Сейчас я вроде как встречаюсь с Ивэном Нейманом. Это произошло как-то незаметно: сначала мы оказывались вместе во множестве разных больших групп, потом группы стали поменьше, где-то месяц назад он подвез меня домой после того, как мы с отвращением посмотрели «Холостяка» у Юмико. У дома он остановил машину, наклонился и поцеловал меня.

Это было… в общем, приятно. Целоваться он умеет. Я поймала себя на том, что анализирую поцелуй слишком отстраненно, мысленно хваля Ивэна за высочайшую технику и в то же время отмечая полное отсутствие между нами страсти или магнетической тяги. Сердце у меня не забилось быстрее, когда я отвечала на этот поцелуй, руки не задрожали. Приятный поцелуй с приятным парнем. То, чего мне всегда хотелось. Но свою послешкольную жизнь я планировала направить по параллельному пути, никак с ним не связанному. В лучшем случае мы с ним останемся парой только до выпуска.

Я подала в Йель, но не на ранний набор. Впрочем, это не полное и окончательное решение моего будущего. Какое-то время по воскресеньям я стажировалась у Эли и начала ощущать притягательность работы в «Пока Не Будет Доказано».

Все вокруг меняется довольно быстро, и я стараюсь воспринимать это спокойно. Я много думаю о Саймоне и о том, что СМИ назвали его «зацикливанием на обиде» – убеждении, что его лишили того, что ему положено, и все должны за это заплатить. Это очень сложно понять – разве только тем уголком сознания, который подтолкнул меня сжульничать ради оценок, которых я не заработала. Я больше не хочу быть человеком, сделавшим это.

Нейта я вижу только в школе. Он появляется там чаще, чем раньше, и, я полагаю, у него все в порядке. Точно я, впрочем, не знаю, потому что мы больше не разговариваем. Совсем. Он не шутил насчет возвращения к раздельным жизням.

Иногда я, кажется, ловлю на себе его взгляд, но, скорее всего, просто принимаю желаемое за действительное.

Он не выходит у меня из головы, и это тяжело. Я надеялась, что роман с Ивэном избавит меня от навязчивых мыслей о Нейте, но на самом деле стало только хуже. Поэтому я стараюсь не думать об Ивэне тогда, когда не провожу с ним время, – а значит, иногда упускаю из виду вещи, которые должна знать, будучи вроде как девушкой Ивэна. Как, например, сегодня.

Сегодня я играю с симфоническим оркестром Сан-Диего – в рамках их концертов в школах. Я отправляла им заявки с девятого класса, но приглашения ни разу не получала, а месяц назад оно наконец пришло. Вероятно, это произошло из-за моей скандальной известности, хотя мне хотелось бы думать, что дело в том видео, которое я им отправила – «Вариации на тему канона». Я сейчас играю намного лучше, чем осенью.

– Нервничаешь? – спрашивает Мейв, когда мы спускаемся.

Для концерта она оделась в бордовое бархатное платье, отдающее ренессансом, а волосы собрала в свободную косу и заколола небольшими декоративными заколками. Недавно она получила роль леди Гиневры в постановке «Короля Артура» в театральном кружке и сейчас немного перебирает, входя в образ. Но платье ей идет. Я выгляжу более консервативно в приталенном, немного выше колен жаккардовом платье в серо-черный горошек с небольшим вырезом.

– Немного, – отвечаю я, но она едва слушает.

Ее пальцы летают по экрану телефона – очевидно, она организует еще одну воскресную репетицию с мальчиком, который играет Ланселота и просто друг. Ага, как же.

Я достаю свой телефон, даю последние указания Кейт, Юмико и Эдди. Купер обещал привести Криса, хотя сегодня у них ужин с его родителями, так что могут опоздать. С родителями Криса, конечно. Папочка Купера постепенно смягчается, но сейчас еще не в той стадии. Юмико пишет: «Надо поискать Ивэна?» – и тут я вспоминаю, что вообще его не пригласила. Но это не страшно. В газетах об этом не писали, а он наверняка сказал бы, если бы как-то узнал и захотел пойти.

