Артур второй день был шелковый и непривычно готовый к труду и обороне, будто нормы пересдавал в домашних условиях. Вазых, решив проявить благородство и сочувствие, нестандартным состоянием сына не злоупотреблял. Для парня последние месяцы тоже были непростыми: переезд, другая школа, другой двор, на тренировке помяли, куртку сняли, а ведь здоровый парень, в плечах Вазыха уже догнал. Теперь еще из-за матери переживает наверняка, хоть виду старается не подавать. Ну и с девочками наверняка что-нибудь трагическое, как положено. Переходный возраст, что поделаешь. Вазых, правда, не помнил, что там у него самого было с переходным возрастом, и не был особенно уверен, что вообще переживал этот замысловатый период. Но нынешние подростки только переходностью и занимались, Лора этим все уши прожужжала и вечно просила быть помягче. Особо просить и не требовалось. Турик не капризный, лишнего не просит, учится нормально, по поведению неудов не приносит, особо не врет и не хамит. Конечно, огрызается иногда, а иногда взрывается, но в пределах нормы. В любом случае стыдится срывов и пытается загладить вину. Иногда довольно трогательно. Коньяк спер, не допил, обратно принес, пустой почти, и аккуратненько в бар поставил. Пора, видимо, с ним про вред алкоголя поговорить – и, кстати, проверить, не приворовывает ли сигареты. Потом как-нибудь. Сейчас-то отпрыск демонстрирует шелковистость и готовность. Посуду даже помыл два раза. Еще бы готовил сам.

Готовил, конечно, Вазых. Хорошо готовил, добротно: утром яичница с колбасой, днем рисовый суп, вечером жареная картошка. Артур, правда, завтракать не стал, ходил зеленый и все время бегал то в туалет, то в ванную. Прискорбность самочувствия усугубляла духота: форточку-то открывать нельзя, пока обои подклеены. На улице отдышится, решил Вазых, после завтрака не без опаски заставив отпрыска сворачивать ковры и пылесосить. Сработало: супчик Артур похлебал, а картошку уже закидывал в себя с размахом и беспощадностью главного конвейера, Вазыху аж страшно стало. Слопал полную сковороду, а потом еще минут десять соскребал вилкой и грыз «кытыр-кытыр» – приставший ко дну подгоревший слой картошки. Мамки-то нет, чтобы пугать гастритом и сетовать на некультурность.

Мамка сама напугалась по самое не могу, когда боли начались, – и Вазыха напугала. На больнице настоял он: Лора, как всегда, терпела и бормотала серыми губами: «Не надо, сейчас пройдет». А схватило так, что шевельнуться не могла, сидела на табуретке, вцепившись в полы халата. Пришлось брать за шкирку, впихивать в дубленку с сапогами и тащить в «скорую».

Слава богу, все обошлось, гипертонус сняли почти сразу, стало легче, а сегодня болей и вовсе не было. Лора рано утром позвонила с рапортом по этому поводу и повелением не приходить.

«Кто будет-то, мальчик или девочка, не сказали?» – спросил Вазых вполголоса, косясь на дверь Артуровой комнаты. Лора сконфуженно засмеялась и попросила не сочинять, не в фантастическом же романе живем. Она, похоже, до сих пор не поверила в искреннюю радость мужа по поводу скорого производства в дважды папаши. А радость оказалась искренней и острой – неожиданно для будущего дважды папаши.

Лорина беременность была как тонкий белый месяц в небе незнакомой окраины: идешь по неосвещенной обочине, спотыкаешься о торчащую арматуру, скользишь на заплатах грязи, шарахаешься от темных арок и сигаретных светляков под детскими грибками, и чем дальше, тем темнее и мрачнее, впереди свалка, а дальше черный лес – и вдруг поднимаешь голову, а там светит месяц, светит ясный, как полукруглая щелочка, за которой ослепительное счастье. И как-то все равно становится, что щелочка эта в небе, до которого с трех разбегов не допрыгнешь.

Они с Лорой допрыгнули. Пусть нечаянно, пусть Вазых этого не хотел, боялся, все откладывал на потом или вообще говорил, что слишком любит сына, чтобы делить эту любовь с кем-то еще. Привык просто к тому, что сын один. Значит, привыкнет и к другому раскладу.

