Глава 45
Но как тут сыщешь, если не знаешь, куда бежать, где отыскивать. Исчезла. И духу след простыл. Уж почти отчаялся Проходимка, да только глянул на него радужными глазами сквозь бельма мальчишка-песенник — и пошел за ним пес. Всяко лучше с людьми зимовать. Потом, как оттает дорога, можно будет вернуться туда, где последний раз хозяйку видел — авось, удастся что почуять.
Проходимец медленно проковылял до порога, потянулся от души, с зевком и стоном. Хорошо подлечил его маг в лесу — ни один шрам не болел. И запах от мага этого остался на шкуре какой-то знакомый, да такой летучий, что и не ухватить даже собачьим носом, потому как вместе с ним еще один знакомый запах Прошка уловил — запах смерти, плоти мертвой заговоренной. Не любил Проходимец мертвечину, а несло ею от шкуры, словно вчера из лесу.
Проха спустился во двор и, дождавшись, пока девка понесет ведра с колодца в дом, сунулся ей под ноги, поддел спиной ведро, так что вода щедро плеснулась на землю, на песью спину и широкую голову. Проха фыркнул радостно, отряхнулся, окатив девку брызгами. Ушел смертный запах. И тотчас все другие запахи ожили, накинулись на пса. Потянуло теплыми пирогами с курятиной из кухни. Из-за забора пахнуло костром и жаренным на углях мясом. Пахло оттаявшей землей и травой, что отчаянно, почуяв скорый уже конец зимы, пробивалась в щели у дома, там, где шло тепло из кухонной двери.
Проха потянул носом, но пошел не к дому, а, наоборот, к воротам, пролез, худющий, под створку и потрусил, пробуя затекшие от лежания ноги, вдоль по улице в ту сторону, где шумел базар. Туда пошел бородатый возчик, что привез Проху с новыми хозяевами в свое жилище.
Плохо понимал Прошка в судьбе да участи, а только почуял нутром песьим, что вяз в снегу, вяз, да вновь на верную тропу вышел. Явился к нему в лесу белый пес, привел колдуна-лекаря да бородача-возчика. Того самого, чью шкуру хозяйка Агнешка перед пропажею надевала. Только был в лесном городе возчик с ней груб и неприветлив и псу спуску не давал, а тут словно подменили: и гладит, и кормит, и в дом к себе пустил, и, как не слышит никто, все вопрошает: «Верно, пришла пора жизнь-то переменить, а, паскудник? А ну как и правда она? Под черным платком разве разгадаешь? Ну, как придет за тобой твоя хозяйка, и сторгуемся…»
«У кого торг на уме, тому в дому тесно», — подумал про себя с неодобрением Проха. Вон, понесло бородача на базар, охота толкаться. Человеку на базаре что за раздолье. Иное дело пес — и там ухватит, и тут подберет, а человек и стащит чего, так батогами так получит, что без скрипу спины не разогнет. Только и товару с собой у бородатого не было, и деньжата под одежей звенели невеликие.
И тут озарило Проху: верно, где люди, там и вести. Двуногим — одни, четвероногим — другие. Не удастся ли чего… разнюхать, если ноги не подведут.
Шел по улице к базарной площади возчик Славко, бывший манус Борислав Мировидович. Трусил за ним, прижимаясь к стенам и палисадам, пес Проходимка, а за псом, волоча за рукав, чтоб поторапливался, вел слепой Дорофейка старого сказителя.
Оглянулся Прошка. Жалко стало ему мальчонку, да только дело первей жалости, хозяйку надобно сыскать, а то нечем пока Прохе отчет держать перед белоснежным псом с глазами, полными радуги. А такому как не уступить, не ответить?
Гончак припустил по улице со всей мочи, слыша, как причитает, просит догнать его слепой певец Дорофейка.
Проха кинулся в толпу, вился ужом под ногами баб, мужиков и лошадей. Сорвал с низкой вязанки бублик и на ходу слопал, давясь. Отсиделся под прилавком, пока прокричится бабка-торговка, скорбя по бублику, а потом рванул в сторону Землицыного храма, туда, где шел самый бойкий торг. Может, и торга по весне было не так много, но кричали там громче всего.
Прошка так раззадорился, протискиваясь между зеваками, что сам не понял, как выкатился из толпы на открытое место, ударился в высокие сапоги какому-то господину. И тотчас запах, знакомый смертный дух ударил в ноздри Прошке. Пес поднял глаза.
