21
Райна и Джереми сидят у реанимационного отделения, сжимая в руках стаканчики с кофе и глядя в телефоны. Я вижу их, входя в коридор: яркие вспышки, резкие контуры, на всем – печать тоски. Райна кладет голову на плечо Джереми, он гладит ее по щеке, целует в лоб.
– Ну, слава богу, – заметив меня, Райна резко поднимается и проливает кофе Джереми ему на брюки.
– Я прямо из аэропорта. Как он?
– Скорее всего, жить будет, – говорит она и обнимает меня – просто сжимает в объятиях.
– О господи, – вместе со слезами выходит напряжение.
– Они снова его прооперируют, это я знаю точно, но врачи говорят – шансы высокие, – она поправляет блузку, подтягивает ремень. Снова становится прежней Райной.
– Мне так стыдно, что я оставила тебя одну…
– Со мной был Олли, – говорит она. – Конечно, ему запрещено покидать квартиру, но он все равно меня успокаивал.
– Ты носишь серо-коричневую повязку? – спрашиваю я, придвинувшись и глядя на ее шею.
– Меня Олли заставил. – Она садится, и я тоже.
– Цвет мира, – замечает Джереми и целует меня.
– Вы дозвонились до мамы?
– Я дозвонилась до Нэнси, ее приятельницы. – Райна поднимает и опускает пальцы, показывая кавычки. – Мама на сутки ушла в медитацию…
– На Палм-Бич проходят медитации? – перебиваю я.
– Как видишь, да. Но Нэнси сказала – будет с ней на связи.
– Мама просто ищет себя, – говорю я мягко. – Прожить сорок лет с отцом и его философией… и впервые выйти за рамки…
– Да я понимаю, – говорит Райна. – И дело даже не в Нэнси. Ты же понимаешь, я ничего не имею против. Мы каждый год выделяем средства в поддержку однополых браков.
– Вот как? – удивляется Джереми.
– Мы много чего делаем, о чем ты не знаешь, – говорит Райна.
– Это уж точно, – Джереми вздыхает.
– Ты просто не любишь перемены, – говорю я Райне. – Вот и все. Я поняла.
– Ну, я верю в браки. Они прожили вместе сорок лет – неужели это не имеет значения?
Я тоже верю в браки. Но вот в своем начинаю сомневаться.
Райна достает из сумки, которой ей служит рюкзачок Бобби, баночку с пилюлями. Откручивает крышку, кладет в рот пилюльку, другую протягивает мне. Я кладу ее на язык.
– Девочки, ну вы же понимаете – это не конфетки? – спрашивает Джереми. Райна не обращает на него внимания.
– Я просто хочу сказать… у папы только что случился инфаркт. Мама могла хотя бы приехать.
– Если на то пошло, то папа первый послал ее подальше, – замечаю я. – Совсем как Шон меня.
Да, наверное, мне следует пересмотреть пункт пятый: Шон – настоящий засранец!
– Может быть, вам с Шоном тоже следует попытаться все исправить, – советует Райна. – Вы же давали друг другу клятвы!
– При чем тут я? – Горечь пилюли все еще ощущается на языке. – Он придумал эти правила. Никаких контактов друг с другом, секс с другими…
– Секс с другими? – перебивает Джереми. – Ого!
– Не завидуй, – Райна шлепает его по руке.
– Я и не завидую, – отвечает он, хотя вид у него немного завистливый. – Просто впечатлен.
– В Сиэтле я решила, что буду за него бороться, постараюсь его вернуть, но… – я умолкаю.
– Но? – интересуется Райна.
Но столько всего произошло! И Тео! И папа! И я поняла, что бейсбол – на самом деле круто, и, может быть, играть на барабане тоже круто, а ходить в горы… ну, это по-прежнему ужасно, но, по крайней мере, мозоли заживают.
– Но теперь… я не знаю. Наверное, если он приедет к папе, приедет меня поддержать, я попытаюсь.
– Хорошо, – Райна откидывает голову. Таблетка начинает действовать. Похоже, ее не слишком-то интересует наша семейная жизнь. Джереми говорит:
– Я писал ему, хотел выяснить, что у него происходит.
