Эхо кричит «Джульетта»
Склон крутой и неровный, но позволяет подниматься быстро. Я привычный. Не считая нескольких мышц, которые все еще побаливают – память о том несчастном случае, – я обрел свою прежнюю физическую форму. Кинезиолог из центра реабилитации говорил, что если основа хорошая, то и прежние способности вернутся быстрее. Я пролил немало пота, чтобы вернуться в строй. День, когда медицинская комиссия признала меня годным, стал одним из самых прекрасных в моей жизни. Потому что он означал, что прошлое позади, и страдал я не зря, и будущее вновь светло. И я снова смогу спасать жизни. Начиная со своей собственной.
Еще б я не смог подняться меньше чем за два часа…
Я миновал высокогорное шале, озеро де ля Каз, заметил палатку, которую надо забрать на обратном пути, и уже почти добрался до Ворот Оша. Я двигаюсь так быстро, что слышу, как позади меня на крутом склоне осыпаются мелкие камушки. Пусть я совсем запыхался, но они уже близко, пресловутые Ворота, на этом плато, которое описала мне Бабетта, с озером внизу и перевалом Павис в самом конце.
Я сразу узнаю ее. Это она, я различаю ее силуэт, конечно крошечный, ведь она далеко, но точно ее. Она стоит с поднятыми руками. Через несколько секунд я вижу, как она берет разбег и исчезает в пустоте.
У меня вырывается вопль, который я и не пытаюсь сдержать: «Джулье-е-е-е-ет-та-а-а-а-а-а-а». Эхо подхватывает хором с другой стороны ущелья, пока я несусь по крутой тропе.
Джулье-е-е-е-е-ет-та-а-а-а-а-а-а.
Джулье-е-е-е-ет-та-а-а-а.
Джулье-е-е-ет-та-а-а-а.
Джулье-е-ет-та-а-а.
Джулье-ет-та-а.
Джульетта.
Я и не гляжу на Монблан, я гляжу только под ноги, чтобы ускорить бег и добраться до другого края как можно быстрее. Она прыгнула. Слишком поздно, я опоздал на четверть часа. Заставляю себя не реветь, чтобы окончательно не сбить дыхание. Заставляю, но безуспешно. Я знал, что должен был выехать раньше, должен был оставить сестренку в ночи. Грелкой заделался! Я корю себя, я так корю себя. Неужто все ради вот этого?! Нет, вовсе не Александр великий мудила. Два или три раза я едва не упал, но мне было начхать. Пусть упаду, тогда хоть не увижу ее разбитое тело у подножья скалы и не должен буду признаться себе, что даже помочь ей не сумел. Что в моей карьере спасателя жизней меня постигла неудача с одной – самой важной.
Мне не хватает воздуха, даже становится интересно, как это я еще способен двигаться вперед, но быстро прикинув оставшуюся позади дорогу, я понимаю, что уже добрался до уровня второго перевала, того, с которого, как я видел, спрыгнула Джульетта. И снова не отрываясь смотрю под ноги, чтобы не споткнуться.
Сначала тропинка становится землей и травой, потом ровной и гладкой, я снова поднимаю голову, пытаясь определиться, где нахожусь, и тут вижу ее. Она бежит в моем направлении. Ремейка «Мужчины и женщины» на горный лад не получится, и «Шабадабада» за кадром не зазвучит, потому что я валюсь на землю, почти теряя сознание.
– Ромео? – удивляется она, становясь рядом со мной на колени.
– Вы… вы… живы!
Я едва выдавливаю слова, настолько мне не хватает воздуха, настолько я испугался, настолько я заново задышал сердцем.
– Ну конечно жива. А почему бы нет?
– Я… я… видел… как вы… прыгнули…
– Я шла посмотреть на козерогов. Склон с той стороны пологий, я просто спрыгнула с большого камня. А потом услышала этот вопль. Вы их напугали, и они скрылись в горах.
– Их страх… чепуха… по сравнению… с моим.
– Вы пришли…
– Я подумал, что опоздал.
– Ну же, придите в себя, я в порядке.
– Вы в порядке? Правда?
– Ну, в большем порядке, чем если б спрыгнула со скалы. В остальном я оправляюсь, но медленно. Мне приятно, что вы здесь. Как вы меня нашли?
– Малу. Ваше письмо. Она сразу подумала о Бабетте и Александре.
– Вы с ними встречались?
– С Александром вчера. Я с вами разминулся совсем ненамного. А когда я появился у Бабетты, вы уже ушли. Я спал в машине у ее дома. Утром она показала мне дорогу, где вас найти.
– Мне правда очень приятно. Вам лучше? Хотите воды?
– Уже лучше. Все нормально. Даже хорошо. Вы живы. Спасибо, Джульетта. Я бы этого не пережил.
– Мне это приятно.
Я полежал еще минутку с закрытыми глазами. Судороги, вызванные нехваткой воздуха, переходят в спазмы хохота. Я смеюсь. Смеюсь от радости.
Я нашел ее.
Она не прыгнула.
