37

Сиэтл в этот раз кажется иным. Будто я в буквальном смысле вижу все вокруг более четко. Вода голубее, небо чище, и, хотя я постоянно думаю о Тео – вспоминаю его плавучий дом, и секретный проход через студгородок, и стадион в пятьдесят ярдов, – но все же стараюсь думать о нем как можно меньше. Во всяком случае, не как два месяца назад, в тот день, когда Ванесса впервые притащила меня сюда. Тогда я могла лишь задаваться вопросом – а что, если? Теперь, с учетом того, что я поняла и кем стала, я интересуюсь лишь одним: а что сейчас?

Шоу «Рискни» предоставило нам тот же старомодный отель неподалеку от Пайк-Плейс-маркет. Ванесса списалась с красавчиком с Сэйфко-филд и, помахав рукой на прощание, улизнула из отеля. Поэтому вечером мы с Никки вдвоем бродили по кривым улочкам, вымощенным булыжником; в воздухе резко пахло свежей рыбой, вечер был полон возможностей.

– Как думаете, что они с нами сделают? – спросил он, когда мы, сидя на скамейке, любовались проплывавшими мимо нас лодками.

– Не знаю, – ответила я, – но, наверное, будет не очень страшно.

– Видимо, вы давно не смотрели шоу, – сказал он на это.

Нас разбудили в убийственные пять утра – не знаю, может быть, Ванесса и вовсе не спала. Тэнди, наша режиссер-постановщик, которая вечно носит брюки карго, кожаные ботинки и камуфляжную куртку, обладательница бицепсов толщиной с мои бедра, согнала нас в фургончик с затемненными стеклами и сказала:

– Не хочу вас пугать, но вы даже не представляете, что будет. Игра начинается!

Никки широко раскрыл глаза и воскликнул:

– Пипец!

Я все еще сомневалась, стоит ли брать его с собой, и всю неделю пыталась его переубедить, но Аманда уже дала свое согласие, и ее тоже можно было понять. На долю Никки выпало больше страданий, чем может вынести ребенок; почему бы не подарить ему приятное воспоминание, не дать ему шанс? Ванесса заверила меня, что наше задание не будет смертельно опасным, и нельзя было отрицать очевидное: впервые с тех пор, как дал о себе знать переходный возраст, Никки выглядел по-настоящему счастливым. Не как раньше – когда открыл для себя иудаизм или когда ему удавалось выбесить окружающих взрослых, – а просто счастливым. Как и положено двенадцатилетнему. Большинство в двенадцать лет мечтает об игровых приставках. Судьба, или рок, или просто паршивая жизнь Никки были слишком трудными для таких простых радостей.

Так вот, Тэнди усадила нас в шпионскую машину, и не прошло и получаса, как я заблевала все переднее сиденье, а оператор снял этот эпизод очень крупным планом. Уверена, вы уже его видели. Простите.

Через несколько часов фургон остановился, и мы оказались у подножия той самой горы – горы Рейнир, – где Ванесса шокировала меня до глубины души, где вся история и началась. Два оператора выпрыгнули из машины, а Тэнди вручила мне карту, йод, аптечку, налобный фонарь и мюсли.

– Ты шутишь? – спросила я Ванессу. – Этого я точно делать не буду.

– Ты много чего делать не будешь, – ответила она, – у меня был сложный выбор.

– Да я для тебя спрыгнула с чертова моста!

– А я думала, ты для себя спрыгнула с чертова моста.

Я повернулась к Тэнди:

– Я же вам сказала – я терпеть не могу горы. Даже в анкете написала – ненавижу горы!

– А вы чего ожидали? Спа-сеанс? – съязвила она. – Проведете там тридцать шесть часов. Одна. Вот ваше задание.

– Я не смогу провести тридцать шесть часов совсем одна! – Я умоляюще посмотрела на Ванессу, которая лишь пожала плечами, уперев руки в бока.