Концерт проходит в «Копли-Симфони-холле», перед многочисленной публикой. Когда наступает моя очередь, я выхожу на большую сцену, в центре которой рояль кажется крошечным. В зале тишина, если не считать отдельных покашливаний, и мои каблуки громко стучат по лакированному полу. Огладив платье, я сажусь на стул из черного дерева. Я никогда не выступала перед такой широкой аудиторией, но нервничаю меньше, чем ожидала.

Я сгибаю пальцы и жду сигнала из-за сцены. И, едва начав, сразу же понимаю, что это будет лучшее исполнение за всю мою жизнь. Звуки льются непрерывным потоком, но дело не только в этом: когда я дохожу до крещендо и тихих нот сразу после него, я передаю клавишам все свои эмоции последних месяцев. Каждая нота ощущается как удар сердца – и я знаю, что публика чувствует то же самое.

Я заканчиваю, и в зале звучат громкие аплодисменты. Я встаю, наклоняю голову, принимая одобрение публики, потом помреж манит меня пальцем, и я ухожу за кулисы. Там я получаю цветы, оставленные для меня родителями, и сижу с ними, слушая остальных исполнителей.

Потом встречаюсь со своими в фойе. Кейт и Юмико преподносят мне букет поменьше, и я соединяю его с тем, что у меня в руках. Эдди разрумянилась и улыбается. Она в своем новом жакете школьной команды поверх черного платья – вот уж кого трудно было представить спортсменом. Волосы у нее коротко острижены, почти как у ее сестры, только цвет другой. Она решила не становиться снова блондинкой, а покраситься в лиловый цвет целиком, и это ей идет.

– Как же это было здорово! – радостно вопит она, крепко обнимая меня. – Они должны были позволить тебе сыграть все.

К моему удивлению, за ней подходят Эштон и Эли. Эштон обещала прийти, но я не думала, что Эли так рано уйдет с работы. Они теперь официально пара, и Эли как-то умудряется выкроить время для того, что хочет Эштон. На его лице та слабоумная улыбка, которая всегда появляется в ее присутствии, и он вряд ли слышал хоть одну ноту из того, что я играла.

– Неплохо, Бронвин, – говорит он.

– Я записал тебя на видео, – заявляет Купер, показывая телефон. – Чуть подредактирую и пришлю.

Крис, который выглядит ослепительно в спортивной куртке и темных джинсах, закатывает глаза.

– Купер наконец научился использовать ай-муви, и теперь его не остановить. Можешь мне поверить, я пытался.

Купер усмехается без всякого смущения и, сунув телефон в карман, берет Криса за руку.

Эдди непрерывно оглядывает публику в фойе, так что я даже думаю, не привела ли она кавалера.

– Кого-то ждешь? – спрашиваю я.

– Что? А, нет. – Она машет рукой. – Так, просто осматриваюсь. Красивое здание.

Если кто на этом свете и не умеет делать покер-фейс, так это Эдди. Я слежу за ее взглядом, но не вижу никаких признаков потенциального загадочного мужчины. Тем не менее она не выглядит разочарованной.

К нам все время подходят поговорить, и лишь через полчаса мы с Мейв и родителями выбираемся на улицу. Отец смотрит на мерцающие над нами звезды.

– Мне пришлось чертовски далеко парковаться. Вам на каблуках незачем туда тащиться, ждите здесь, я подъеду.

– Ладно, – говорит мама и целует его в щеку.

Я сжимаю цветы, разглядываю празднично одетых людей, которые, смеясь и переговариваясь, непрерывным потоком выливаются на тротуар. Очередь из дорогих машин постепенно продвигается, и я смотрю на них, хотя отец не мог подъехать так быстро. «Лексус», «Рендж-ровер», «Ягуар».

Мотоцикл.

Огни мотоцикла гаснут, и водитель снимает шлем. У меня колотится сердце. Нейт слезает, обходит пожилую пару и направляется ко мне, не сводя с меня глаз. Я не могу дышать.

Мейв тянет маму за руку.

– Надо подойти ближе к парковке, чтобы папа нас увидел.

Я не могу отвести глаз от Нейта, поэтому не вижу мамино лицо, а только слышу ее глубокий вздох. Но она уходит с Мейв, и я стою на тротуаре одна.

– Привет! – Он смотрит на меня сонными глазами с темной бахромой ресниц, и во мне вскипает возмущение.

