Глава 25

Сойдя с речного трамвая, я решила пройтись. Шагая по набережной, не могла не думать о Ростове. На краю сознания брезжило ощущение, что мы с ним давно знакомы.

Барон сказал, они для чего-то меня готовили. Не просто в наемники или киллеры, и даже не в рыцари Ордена — как я думала последние пару лет.

И вдруг я споткнулась. В глазах потемнело, стало трудно дышать. Увидев пустую лавочку, кое-как добралась до нее, рухнула на сиденье и закрыла глаза. Живот скрутило, стало жарко, по спине и бокам потекло. Что это? Приступ паники? У меня?

Барон говорил, меня намеренно сделали непобедимой. И он же сказал: «принести во всесожжение»… То есть, в жертву. Никодим потратил на мое обучение десять лет. Яррист — еще два года. И всё это для того, чтобы заколоть, как жертвенного агнца?

«Они решили купить вами спасение для себя». Что это значит?

Когда приступ паники схлынул, я почувствовала дикий голод. На теплоходе я так ничего и не съела — не та была обстановка. А сейчас ветер доносил запах горячего поп-корна, печеных пирожков, еще чего-то сладкого и, по-моему, жутко вкусного…

Дойдя до маленькой площади, увидела тележку продавца сладкой ваты. Розовые, белые, желтые шары на длинных палочках.

В детстве я очень любила сладкую вату, её продавали рядом с железнодорожным вокзалом. Там стояла такая будочка, и в окошко можно было наблюдать, как толстая тетка в замызганном халате выливает сахарный сироп в огромный чан, и тот начинает вращаться. Через пару минут из чана появлялся пухлый, длинный ломоть, пахнущий жженым сахаром… Тетка нарезала его огромным ножом на порции и отдавала покупателям, перехватив каждый кусок бумажкой. К вокзалу, смотреть на поезда, мы любили ходить с дедушкой.

…Осень. Дым сгоревшей листвы

за тоскливым гудком паровоза…

Я возвращаюсь из школы. Тихонько хлопает калитка, но Стрелок почему-то не встречает. Стараясь не шуметь, иду по дорожке меж розовых кустов, возле беседки прячусь за высокими, желтыми с черной серединкой цветами — не помню, как они называются…

Дедушка сидит за низким столиком, рука — поверх наполовину исписанного листа. Я хочу позвать его, но вдруг вижу: на серой ткани кимоно, там, где сердце, расплылось черное пятно.

Из дома выходит незнакомец. В руке — меч. Наш меч, дедушкин и мой. На мгновение он замирает, а затем подпрыгивает, и исчезает в ветвях старой урючины…

Меня нашел дядя Зафар. В его сад я лазала за бархатистыми, исходящими прозрачными каплями нектара, абрикосами… Наверное, зашел за чем-нибудь к дедушке, по-соседски. Увидев, что произошло, осторожно взял меня за руку и увел к себе. Под навесом летней кухни усадил за стол, налил холодного квасу, сел рядом.

— Такие дела, брат ты мой, у самого в голове не укладывается. — рубашкой Зафар-аке служила выцветшая добела гимнастерка. Воротник изнутри, у морщинистой загорелой шеи, был влажным. — Умер Ата, Намико. И Клавдия тоже… Я милицию вызвал — такие правила, брат ты мой…

Его руки, похожие на старые корневища карагача, не останавливаясь, гладят колени, ладони шуршат по грубой, испачканной в земле ткани брюк.

— Кому помешал Ата, ума не приложу. Так что, ты теперь сирота, Намико, уж извини. Сначала родители, а теперь вот и дед с бабулей. — он обнял меня за плечи, и я, прижавшись к его горячему боку, закрыла глаза, вдыхая запах нагретой солнцем одежды, пота, земли — Зафар-аке, как всегда, возился в саду. — Ты поплачь, девочка, может, станет легче. Хотя слезы — это такое дело, очень личное. Если не хочешь при мне — не надо. Потом, когда одна останешься…

Никодим появился через пару дней после смерти стариков — сказался дальним родственником. Я долго его ненавидела лютой детской ненавистью. Заплакать и сказать хоть слово смогла только через полгода.

В школу больше не ходила — опекун выправил свидетельство о том, что психика моя безвозвратно повреждена, и среди обычных детей такой девочке делать нечего. Учил сам.

Соседям Никодим сказал, что воевал в дальних краях. Как раз ехал на побывку, когда случилось несчастье. Идти ему больше некуда, вот и остался. Да и о девочке, внучатой племяннице, надо позаботится.

Дедушка на нашей улице был самый уважаемый человек, к нему все обращались за советом или помощью. Никодим со временем его заменил. Он заботился о нашем винограднике, помогал соседям… И всё это время, что мы прожили под одной крышей, учил меня.

Вечерами я сидела на крыше, на ребристом шифере, и придумывала, как отыщу того убийцу. Я никому не говорила, что видела его. Даже Никодиму. Мой мир сузился до точки, в которой, как искра, тлела ненависть.

Шло время, и заговорить становилось всё страшнее: в груди поселился крик, который, если открыть рот, вырвется на волю и убьет всё живое. Я лелеяла и взращивала этот крик, предвкушая, что будет с тем убийцей, когда я отыщу его… И молчала.

А однажды утром, выйдя на крыльцо, увидела огромную белую собаку. Пес сидел на дорожке, обернув пушистым хвостом передние лапы. Черный нос и обведенные темной каемкой глаза резко выделялись на серебристо-белой шерсти. Он выглядел дружелюбным, и я спустилась его погладить. Шерсть была сухая, мягкая и шелковистая.

Один день. Никаких занятий, никаких наставлений — я забыла о строгом наставнике. Целый день мы играли. Псу не нужны слова, он и сам был изрядный молчун…

Но после явления белого пса я начала говорить. Вспоминать то, что мы любили читать вместе с дедом: — «Я говорю, Ясумаро: В те времена, когда Хаос начал сгущаться, но еще не были явлены ни Силы, ни Формы, и не было еще ничему Имени, и ни в чем Деяния, кто мог бы тогда познать Его образ? Но вот настало разделение Неба и Земли и Божество совершило почин Творения…»

Тогда я не догадывалась, что под видом пса ко мне явился оборотень, белый полярный волк. Мечтала даже провалиться в иную реальность, где моим учителем был бы не сухой и жесткий, как старая кость, дядька Никодим, а добрый говорящий белый волк…

Убийцу деда я видела доли секунды. Но когда столкнулась вновь — на узких ступенях Львиной башни, в замке Сангре-де-Диос, — сразу узнала. И оторопела. Растерялась.

Сотни, тысячи раз я представляла, как отыщу его, как брошу вызов, а затем — убью. Месть сделалась единственной путеводной звездой, главной целю моей жизни. Я знала, что появление Никодима — это судьба. Он единственный мог научить меня, как отомстить.

И вот убийца передо мной: змеиная улыбка, пристальный взгляд… Его манеру двигаться, держать голову — узнала бы где угодно. Но когда столкнулась нос к носу, растерялась. Всё было не так, как у меня в голове.

Наверное, поэтому я сбежала. Но теперь, что бы там не говорил барон, я должна вернуться.