На этом фоне даже дурдом, в котором Вазых внезапно оказался, выглядел больше декорацией, чем тупиком, в который привела жизнь. Какой же это тупик, если новый ребенок и если столько хлопот по его поводу: кормить, растить, воспитывать, создавать условия. Создадим, думал Вазых: я нестарый, работать умею, окончательно с КамАЗа выгонят – найду куда устроиться, хоть в ЖЭК электриком, в зарплате двадцатку потеряю, да и то не факт, учитывая схемы, по которым электрики работают. Зато свободного времени и вообще свободы прибавится. А что статус несолидный – так это ерунда полная. Много мне солидности нынешний статус подарил? В том-то и дело.

Зато, хоть мне сорока еще нет, я уже главные вещи заработал: квартиру, дачу, машину, пусть паршивую, гараж. Другие об этом лишь мечтают, а у меня теперь другие мечты. Перестану дергаться и суетиться, буду жить спокойно и без глупых беспочвенных мечтаний о том, что заметят, повысят или заберут куда-то. Не ждет нас ни Израиль, ни Америка, ни Москва с Тольятти. Тут наша земля обетованная, в нее нам и врастать корнями и фундаментами. Будем врастать, обрастать стенами и украшать их картинами, чеканкой и коврами.

– Артур! – крикнул он. – Айда-ка мускулы на пользу семье применишь.

Ковров было много, три здоровых – два с пола, один со стены, – три средних и два рулона дорожек. Они выстелили весь пустырек за детской площадкой, который сегодня, к счастью, еще не успели занять соседи – вчера-то успели, но оставленные ими огромные темные прямоугольники закрасил опавший за ночь слой снега. Под визг оккупировавших горки неповоротливых дошкольников Вазых с сыном топтали, выбивали и стряхивали тяжеленные неповоротливые полотнища часа полтора, пока предплечья не занемели, разбухнув, шапки с шарфами не вымокли от пота и жаркого дыхания, а контрольный отпечаток последнего из ковров, лысеющего Лориного наследства, не оказался лишь чуть сероватым. Турик к тому времени тоже был не сероватым и тем более не зеленым, а преимущественно алым – при случайно сохранившихся белых пятнах причудливой формы. Вазых погнал его таскать скатанные ковры в квартиру, а сам с трудом распялил приданое на крючкастой раме для белья и принялся уже без особого энтузиазма, вползамаха, сбивать с него мусорный снег. Когда Турик уволок последний большой ковер, Вазых понял, что ему не показалось, и некоторое время ждал, но ничего не дождался. Поэтому, закинув сыну на плечи средние ковры, он не стал наклоняться за выбивалкой, а старательно поправил шапку, шарф, куртку, сообразил, что добровольчества не дождется, и без особой охоты махнул рукой – подходи, мол.

Виталий подошел тоже без явной охоты, но и без промедления. Чего приперся, спрашивается, и чего за углом тихарился, как в засаде. Вазых уже орудовал выбивалкой, так что был повод не подавать руки. Он кивнул навстречу Витальеву «здравствуйте, Вазых Насихович» и принялся ждать дальше.

Виталий потоптался и спросил:

– Вы как вообще?

– Нормально, как видишь. Весь в делах и пыли, как пчелка.

Виталий покивал, огляделся и с усилием произнес:

– С завода там… Нет новостей?

– Ну какие новости, – с усилием ответил Вазых, в несколько волновых движений заставляя ковер вползти чуть повыше. – Литейку обратно объединяют, нашу службу тоже. Потом скажут, где я работаю. Если работаю, конечно. Да ты, вообще-то, лучше меня должен…

– Меня тоже отстранили, – объяснил Виталий. – До конца разбирательства. А когда конец и какой там…

– Да понятно какой, – сказал Вазых снисходительно. – Там голова покрупней нужна на крайнего. Они ее нашли, мою, в смысле. А тебя не тронут, если сам, конечно, лезть не будешь, так что не бойся.

– А похоже, что я боюсь? – спросил Виталий и зачем-то быстро оглянулся на дошкольников и на гулявшего неподалеку мужика с овчаркой.

Вазых принялся, поддергивая ковер, сворачивать его в трубку.

– Нет, похоже как бы? – настаивал Виталий, и тон у него был незнакомый.

Вазых пожал плечом и искренне сказал:

– Виталий, я не знаю. Да и неинтересно мне. Раньше, может, интересно было. А сейчас как-то все равно, честное слово.