– Вы не сможете провести тридцать шесть часов совсем одна, потому что не выносите одиночества, как написали в анкете, – сказала Тэнди (она весьма неглупа). – На карте отмечены места, где мы спрятали еду. Если вы будете достаточно внимательны – будете в полном порядке. Сытая. И не такая уж одинокая – ведь вас должен сопровождать оператор. А сутки спустя вы встретитесь с Никки и следующий день проведете вместе.

Никки кивнул.

– По-моему, круто. А Слэк Джонс я увижу?

Я кивать не стала. Я сказала:

– Черта с два.

А Ванесса ответила:

– Нет, рискни.

Я сказала:

– Это так банально!

А она ответила:

– В том-то и штука.

Тогда я закричала:

– Да что за дерьмо такое! Я на это не подписывалась!

А Никки сказал:

– Давайте, тетя Уилла! Будет весело!

И, поскольку я ощущала новое непонятное чувство, похожее на материнский инстинкт, а еще поскольку я не хотела его разочаровывать, показав себя неудачницей, я тяжело вздохнула, как вздыхают в мелодрамах, и ответила:

– Ну хорошо.

Полная противоположность тому, как я должна была себя повести. Ничего хорошего!

– Терпеть не могу твою теорию противоположностей, – сказала я Ванессе, когда она направилась к фургончику, чтобы унестись в нем прочь.

– Не стреляйте в пианиста, он играет, как умеет, – сказала она, прежде чем хлопнуть дверью. Как будто в ее словах был смысл, как будто они могли чем-то помочь…

Мы с Никки обнялись, и, сверившись с картой, он пошел налево, поднимаясь все выше, выше и выше; оператор отправился за ним по пятам, они становились все меньше и меньше, пока наконец не скрылись за горным хребтом и я не осталась одна (не считая оператора Рика, того самого, который прислал мне фото; но разговаривать с ним можно было лишь в чрезвычайной ситуации, поэтому я и говорю, что осталась одна).

Мне предстояло провести совсем одной тридцать шесть часов. В горах. Кто бы сомневался.

Но выбора у меня все равно не было, поэтому я поставила вперед одну ногу, потом другую и понемногу начала свой поход. Карта указывала ближайший тайник с едой примерно в трех милях – очень даже неплохо. Было жарче, чем я ожидала, но я, вытирая пот со лба, шла дальше. Я знала огромное количество всевозможных мотиваторов и приемов убеждений, поэтому решила сосредоточиться на дороге, на земле под ногами и думать только о своей силе духа – ни о чем другом. Ни о Тео, ни о папе, ни о Шоне. Я быстро поняла, в чем суть ловушки и как продюсеры дают участникам ложное чувство уверенности: гадюки, медведи и ядовитые ягоды не кажутся такими уж опасными, пока не подойдешь поближе и не начнутся настоящие проблемы. Все это убивает, лишь когда рядом. Первая миля далась легко.

Понемногу я дошла до скальной стены, спускавшейся вниз. Повернувшись к Рику, я спросила: вы издеваетесь? Но отвечать ему не дозволялось; я увидела, что его объектив направлен на мои огромные раскрытые поры, выделяющие целые реки пота, поэтому я быстро отвернулась, сказала: твою мать! – и стала читать инструкцию к парапланерной подвеске, а потом, закрепив вышеупомянутую подвеску на валуне, спустилась на ней вниз. Не то чтобы я была в плохой форме. Ванесса готовила меня к таким испытаниям, тренировала, как солдата, воспитывала, как ребенка, которому вскоре предстоит выйти в большой мир.

Но, хотя я и спрыгнула с Бруклинского моста, с горы на канате я никогда не спускалась. Я отскакивала, и отскакивала, и отскакивала от раскаленных камней, растопыривая конечности и выкрикивая непристойности. Локоть кровоточил, на левой щеке появилась чудовищная рана. На полпути к цели я посмотрела вниз и увидела, что творится: я болтаюсь в воздухе на высоте порядка ста футов, солнце сжигает мои плечи, а из пищи у меня с собой только мюсли; вот тут-то и началась паника. Я ощутила в горле слишком знакомый привкус желчи, но, вдыхая и выдыхая через нос весь остаток пути, все-таки справилась с задачей.

