Глава 60
Крик, стон обрушились на него лавиной. Прыснула под ноги девка с лоханью. Теща закричала дурным голосом:
— Уйди, не мужское тут! Не про твои глаза, князь. Иди и Землице молись.
Не послушал Владислав, подошел к лекарке Ханне. Она, измученная трудом и шумом, в сбившемся платке, втирала в живот роженице какую-то тошнотворно пахнущую мазь. Эльжбета корчилась, кричала криком, а как отпускало чуть — бранила на чем свет всех и вся: отца с матерью, мужа, свою несчастливую судьбу, звала дальнегатчинца Тадеуша, плакала.
— Ну? — спросил у повитухи Владислав.
— Что ну, — огрызнулась Надзея, державшая роженицу за руки, чтоб не покалечила повитуху за работой. — Не родит никак.
— Лежит неправильно? — снова спросил князь у Ханны, обдав безразличьем черную гадину Надзею.
— Да мудрено понять, князь, — наконец разлепила губы лекарка. — Вроде все хорошо. Уж и головка прорезалась, а не родит. Посмотри, чисто ли ты защитное заклятье снял давеча. Может, осталась на младенчике какая магия, вот и не идет.
— Землицей молю, не колдуй! — крикнула теща. — Погубишь. В родах баба сама справляется. Уйди.
— Не справляется она! — прикрикнула на Агату лекарка. — Не тужится почти.
— Откуда силе взяться, когда жизни в ней нет, — прокаркала Надзея. — Не цепляется она за жизнь.
Владислав поймал странный, словно бы виноватый взгляд тещи. Подступил к ней, схватил за руку, выволок за дверь, хоть и бранилась та, противилась.
— Отчего Элька жить не хочет? Отчего не велишь колдовать? Сына моего уморить решили, гадины?
Видно было, что перепугалась теща, но, не будь княгиня, тотчас собралась, ощерилась:
— Да с чего бы ей за жизнь цепляться, когда нет больше Тадеуша из Дальней Гати? Всплыл из-подо льда в Бяле. Да привет ей передал с того свезу.
Агата сунула под нос князю белый комок ткани.
— Думал, не узнает никто, небов выродок, кровавый, проклятый?! Думал, скроет Бяла твое злодеяние?!
— В глаза гляди, — приказал князь.
Агата замерла, взгляд ее сделался сонным. Знал Владислав, что искать. Выловил в глубине княгининого зрачка страх за дочку, потянул за золотую леску материнской любви. А как выскочило все потаенное, от него скрытое, так зарычал, словно раненый зверь. Оттолкнул тещу так, что ударилась она о стену спиной, упала, да только он не смотрел.
— Вон все пошли, паршивки! — крикнул он грозно, ворвавшись в почивальню, где мучилась Эльжбета. — Все знали, что княгиня ребенка хотела извести?
Девки пригнули головы. Удивленными выглядели только две повитухи. Видать, давно дело было, нанятые по осени бабы и не знали, а ему под собственным заклятьем не разглядеть было.
Повитухам Владислав позволил остаться. Сам приблизился к жене. Агнешка плеснула ему из ковша водой на руки.
Князь склонил голову, почувствовал, как приливает ко лбу холодом вся его сила, направил ее через кровавый рубин в тело жены. И словно что-то лопнуло у нее внутри, порвалась струной незримая перетяжка ненависти, а вместе с ней словно бы и жизнь Элькина оборвалась. Она задышала резко и прерывисто, с хрипом. Заметалась, широко распахнув глаза.
Агнешка кинулась к ней, приказала князю положить руки на верх живота жены да нажать, что есть силы, а сама смазала руки жиром с травами, завела сложенную лодочкой ладонь в опаленное болью и жаром нутро княгини, захватила наследника Черны под подбородок, позвала на свет Землицын.
Подскочила Надзея, подхватила младенчика на новину, отерла, омыла.
Князь отнял руки от живота супружницы, принял на руки сына, поцеловал в лоб. Заметил, что уж надела на мальчика Надзея золотой Землицын знак на тонкой цепочке. Верно, теща позаботилась, приготовила.
— Вот и наследник тебе, Владислав Радомирович, — проговорила Надзея так ласково, что почудился в ее голосе Владиславу змеиный яд. — Княгиня уж кончается. Ты выйди к народу, князя будущего покажи, а мы пока с нею побудем.
Владислав приоткрыл двери, подал теще на выбеленной новине внука. Агата прижалась лицом к теплому животу младенца. Тот истошно завопил.
— А другой? — тихо спросила за спиной у князя Агнешка, стоя на коленях у распростертого на постели тела княгини.
— Какой другой? — Голос у Надзеи был как масло. Мол, не твори беды, где и без того хватает.