Он закинул рулон на плечо, присев, поднял дорожки и шагнул в сторону подъезда – но оказалось, вплотную к Виталию. Виталий тихо сказал, глядя на него сверху вниз:

– Вазых Насихович, вы же сами сказали никому ничего не говорить. Я сделал, как вы велели, а теперь виноватый как бы получаюсь?

– Виталий Анатольевич, я вам много чего говорил, но послушались вы только в этот раз. Ну и, как говорится, слава богу, что хоть в этот. А виноватый… Я сам виноват, ошибся в вас, неправильно оценил. И не я один, похоже, – это у вас, видать, трагедия такая личная, все вас неправильно воспринимают.

– Не понял, – сказал Виталий. – Это что значит?

– Дай пройти.

– Не, серьезно, Вазых Насихович, что за «неправильно воспринимают»? Вы по-хорошему как бы скажите, а то…

Вазых засмеялся и уточнил:

– О. Ты мне угрожаешь, что ли?

– Ну а если так?

– Ну если так, то, это самое, действуй быстрей. А то я испугаюсь и расскажу всем, что это ты во всем виноват, а?

– Ну и ладно, – сказал Виталий и снова огляделся.

– Не ссы, – сказал Вазых. – Нужен… Нужны вы мне, Виталий Анатольевич, как… В общем, живите спокойно, долго и счастливо. И дайте пройти, меня сын ждет.

– Слушаюсь, – помедлив, сказал Виталий и отступил в сторону.

Турик уже выходил из подъезда.

– А все, товарищ, задание выполнено, – сообщил ему Вазых с удовольствием.

– Давай хоть с этим помогу, – сказал Турик, отбирая у него дорожки. – А я думал, ты один утащить не можешь, поэтому меня ждешь. Ты чего долго так?

Вазых удивился и пояснил, поворачиваясь так, чтобы не сбить сына ковром:

– Так вот же…

Виталия не было ни на пустырьке, ни во дворе вообще. Тем лучше. Из сердца вон – для Турика это было более чем актуально. Любил он, кажется, Виталия.

– Ну извини, – сказал Вазых бодро. – Пошли премию получать.

Дома он вручил Артуру приемник, который пересобрал накануне, и объяснил, что контакты вот здесь и здесь надо зачищать и прилаживать как следует, а батарейки у нас, вообще-то, в трюмо лежат, в верхнем ящике, иди сам и вставь. Через три минуты из спальни донеслись свист, шипение и неразборчивая симфоническая музыка, и Турик выполз, расплывшись в улыбке шире плеч. Весь вечер он бродил по квартире с приемничком наперевес, даже перед теликом сидел с уткнутым в ухо ребристым динамиком и время от времени радостно принимался пересказывать новости про размещение «Першингов» с «Томагавками» у советских границ и про ситуацию в Ливане.

Поэтому, кстати, Вазых и не отправил сына чистить картошку, как собирался, а целиком взял ужин на себя. Пусть порадуется малец, такие минуты грешно усекать. Он и сам радовался, наверное, пуще Турика, светло и безоглядно, впервые за последние дни забыв про несправедливость жизни и подлость коллег, которые тогда не вступились, а теперь даже не звонили. Звонили ребята с других заводов и из УГЭ, пытались утешить и зазвать куда-то, Полонский даже на базу отдыха всем семейством заманивал. Но Вазых не хотел чувствовать себя инвалидом на спартакиаде.

Сегодня тоже весь день звонки, кстати, были, но дурацкие – на той стороне молчали или, может, линия барахлила. Вазых столкнулся с этим с утра, потом передоверил сыну. Турик подбегал, кричал в трубку: «Алло, алло, э, ну что за дела-то?!» – и швырял ее на рычаги с каждым разом все раздраженнее, а на очередную, совсем в ночи, трель телефона отозвался негодующим воплем, перешедшим в «пап, ну ты возьми!».

Вазых хмыкнул и взял. Звонила Лора, и он сперва всполошился, но зря. Супруга радостно сообщила, что уломала врачей выпустить ее не через три дня, а завтра после обеда, при условии что она будет следить за собой и чуть что бежать к врачам. И совсем она не дура, потому что с нею все в полнейшем порядке, угрозы здоровью и вообще ни малейшей, Акрам Закиевич сам сказал, а чего лежать-то зря. Так что завтра приходить не надо и встречать ее не надо, от Медгородка «трешка» прекрасно до самого дома идет. Размечталась.