Я готова закричать: ты видел его страницу на «Фейсбуке»? Видел, что он безвылазно торчит на JDate? В курсе, что он вовсю кадрит Эрику Стоппард? И, раз уж зашла речь, можешь найти о ней хоть какую-то информацию – сдается мне, она единственный человек в истории, не оставивший никаких следов! Но вместо этого я мычу:
– Здорово. Ну, посмотрим, что будет.
Он говорит:
– Классный гипс.
Я отвечаю:
– Долгая история.
Райна открывает глаза и, указывая на мою руку, спрашивает:
– Что, черт возьми, с тобой случилось?
Но я не успеваю даже начать свою долгую историю, не успеваю рассказать, как рисковала, как исправляла план Вселенной, рассказать о бездействии, и попкорне, и большом экране, и Билле, и, может быть, даже Тео, – я слышу голос у себя за спиной.
– Привет, – говорит голос.
И внутри у меня все сжимается.
Мне не нужно оборачиваться, чтобы понять – это он. Но я все же оборачиваюсь, чтобы убедиться – я не сошла с ума.
Сначала вижу Никки. На нем кипа; он складывает руки и приветствует нас поклоном. А за его спиной – в кожаной куртке, футболке с логотипом Wired2Go, с волосами, обильно политыми гелем, стоит мой муж.
Шон приехал.
* * *
– Как это произошло? – спрашивает он, указывая подбородком на мой гипс, когда мы сидим в больничном буфете.
Я хочу спросить: как ты познакомился с Эрикой Стоппард? – но поскольку хочу его вернуть, говорю:
– Дело было на Сэйфко.
– Сэйфко-филд? – Он поворачивается ко мне.
– Да, Сэйфко-филд, – говорю я, зная – он заинтригован. – Ходила на матч «Маринерс», – ставлю поднос, беру фруктовый коктейль, – меня показали на большом экране.
– На большом экране? – Шон замирает, недоумевая, что бы это значило; до него доходит, что он задерживает очередь. Он смотрит на меня, спрашивает:
– С каких это пор ты полюбила бейсбол?
Я пожимаю плечами, якобы из скромности, потому что не могу же я сказать: я не люблю бейсбол, меня Ванесса заставила! Глядя на что-то напоминающее запеченные макароны – с тем же успехом это может быть и цыпленок под пармезаном, и замороженные баклажаны, – я говорю:
– Да так. Вот, поймала мяч, руку повредила.
– Ты поймала мяч, – повторяет он изумленно. – И руку повредила.
Я хочу смеяться, и смеяться, и смеяться, но я молчу, противясь самому простому, противясь очевидному: он не должен понять, что мы оба можем играть в эту игру. Оба можем составить свой план. Оба можем придумать правила и жить по ним, не спрашивая разрешения друг у друга.
Я стараюсь не вспоминать вечер в больнице, когда Тео примчался мне на помощь, и шестилетнюю девочку, которой я соврала, что верю во все, и другой вечер – когда Тео поцеловал меня на мосту, а потом у себя дома, а потом полетел со мной в Нью-Йорк. Я рассматриваю воскообразный ассортимент буфета и делаю совершенно не то, чего хочет мой мозг, хотя иногда он хочет того, чего хочет. С этим даже отец согласился бы.
Я выбираю запеченные макароны (если это они) и иду мимо очереди к кассе. Шон касается моей руки.
– Эй, – говорит он, – похоже, ты счастлива. Рад за тебя. Я тоже счастлив.
У меня в животе что-то переворачивается. Судя по всему, мой гениальный план провалился.
– Я не знала, что ты в самом деле захочешь… совсем со мной не общаться, – говорю я. – Я… переписывалась с Никки.
Наклонив голову, он берет упаковку шоколадного пудинга, срывает крышку и облизывает, потом еще раз – довольно мерзко.
– Ну… ты счастлива, я счастлив… все как надо.
Я ничего не отвечаю, поворачиваюсь к кассиру и прошу раздельный счет.
– Уилла, ну хватит, – говорит он. – Тебе станет легче, если я скажу, что скучал по тебе?
Он смотрит на меня так, словно говорит правду, словно ему тоже нелегко быть без меня счастливым.
– Станет, – отвечаю я. – Я тоже по тебе скучала.
Резко дернувшись, он ставит пудинг на поднос.
– Все так сложно…
– Почему? – спрашиваю я. Не потому что была без него несчастна, а потому что несложное для меня – важнее, чем счастливое. Я ведь Швейцария, черт возьми! Мы ведь оба признали этот факт на Match.com. Усложнять и конфликтовать – не наше занятие, мы любим легких людей, мы любим, чтобы все было спокойно и мягко, как заячьи ушки, – так почему все внезапно так усложнилось?