«Иларий!» — захотелось залаять или завыть во все песье горло, но Прошка попятился, да снова не к месту хвост сунул. Его пихнули ногой, и резкий бабий голос проговорил над ним:
— Да чтоб тебя, окаянный, небов сын, песья харя. Ведь не видать.
— Али ты не видала, как вору руку рубят?! Всякий раз таскаешься глядеть, — пробасил в ответ усталый мужской голос.
— А хоть бы и видала, так зима долгая, скучища, а тут едва базар — и сразу вора поймали. Уж во всей округе все знают, что будет. Опаску имеют. Никто не ворует, и глядеть-то не на что. А тут и глянуть рада бы, а из-за стены не видать, — рассердилась баба.
— Так обойди, — ответил ей спутник раздраженно. — Потом все одно руку на стену прибьют для острастки, вот и наглядишься.
Препираясь со спутником, баба загородила Прохе путь широким подолом. Перебила смертный запах духом лежалой овчины, меда и печатного пряника.
Прошка закрутился и едва не попал под ноги палачу, высокому сухопарому мертворожденному в красном длинном кафтане. Тот толкнул пса сапогом и, резко и точно размахнувшись, опустил костяной топорик на руку визжавшего от страха вора. Того тотчас подхватили, ворожея с княжескими гербами на подоле и рукавах заговорила плакавший кровью обрубок так, что кожа на нем тотчас сошлась, зарубцевалась, поскуливающего вора увели кормить на юродскую кухню у паперти возле Землицына храма.
Проша, изо всей силы втягивая носом воздух, совался отчаянно всем под ноги, лишь бы не упустить страшный запах, что шел от синеглазого мануса.
«Так вот кто спас меня! — думал Прошка, от волнения тихо рыча. — Вот кто из лап Цветноглазой вытащил. Ила-арий!»
За громкий лай получил Проха снова сапогом да еще раз — камнем от мальчишки — торговца пирогами. Походя Проходимец кусанул поганца за тонкую грязную щиколотку, торчащую над большими рваными лапотками, и помчался дальше — туда, откуда доносился слабый дух погибели.
Да, видно, не в ту сторону пошел по следу, в обратную. Не нагнал молодого мага в черном плаще с лисами на гербах, вышел к высокому терему, к затворенной двери черного крыльца. Видно, отсюда пришел маг на площадь. Даже запах страшный еще остался, хоть и едва уловимый.
Проха втянул раз или два носом воздух и в отчаянии шлепнулся на влажную землю, до каменной твердости вытоптанную девками, что ходили через заднюю дверь на реку за водой для умывания да за стиркой.
Вот и сейчас отворилась дверь, и выскользнула на двор тоненькая фигурка в черном. Громыхнуло пустое ведро.
Проха вскочил с визгом и лаем и завертелся, запрыгал, отчаянно молотя хвостом воздух.
Хозяйка сперва прянула в сторону, а потом прижала гончака к себе, обняла, поцеловала в самую морду. И не удержался Проха, облизал ей и руки, и лицо, жадно ловя языком слезы, как в тот день, когда из Землицыных ладоней вытащил.
— Помолчи, Прошка, — проговорила она ласково. — Как исхудал. Злая, видно, у тебя зима была, пока я тут у Владислава Чернского отъедалась, отлеживалась. Прости меня, Проша.
«Хозя-айка!» — прыгало солнечным зайцем в груди у пса.
— Ты с ним пришел? С Иларием? — спросила Агнешка испуганно.
«Хозя-айка! Ила-арий! — вопило все в душе у Прохи. — Все тут, все рядом. Пусть в чужой земле, а встретились. Стоило бока волку подставить, чтоб так все повернулось. А то, верно, блуждал бы еще, искал, а тут… Хозяйка! Иларий!»
— Ты не выдавай меня ему, — попросила она тихо. — Иди, иди, Проша, а то ведь он искать тебя будет.
Девушка слабо оттолкнула пса, но не удержалась, припала к его шее, заплакала.
— Эй, Ханна! Ханна! Постой! Погоди!
Агнешка вскинулась и, загородив рукавом лицо, юркнула обратно в двери, бросив ведро. Щелкнула с той стороны задвижка.