И что? Что теперь? Что дальше?

Напрягая трясущиеся руки, я спускалась, пока не коснулась ногами земли и не закричала: аллилуйя!

Рик уже ждал меня у подножия, что было довольно подозрительно, но когда я попыталась выяснить у него, как так получилось, он жестом показал мне – рот на замке! Это сильно меня разозлило, но я продолжила путь. Пройдя еще около двух миль, я добралась до первого тайника с едой и подумала: да я справлюсь! Ерунда это, а не задание!

Усевшись, я полакомилась «Гейторадом», батончиком мюсли и бананами; подставив щеки солнцу, я на минуту ощутила, что я собой вполне довольна. Я думала о Никки – думала, что у него все здорово и он наверняка уже добрался до лагеря, – и чувствовала себя лучшей в мире тетей, заменяющей мать. Разве я не крута? Взяла с собой племянника на шоу «Рискни»! Да я просто невероятно крута! Я стану лучшей мамой во всей мировой истории.

Когда в горах садится солнце, температура снижается невероятно быстро. Вы вряд ли об этом знаете, если вы всю жизнь провели в городе, и весь ваш опыт, связанный с горами, заключается в недавней вылазке на Рейнир, семейном путешествии в Альпы, во время которого вы заблудились, и нескольких переходах по ссылкам с названием «Девушки, которые идут в горы» на странице «Фейсбука» Циллы Цукерберг.

Оглядываясь назад, скажу, что вела себя слишком самонадеянно. Я слишком долго просидела на привале. Светило солнышко, мне было хорошо, а как вы, дорогие читатели, уже хорошо знаете, мне, Уилле Чендлер, не особенно часто бывает хорошо, и я слишком долго наслаждалась «Гейторадом» (энергетические напитки «Гейторад» – спонсор шоу «Рискни»), не думая о времени (все равно нам не разрешалось брать с собой часы) и вообще ни о чем не думая.

Я здесь! Я на шоу «Рискни»! У меня есть сила духа!

Я пила «Гейторад», словно шампанское, и мечтала, как расскажу отцу о своих приключениях. Я забралась на гору; Альпы не напугали меня до конца дней! И, хотя я старалась думать об отце как можно меньше, все-таки не могла удержаться от мыслей о нем. По правде говоря, всем нам предстоит еще долго работать над собой, поэтому, признаюсь, – сидя на камне, я думала: выкуси, папочка! Тут тебе не сраные Альпы! Но потом пришла другая мысль: надеюсь, он меня простит; и долгое время размышляла над тем, почему всегда надеялась на его прощение и почему мне все еще важно, простит он меня или нет.

Потом я думала о судьбе, и о жизни, и о том, что, если бы Ванесса не заставила меня впервые пойти на риск – тогда, в июне, – я сидела бы сейчас дома с Шоном, а не здесь, в горах, и не ощущала бы вкус свободы на языке, ее пульсацию в венах. А потом вспомнила порвавшийся презерватив и поняла – от судьбы тоже много чего зависит. Но не все, как утверждает мой отец.

К тому времени, когда я наконец поднялась с насиженного места, солнце скрылось за верхушками соседних гор. Сверившись с картой, я увидела на пути развилку. Я повернулась к Рику, чтобы спросить совета, но он собирал вещи, намереваясь вернуться туда, откуда пришел.

– Ты меня тут одну оставишь?

– Повсюду натыканы камеры. Ты под присмотром.

– Вот как ты заговорил?

– Следую протоколу. Я должен пробыть здесь до заката. Увидимся утром!

– Ну ты и засранец, Рик!

