В военном и стратегическом планировании все больший вес набирает теория игр того рода, какие впервые были использованы для этих целей в корпорации RAND в 1950-е годы. Однако поведение, предсказываемое традиционной теорией игр, часто имеет мало отношения к реальному поведению стран — участниц конфликтов. Так, многие аналитики указывали на явную глупость, в которую вылилась война Великобритании с Аргентиной за заброшенные Фолклендские острова. Как отмечалось в главе I, за сумму гораздо меньшую, нежели та, что была потрачена на конфликт, каждому жителю Фолклендских островов можно было подарить замок в Шотландии и щедрую пожизненную пенсию.

В какой-то исторический момент Фолклендская война могла рассматриваться как рациональная инвестиция в сдерживание агрессии против других, экономически более ценных территорий Британской империи. Но учитывая, что осталось от этой империи, это едва ли может служить оправданием. (Например, насколько пострадают британские интересы, если Испания вернет себе Гибралтар?) Поэтому легко представить себе, как аргентинский военный, вооруженный только традиционными моделями теории игр, приходит к выводу, что можно совершенно безнаказанно захватить Фолкленды.

Конечно, реакция британцев разошлась с предсказаниями традиционных моделей, и они, и Аргентина понесли тяжелые потери. И все же хотя британцы потратили столько времени и сил и столь малого добились, они не выказывают признаков раскаяния. Возможно, несмотря на свою сдержанность, они тоже способны на возмущение и жажду мести. Если так, отсутствие у них раскаяния неудивительно. Точно так же никто не будет настаивать на том, что эти чувства, за которые в итоге пришлось заплатить дорогой ценой, были менее дороги до описываемых событий. Потому что, несмотря на предсказания традиционных моделей теории игр, аргентинцы должны были очень хорошо себе представлять ответ британцев — и он-то в первую очередь и должен был удерживать их от нападения. Но, конечно, ими тоже двигало чувство негодования, вызванное их предшествующими территориальными претензиями на эти острова.

Похожие проблемы возникают и в связи с вопросом, можно ли «заставить бомбардировками сдаться» военного противника. И немецкие бомбардировки Англии во время Второй мировой войны, и американские бомбардировки Северного Вьетнама 25 лет спустя были предприняты в надежде, что ответ положительный. Однако в обоих случаях такая политика только усилила сопротивление оппозиции. С точки зрения модели рационального выбора такой исход ставит в тупик. Но портрет человеческой природы, нарисованный моделью обязательства, делает эти факты более понятными.

Модели эгоистического интереса и обязательства демонстрируют и противоречащие друг другу наблюдения в отношении целого ряда других стратегических вопросов. Один из них — военная доктрина «взаимно гарантированного уничтожения» (ВГУ). В ее основе лежит простая идея: необходимо иметь достаточно вооружения, чтобы ответить разрушительным контрударом любой стране, которая может вынашивать планы первого ядерного удара против нас.

Рационалисты утверждали, что эта форма сдерживания бессмысленна. Едва мы узнаем, что стали жертвой первого удара, рассуждают они, очевидно, будет уже слишком поздно что-либо сдерживать. На этом этапе наши интересы четко требуют не отвечать тем же, потому в противном случае мы лишь увеличим вероятность уничтожения всего мира. Проблема со стратегий ВГУ, заключают они, в том, что потенциальный виновник первого удара прекрасно знает, каковы будут наши стимулы, как только удар нанесен. И это знание полностью подрывает способность ВГУ к сдерживанию.

Если принимать это за чистую монету, критика кажется совершенно верной. Если страна принимает политические решения, полагаясь строго на модель эгоистического интереса, то ВГУ и есть иррациональная стратегия. Чтобы она была рациональной, наши противники должны знать, что у нас есть либо (1) оружие Судного дня (устройство, которое ответит автоматически), либо (2) политики, которые будут реагировать нерационально. Модель обязательства ясно показывает, что, поскольку такие решения принимают люди, они и в самом деле могут повести себя иррационально. Когда ставки так высоки, ни одна предусмотрительная страна не сделает ставку на идеально рациональный ответ на первый удар.

Хотя модель обязательства выявляет случаи, в которых нашим интересам лучше служат политики, обуреваемые человеческими эмоциями, она также указывает и на случаи, в которых эмоциональные политики приносят вред. Например, часто возникает трудность, когда законные интересы одной группы требуют, чтобы другая группа заплатила непомерную цену. Рассмотрим яркий пример: в критический момент Второй мировой войны, сразу после того как союзники взломали код немцев, Англия расшифровала сообщение, что Германия собирается бомбить Ковентри. Перед Уинстоном Черчиллем встала ужасная дилемма. Если он отдаст приказ об эвакуации Ковентри, он спасет жизни своих граждан, но даст понять, что код взломан. Если промолчит, тайна останется тайной, и война скорее всего закончится быстрее.

Черчилль рассудил, что выгоды от более быстрой и верной победы оправдывали жертвы Ковентри. По-видимому, частично имея в виду именно это решение, он позднее писал:

Но даже если мы признаем, что Черчилль принял правильное решение, можно себе представить, что многие лидеры не смогли бы поступить так же. Их жалость к конкретным, известным жертвам в Ковентри перевесила бы беспокойство о неизвестных людях, которых можно будет спасти позднее.

Обратный пример — решение Рональда Рейгана поставить оружие Ирану в обмен на американских заложников. Это, конечно, было плохое решение. Оно обещало спасти жизни небольшого числа знакомых людей в краткосрочной перспективе ценой того, что почти наверняка существенно больше людей окажется в заложниках в будущем. Однако точно так же ясно, что это было решение, мотивированное честной человеческой заботой о конкретных людях, оказавшихся в заложниках.

В этих примерах мы видим, что эмоции могут функционировать не только как решение проблемы обязательства, но и как ее причина. В таких случаях их порой можно преодолеть при помощи уловок с обязательствами более формального толка. Так, после сделки с Ираном по принципу «заложники в обмен на оружие» выдвигалось предложение разработать закон, запрещающий президенту вести переговоры с террористами. Президент в таком случае уподобился бы Одиссею, привязавшему себя к мачте, дабы помешать чувствам взять над собой верх.