Бородатый возчик Славко подбежал, тяжело громыхая сапогами. Был он так грозен на вид, что Проха прижался к земле, готовясь к побоям, но возчик остановился, присел и потрепал пса по загривку, приговаривая:
— Молодец, паршивец, привел. Думала, скроется, а нет, отыскалась. Под самым носом у Владислава Чернца сидит, как сова в ельнике. То-то я смотрю, манус этот бяломястовский на базаре крутится. Сразу понял — на след напал молодчик, да только я пошустрее его буду, а, паршивец?
Бородач усмехнулся, осторожно постучал в дверь костяшками пальцев. Подождал, послушал, постучал снова.
Задвижка лязгнула вновь, высунулось в дверь круглое девичье личико, упала с плеча девки длинная коса.
— Чего тебе? Не звал Владислав Радомирович. Если соберется в дорогу, кликнет.
Бородач смутился, словно не ждал, что по его кафтану, по большим сапожищам распознают в нем возницу.
— Мне бы, это, Ханну повидать, — пробормотал он глухо.
— Ханну? — перепросила девка обеспокоенно. — Захворал, что ль, кто?
— Отчего ты думаешь, что захворал? — впился в лицо девчонке взглядом возчик.
— Да оттого, что ты, батюшка, к лекарке пришел, да притом ко княжеской. Значит, дело плохо. А коли не заболел… — Девчонка потянула на себя дверь, да возчик не дал затворить, положил лапищу на пухлую девичью ручку.
— Не сердись, пособи. Жена рожает, да который час уж не разродится.
Девчонка поджала губы и, бросив ему, чтоб ждал на крыльце, пошла в дом. Бородатый, выждав немного, двинулся осторожно за ней, а за ним — кляня себя за собачье любопытство — юркнул Прошка.
— Ну уж потолкуем мы с тобой, княжеская лекарка Ханна, — посулил в полутьме бородач. Нехороший голос у него был. Как раньше, в лесу, когда почитал себя бородатый возчик едва ли не всему лесному городу хозяином.
«Хозяйка! Спасать надо! Бежать!» — вспыхнуло в голове у пса, и он, засучив со стуком когтями по полу, рванул, едва не свалив бородача, вперед за девкой. Ударился тощим боком о стену, напомнили о себе болью еще не зажившие раны. Отыскать хозяйку первому, спасти, защитить! То-то она плакала. Несладко ей тут, в чужом доме.
Проходимец метнулся в один переход, угодил в тупик, в какую-то кладовую, рванул в другой. И вновь налетел на препятствие. Его ли вина, что весь песий мир на уровне хозяйских сапог — опять врезался Проха в чьи-то ноги.
Ахнула хозяйка, зажала ручкой рот, заплакала снова.
— Это только собака. Не бойся, — сказал тот, кто стоял рядом с нею. В свете из небольшого оконца увидел Проходимец только половину его лица, грозно сошедшиеся брови, прямой нос, горящий гневом грозовой взгляд. Страшный, гордый человек! Властитель Чернский!
— Не молчи, Ханна. Он это был? Тот, кто над тобой покуражился?
Хозяйка замотала головой. То ли нет, то ли да, не разберешь.
— Постой-ка, — склонился князь к Прохе, взял пальцами снизу за морду, повертел, разглядывая, заставил пса поворотиться, показав тощие бока. — Хоть и худ, и порван, а все равно хорош. Знаю я эту псину. И хозяина ее знаю, и если он тебя обидел, то забуду, что задолжал ему — собственной рукой клеймо поставлю.
— Нет, — всхлипнула хозяйка. — Мой это пес. Мой. Потому и за возом тогда увязался, его-то чужой личиной не обманешь.
— Твой-то твой, а сейчас другого на двор привел…
Громыхнули большие сапоги. Вот-вот выйдет из-за угла возчик Славко. Князь провел над хозяйкой белой холеной рукой и тихо шепнул: «Невидима».
— Не берет меня сила, Владислав Радомирович, — проговорила хозяйка тихо.
— Тебя не берет, а ему глаза отведет.
Он крепко схватил за шиворот Проху. Пес уперся лапами в выскобленный добела ретивыми девками пол, да только из такой-то железной хватки разве вырвешься?
— Ну, здравствуй, Борислав Мировидович, говорят, жена у тебя рожает, Ханну зовешь на повой.
Бородач уж понял, что зря не в свою нору забрался. Посмотрел виновато из-под косматых бровей на господина. Опустился перед ним на одно колено, потянулся поцеловать край одежды, но князь отступил, не позволил коснуться.
