Эпилог
…Когда я увидел её, исхудавшую, с жестким, сведенным судорогой ртом и помертвелыми глазами — заплакал.
Я думал: вот передо мной дочь моя, единственная, которую я люблю. Я её вырастил и воспитал, и научил всему, что, как я полагал, поможет ей в трудную минуту.
Знал ли я, что это не сделает девочку счастливой? Конечно. Но счастье преходяще, а своей судьбы не может избежать никто.
Сейчас же, стоя над нею, глядя в изможденное её лицо, на израненное тело, которому даже я не могу принести исцеления, сомневаюсь: был ли я прав, возлагая право решать на себя одного? Когда-то я остановил руку Авраама… Не смог взять на себя ответственность за чужое дитя. Обречь на муки дитя своё, родное, любимое — во много раз горше. И всё равно я пошел на это. Кто же станет судьей мне?
НАОМИ
…Ощутив под боком теплый, пушистый комок, опустила руку и почувствовала тельце с шелковистой шерсткой. Кошка…
Открывать глаза было страшно, но в какой-то момент оставаться в неизвестности сделалось невмоготу.
Напротив, на стене — потемневший гобелен: огромное дерево с золотыми листьями и цветами, а под ним крошечные олени, зайцы, лисы…
Показалось, я в госпитале Ордена, на Мальте… но нет. Запах не тот: известь, ржавчина, и, почему-то, апельсины. Сицилия! Вампиры! — я судорожно забилась в одеяле, пытаясь встать, но, увидев рядом с собой знакомую фигуру, затихла.
Он совсем не изменился: тот же взгляд печальных мудрых глаз, седые и редковатые, до плеч, волосы, темное морщинистое лицо. Добрая улыбка.
— Здравствуй, блудная дочь. — сказал он.
— Никодим. Ты пришел…
Я вновь попыталась сесть, но Учитель не позволил.
— Не двигайся, тебе нужно прийти в себя. Набраться сил… — отеческим жестом он поправил мне подушку и укрыл одеялом до самого подбородка.
Вспомнив обожженное лицо Ярриста, мертвые глаза Ивана, дикую, ни с чем не сравнимую боль, причиняемую мечом серафим, я застонала. Стало страшно: вдруг, откинув одеяло, я увижу распоротый живот и вываливающиеся кишки? Слёзы закипели в глазах.
Он протянул руку и погладил меня по щеке. Теплая, мозолистая, такая родная ладонь…
— Не плачь, дочка! Ты умница. Я горжусь тобой. — он пересел на кровать и обнял меня.
Окунувшись в знакомый запах, тепло его рук, его присутствие, я почувствовала, как страх уходит.
— Я люблю тебя, Никодим.
Никогда я этого ему не говорила. Никогда…
— Я тоже тебя люблю. И я тебя не заслуживаю. — сказал Никодим и поцеловал меня в лоб. — Ты — часть меня, моё продолжение. Ты намного лучше меня. Ты — сильнее.
— Я? Да я же всё испортила! Яррист мёртв, Иван… — слёзы забулькали в горле, говорить стало невозможно.
— Да нет же, нет! — он взял меня за плечи и внимательно посмотрел в лицо. — Они живы! Свет души моей, единственная моя, ты справилась! Ты всё сделала правильно. Смертию смерть поправ…
Я затрясла головой, пытаясь изгнать из памяти зрелище обожженных, сплавившихся в единый черный уголь ангела и демона.
— Они здесь! Скоро ты их увидишь. — сказал Никодим. — Но сначала я хочу кое-что сделать. Попросить прощения.
Я нервно сглотнула. Сколько раз я представляла, что встретив наконец Учителя, предъявлю ему счет? Вытрясу всю душу? Узнаю все тайны…
— За что?
— За всё, как это странно бы ни звучало. Прости меня, дочка.
Несмотря на слабость, на смятение, я разозлилась. Против воли просунула руку под одеяло, и нащупала на животе тонкий, жесткий шрам: слева направо под ребрами, наискосок к левому бедру, и, назад, к правому…
Перед глазами пронеслась вся жизнь. дополненная тем пониманием, что пришло в последние дни… И теперь он вот так, запросто, приходит, и просит прощения? Не слишком ли всё просто?
Это что, значит: любой, кто совершит ошибку, или даже преступление — может просто попросить прощения?
Вспомнились серые, абсолютно пустые глаза Ростова. Он меня не бросил. Даже когда я оттолкнула его, наговорила гадостей, он продолжал меня защищать. Он мне простил. И Яррист… Ведь он спустился за мной в пещеру, он отдал свою вечную жизнь! Кто я такая, чтобы судить?
Хватит быть ребенком. Хватит перекладывать вину за свои поступки на других. Моя жизнь — это только моя ответственность, мои поступки — только мои.
Взглянув в глаза Учителю, я улыбнулась. Вдруг стало легко, как после летнего дождика. Сев и обняв Учителя крепко-крепко, я поцеловала его в щеку.
— Я люблю тебя, Никодим. — сказала я. — И тебе не за что просить прощения. Всё, чему было суждено случиться — случилось.
Он обнял меня в ответ и мы так просидели, наверное, целую минуту. Но потом Учитель нарушил молчание.
— Всё-таки, есть за что. За самое последнее… Видишь ли, я ухожу. — я на всякий случай кивнула. — Мне пора. — пояснил Никодим. — Моё время вышло. Теперь всё в твоих руках. Отдыхай, набирайся сил… Впереди еще много работы. — отпустив меня, он поднялся, но потом снова сел.
— Совсем забыл! У меня есть подарок. — Учитель достал сверток, длинный и тонкий, и положил мне на колени. — Эту вещь когда-то создал я. — он улыбнулся почти виновато. — Менялась форма, размер, даже предназначение. Она пребывает вне времени и будет существовать всегда, потому что остается подлинной вещью и вещью в себе. Теперь это по праву принадлежит тебе.
Он поцеловал меня в лоб, поднялся и направился к двери.
— А ты куда? — я всё еще не понимала.
— Благодаря тебе, мне удалось примириться с собой, и… Я вам больше не нужен. Прощай, блудная дочь.
Он помахал рукой и вышел.
В комнату в тот же миг влетел Тристан. Он должен был столкнуться с Никодимом, но этого не случилось. Сидхе вел себя так, будто никого не видел.
Бросился ко мне, обнял.
— «Ты жива!» — шептал он, покрывая поцелуями моё лицо, руки, волосы… — «Ты жива»…
А я никак не могла поверить.
Он сказал: «Я вам больше не нужен». Он сказал: «теперь всё в твоих руках.» Он сказал: «эту вещь создал Я…»
Отстранив Тристана, я потянулась к оставленному Учителем свертку. Провела рукой по ткани, не решаясь развернуть.
Понимание настигло внезапно, как вспышка молнии, как падение в ледяную воду.
И вот передо мною меч: ремень, обтягивающий рукоять, истерся, хорошо бы починить… кисточки поблекли и разлохматились. На ножнах, покрытых филигранной резьбой, несколько новых выбоин.
Но вытащив клинок, подставив лезвие под солнечный луч, я залюбовалась яркими бликами. Он совсем не изменился.
Остался подлинной вещью и вещью в себе. Дланью Господа.
КонецАлма-Ата, 2016–2018 г.
Назад: Глава 49
На главную: Предисловие