В конце концов я сажусь рядом с ней на траву. Она смотрит на меня. У нее действительно такой вид, как будто она счастлива меня видеть. Спасибо, Ванесса. Этот твой пинок под зад послал меня сюда. Какое-то время мы сидим молча. Она смотрит на гору, на летящих по небу галок, она улыбается, запрокинув голову и устремив глаза в небо. Утреннее солнце ласкает ей щеку. И мне тоже. Как нежна эта теплота.
– Постараемся их увидеть?
– Козерогов?
– А вы их когда-нибудь видели?
– Настоящих никогда.
– Там наверху большое стадо самцов. Надеюсь, они не очень далеко убежали.
Она встает и идет в их направлении. Следую за ней, стараясь ступать шаг в шаг. Мы замечаем рога над скалистым гребнем, они ушли не очень далеко, несмотря на мой крик, разорвавший пространство, как лист бумаги. Иду за ней вплотную: я все еще не успокоился, ситуация мне непонятна. Думаю даже, мне страшно. Человеческие существа, как бы агрессивны они ни были, остаются человеческими существами, в них все-таки не триста кило веса и у них нет рогов размером с мою руку. Джульетта уселась на горном склоне и разглядывает их. Пристраиваюсь рядом, почти касаясь ее. Старый самец лежит метрах в двух от нас. Он спокойно жует, глядя на озеро. Мы могли бы дотронуться до него, так он близко. Просто фантастика – видеть их совсем рядом, в их собственной среде, вдали от всего, особенно от людей. Здесь люди лишние. И я не уверен, кого здесь считать диким.
Наслаждаюсь подвернувшимся случаем. Джульетта, кажется, тоже. Время от времени она молча поглядывает на меня. Любое слово может извратить это мгновение! Она осторожно берет меня за руку. Мне кажется, ей просто хочется разделить этот миг со мной. А уж я-то…
А потом несколько молодых самцов быстро встряхиваются, увлекая все стадо и вынуждая старого самца встать и последовать за ними. Они обходят нас и поднимаются наверх, к скалам – может, туда, где никто не сможет их потревожить.
И вот я наедине с Джульеттой. Мы смотрим вдаль, в одном направлении. Кажется, это и есть любовь.
Телефон начинает вибрировать в моем кармане, но мне не хочется отвечать. Не сейчас. Отстаньте, а?
– Как вы себя чувствуете? – просто спрашиваю я.
– Чувствую облегчение.
– Правда?
– Думаю, да. Возможно, Селестина была не создана для этого мира, для той ущербной пары, какой были мы с ее отцом. Мне следовало уйти намного раньше.
– Так почему вы этого не сделали?
– Не знаю. Вначале я ничего не замечала, а потом стало слишком поздно.
– И тогда вы постарались приспособиться.
– Я делала, что могла, а не то, что должна была.
– Бесполезно сожалеть о том, что вы не поступили по-другому, когда все уже позади. Александр зол на себя за то, что так легко отпустил вас, да и я виню себя: мне надо было проявить настойчивость.
– Это я оттолкнула вас обоих, вас троих, вас четверых вместе с Малу. Оттолкнула всех, на самом-то деле.
– Это же не вы, а ваш… сожитель, разве не так?
– Так. Думаю, он хотел изолировать меня, чтобы я принадлежала только ему, чтобы ослабить меня, сделать уязвимой.
– И у него получилось.
– Да.
– Почему вы ничего не замечали?
– Потому что он сумел меня убедить, покорить, сделаться необходимым для моего существования или, по крайней мере, заставить меня в это поверить. А еще дело в ребенке, которого я так хотела. Мне кажется, я ничего не видела, потому что это желание заставляло забыть обо всем остальном.
– Почему это так важно для вас?
– Ты ничто, если у тебя нет ребенка.
– Каждый остается собой. Дети – наше потомство, а не мы сами.
– Да, но наше потомство определяет нас! Без ребенка для меня все заканчивается здесь – в масштабах вселенной.
– А это так важно, если конечной точкой будете вы?
– Значит, я ни на что не годна.
– Но ведь цель – не оказаться на что-то годной, а существовать, разве не так?
– Я ничто без ребенка.
– Хотите, скажу вам?
– Да.
– Вы Джульетта, с ребенком или без, вы Джульетта, потрясающая женщина, которая заботится о других, улыбается, сыплет угрозами, когда ты сдаешься, поддерживает, когда у тебя опускаются руки, оказывается рядом, когда это нужно. Разве это ничто?
– Не знаю, я больше ничего не знаю. Допускаю, это кое-что.
Она вытягивается на траве, закинув руки за голову, и смотрит в небо. Вполне возможно, она смотрит прямо в глаза вселенной, спрашивая, так ли важно думать, что все закончится на тебе, действительно ли дети определяют родителей или же каждый в результате представляет собой независимый элемент, образующий вместе с другими нечто целое. Но если она часть целого, значит она не ничто. С ребенком или без.
А может, она не думает ни о чем, а просто разглядывает небо…
– А теперь?
– Теперь?
– Что вы собираетесь делать?
– Я собиралась выяснить у козерогов, что они об этом думают.
– Они с вами разговаривают?
– А с вами нет?
– Нет. И что они вам говорят?