«Вот ведь шкура человечья, — подумал Проходимка, — видно по глазам гордеца, что гнев его так и душит, ярость глаза застилает, а на лице хоть бы складочка».
— Позволь, княже… — начал возчик.
— Да не знаю, позволить ли. Уж не лгун ли ты, Борислав Мировидович. Последний раз видел я вчера твою супружницу, и уж очень она сокрушалась, что жив ты, что из дому ее выгнал. Сказал я ей, что ты в своем праве, а если еще вспомнить, сколько она за твои руки золотом не за дни — за годы получила, так при хорошей памяти и ручку свою белую на Страстной стене недолго увидеть. Отъелась и правда на моих-то подачках твоя благоверная, да только едва ли была на сносях, а тут нате, который час не разродится.
— Прости, Владислав Радомирович, ветер попутал. Мне бы Ханну повидать. На одно слово.
Словно почуял что, глянул бородач в угол, куда забилась хозяйка, и Проха задергался в руках князя, рванулся к ней. Возчик поднялся, хотел шагнуть к собаке.
— Какое это слово у тебя к моей лекарке? Из дому и ненадолго не путцу. Княгиня вот-вот разродится. Мне скажи, а я передам.
Бородач засопел. Князь толкнул к нему Прошку, так, что тот упал. Плохо еще слушались слабые лапы.
— Бери псину свою и уходи, Славко. Долг мой тебе от этого дня выплачен сполна. Но если еще раз увижу тебя рядом с теремом моим, рядом с Ханной…
Голос князя, становившийся все тише и глуше, превратился в утробный рык. Проха рванулся в угол и припал к ногам Агнешки. Она попыталась его оттолкнуть, да не тут-то было. Заскучал Проха так люто, что, казалось, прирос.
— Не он это, — не выдержала хозяйка. Шепнула едва слышно, но бородач услышал, закрутил головой.
Услышал и князь. Гнев все еще клокотал в нем, но уже не было во взгляде угрозы.
— Не моя это собака. Стряпухи… то есть, лекарки этой, Ханны. Не погуби, Владислав Радомирович! Дай с ней перевидеться. Сказал манус один, что она ему руки вылечила, силу вернула. Если может она силу возвращать, так я все ей отдам, до смерти служить буду как холоп, только пусть попробует, пусть вернет хоть толику, хоть каплю. Столько лет руки словно мертвые! И сам я словно и не жив. А тот, кому жить охота, за всякую соломинку хватается…
Услышав о манусе и его исцеленных руках, Агнешка стала белее полотна, не удержалась, оперлась на стену плечом. Князь бросил на нее тяжелый взгляд, который лекарка все-таки, хоть и с трудом, выдержала.
— Опять лжешь, манус Славко, — проговорил Чернский хозяин с нехорошей полуулыбкой. — Верно, будь в Срединных землях манус, которому удалось после встречи с радугой силу вернуть, уж все бы о нем болтали. Знал бы я…
Бородач осенил себя Землицыным знаком и снова повалился на колени.
— А ну-тка глянь-ка мне в глаза, манус Борислав, — приказал князь глубоким властным голосом. — Прямо глянь, как господину своему.
Проха шкурой почувствовал, как все переменилось. Словно ветер пролетел между князем и бородачом. Взгляд возчика заволокло туманом, а князь, напротив, впился тому в лицо ясным взглядом, словно коршун.
— А тем, кому разговор наш не надобен, — проговорил он, не спуская взора с бородача, — повелеваю прочь пойти, да только не вздумает пусть этот человек бегать. Поздно бежать.
Проха почувствовал на затылке ледяную от страха руку хозяйки. Агнешка схватила его за ошейник и поволокла прочь по переходу так скоро, что Проха еле лапы успевал переставлять да скреб когтями по полу. Не скоро она выпустила из пальцев ошейник, к тому моменту Прошка уж понял, куда идти — на запах из кухни, и шел охотно.
— Да с кем же ты пришел в Черну, Проходимец, если не с Иларием? Эх, жаль я, как князь Влад, не умею в мысли всего живого проникнуть. А ты ответить не можешь, бедолага. Как я тебя в тереме оставлю? Ведь со свету сживут меня и Надзея Черная, и княгини обе.
Хозяйка протянула ему кусок пирога с солониной, и Проха, в одно мгновение проглотив все, облизал ей руки.
— Ханна! — раздалось из глубины дома. — Княгиня на прогулку желает. Поди помоги.