– Работа у меня такая. Предпочел бы снимать фильмы Спилберга, если тебе от этого легче.

Сказав это, он ушел, и я осталась уже совсем одна.

Одна. У дорожной развилки. Два пути. Один выбор. Символ, понятный даже мне.

Я смотрела на карту, пока солнце окончательно не опустилось за горизонт. Какой путь выбрать? Я понятия не имела, что ждет слева, что справа. Вот когда философия отца успокоила бы меня: не важно, каким будет мой выбор, потому что обе дороги, по всей видимости, приведут меня к Никки, к жилью, пище и теплому душу. А может быть, и нет. Но тогда выбор был важен. Свернуть влево или вправо, свернуть верно или неверно, Шон или Тео, прежняя жизнь или новая? Если мы всегда выбираем путь наименьшего сопротивления, если мы поддаемся бездействию, если мы никогда не хотим брать ответственность за свой выбор, – как мы можем ощутить триумф победы или чувство вины из-за поражения?

И все же я не могла сделать выбор. Я смотрела и смотрела на карту, по большому счету ничего не видя, а потом подняла глаза и поняла, что стемнело. Тьма по обе стороны развилки.

Гора, окутанная тьмой, – совсем, совсем не то, что гора в лучах дневного света. У вас нет восприятия глубины, нет ориентации, нет видения предметов, на которые вы можете наступить и в которые можете провалиться. Жилка на моей шее забилась, и я изо всех сил старалась дышать, как учил меня Олли. Я вспомнила про налобный фонарь, включила его и инстинктивно полезла было за телефоном, чтобы экран лучше освещал мой путь. Но, конечно же, телефон у меня забрали, как и все остальное.

Налобный фонарь был паршивый и в лучшем случае освещал дорогу на шаг вперед. Пройдя шага три, я попала ногой в норку суслика и подвернула лодыжку. Звук был таким громким, что отдался эхом в каньоне.

– …твою мать! (Первое слово, которое пришлось запикать; на протяжении серии вы услышали еще много. Простите.)

Я села на землю, чтобы осмотреть травму; связки уже тянуло от боли. Вынув из аптечки эластичный бинт, я замотала ногу как могла, в почти полной темноте, в горах, без помощи медсестры, и поковыляла вправо, но поняла, что так и не решила, куда хочу свернуть – вправо или влево. Или вниз. Я подумала – ведь можно пойти вниз. Мне не впервой спускаться с горы. Я ухожу!!! – кричала я лишь несколько месяцев назад… Но, прежде чем я окончательно приняла решение, что-то в кустах зашуршало, и я отчетливо услышала лай. Вой. Визг. Потом кусты затрещали, листья зашелестели, и раздалось: хрусть-хрусть-хрусть.

Я забыла про свою лодыжку, я думала только о пуме, или рыси, или медведе – не знаю, кто там сидел в кустах, но уж точно не человек; и я побежала. Кое-как, но все-таки побежала.

Влево? Вправо? Влево? Вправо? Влево? Вправо?

Я уже не думала ни о чем – просто бежала. Я поняла то, к чему меня в конце концов привели теории отца: ничто не имеет значения, просто иди вперед. Беги. Выбери направление и оставь все остальное позади. Важно лишь то, где ты окажешься.

Шум у меня за спиной не смолкал – шорох кустов, бесконечное хрусть-хрусть-хрусть, треск веток, листьев, сухих кустарников. Откровенно говоря, я была не в такой уж хорошей форме – конечно, в лучшей, чем прежде, но очень далеко от того, какой меня хотел бы видеть Олли, – и я стала замедлять скорость. Я чувствовала, что отстаю, что существо у меня за спиной приближается. Я представляла, как умру в этих чертовых горах, как, полусъеденная, буду истекать кровью, и никто не опознает мой труп, потому что пума сожрет мое лицо. Я закричала:

– Я сдохну в этих сраных горах! Моя сестра, Райна Чендлер-Фарли, вас всех засудит! Надеюсь, ты меня слышишь, Ванесса Пайнс! Я разрешаю Райне испортить тебе жизнь!

