Глава 34
Ненависть

Катя еще никак не могла осмыслить сказанное криминалистом по поводу результата экспертизы клея, а Мухина уже бежала к дежурной машине. Когда она услышала адрес, который прокричал дежурный, ее лицо перекосилось.

– Так я и знала! – шептала она на бегу. – Так я и знала – что-то будет… Но мы не могли… я не могла раньше… я же не могу разорваться!

Катя еле поспевала за ней. Она поняла лишь то, что снова что-то случилось. Но что? Еще один труп на остановке? Еще одно непонятное убийство? Кража? Грабеж?

Адрес, сообщенный дежурным, ей вообще ничего не говорил. Они ехали по воскресному городу, ожившему и в одночасье снова насторожившемуся из-за звука полицейской сирены.

Катя ощущала внутри себя все тот же знакомый леденящий холод и одновременно жар. Ей казалось, что они…

И Катя перевела дух.

Почти сразу они свернули, запетляли среди улиц, уходящих к набережной, и очутились в районе кирпичных многоэтажек. Подъехали к «башне» в двенадцать этажей. Во дворе уже стояла патрульная машина и «Скорая помощь». У подъезда собрались любопытные жильцы.

– Она с балкона орала!

– А что там случилось?

– Это на седьмом этаже.

– Там убили кого-то?!

Все это Катя слышала, пока они шли с Мухиной к подъезду. Их встретил мужчина в полицейской форме в летах – участковый.

– Базар, Алла Викторовна.

– Что?

– Она и ее мать.

– Она что-то сделала с матерью?!

Участковый смотрел как-то странно.

– Соседи услышали крики с лоджии. Сейчас всякая ворона куста боится. Сразу позвонили в полицию. Я прибежал из опорного, – он широко распахнул перед Мухиной дверь подъезда (знал код домофона). – Я тоже сначала подумал… она ведь у нас на особом счету…

– Что Ласкина сотворила с матерью?!

Катя на миг застыла на месте.

Анна Ласкина… Это она здесь живет, в этом доме… та, которая имела зуб на первую жертву и входила в косвенный контакт со всеми остальными жертвами…

– Это ее мать… – ответил участковый. – Ох, ну и дела… Там врачи «Скорой» у них… Сейчас сами все увидите.

Они поднялись на лифте на седьмой этаж. Дверь одной из квартир была открыта. Из глубины доносились громкие голоса. Кто-то что-то бубнил. Кто-то стонал. А потом раздался женский визг.

Катя вцепилась рукой в дверной косяк. Ей не хотелось переступать порог этой просторной квартиры, со вкусом обставленной новой дорогой итальянской мебелью.

В коридоре их встретил оперативник. Катя поймала себя на том, что лихорадочно оглядывается, ища лужу крови на паркете.

Но крови не было.

А женщина истошно визжала в спальне.

– Ну все, все… я сделал укол обезболивающего… Сейчас станет легче… и поедем в стационар… надо все обработать там…

Катя увидела белое, как восковая маска, лицо Анны Ласкиной. Вокруг нее суетились врач и санитар «Скорой». Она сидела на краю двуспальной кровати. Ее махровый халат распахнулся, была видна шелковая комбинация. Ноги она как-то неестественно согнула и все норовила завалиться на бок, на кровать, но санитар бережно ее удерживал.

Ласкина открыла рот и снова завизжала от нестерпимой боли.

Комната рядом со спальней была обставлена старыми вещами, и отсюда в нос шибал густой и терпкий запах мочи.

У окна на стуле Катя увидела согнутую старуху в байковом халате. Она обнимала себя руками за плечи, раскачивалась и что-то бормотала, бормотала…

На кухне – стол, накрытый к завтраку, разоренный. На полу валяется электрический чайник с отскочившей крышкой.

И целая лужа воды на полу.

Не крови.

– Они завтракали, – сказал участковый. – Больше, кроме них, в квартире никого не было. Соседи за стеной услышали шум ссоры. Потом дико закричала женщина. Это Ласкина. Мать обварила ей ноги кипятком из чайника… Потом выбежала на лоджию и стала кричать, что ее дочь – сука и колдовка. В голове просто не укладывается. Я ведь думал, что это она – Ласкина – мать того… Ну, она же на особом счету у нас сейчас в связи с нашим делом… А это не она. Это мать ее вот так приложила. Там у нее с ног вся кожа от кипятка слезла.