– Не знаю, почему все так сложно, – он вздыхает и неосознанно гладит мои волосы. – Но сложно.
Собаку Циллы Цукерберг зовут Зверь. Вы знаете об этом? Вчера вечером я снова гуглила Циллу и добавила в подписки ее страницу на «Фейсбуке». Реши я завести собаку, я бы в жизни не рискнула выбрать такую, которая будет отзываться на кличку Зверь. Я бы предпочла, например, Барби или Принцессу, может быть, Макса – если уж совсем сошла бы с ума. Но Зверь – воплощение свирепости, а я никогда не была свирепой. А жаль. Так было бы лучше.
По ряду причин я назову свою будущую собаку Золушкой. Я ничего не говорю Шону. Я не говорю – слушай, ведь мы женаты, черт возьми! Хватит перерывов! Я не спрашиваю, что случилось с Шиллой? С выходными на диване? С массажем ступней? С китайской едой? С попытками зачатия? С нашим планом?
Я должна была сказать об этом месяц назад. Я должна была сказать об этом сейчас. Я клялась себе так и сделать. Но я до смерти устала, а Шон ни в чем не уверен, и поэтому (Ванесса бы меня убила, но никто из нас не совершенен, тем более я пока еще в процессе формирования) мне проще сказать:
– Ну, может быть, мы не нарушим правила, если когда-нибудь вместе выберемся на бейсбол?
Он обдумывает мое предложение. Он обдумывает его целую вечность. Я хочу сказать: разве ты не видишь, как я изменилась? Может быть, я сказала не то, что нужно, но я сказала хоть что-то! И гораздо больше, чем раньше! Наконец он отвечает:
– Да, конечно. Мне снова нужно уехать из города, но, может быть, когда я вернусь… посмотрим. Не будем давать обещаний.
Я думаю: а что такое обещания? Просто еще что-то, что можно нарушить в мире нарушенных правил и разрушенных ценностей.
* * *
Раз мы с Шоном теперь бездомные – спасибо брату-суперзвезде, которому вздумалось выращивать марихуану у нас в шкафу, – я перебираюсь в квартиру Райны в Верхнем Ист-Сайде. Шону компания предоставила ультрамодный отель в каком-то Мясоразделочном квартале – я сделала вид, что слышала о таком. Детей до шестнадцати туда не пускают, поэтому Никки мне приходится забрать с собой.
– Ничего страшного, – говорит мне Никки в такси по дороге из больницы. – Евреев угнетали миллионы лет. Подумаешь, очередное угнетение.
Я корчу ему гримасу. Вот чудной!
– Что? Неужели вы не слышали про Песах? И про разделение Мертвого моря?
– Ты имеешь в виду Красное море? – уточняю я.
– Хм-м… – он задумывается. – Да без разницы.
Какое-то время мы молчим.
– Дядя Шон говорил с твоей мамой?
– О чем? Разве плохо обрести Бога? Я еврей, тетя Уилла, и не стыжусь этого, – он водит пальцем перед моим носом, а я думаю: интересно, смотрит ли он «Клуб 700». Или что-нибудь наподобие него. «Еврейский клуб 700» – есть такой?
– Нет. Дело не в том, что ты еврей, – я вздыхаю. – Просто, наверное, надо рассказать ей, что происходит у нас с Шоном, с моим отцом. Вряд ли она это предвидела, когда решила привезти тебя к нам на лето.
– А-а, – говорит он с чисто подростковым безразличием ко всему не имеющему отношения к его личным проблемам.
– Хотя неплохо бы сообщить ей и о том, как ты обрел Бога, – замечаю я.
Взяв меня за здоровую руку, он проникновенно смотрит мне в глаза.
– Тетя Уилла, вам тоже не поздно Его обрести. Никогда не поздно следовать своему зову.
Машина быстро несется к квартире Райны, к центру событий. Никки не совсем прав. Но и не совсем далек от истины.
* * *
Мама и Нэнси проходят через парадный вход, а мы уже успели поесть, помыться и вновь собираемся нести ночную вахту у постели отца. Оливер тем временем провел в библиотеке Райны сеанс медитации.