Потом я вспомнила, как сильно сама испортила свою жизнь; моя нога снова провалилась в нору суслика, черт бы их побрал; я споткнулась, упала лицом вниз и рассекла правое веко. И, конечно же, меня вырвало, а потом я разревелась. Я выла, и скулила, и стонала, и грозила кулаками небу, и вопила:

– Это самая дерьмовая идея во всем сраном мире! Ты меня слышишь, мир? Самая! Дерьмовая! Идея! Во! Всей! Твоей! Сраной! Мировой! Истории!

Накричавшись наконец, я поняла, что хрусть-хрусть-хрусть прекратилось. Но ощущение, будто кто-то следит за мной, не отступало. Наверное, этот кто-то размышлял, как меня убить и хороший ли получится из меня обед. Я была уверена – это не глаза камер, которые повсюду натыкали операторы; шатаясь, я с трудом, на цыпочках подобралась к кустам и припала к земле; фонарь заменял мне глаза. Врать не стану: я чувствовала себя героиней фильма «Ведьма из Блэр», и на экране именно так и смотрелась, правда? Медленно, потом еще медленнее, я ползла по тропинке, ища того, кто охотился за мной.

А потом замерла. Меня парализовало.

Фонарь сиял; а напротив сияли, глядя прямо на меня, два глаза, такие же темные, как весь окружающий мир (но куда более голодные).

Мой крик эхом отозвался в каньонах; поднявшись на ноги, я рванула прочь. Боль в лодыжках бесследно исчезла, кровоточащий глаз больше не имел значения. Значение имело только одно: когда-нибудь мы все умрем, но именно сейчас, пока у меня еще был шанс исправить свою не такую уж и отвратительную жизнь, я совсем не была готова к тому, что мое время на этой земле подошло к концу.

Я бежала, пока не отказала правая лодыжка. Нога совершенно никуда не годилась. Рухнув на землю, я ударилась головой; холодный ветер окутал меня, боль охватила всю левую сторону тела, а потом – намеренно или нет, потому что, надо отдать должное моему отцу, мы не все можем держать под контролем, как бы ни старались, – я потеряла сознание.

Меня разбудило восходящее солнце. Первые лучи, коснувшиеся моего лица, были слишком яркими. Во рту стоял кислый вкус рвоты, кровь вокруг раздутого глаза запеклась, и он не открывался. Кое-как усевшись на корточки и зажав голову между коленями, я открыла мюсли и смогла проглотить три покрытых йогуртом изюмины.

И что? Что дальше? Что теперь?

– Кто-нибудь заберет меня отсюда? Пожалуйста! – закричала я. – Я знаю, вы здесь. Разве меня не пора доставить в больницу на вертолете?

Но никто не ответил. Меня, как я всегда и боялась, предоставили самой себе. Нужно было действовать в одиночку.

Я медленно поднялась на колени, затем на ноги, хотя лодыжки, агонизируя, молили этого не делать. Сверилась с картой и увидела наконец то, чего не заметила вчера вечером, ослепленная темнотой и, как оказалось, ложной уверенностью, будто мой выбор не имеет значения и все дороги ведут к Никки. Нет. Повнимательнее присмотревшись к карте (насколько позволял единственный здоровый глаз), я увидела, что дорога, которую я выбрала, оказалась тупиком. Перпендикулярно выбранному мной курсу шла тоненькая линия. Расщелина. Или горная стена. Не важно. Весь путь, пройденный за ночь, был пройден зря. Эта дорога не вывела бы меня домой.

– Твою мать! – кричала я. – Ванесса, я тебя ненавижу! – голосила я. – Мы так не договаривались! – визжала я в бешенстве. А потом, только потому что этого требовал инстинкт, я изо всех сил напрягла голосовые связки и завопила:

– Я ухожу!!!