Санитар подхватил визжавшую от боли Анну Ласкину под мышки. Она уцепилась рукой за его шею. Врач поддерживал ее с другой стороны. Казалось, она ничего не соображала – находилась в глубоком шоке от боли.

Алла Мухина хотела что-то спросить у врача, но он лишь замахал на нее свободной рукой – потом, потом, не сейчас.

Они с санитаром поволокли Ласкину к выходу. В разоренную хаосом квартиру с лестничной клетки заглядывали соседи.

– Оставьте сотрудника для охраны, – распорядилась Мухина. – Никого сюда из посторонних не пускать.

– Я думал – убийство, – честно признался участковый. – А это бытовой травматизм, бытовое насилие.

– Я поговорю с ее матерью. – Алла Мухина направилась в комнату, где сидела старуха.

– Вряд ли вы добьетесь от нее толка, – участковый покачал головой.

Когда они с Катей вошли в комнату, старуха никак на них не отреагировала. Полы ее цветастого байкового халата, пропитавшиеся мочой, свисали по бокам стула, словно крылья дряхлого облезлого попугая.

– Вашу дочь повезли в больницу, – сказала Мухина, останавливаясь прямо напротив старухи. – Зачем вы это сделали?

Старуха перестала раскачиваться. Она подняла голову. Взгляд ее не показался Кате безумным. Слишком блестящим и острым – да, но не безумным.

– Вы кто? Что вам тут надо?

– Я начальник полиции города, – ответила Мухина. – Вы изувечили свою дочь.

– Не твое дело, – старуха пристально разглядывала Мухину и Катю. – Ишь, слетелись… Я тебя знаю, ты по телевизору выступаешь, по кабельному. Я тебя видела. Все учишь нас, как жить, как улицу переходить.

– Я вас тоже узнала. Вы раньше ветеранской организацией заведовали, – сказала Мухина. – С ветеранами работали… Что же вы наделали? Зачем?

– Не твое дело. Молода еще учить меня. Какие такие ветераны? – старуха уставилась на Мухину. – Мрут все, как мухи… никого уже не осталось.

– Ваша дочь Анна…

– Она моя дочь! – с силой выдала старуха. – Моя! Что хочу, то и делаю с ней, и вы мне не указ. Она смерти моей желала… желает… ждет не дождется, когда я в гробу улягусь по ее милости. Я ей сто раз говорила: гляди, сука, прокляну. Материнское проклятие, как проказа – на всю жизнь. А она не боится. В грош меня не ставит, сука. Она травит меня ядом!

– С чего вы взяли, что ваша дочь травит вас ядом?

– А то… Ей квартира нужна, чтобы с хахалем своим встречаться. А я тут, я мешаю. Старая… Сегодня кашу попробовала – горькая. Чего она мне туда подложила?! А?!

– Может, это просто у вас во рту горчит. Желудочный сок.

– Ах ты, сука! – старуха сжала костлявый кулак и больно ткнула в бок Аллы Мухиной, та даже отшатнуться не успела. – Защищаешь ее? На ее стороне? Против меня? Смотри, прокляну и тебя! Завертишься, как уж на сковородке, да поздно будет.

– Успокойтесь, возьмите себя в руки.

– Я-то спокойна.

– Вы обварили дочь крутым кипятком из чайника.

– А это чтоб она не лыбилась. Не изгалялась надо мной, над матерью. Не насмехалась! Она меня ядом, а мне что делать? За нож, что ли, браться? Так ведь посадите. Если ножом-то… А так, – старуха вдруг скрипуче захихикала. – Кипяточек-то ничего… это не смертельно. Поболит, повизжит, пузырями изойдет. Не умрет же. Пузыри-то, они всех ее хахалей мииииииииигом разгонят! Хахали-то не очень сук шпареных любят. Пузырями-то побрезгают. И ей наука – а то ведет себя как шлюха последняя. По ночам бродит неизвестно где… С кем… А я… я одна, смерти жду в своей кровати. Случись что со мной – мне и позвать некого. Ее-то, суки, шлюхи, дома нет! Из больницы вернется – дома засядет надолго теперь.