Я не хочу видеть эти дурацкие глаза, дурацкий рот и все прочие черты этого дурацкого лица, из-за которого так страдаю последние три месяца. И когда наконец-то наступил вечер, когда я смогла забыть о своей жалкой личной жизни, он его испортил. Но я не доставлю ему удовольствия это узнать.

– Привет, Нейт! – Я сама удивляюсь своему безразличному, спокойному голосу. Никто бы не догадался, что мое сердце готово выпрыгнуть из груди. – Как поживаешь?

– Нормально, – отвечает он, засовывая руки в карманы. Вид у него… смущенный? Это совершенно новое для него состояние. – Отец опять на реабилитации, но они говорят, что это хорошо. Что это еще одна попытка.

– Отлично. Надеюсь, получится. – В моих словах не слышно ни капли надежды, хотя я действительно надеюсь. Чем дольше он тут стоит, тем труднее мне притворяться. – А мама как?

– Нормально. Работает. Перевезла сюда все из Орегона, так что, думаю, она тут сколько-нибудь пробудет. Во всяком случае, так планируется. – Он проводит пальцами по волосам, снова смотрит на меня из-под полуопущенных век. Так, как смотрел перед тем, как меня поцеловать. – Я был на концерте. В тот вечер, когда я впервые увидел, как ты играла, я сказал неправду. Вот это, то, что было сегодня, – лучшее, что я слышал в своей жизни.

Я стискиваю букет так, что шипы роз колют мне пальцы.

– Зачем?

– Что зачем?

– Зачем ты пришел? В смысле, – я указываю на окружающих нас людей, – это же не твое?

– Не мое, – признает Нейт. – Но ведь для тебя это многое значит? Я хотел это увидеть.

– Зачем? – повторяю я, хочу спросить кое-что еще, но не могу. У меня перехватывает горло, и я с ужасом чувствую жжение в глазах и подступающие слезы. Сосредотачиваюсь на дыхании, сжимаю руки на колючках, чтобы легкая боль меня отвлекла. О’кей, получилось. Слезы отступают, катастрофа предотвращена.

За те несколько секунд, в течение которых я боролась с собой, Нейт подошел поближе. Я не знаю, куда смотреть – все в нем вызывает у меня бурю чувств.

– Бронвин… – Нейт чешет затылок, тяжело глотает, и я понимаю, что он нервничает не меньше меня. – Я был идиотом. От ареста в голове все сдвинулось, и я думал, что тебе лучше будет без меня, вот я и… сделал так, чтобы это случилось. Теперь жалею.

Я смотрю на его кроссовки – самый нейтральный объект – и молчу, не доверяя своему голосу.

– Тут дело в том… – Он замолкает. – Понимаешь, у меня на самом деле никогда не было ничего серьезного. Я говорю это не для того, чтобы ты меня пожалела, – просто хочу объяснить. Я не знаю – то есть не знал, – как это бывает. Не знал, что не получится притвориться, будто мне наплевать. – Нейт переступает с ноги на ногу, и я замечаю это, потому что мой взгляд прикован к земле. – Я поговорил об этом с Эдди, потому что… – он усмехается, – потому что она не отставала. Я спросил ее, как она думает, разозлишься ли ты, если я попытаюсь с тобой поговорить, и она сказала, что это не важно. Что я в любом случае должен хотя бы объясниться. И она права. Как обычно.

Эдди. Проныра. То-то она головой вертела по всему «Симфони-холлу».

Я прокашливаюсь, чтобы убрать ком в горле, но он не исчезает. Приходится говорить.

– Ты был мне не просто бойфрендом, Нейт. Ты был моим другом. Или я думала, что ты мой друг. А потом ты перестал со мной общаться, будто все это вообще ничего не стоило. – Я пытаюсь прикусить щеку, чтобы сдержать вновь подступающие слезы.

– Я знаю. Это… Господи, я даже объяснить не могу, Бронвин. Ты – самое лучшее, что было в моей жизни, и это меня напугало. Я боялся, что погублю твою жизнь. Или что ты меня раздавишь – так всегда было в доме Маколи. Но ты не похожа на них. – Он резко выдыхает, и его голос становится тише. – Ты ни на кого не похожа. Я знал это, еще когда мы были малышами, и я… я просто все испортил. Мне был дан шанс быть с тобой, и я его упустил. – Секунду он ждет, что я скажу что-нибудь, но я еще не готова.