Владислав вслушивался в разговор повитух. Агата спросила, как звать будут наследника Черны, и Влад, недолго думая, назвал давно выбранное имя.
— Мирослав, Мирек! — позвала теща пищащего, красного с натуги новорожденного наследника Чернского удела, но тот только махал в воздухе сморщенными пятками и с придыханием выводил одну тоскливую ноту.
— Второй ребенок. Не родит она без помощи, сил не хватит… — ответила Надзее Ханна.
— Вот и оставь, — сверкнула глазами Надзея, забормотала злым шепотом: — Сама знаешь, в наследии престола княжеского нет места двоим. А тут Землица сама позаботилась… Помрет княгиня и лишний щенок с ней. А ну, отойди. Не трожь! Дай Безносой дело свое сделать. А то и я помогу.
— Матушка Агата. Плоха Эльжбета. Отнеси Мирослава Владиславича в другое крыло. Ни к чему Безносой на него раньше срока глядеть.
Агата всхлипнула, закусила губу и поспешно унесла младенца прочь. А Владислав, не в силах уж казаться спокойным, рванул на себя прикрытую дверь.
— Отойди, Чернец, то судьба велит, услышал меня мой господин, исполнил то, о чем я столько лет мечтала. Заплатишь ты мне за сына сыном! — замахнулась на него щепотью Надзея. Завилась, закружилась над ее пальцами темная воронка.
— Владыка грозный, царь предвечный, податель ветров и радуг, тучегонитель, отец ливней… — начала она, приготовившись ударить темной силой, небовой, проклятой, в любого, кто посмеет подойти к роженице и помочь ей разрешиться во второй раз.
Владислав сам себя не помнил от ярости. Встали перед глазами отец и мать, лежащие на полу, окровавленные. И сами собой сложились мысли в боевое. Хоть и потратил он силы на тещино дознание, а все хватило бы мощи не из одного сильного мага дух вытряхнуть. Да только стоял перед князем не колдун земной, а закутанная в траур жрица небова, отступница веры Землицыной. Жаль было за нее, тварь проклятую, отповедь получить, да не думал о том князь. Словно незримое ледяное копье вырвалось из красного рубина на лбу Владислава. Ведьма покачнулась, уронила руку, повалилась, потекла из ее рта кровавая струйка.
Владислав сжал кулаки, стиснул челюсти, приготовился к отповеди.
Но вместо боли почувствовал касание теплой руки лекарки. Она резко втянула воздух приоткрытыми губами, задохнулась, закашлялась, схватилась обеими руками за живот.
— Как есть Бяла, — опешил князь. — Ты отповедь мою на себя приняла? Зачем? Нешто проще ее принять девчонке вместо воина?
— Задолжала я тебе, князь, за клейменого мануса. Теперь квиты.
Лекарка опустилась на пол, тяжело дыша, но князь поднял ее, встряхнул, не позволив прикрыть в бессилии глаза.
— Ханна, живой он там? Мой младший сын, жив он еще?
Лекарка, едва держась на ногах, ощупала чуткими пальцами живот недвижной Эльжбеты.
— Жив, да только недолго ему еще мучиться. Умерла княгиня. Не родит.
— Говорят, в деревнях, ежели знают, что матери не жить, живот режут? — с надеждой спросил князь.
— То мертвячкам. Не вынешь ты его, князь, костным ножом. Сталь нужна. Сам знаешь, что сталь наделать может, если до крови мага коснется. Убьет его еще до того, как я резать закончу.
— Так вытащи его! Ханна, Землицей молю, спаси.
Она покачала головой.
— Знать, верный способ подсказала мне черная эта баба, — кивнул князь на мертвую ворожею. — Владыка грозный, — начал он с отчаянием, — царь предвечный…
— Стой! Что ты делаешь, князь? — Ханна трясла его за плечи, косынка слетела с ее головы, рассыпались по плечам золотистые волосы.
— Я слово себе дал, Ханна, что больше никто из моей семьи не умрет, если то в моей власти. Над телом отца клялся, сама Безносая была в свидетелях, так что не можешь помочь — прочь иди. Значит, быть мне проклятым, но если может небо с его чудищами помочь мне жизнь сыну сохранить, значит, так тому и…
— Стой, — проговорила лекарка уже тише. — Не зови Безносую. Тут она. Я попробую. А если не вернусь…
Лекарка опустилась на пол, закрыла глаза. И словно бы обмякла, помертвела, осунулась в одно мгновение.
И тотчас открыла глаза княгиня Эльжбета. Закричала так, что бросился мороз по спине Владислава.
— Принимай, князь! — выкрикнула. — Матушка… Больно, матушка! Прими, Землица, душу…