– Значит, вы подтверждаете, что намеренно ошпарили свою дочь кипятком? – спросила Мухина.

– А ты меня на слове не лови. Ишь ты, тварь какая! – старуха снова попыталась ткнуть Мухину кулаком, но та уклонилась. – Ишшшшшшшь ты какая! Может, это и не я. Может, она сама себя.

– Чего делать-то с ней? – за спиной Мухиной как фантом возник участковый. – Я соседей попросил, чтобы кто-то присмотрел за ней, пока Ласкина… ну, пока в больнице… Так все шарахаются, как от чумы. Может, это… психиатра какого-нибудь вызвать, а?

Он изъяснялся шепотом, но мать Ласкиной его мгновенно услышала.

– Ах ты, мозгляк недоделанный! – она поднялась со своего стула как с насеста. – Ах ты… меня в сумасшедший дом?! А не ты ли хахаль моей шлюхи?! Может, вы заодно с ней, на пару?! Чем вы там еще по ночам занимаетесь, кроме того, что ты ей сучок свой хилый вставляешь?! Думаешь, я не вижу ничего, не знаю?

– Вы в своем уме?! – заорал участковый. – Я вашу дочь знать не знаю… То есть знаю, конечно, она замглавы городской администрации…

– А, знаешь ее! Сам признался, – старуха погрозила скрюченным пальцем.

– Вы уйдите отсюда лучше, – попросила Мухина участкового. – Оставьте в квартире двух сотрудников, пока… с больницей не определятся. Я проконсультируюсь… сегодня воскресенье… Попытаемся найти какого-нибудь психиатра в Дубне. Она явно не в себе.

– Я-то в себе, – торжествующе заявила старуха. – Это вы все – мерзавцы и суки! Аньке моей передайте – будет языком обо мне болтать, прокляну!

Она еще что-то кричала, потрясая кулаком.

Катя больше не слушала. Она вылетела вон из этой богатой отремонтированной квартиры, пропитавшейся насквозь ненавистью, больными химерами и старческой мочой.

Ей снова вспомнилась отвратительная сцена в конюшне.

Яблочко от яблони…

Что же творится в этом доме между двумя женщинами?

И на что намекала старуха?

Она спустилась на лифте вниз. «Скорая» уже увезла Анну Ласкину в больницу. Катя поняла: многие ответы на вопросы, что она задала себе, там.

Она не представляла себе, как Алла Мухина будет выходить из ситуации с больной на голову старухой-хулиганкой. Что она будет делать с человеком, которого нельзя ни задержать, ни оставить дома без присмотра?

Катя приготовилась к терпеливому ожиданию. Это воскресенье в ЭРЕБе обещало быть незабываемым.

И ее ожидание затянулось.

В больницу к Ласкиной они поехали лишь во второй половине дня.

Удивительно, но ошпаренная кипятком замглавы городской администрации, оправившись от шока и накачанная обезболивающим, выглядела весьма довольной. Катя списала это на действие лекарств, пик эйфории, как у наркомана. Ласкину поместили в отдельную палату. В предбаннике суетилась нянечка, спешно убирая душ и туалет.

– Вы возбудили уголовное дело? – с ходу спросила Ласкина Аллу Мухину, едва они вошли в палату.

– Я хотела бы сначала переговорить с вами. – Мухина разглядывала забинтованные ноги Ласкиной.

– Вы возбудите дело, но я не стану свидетельствовать против матери. – Ласкина удобнее строилась в подушках. – Здесь я тоже не задержусь. Завтра же вон. Там квартира настежь. И она… полоумная. Вы же видели, в каком она состоянии. Соседи небось все напрочь отказались за ней присматривать?

– Да, это правда. С вашей матерью никто не хочет иметь дело.