– Не понимаю, почему мои ученики должны страдать из-за правительства, которому вздумалось устроить эту охоту на ведьм! И вообще, после такого стресса я просто обязан восстановить внутреннюю гармонию, – заявил он, запуская блендер с намерением приготовить пшеничный смузи. Теперь он, посвежевший, более спокойный, одетый в костюм от «Лулулемон», стоит в дверях, а я неожиданно вижу в коридоре маму.
– Мама! – кричу я. Как хорошо, что она приехала!
– Мама-медведица! – произносит Оливер.
– Привет, мам, – сухо говорит Райна.
Мы по очереди подходим ее обнять, и я, к своему удивлению, начинаю плакать. Шлепаю себя по носу, стараясь успокоиться.
– Не пойму, что со мной. Ты же знаешь, я не плакса.
– Ой, солнышко, – отвечает мама, – ты как бабочка, которая обрела крылья.
Я не знаю, как на это ответить, – похоже на рекламу тампонов, которую я могла бы разослать своим клиентам, если бы еще работала в агентстве. Мама вытирает мне глаза и говорит:
– Я все понимаю, солнышко. Твой отец в больнице, а муж – сукин сын.
Прежде чем я успеваю возразить, она делает шаг вперед, выводя на сцену свою спутницу. Размахивая руками, мама восклицает:
– Это Нэнси!
Нэнси вспыхивает и опускает голову, давая понять – она не заслуживает такого внимания; но мне сразу становится ясно – эта женщина точно знает, чего заслуживает. Ее лицо мне смутно знакомо – может быть, я помню его из детства, со времен «Брейкерса», а может быть, просто видела на страницах светской хроники. Она симпатичная – блестящая кожа, за которой явно ухаживают, каштанового цвета боб – прическа, вполне подходящая ее возрасту. На ней шикарные белые капри, вокруг шеи затейливо повязан шарф, и, честно говоря, я понимаю, чем она берет. Такой женщине не нужно переписывать план Вселенной или искать способы плыть по течению. Она просто знает, куда указывает ее стрелка, и уверенно продвигается на Северный полюс, не отклоняясь от курса.
– Нэнси! – кричу я и хлопаю в ладоши.
– Красотка Нэнси! – восклицает Оливер.
– Добрый день, Нэнси, – говорит Райна и, обращаясь к маме: – Я не знала, приедешь ты или нет. Никак не могла дозвониться.
– Просто теперь моя жизнь не крутится вокруг вашего отца, – поставив сумку на столик у стены, мама взбивает волосы. У нее здоровый, цветущий, энергичный и сияющий вид. – Простите, что не позвонила вам.
– Мам, – говорит Райна. – Мы все понимаем. Но… он чуть не умер!
– Вашему отцу хорошо известно, что смерть – часть жизни. Он не хотел шумихи по этому поводу. Смерть – неизменная составляющая плана Вселенной, божественного замысла, – она изображает пальцами кавычки, и в этот момент очень похожа на Райну.
– Кто-то сказал – божественный? – в комнату входит Никки с йогуртом в руках.
– Ты носишь кипу? – спрашивает Нэнси, в первый раз соизволив заговорить.
– Да, мэм.
Она поднимает брови, якобы впечатлившись, и, поскольку никому из нас сказать больше нечего, мы направляемся в кухню, где Глория жарит свиные ребрышки. Никки отказался их есть, поскольку они некошерны.
– Я слышала, у вас в семье проблемы, – говорит мне Нэнси, когда мы стоим у кухонной стойки и накладываем еду себе в тарелки. Райна наклоняется и помогает мне разрезать мясо, потому что моей рукой в гипсе нелегко орудовать ножом и вилкой.
Я смотрю на время, которое высвечивается на микроволновке, и думаю: скоро ли врачи сообщат нам, что отец пришел в себя? Вчера они нас прогнали – сказали, он отдыхает, сказали, до операции ничем нельзя помочь, но… его с нами нет, и это неправильно. Я оглядываю всех собравшихся. Почему только одна я думаю о том, как это неправильно?
– У Шона кризис среднего возраста, – говорю я Нэнси. – Там все сложно.
– Как и всегда в браке, – отвечает она.
Райна фыркает, потом говорит:
– Простите. Вы правы. Брак – это сложно.