Но все без толку – мои крики лишь эхом прокатились по окрестностям. Птицы пропели в ответ, деревья вздохнули, а пумы (теперь я знала – здесь есть пумы!) продолжали мирно спать.

Способ добраться домой, дорогие читатели, был только один – собраться с духом, встать и переписать свой план Вселенной. Подняться по холму вверх и двигаться вперед. У меня в прямом смысле не было другого пути. Вновь хлынули слезы, внезапные, горячие, мучительные. Они смывали засохшую кровь, жгли открытые раны за кровавыми сгустками.

Вытирая лицо грязной футболкой, я вдруг поняла то, что пыталась сказать мне Ванесса с самого начала нашей дружбы, когда нам было по восемнадцать; и то, о чем мы ночью говорили с Олли, пуская зайчиков по стене; и то, в чем меня без слов убеждал Тео: помимо написанного на роду, существует еще очень и очень многое.

Когда мы с Ванессой взялись за эту книгу, мы поставили целью опровергнуть теорию моего отца, доказать – не все имеет свои причины; решения человека, его выбор и характер тоже играют роль. В конце нашего путешествия я поняла – я не хочу противоречить отцу. Он – доктор наук, и во всем мире ему поклоняются. Меня никогда не будут так уважать; я не смогу при помощи физических и математических формул доказать, что он не прав. Но я знаю одно: я знаю, что случилось там, на горе. Я знаю, что случилось в моей жизни за последние несколько месяцев. И мы надеемся – вы поймете этот урок из нашей книги, дорогие читатели. Не то чтобы мой отец был не прав, но существует не только его правда. Та ночь в горах наконец прояснила все, наконец освободила меня: я научилась быть Уильямом, или, если еще проще, – быть собой.

Никто не знает наверняка, удача ли, стечение ли обстоятельств, судьба, рок, Вселенная или совокупность правильных выборов гарантируют хорошую, счастливую жизнь. Все, что мы можем, – понять наш выбор, не важно какой, уважать его и уважать самих себя. Все, что от нас зависит (а это далеко не все), – наше. Мое. Ответственность. Убеждения. Вот какие уроки я усвоила, глядя с горы вниз.

Звучит банально, и, может быть, не такое уж это и великое открытие. Но для многих из нас – открытие. Для многих из нас оно сводится вот к чему: самый лучший способ не заблудиться – самому стать своей собственной картой. В то утро я медленно продвигалась вперед. Как та самая чертова черепаха, которой я была не против стать на день. Или на всю жизнь. Я медленно продвигалась по тропинке назад к развилке, а потом, шаг за шагом, к верной дороге. Прошло одиннадцать часов, прежде чем я добралась до Никки. По телевизору мои движения показали в ускоренном режиме, потому что смотреть на мои страдания в масштабе реального времени было бы слишком мучительно.

Но страдания ли? Только в тот самый день. Когда я прошла последний поворот на карте и увидела Никки, который, подставив лицо лучам полуденного солнца, спал под рекламным баннером шоу «Рискни», который ждал меня и верил, что я смогу, я совсем не чувствовала страданий.

Только силу духа.

Только радость правильного выбора.

Только понимание – пусть я свернула на неправильную дорогу, все-таки я смогла вернуться обратно и найти свой путь.

– Свобода или смерть, Никки! – закричала я.

И он проснулся, и улыбнулся мне самой чудесной из всех улыбок, и я приковыляла к нему, как израненный воин – в общем-то это было недалеко от истины, – и он сжал меня в медвежьих объятиях, и мы оба смеялись до слез.

– Прошлой ночью я говорил с отцом. Мысленно, – сказал он, когда мы наконец смогли отдышаться. – Он сказал – не страшно, если я наконец его отпущу.

– Забавно, – ответила я. – До меня, можно сказать, дошло то же самое.

Свобода или смерть. Я была готова. Я наконец поняла. Поняла, что случится дальше.