– А я с ней живу в одном доме много лет. – Ласкина пошевелила забинтованными ногами. – К счастью, моя домашняя каторга окончена. Теперь никто не посмеет упрекнуть меня, если я отправлю мать в дом престарелых или еще лучше – в психиатрическую больницу. Все видели, на что она способна. Она опасна для окружающих. Вы, полиция, это подтвердите уголовным делом. Соседи мне только спасибо скажут. И все прочие не посмеют молоть своим гнусным языком, осуждая меня за такой шаг. А то ведь, если ты работаешь в городской администрации, то сразу найдутся умники, напишут в сети: «Чиновница отправила мать в дом престарелых», подвергнут остракизму. Эти нищеброды уже достали со своими комментариями в соцсетях! Ужасно, конечно, что так вышло, но я рада – наконец-то у меня развязаны руки. И я предупреждаю вас: я не стану давать показаний против матери, не надейтесь. А то и за это блогеры не пощадят. Вы уж сами выкручивайтесь.

На ее губах порхала торжествующая улыбка.

– Да я, собственно, не только по поводу вашей матери, – нейтрально ответила Мухина. – Мне надо допросить вас по делу об убийствах.

– Об убийствах?

– Да, серийных убийствах. – Мухина села на больничный стул. Достала из сумки планшет.

Катя осталась стоять, прислонившись к закрытой двери. Не надо, чтобы сейчас в палату вошла нянечка или медсестра. Момент знаковый.

– А почему, собственно… Да на каком основании?!

– Ваша мать сказала мне, что вы часто отсутствуете дома по ночам, – Мухина положила планшет на колени. – Она о вас беспокоится. Где вас носит?

– Моя мать – сумасшедшая дура.

– И все же, куда вы ездите по ночам?

– Вы не имеете права задавать мне такие вопросы. Это вторжение в мою частную жизнь. Напоминаю вам, я заместитель главы городской администрации. Если понадобится, я и до губернатора области дойду. Меня ценят.

– Я думаю, вас оценят у губернатора еще больше, если кое-что о вас узнают и увидят.

– Что за тон?

– Куда вы ездили на прошлой неделе в половине второго ночи как раз накануне того, как четвертая жертва была обнаружена на автобусной остановке?

– Я повторяю: что за тон? Вы представляете, с кем вы говорите?! Кто я?!!

– Вы пока свидетель по делу о серийных убийствах. Изменение статуса фигуранта может легко произойти. – Мухина смотрела на Ласкину. – Вы сейчас под действием лекарств. Расслаблены. В таком состоянии признаваться легко. Ну же, не надо никаких усилий – просто скажите, куда вы ездили?

– Подите к черту! – Ласкина разозлилась.

– Собственно, это нам известно, я просто хотела проверить вашу искренность. Вы ездили в лес, точнее, в наш лесной заповедник. У нас есть свидетель, который видел вашу машину. Вы чуть не устроили аварию на дороге. Так что мой вопрос – это простая формальность. Я задам вам другой вопрос: что вы делали в лесу так поздно?

– Я не собираюсь отвечать на ваши вопросы. Я потерпевшая по делу. Это я жертва! – Ласкина ткнула пальцем в свои забинтованные ноги.

– Ладно, как угодно. Впрочем, я хотела поторговаться с вами, – Мухина улыбнулась ей. – Подумала – торг уместен.

– Какой еще торг? Вы о чем?

– Ну, раз вы не желаете ни отвечать, ни торговаться, что ж… Я думаю, у губернатора и еще где-то там, где ваши покровители, вас оценят по достоинству, когда в интернете появится вот этот забавнейший ролик.

Мухина включила планшет, куда она заблаговременно перекачала файл с видеороликом на конюшне. И продемонстрировала Ласкиной.

Катя наблюдала, как та смотрит.

Как сначала щеки покрываются алыми пятнами, а затем лицо становится багровым, словно кипяток все еще шпарит и шпарит.

– Ах ты, гадина… – прошипела Ласкина. И в этот момент голос ее был неотличим от голоса ее безумной мамаши.