Я смотрю на Джереми – интересно, как он отреагирует? Но он никак не реагирует. Просто пьет вино, молча признавая: брак – это сложно, хотя его должен был бы возмутить тот факт, что это сказала его собственная жена.
– Ну, вы не замужем, – говорю я Нэнси. Это же очевидно. Она – классная независимая лесбиянка!
– Я была замужем. За прекрасным человеком. Не таким, как ваш отец, – она обрывает себя. – Простите, я не то хотела сказать. Я знаю вашего отца только по рассказам вашей матери…
– Настоящий засранец, – заявляет мама, обгрызая кость.
– Мама! – кричу я. – Он при смерти! Прекрати сейчас же! – и смотрю на Оливера, ища поддержки, но он всем видом говорит: не буду вмешиваться, намасте! Или что-то вроде этого, черт его знает. В этой семье ни у кого не найти поддержки, понимаю я и вонзаю вилку в мясо.
– Я овдовела в пятьдесят семь, – продолжает Нэнси. – Рак поджелудочной.
– Ужасно, – говорю я.
– Мы очень долго любили друг друга. Ужасно, что его не стало. Но когда он был жив, мы были счастливы, а это уже многое.
– Я восхищаюсь таким отношением к жизни, – заявляет Оливер своим потусторонним голосом, призванным успокоить. – Этого ищут мои ученики. Может быть, вы выступите на моем мастер-классе?
– Мама! – перебивает Райна. – Ты сама знаешь, у нас с папой не лучшие отношения, но… у него…
– Все у него нормально! – отрезает мама. – Все будет нормально. Ты в самом деле думаешь, что несчастная недостаточность желудочка способна вывести его из строя?
– Я думаю, никто не может контролировать недостаточность желудочка, – говорит Райна.
– Если кто и может, так это твой отец. Доктора говорят, его состояние стабильно! И потом, ты помнишь, что он говорил – когда-нибудь мы все умрем.
Тут вмешивается Никки:
– Значит, я могу не гуглить, как правильно провести шива?
И мы все кричим:
– Нет!
Он говорит:
– Ну ладно.
А потом:
– Лехаим.
И выходит из-за стола.
– Да уж, в этой семье ничего неизменного, – говорит Райна, и все смеются, просто чтобы снять напряжение, а потом пьют вино большими глотками. Я снова смотрю на часы и жду, когда же сообщат хорошие новости.
– Человек обретает устойчивость, лишь найдя почву для корней, – замечает Олли.
Нэнси искоса смотрит на него, но предпочитает промолчать. Все остальные просто не обращают на него внимания.
– Прекрасно, что вы так сильно любили мужа, – говорю я Нэнси, – невзирая на… особенности.
– Ты имеешь в виду, что теперь я с твоей мамой? – Она смеется и берет маму за руку. Райна бледнеет. – Но, послушай, жизнь коротка. Главное – быть счастливым. Вот и все.
Олли вздыхает так, словно в жизни ничего гениальнее не слышал. Райна подливает себе вина, Джереми чешет шею, а я, откинувшись на стуле, думаю: жизнь коротка. Главное – быть счастливым.
Это несложно.
* * *
Уилле Чендлер-Голден от Теодора Брэкстона.
Я тут неподалеку. Может, сходим куда-нибудь выпить?
Шону Голдену от Уиллы Чендлер-Голден.
Я знаю, тебе нельзя писать, но, может, сходим куда-нибудь выпить? Или на матч? Скажем, «Янки». Это ведь бейсбольная команда, верно? (ха, ха, ха)
Уилле Чендлер-Голден от Ванессы Пайнс.
Понимаю, у тебя кризис среднего возраста. Но, может, сходим куда-нибудь выпить?
Уилле Чендлер-Голден от Шона Голдена.
Завтра занят, восемнадцатого работаю. Спишемся во вторник.
Ванессе Пайнс от Теодора Брэкстона.
Я хочу выглядеть убедительным, но боюсь навязываться. Как думаешь, что мне делать?
Теодору Брэкстону от Ванессы Пайнс.
Когда это тебе требовались чужие советы? Ты сам основал В.А.У. Вот тебе совет из следующей главы: открой глаза и начни жить.
Ванессе Пайнс от Теодора Брэкстона.
Значит, нужно всегда говорить: В.А.У.?
Теодору Брэкстону от Ванессы Пайнс.
Солнышко, уж я-то на все скажу В.А.У. Нашел кого спросить!
