел их одним движением пальца. И вновь словно бы не почувствовал отповеди. Не коснулась она его. Будто был он призраком.

— Князь Владислав! — зашептали с обеих сторон. — Чернский кровопийца вернулся. Все знают, что его отповедь не берет.

Всадник ударил вновь. На этот раз не целя в людей. Вздыбил землю у ног захватчиков, вырастил перед ними вместо травы ледяные иглы.

Не выдержал Збигнев. Приказал хуторянам отступать. А бяломястович все медлил. Следовал горящим взглядом за черным всадником.

Княгиня следила за всем с холма, ни жива, ни мертва, растерянная, напутанная, твердила одними губами: «Кубусь, отступи, уходи»… Не укладывалось в голове, отчего сын ее оказался книжником, а призрак Владислава Чернского стал вдруг манусом. Почему дружина Бялого вдруг стала помогать врагу. Казалось Агате, что спит она, не в силах проснуться, и во сне мучают ее, терзают самые глубокие страхи.

Голубой плащ пронесся над полем как ветер. Белая лошадь встретилась грудью с черной призрачной, выкинув из седел воинов. Они сцепились врукопашную, и никто, ни одна душа не решалась даже шелохнуться. Все лишь глядели и ждали, одолеет ли поцелованный радужной смертью Якуб Белый плат призрака Владислава.

И если бы кто-то приблизился к ним, то видел бы, как прошипел сквозь стиснутые зубы тот, кто называл себя Якубом.

— Так вот что ты задумал, Илажка. Вот отчего ускакал. В князья решил выйти, потаскун.

— А ты, как я погляжу, и вышел в обход наследника, — словно не чувствуя боли от ударов противника, проговорил манус. — Только не Иларий я, Тадеуш из Дальней Гати. Я — Владислав. Князь…

— Не князь больше, — ощерился Тадеуш. — Вон там, на холме, князь.

— Верно. Наследник двух уделов. Сними платок, покайся княгине — и останешься жив. Выбирай!

— Ты жизнь мою отнял. Забрал Эльжбету! Убил ее твой выблядок!

Манус ударил так, что книжник в голубом плаще отлетел на несколько шагов, ободрав спиной дерн. Выхватил из сумки книгу и, подняв ее на вытянутых руках, попытался пустить по корешку магию, но не хватало сил, не шли по рукам белые искорки, не хотели крутиться в наговоренном томике.

И замер на мгновение книжник, заметался по сторонам взгляд в прорезях белого платка. Отчаянно искал бяломястовский князь, где взять ему силы на последний — сокрушительный — удар, чтобы уж навсегда, навечно вколотить виновника всех своих бед в Землю, если уж небовы твари не удержали.

Всплеснул на ветру голубой плащ. Тадеуш припал к земле обеими ладонями.

— Землица заступница, извечная помощница, — заговорил он громко, потянул из земли силу, которой ему так не хватало, которая так была сейчас ему нужна, чтобы отомстить наконец Чернцу и его теще.

— Молчи! — крикнул манус. — Дурень! Погибнешь!

Око распахнулось с тихим хлопком прямо за спиной Тадеуша. Его скрутило мгновенно, скомкало, как сминают письмо с дурными вестями. Брызнула кровь, вывернуло с хрустом кости, выдирая из плоти последние искорки силы.

Мануса тоже потащило к радужному окну, но он устоял на ногах, вынул из кошеля на поясе склянку и бросил в жадную пасть радуги. Око захлопнулось, окатив его осколками.

— Князь! Князь с нами! — закричали чернцы. Манус подманил одного, устало махнув рукой, сказал:

— Передай княгине, что манус Иларий присягает ей и младенцу Мирославу.

Украдкой поцеловал золотистую прядку — в три волоса, едва приметную — завязанную на запястье. Медленно, тяжело переставляя усталые ноги, побрел к холму, стараясь держать спину прямо.

За его спиной сердобольные чернцы долго кликали кого-нибудь из бяломястовцев. Чтобы те забрали тело князя, да только подойти никто не решился.

Манусу пришлось приказать восторженным, следовавшим за ним по пятам молодым магам поднять изломанного топью на плащ и отнести на холм, чтобы княгиня могла с ним проститься.

Простилась…