– А ты извращенка, – вернула ей Мухина. – Представляю лозунги оппозиции: «Извращенка у власти». Долго ли протянешь в администрации на своих крутых заседаниях, когда там, наверху, полюбуются, как ты яйца жеребцу чешешь, а потом палишь ему, бедолаге, морду в конюшне тайком от всех.

– Откуда это у тебя?

– От верблюда. Тебя твой любовник из-за этого сразу бросил, сбежал без оглядки к юной Саломее.

– Он не сбежал, я сама его выгнала!

– Рассказывай сказки.

– Я сама его выгнала. На кой черт он мне сдался, импотент?

– А ты любишь жеребцов, да?

– Что хочешь за это видео?

Кате не нравилась эта сцена. Они обе сейчас напоминали базарных торговок. Этаких хабалок, отбросивших и манеры, и вежливость, и нормальный человеческий тон. Грани цинизма остры, как бритва. И ей не хотелось, чтобы Алла Мухина порезалась об эти грани глубоко и страшно.

– Искренности. И признаний.

– Пошла ты на…

– Это ты убила Саломею Шульц?

– Нет. Нет! Что ты себе вообразила?!

– Что ты женщин убиваешь в нашем городе, – ответила Мухина. – Извращенцы – лучшие кандидаты на роль маньяков.

– Я никого не убивала. Да это… это просто смешно!

– Смешно?

– Я отвечу на вопросы. А где гарантия, что видео не попадет в интернет?

– Не попадет.

– Это ты говоришь. А эта сучка любопытная, которую ты за собой всюду таскаешь? – Ласкина кивнула на притихшую Катю. – Она же журналистка.

– Если она посмеет выложить видео сама или сделать что-то в обход меня и в ущерб делу о серийных убийствах, я ее пристрелю.

Ласкина хрипло захохотала.

– Класс! Слышь, ты, паразитка? Алка не шутит, мне ли не знать. Отвезет в лес и там и закопает.

Катя решила не реагировать. Но давалось ей это с трудом. За любопытство порой приходится платить слишком высокую, неоправданную цену.

– Куда ездила ночью? Что делала в лесу в два часа? – сухо спросила Мухина.

– Это не я. Я бы предпочла в постели этим заниматься, как все нормальные люди. Это он захотел.

– Кто он?

– Ой, а я думала, тебе все про меня известно, – проговорила Ласкина сюсюкающим, кукольным тоном. – Ты же компромат на меня копишь. Неужели это мимо тебя прошло?

– Что? Кто он?

– Мой ненаглядный.

– Любовник?

– Если бабе сорок пять, то уж и любовника не может завести?

– Кто он? Фамилия?

– Водопьянов Иван.

– Нет! – Катя не ожидала, что у нее вырвется этот возглас. – Не может этого быть. Она лжет!

Ласкина окинула ее насмешливым взглядом.

– Ванечка Водопьянов, – повторила она. – Мы вместе уже год как. Это он предложил съездить на брег крутой – там же такой вид на Волгу из заповедника, как сторожки минуешь! Мы и поехали. Мы и раньше туда катались с ним. Он на звезды любит смотреть, когда небо ясное. Это его заводит.

– Трудно представить вас вдвоем, – сказала Мухина.

– А ты спроси его. Он подтвердит. Впрочем, он же джентльмен, сначала попытается уклониться от ответов, оберегая мое честное имя, – Ласкина хихикнула. – Но пригрозишь чем-нибудь, как мне, он и расколется. И это не я его соблазнила. Это он сам ко мне подкатился. Я не ожидала даже… Но вот мы уже год как вместе.

– Где вы встречаетесь?

– Домой, в квартиру, я его не вожу – сами понимаете, из-за моей мамаши это невозможно. Чаще всего мы ездим в Дубну. У его друга свой отель пятизвездочный там. Ванечка номер снимает как для молодоженов. Но порой он настроен еще более брутально и романтично, и мы трахаемся, как студенты, в машине, под куполом вечных звезд, где-нибудь в укромных уголках, как и в ту ночь, что вас так интересует.

– Не может этого быть, – снова отрезала Катя. – Не верьте ей! Она все врет про Водопьянова!

Ласкина потянулась к тумбочке, к своему мобильному. Отыскала «галерею», предъявила.