Агнешка заметалась взглядом по кухне. Догадался Проха: ищет, куда пса от глаз господских спрятать. Повинуясь легкому тычку, он влез под лавку и замер.
Хозяйка выскочила за дверь.
Проха лежал, глядя, как медленно опускается на пол на тонкой белой нитке блеклый проснувшийся после зимней спячки паук. Думал: что теперь? Велит ли ему белый пес идти прочь или остаться при хозяйке? Не уедет ли из города Иларий, пока Прошка лежит тут с пауками и таится от грозных обитателей чернского княжеского терема? Вернется ли с разговора с князем бородатый возчик и не сгонят ли, если не вернется, из дому старика-рассказчика и маленького хозяина?
Задумался Проха, чей же он теперь: кому друг, кому слуга.
Будь его собачья воля, разорвался бы он на десяток гончаков да разбежался в разные стороны. Ленивый Проха вернулся бы в Бялое, на псарню князя Якуба. Проха жалостливый рванул бы обратно в дом бородача, чтобы утешить слепого мальчика-певца — плачет, небось, думает, убег его пес. Проха благодарный побежал бы искать мануса Илария — за спасение в ноги кинуться, отплатить добром за добро, как раньше бывало. Уж как нравился Проходимцу Илажка, сил нет. Все от баб манус пострадал, а будь с ним верный пес, так и не бывать бедам, изгнал бы смертный запах от мануса Прошка, не позволил бы Безносой подкрасться к синеглазому. Отправил бы Проха братьев-близнецов по дворам, по чужим землям, а сам остался при лекарке. Не мог он от нее так просто уйти, как отыскал. Словно пуповиной стали они связаны, когда в смертный час вышла Агнешка с того свету на Прошкин зов.
— А ну, вылазь, шуба блохастая! — раздалось над ухом. — Больше дела у меня нет, тебя по всему терему искать, приблуда!
Проха забился глубже, но его потащили за хвост, на голову обрушилась пыльная метла.
— Пошел! Пошел! — закричала девка, пихая его метелкой.
Проха зарычал и хотел было вцепиться в метлу, но вместо этого подскочил и схватил со стола пирог.
— Ах ты скотина! — заверещала девка.
— Что ты кричишь, Павка, княгиню потревожишь, она велит косы тебе вырвать, а я помогу. Нашла где орать! На полтерема слыхать.
Этот голос Проха узнал бы из тысячи — старая хозяйка! Вот уж привела судьба так привела.
Агата присела возле пса, заглянула в глаза.
— Откуда ты здесь, Проходимец? С Иларием пришел? — спросила она ласково. Проха замолотил хвостом по полу, вывалил язык, развесил широкие уши. Очень старый хозяин любил, когда он этак прикидывался, строил дурачка. За такую морду ему часто то косточка недоглоданная, то медовая плюшка перепадала почти и не кусаная.
— Не трогали бы вы его, госпожа Агата, приблудный он. С бродягами пришел, да отбился, к нам залез. Видно, с голодухи.
— С какими бродягами, Павка? — рассердилась Агата. — Мели, да знай меру. Не видишь, что ли, пес породы благородной. Со псарни покойного князя Казимежа. Не укупить бродягам такую гончую.
— Не укупить, да, может, так подобрали. Вон, все бока у него исполосованы. Утек в лес по осени, порвали его там, а перехожие подобрали, вылечили…
Павка пятилась к двери, да все не хотела уступить. Норов, видно, у чернских девок был не слишком покладистый. А может, не почитали тут госпожой ту, которой все Бялое готово было в ножки валиться.
На всякий случай Проха подполз под ладонь старой хозяйки и принял несчастный вид.
— Мало ли кто кого подобрал. Здесь пес останется. С бяломястовских псарен он, так что я ему тут единая хозяйка.
— А слепенькому-то что сказать? — расстроилась Павка, по голосу было слыхать. Да только неясно, оттого ли, что слепому мальчику придется в псе отказать, или потому, что тварюга блохастая, прожорливая, останется при кухне.
— Какому слепенькому?
— Да мальчишка за ним пришел. Слепой. Бродяга. Со стариком пришел. Говорит, собака его к нам в терем забежала.
Агата запасмурнела. Не велит Землица обижать странников, да только, видно, не хотелось ей пса никому уступать. Крепче сжались пальцы княгини на веревочном ошейнике.
— А ну позови ко мне этих перехожих!