– Прости, – произносит он, снова переступая с ноги на ногу. – Не надо было мне приезжать и все это на тебя обрушивать. Я не хотел портить твой лучший вечер.

Публика редеет, ночной воздух становится прохладнее. Скоро приедет отец. Я наконец поднимаю глаза, и все выходит так неловко, как я и думала.

– Ты действительно сейчас делаешь мне больно, Нейт. Нельзя вот так приехать на своем мотоцикле со всем… этим, – я обвожу рукой все вокруг, – и ожидать, что все будет хорошо. Не будет.

– Знаю. – Нейт всматривается мне в глаза. – Но я надеялся… в смысле, вот ты сказала, что мы были друзья. Я и хотел тебя попросить – глупо, наверное, после всего этого, но ты знаешь «Портер синема» на Кларендон? Там, где крутят старые фильмы? У них сейчас идет второй «Дивергент». Ну, я хотел спросить, не хочешь ли сходить как-нибудь.

Наступает долгая пауза. В мыслях у меня дикая путаница, но в одном я уверена: если я сейчас скажу «нет», это будет из гордости и самосохранения. А не потому, что мне этого не хочется.

– Как друзья?

– Как ты захочешь. То есть я хотел сказать «да». Друзья – это классно.

– Ты эти фильмы терпеть не можешь, – напоминаю я.

– Чистая правда. – В его словах слышится сожаление, и я подавляю улыбку. – Но ты мне нравишься больше. Мне тебя дико не хватает. – Я хмурюсь, и он быстро добавляет: – Как друга.

Несколько секунд мы смотрим друг другу в глаза, и у него дергается челюсть.

– Ладно. Раз я сегодня честный, не просто как друга. Но я понимаю, что тебе сейчас не до этого. И я все равно хотел бы сводить тебя на этот дурацкий фильм и погулять с тобой пару часов. Если ты мне позволишь.

Щеки у меня горят, уголки рта пытаются подняться вверх. Мое лицо – жалкий предатель. Нейт это видит, и лицо у него светлеет, но я молчу, и он оттягивает вырез футболки и опускает голову, будто я уже ему отказала.

– Ну ладно. Ты просто об этом подумай, хорошо?

Я делаю глубокий вдох. Когда Нейт меня бросил, это было мучительно, и возможность вновь испытать такую боль пугает. Но я уже рискнула однажды, когда сказала, как к нему отношусь. И еще раз, когда помогала вытащить его из тюрьмы. Он стоит хотя бы третьей попытки.

– Если ты готов признать, что «Инсургент» – шедевр кинематографии и ты до смерти хочешь его увидеть, я рассмотрю твое предложение.

Нейт закидывает голову и улыбается так, будто на небе появилось солнце.

– «Инсургент» – шедевр кинематографии, и я до смерти хочу его увидеть.

Во мне пузырьками закипает счастье, и очень трудно сохранить бесстрастное лицо, но я справляюсь, потому что не собираюсь настолько облегчать ему жизнь. Он еще отсидит все части, пока выйдет из френд-зоны.

– Быстро, – говорю я. – Я ожидала большего сопротивления.

– Я потерял слишком много времени.

Я едва заметно киваю.

– Ну, тогда ладно. Я позвоню.

Улыбка Нейта бледнеет.

– Но мы же так и не обменялись телефонами?

– Твой одноразовый еще у тебя?

Мой заряжается три месяца в шкафу. На всякий случай.

Его лицо снова светлеет.

– Ага, у меня.

Я наконец слышу негромкий, но настойчивый звук клаксона. Папин «БМВ» работает на холостом ходу прямо у меня за спиной, а мама выглядывает из-за опущенного стекла. Если описать выражение ее лица одним словом, то это смирение.

– Это за мной, – объясняю я Нейту.

Он берет меня за руку, быстро ее сжимает и отпускает, и, богом клянусь, по коже у меня бегут самые настоящие искры.

– Спасибо, что не предложила мне проваливать. Я буду ждать твоего звонка, о’кей? В любой момент.

– О’кей.

Я обхожу его, направляясь к машине родителей, и чувствую, как он оборачивается мне вслед. Наконец я разрешаю себе улыбнуться и уже не могу остановиться. Но это не страшно. Я вижу его отражение в боковом зеркале – он тоже улыбается во весь рот.