Снимки ее и Ивана Водопьянова – селфи. Они вдвоем с белокурым красавцем в лобби дорогого отеля (видно, это тот самый, в Дубне), за ужином при свечах в ресторане отеля. В постели – голые.

– Это у него дома? – спросила Мухина.

– Домой он меня не приглашает.

– Это почему же? У него целый коттедж в распоряжении.

На лице Ласкиной мелькнула та же гримаса, что и при упоминании о матери – скрытая ненависть и сарказм.

– Уж так сложились наши с ним отношения. Домой к себе он меня не водит. Номер люкс в гостинице – да, а домой к себе – нет.

– И все же почему? Он что-то скрывает в своем доме? – спросила Мухина. – Тебе так не кажется?

– Возможно, что-то и скрывает, – Ласкина «перелистывала» фотки в мобильном. – Это из-за его соседа.

– Космонавта?

– Наш чертов космонавт, городская легенда. – Ласкина швырнула телефон на одеяло. – Ваня одержим им. Он перед ним едва не пресмыкается, в рот ему смотрит. У него только и разговоров – Константин Чеглаков. Мне это сразу показалось несколько странным.

– Они же старые друзья.

– Ваня богат и независим, красив как бог. Он мог бы жить где угодно – где все эти наши золотые IT-ребятки обитают, от Багам до Сейшел. А он сплавил своих предков в Дубну, купил им двухэтажную квартиру в десять комнат в новостройке. А себе оставил старый дом рядом с домом Чеглакова. И сидит там вот уже сколько лет безвылазно.

– У его фирмы контракт с базой.

– Это IT-контракт, присутствие личное необязательно. Можно жить в Париже, на Монмартре, и разрабатывать разную там лабуду по искусственному интеллекту. А Ваня торчит здесь как приклеенный.

– У вас же с ним роман. Вот и торчит здесь.

Ласкина косо глянула на Мухину.

– Он со мной трахается, пар выпускает, а что у него в сердце – бог весть. Кто знает. Он о Чеглакове со мной часами может болтать – все восхищается им: сколько у него полетов, сколько выходов в открытый космос. Что это за чудо такое – бла, бла, бла. Если я что-то начинаю возражать – он злится и… А что, собственно, восхищаться этим Чеглаковым? Будто я не знаю, что это за тип.

– Что за тип? – Катя и здесь не могла сдержать себя.

– Его же с треском вышибли из отряда космонавтов после грандиозного скандала. Из-за него же девка с собой покончила. Его любовница. Руки на себя наложила. Из-за этого его и выгнали из Звездного городка.

– О чем вы? – Мухина обратилась к Ласкиной на «вы», хотя до этого их разговор был простецки-базарным.

– Его поперли за то, что его любовница из-за него покончила с собой. Здесь, у нас, на базе.

– Этого не может быть. Я никогда не слышала ни о каком самоубийстве.

Ласкина с превосходством глянула на начальницу полиции.

– А кто тебе скажет, Алка-дорогуша? Кто тебе сообщит такие вещи? Рылом не вышла, – она захохотала. – Ой, какие мы глупые сейчас… Ты и правда не в курсах… Ай-ай-ай… Тебя со всей твоей камарильей на базу ФСБ дальше порога не пустит. Девка работала в каком-то совместном проекте, втюрилась в Чеглакова. И наложила на себя руки – прямо там, на базе. Они представили это все как несчастный случай, не самоубийство. ФСБ представила, постаралась.

– И несчастных случаев не было последние годы.

– Был. То-то и дело, что сказали – несчастный случай, но это все вранье. Она не здешняя – из Королева. Там, на базе, ФСБ сразу все подчистила. А вас, городских олухов, никто даже в известность не собирался ставить. Я сама об этом в администрации области узнала. Туда-то сведения доходят. ФСБ им не указ. А вы – мелкая полицейская шваль, с вами никто и считаться-то не намерен.

Ласкина откинулась на подушки. Она снова торжествовала.

– Не сиди с открытым ртом, – сказала она Мухиной. – Муха влетит… Ну что, мы договорились насчет видео? Я могу быть на этот счет спокойна?