Впрочем, спорить Вазых не стал и радости скрывать не стал, дважды обоснованной, даже трижды. Со здоровьем порядок – это здорово, по Лоре он успел соскучиться. И слава богу, что сына после каникул в школу она будет собирать, а то Вазых слабо представлял себе, как это делать и за чем следить при этом.

Он побродил по прихожей, довольно мурлыкая и постреливая хозяйским взглядом, не пропустил ли чего-то, требующего исправления или улучшения, прошелся по кухне, погремел дверцами морозильника, удостоверился, что остатков пельменей для торжественной встречи хватит, а позавтракают они с Артуром супом – ну или яишенкой опять, правда, без колбасы – кончилась колбаса. Душа просила чего-нибудь праздничного, и коньяк был не очень правильным ответом на просьбу – во-первых, мало его, во-вторых, с Турика хватит, а Лоре нельзя. Тут Вазыха и осенило.

Артур новость о возвращении матери встретил с тихим восторгом, – похоже, внезапная госпитализация перепугала его сильнее, чем предполагал Вазых. И сообщение о том, что в связи с этим завтра с утра поедем в гараж, сын воспринял сравнительно спокойно – то ли от радости, то ли из общей виноватости, то ли просто повзрослел парень и научился различать необходимое на фоне желательного.

Вазых все-таки пояснил на всякий случай:

– Помидоры привезем, огурцы, варенья пару банок и яблоки – шарлотку делать. Я бы сам, но не утащу, извини.

– А ты умеешь шарлотку, что ли? – усомнился Артур.

– Ха, – сказал Вазых тоном чемпиона Советского Союза по деланью шарлоток. – Ты не помнишь просто.

Артур напрягся, вспоминая. Давай-давай, подумал Вазых мрачновато. Он и сам толком не помнил, когда пек пирог в третий и последний раз. Окажись результат сногсшибательным, сын запомнил бы, – если, конечно, не совсем сто лет с тех пор прошло. Логика, в общем, была не на стороне Вазыха, поэтому он обрадовался, когда Артур чуть сменил тему:

– А обязательно наши яблоки-то? Они ж во, с ноготок, и кислые как эти.

– Во-первых, для шарлотки чем кислее, тем лучше, – авторитетно объяснил Вазых. – Потом, если не наши, то какие? В магазине покупать? Откуда там, январь на дворе, вообще-то.

– Может, на базаре, – предположил Артур с понятной неуверенностью. Вафины никогда ничего не покупали на городском рынке.

– Ты там был хоть раз?

– Ага, – подтвердил Артур неожиданно. – Два года назад. Максик сказал, там фирменная жвачка по пятьдесят копеек продается. Ну я и поехал – еще, главное, две недели деньги копил, рубль целый.

Турик вздохнул, Вазых тоже – почему-то стало жалко сына, хотя жвачка была последним предметом, с которым могли связываться хоть какие-то чувства: хоть жалости, хоть любви, досады или глубокого удовлетворения.

– Ну мы, допустим, не миллионеры, чтобы на рынках еду покупать. Тем более теперь.

– А что теперь?

– Ну… – Вазых чуть растерялся. – Времена непростые.

– Вас послушать, они будто бывают простыми, – пробурчал Артур.

Вазых усмехнулся и почесал скулу.

Артур вдруг встрепенулся и спросил:

– А Юра не отвезет?

– Нет, – отрезал Вазых так, что обошлось без дополнительных вопросов и уточнений.

Артур еще подумал и предложил:

– Так давай другой пирог, не обязательно же шарлотку. Без яблок. Мука там, сахар, все же есть.

– Ну, не хочешь, не езжай, – сказал Вазых безразлично. Ему стало обидно.

– Поеду-поеду, – сказал Артур, нахмурясь. – Раз надо, то поедем, чего ты.

– Во, другое дело. Да мы ненадолго, не боись.

– Чего я боюсь-то, – сказал Артур.

– Ну… Не знаю. Последний день каникул все-таки. Может, уроки не сделал.

– Сделал-сделал. Письменные.

– А устные?

– А устные не задали. Вроде.

