Закоренелый рационалист может с неохотой признать, что люди не всегда преследуют собственный эгоистический интерес, коли речь идет о весьма небольших затратах. Голосование, объяснение дороги, возврат бумажников с малой суммой наличных, сотрудничество в играх с «безбилетником» — все это противоречит эгоистическому интересу, да, но затраты в каждом случае минимальны. На замечание, что люди иногда рискуют своей жизнью ради совершенно чужих им людей, рационалист может ответить, что такое поведение не репрезентативно: очевидно, что героизм существует, но это не означает, что большинство людей поведет себя героически в этих ситуациях. Рационалист может заявить, что, когда ставки по-настоящему высоки, люди ведут себя предсказуемо эгоистическим образом. С этой точки зрения примеры неэгоистического поведения — всего лишь мелкие помехи в модели эгоистического интереса, не более того.

Поскольку случаи, демонстрирующие героическое поведение, — редкость, изучить эту версию рационалистической позиции по определению трудно. Хотя есть одно исследование, которое, пусть косвенно, затрагивает эту проблему: эксперимент, в котором социолог Шалом Шварц попытался набрать добровольцев для донорства костного мозга.

Когда подопытные, сдав пинту крови, отдыхали в коридоре «Красного креста», к ним подходил интервьюер и представлялся социологом медицины из Университета Висконсина, опрашивающим всех, кто сегодня сдавал кровь, — и более 80% доноров соглашались на просьбу уделить ему сейчас 15 или 20 минут времени.

Подопытный усаживался, и интервьюер, записывая персональные данные донора, сообщал ему, что хочет попросить у него разрешения провести специальный анализ крови, которую тот только что сдал, и, не дожидаясь положительного ответа, переходил к объяснению: «Я работаю в команде медиков в больнице Университета Висконсина, которая занимается пересадкой костного мозга. Костный мозг — это мягкое вещество, производящее новую кровь. При болезнях крови, таких как лейкемия, костный мозг человека производит слишком много лейкоцитов. Даже при самом лучшем медикаментозном лечении мы приходим к тому, что пациент не проживет и нескольких минут. В этих случаях мы теперь пытаемся заменить больную ткань пересаженной здоровой. Это достаточно экспериментальная процедура, но она того стоит, потоку что в противном случае пациентам не на что надеяться. Пересадка — это как переливание крови. Ткань берется из тазовой кости донора, а затем вводится реципиенту. В результате донор пару дней испытывает небольшой дискомфорт в области таза, но постоянных последствий нет, поскольку тело быстро восполняет запас костного мозга. Теперь мы настолько отработали процесс, что донор практически не подвергается опасности. Донор ложится в больницу вечером, на следующий день рано утром у него забирают ткань под общей анестезией; и после обеда он уже может выписываться. Основная проблема — подобрать донора для реципиента, чтобы пересаженная ткань прижилась. Как правило, донорами выступают близкие родственники, поскольку их кровь и другие характеристики более всего соответствуют данным реципиента».

Далее интервьюер наугад предлагает подопытным одно из трех описаний конкретного случая. В описании первого упоминается только то, что в больнице «лежит тридцатилетняя женщина, которой могла бы помочь пересадка, но в ее семье для нее нет подходящего донора». Во втором описании говорится все то же самое, только вместо «тридцатилетней женщины, которой можно помочь», речь идет о «молодой матери, нуждающейся в пересадке». Третье описание начинается точно так же, как и второе, но в нем есть следующая яркая деталь: «Если не будет найден подходящий донор, эта женщина вряд ли выживет. И, конечно, смерть матери станет трагедией для ее детей, не говоря уж об эмоциональном потрясении и трудностях взросления без матери».

Из 144 участников эксперимента Шварца большинство были мужского пола (76%) и женатыми (78%). После всей подготовительной информации им был задан вопрос, готовы ли они сдать кровь для анализа. Интервьюер предупредил, что разрешение на анализ не предполагает, что им придется идти дальше. Только 5% участников отказались на этом этапе. Остальным 95% согласившихся интервьюер далее говорил, что анализ будет сложным и очень дорогостоящим, так что больница не хочет его проводить, пока пациент хотя бы на 50% не будет уверен, что сдаст ткань, если его найдут совместимым. Только 12% участников отказались взять на себя это обязательство. На каждом этапе отказавшимися, как правило, были люди, которым дали менее подробное описание несчастий жертвы.

Есть соблазн объяснить высокий процент добровольцев тем, что доноры крови вообще существенно отличаются от других людей. Однако проблема в том, что очень многие когда-либо оказываются донорами крови. Шварц сообщает, что нет связи между тем, как часто человек сдавал кровь в прошлом, и вероятностью того, что он согласится на анализ. Более того, все указывает на то, что подопытные очень серьезно относятся к своему обещанию. Часто они «разговаривали друг с другом 10-15 минут, пока интервьюер ждал их решения; они перечисляли интервьюеру многочисленные затраты; и в последующие недели искали социального одобрения оценки затрат, которую они сделали при принятии решения».

По любым разумным стандартам, общая анестезия и то, что кто-то разрезает вашу плоть и проникает в ваши кости, чтобы забрать костный мозг, — это нетривиальная жертва. Потенциальный бенефициар не был родственником участников, они не были даже знакомы. Тем не менее подавляющее большинство опрошенных выразили готовность прийти на помощь.

Можно сказать, что исследование Шварца не дает никакого подтверждения позиции рационалиста: и среди обычных, негероических людей альтруистическое поведение, очевидно, не ограничивается случаями, когда затраты несущественны. Шварц отозвался о высоком проценте добровольцев как о «большой неожиданности». Для по-настоящему закоренелого рационалиста, видимо, он должен быть прямо-таки ошеломляющим.