– А ты уточни. Позвони вон ребятам, а лучше девочкам. Они точно записывают. Есть у тебя телефоны девочек?

– Нет, – буркнул Артур. – На фига мне, молодой ишшо и так далее. Ты только это, в шесть не буди. В семь хотя бы.

Вазых разбудил сына в восемь, накормил яичницей с перловой кашей и тушенкой из банки – Артур сперва кривился, но потом распробовал и умял почти все. На остановке они даже остыть не успели, автобус подошел мгновенно, был полупустым и промахнул километры до Орловского кольца в какие-то полчаса, счастливо избегая остановок по требованию. Артур, привалившийся виском к разрисованному морозом стеклу, даже толком не уснул.

Автобусы ходили удивительно часто – следующий со скрежетом затормозил, когда Вафины даже не дошли до ворот гаражного кооператива. «Еще кому-то не спится», – пробормотал Артур, но вроде никто не бросился их догонять. Вазых отсалютовал окошку сторожа, шахматным конем прошагал две аллеи по взрытому снегу и подступил к дверям гаража.

Реечный замок, вопреки обыкновению, открылся почти сразу, но тут же и заклинил, прищемив ключ. Ну и ладно, пробормотал Вазых, светлее будет.

Он распахнул дверь пошире, огляделся и сказал:

– Артур, поосторожнее.

Газик стоял на зимнем приколе вплотную к задней стенке – так, чтобы не перекрывать находившийся под его мордой люк погреба. Стоял на собственных колесах, так и не снятых на зиму, – Вазых надеялся на Новый год опробовать работу перебранного движка, да вот не сложилось. Вазых, ухватившись за поперечные бруски, выдернул и оттащил в сторону крышку погреба, примерился, плюнул, стащил дубленку, поежился, с трудом подлез под клыкастый бампер и спустился по шаткой лестнице. Висевшая на проводе лампочка опять не работала.

– Артур, попробуй рубильник включить! – крикнул Вазых.

– Правый?

– Да-да, как всегда.

Артур пощелкал, громко спросил:

– Горит?

– Нет! Опять, значит, без света сидим. Ну ладно, он особо не нужен. Сумки кидай сюда!

Вазых, бурча невидимым паром, побродил по черному ледяному подвалу, дождался, пока он станет серым и более-менее понятным, снял слой старых одеял и мешковин с сундука и принялся складывать яблоки в сумку – сперва разворачивая газеты, в которые было завернуто каждое яблоко, потом прямо с газетами, потому что руки замерзли.

Сориентироваться в банках оказалось непросто даже при свете зажигалки. Вазых точно помнил, что варенья справа, а соленья слева, но, вскарабкавшись поближе к лестнице, дважды обнаружил, что вместо помидоров опять тащит смородиновое варенье. А когда помидоры все-таки нашлись, выяснилось, что все банки примерзли к полкам.

– Ну ты скоро там? – крикнул Артур сверху.

– Да щас, щас, – досадливо сказал Вазых. Ему уже было жарко.

Сверху зашуршало: Турик не вытерпел и приполз помогать. Хороший мальчик. Теперь вообще ничего не разглядеть.

Ладно, не будем обижать мальца.

Вазых посторонился, пропуская сына, обождал, пока он привыкнет к темноте, и принялся объяснять:

– Вот смотри: тут помидоры, тут огурцы. У банок дно примерзло, если сильно дернуть, лопнет к черту все.

– С фига ли примерзло, тут вроде теплее, чем вверху. А если так? – спросил Турик и сделал что-то такое, из-за чего вся полка оглушительно скрипнула, двинувшись по кронштейнам.

– Стоп! – скомандовал Вазых. – Все сейчас грохнется, осторожнее.

– Ну да, – согласился Турик, приглядываясь. – А если ножом или отверткой внизу поддеть, чтобы…

Грохнуло.

Наступила тьма.

Артур ойкнул, а Вазых грозно сказал:

– Э! Что такое?

Грохнуло еще раз, потом поверху оглушительно зашуршало, так что на Вазыха с Артуром посыпался невидимый мусор.

Вазых с Артуром, мешая друг другу и поскальзываясь, дернули вверх, к лестнице и по лестнице. И лишь тогда услышали удаляющиеся шаги, через несколько секунд отчеркнутые звонким ударом гаражной двери.